Текст книги "Солдаты"

IX

– А вот это спрячь подальше. Здесь то, что ты просил. Отец оглянулся на двери и протянул Сергею сверток, в котором, судя по виду, была завернута книга карманного формата.

– Спасибо, пап!.. Только где я ее хранить буду? Тумбочки и кровати регулярно проверяются. Да и люди в роте разные, «сдать» могут…

– Не переживай, все образуется! – отец поощряюще посмотрел на возмужавшего сына.

Мрачная, неуютная комната для посетителей на КПП, стены пополам – белый верх, темный низ, известью окрашенный потолок и грубая, с пупырышками, неровно выведенная на стыке темно-синяя краска до плинтуса. Еще свежая, а потому издающая едкий запах. Тусклая, слегка прихваченная известью лампочка под самым потолком, повисшая на полностью для чего-то забеленном проводе. Си-фонящие, хоть и не столь пугающие уже по причине весны, оконные рамы, с претензией на аккуратность окрашенные. Казенный обшарпанный стол и несколько стульев – весь интерьер. Общайтесь!

Как дела дома, как мама, все ли здоровы, все ли благополучно?.. Все хорошо, не переживай. И пиши чаще, мама волнуется. Деньги нужны? Да зачем мне здесь деньги! Хватает пяти рублей месячной зарплаты. В увольнение нельзя, так что еще и остается. Всего и разговора-то. Отведенный час пролетел, будто мгновение. Вопросов осталась куча, но пора, зовут. Обнялись. Держись, сынок, Господь с тобой, Он все усмотрит. И с Библией тоже…

Библию Сереже не хотелось терять ни в коем случае. Официально не запрещенная, она, тем не менее, почти всегда изымалась как литература антисоветская, если была, не дай Бог, отпечатана за рубежом. В СССР же эта книга практически не печаталась. Завозили ее редкие туристы с Запада, да и то контрабандой. Тем и обходились. Не во всякой верующей семье была Библия. Если и была – то одна на всех.

Сережа получил собственную в подарок. Посетил их церковь как-то старший священник из столицы, пришел на общение местной молодежи. После собрания они оказались почему-то вдвоем на крыльце церкви. Проповедник возьми и спроси: «Есть ли у вас, молодой человек, какое-то желание пред Богом?» Сережа сказал: «Есть! Я хочу когда-нибудь иметь собственную Библию». Божий человек достал свою Библию, извлек из нее все закладки и свои конспекты и тут же вручил ему. Держите, брат, но учтите, что дарю я вам ее при одном условии. При каком же? С этой Библией в руках вы будете проповедовать. Обещаю! Эту самую Библию и привез ему в армию отец.

Солдат честно должен был себе признаться, что вариантов спрятать книгу надежно у него было немного. А если бы он вздумал накрутить честность до предела, то вынужден был бы признать, что вариантов нет вообще. Личные вещи: зубная паста со щеткой, кусочек мыла и лезвие для бритья – хранились в ящике тумбочки, рассчитанной на двоих. В нижней части ее полагалось хранить письменные принадлежности и немногие личные вещи, фотографии и купленное в магазинчике печенье. С учетом того, что вещи нередко пропадали, разумнее всего было их не класть туда вообще. Точнее, вовсе не иметь.

Альтернатива тумбочки – хранение под матрацем. Но это еще более безнадежно: под матрацами регулярно ищут какие-нибудь запрещенные вещи – командиры взводов, замполит и даже комбат рыщут лично. В ситуации, когда даже сменная форма хранится в каптерке, найти место, где можно спрятать пусть и карманного формата, но все же объемную, в тысячу страниц книгу, совершенно не представлялось возможным.

Каптерка отпадала сразу, там хоть и заведовал открытый, улыбчивый паренек, реальным хозяином был все же прапорщик. Найдет – достанется всем. Владельца обнаружат сразу, он один такой в роте, а паренек-каптерщик потеряет теплое местечко, подставлять его Сережа не хотел.

Единственным человеком в роте, который мог надежно спрятать Библию, был комсомольский вожак. Успевшему стать к тому времени ефрейтором комсоргу Игорю Осину сейф полагался по статусу. Для хранения важных комсомольских документов. На этом плюсы варианта обращения к нему с предложением спрятать Библию заканчивались. Комсорг был первым, кто должен разоблачать бессилие веры в Бога, помогать баптисту освобождаться от предрассудков и, естественно, лишать его всякой возможности забивать голову ненужным чтивом. Более того, если комсорг узнает о наличии в роте запрещенной книги, то обязан будет доложить об этом начальству. И все же, несмотря на совершеннейшую бесперспективность такого варианта, Сергей не мог отделаться от мысли, что обратиться нужно именно к Осину. Времени для решения у него было немного – до отбоя. В надежде только на Бога солдат положил Библию в тумбочку, прикрыл ее другими гостинцами, привезенными отцом, и отправился вместе с ротой на обед, а потом на работу. Все оставшееся время он размышлял и присматривался к Игорю.

Если в мире существуют идеальные флегматики, то Игоря можно было смело причислить к ним. Ефрейтор Осин был человеком не только интеллигентным и начитанным, но еще, что вполне логично, любознательным. Светловолосый, слегка с залысинами, молодой человек до службы в армии окончил консерваторию. Обладающий длиннющими тонкими пальцами, такой же длинный и худой, как и его пальцы, пианист сочетал в себе, как показалось Сереже, немало добрых качеств. Искренне веря в идеалы коммунизма, он при этом вовсе не старался их кому-то навязать, никогда не говорил штампами-лозунгами, не агитировал, не критиковал, а просто сам поступал честно. Везде и во всем.

Если его отделение работало спустя рукава, что случалось, понятное дело, почти всегда, Игорь своим слабым голосом (на голос он никогда не давил) делал замечание. Сослуживцы критику воспринимали, в основном, всегда одинаково: а не пошел бы ты! Но странное дело, не получив на свое замечание должной реакции, Игорь с виду оставался совершенно спокойным, брал в руки инструмент и принимался за работу с удвоенной силой, уже не пытаясь более никого обличать. Так и работал до конца дня, не отрываясь от дела, не щадя себя, какой бы нудной и тяжелой работа ни была. Все более знакомясь с Осиным, Сережа приходил к выводу, что тот столь хорошо работает вовсе не из желания кому-то что-то доказать, показать пример, продемонстрировать образец: смотрите, как я работаю, совесть есть ли у вас? Нет, он работал добросовестно, потому что был убежден, что именно так и должен работать уважающий себя, честный человек, тем более комсомолец. В этом, несмотря на разность убеждений, у него с сектантом было абсолютно схожее мнение. Как в Библии: «И все, что делаете, делайте от души, как для Господа, а не для человеков».

Иногда странная получалась картина: они кидали щебень вдвоем, в то время как остальные постоянно «перекуривали». Сослуживцы брались за лопаты лишь тогда, когда где-то рядом появлялся командир взвода или гражданский прораб (тот имел привычку жаловаться напрямую комбату). Был на стройке и свой парторг, он ходил по объекту в неизменной болоньевой куртке и учил, как нужно ударно работать. Его боялись не потому, что сдаст начальству, хотя и этим парторг не брезговал, а потому, что если пристанет, то надолго. Вынесет мозг. При нем работали, чтобы он ненароком не начал лекцию. Сергея с Игорем все эти страхи не касались.

Эти ли обстоятельства, другое ли что давало Сереже надежду, что, узнав о наличии у него Библии, Игорь не побежит к начальству. Кроме всего прочего, комсорг любил читать. Все перекуры ефрейтор проводил за чтением. Шум и гам в вагончике, где и проводил перекуры взвод, кажется, вовсе не отвлекали его. Некурящий солдат умел отключаться от реальности, погружаясь в книгу. Была в батальоне библиотека, и Игорь был в ней чуть ли не главным посетителем. А вдруг он захочет почитать и Библию, пытался убедить сам себя Сергей.

Вечером, подсев к комсоргу и намеренно глядя в другую сторону, будто ненароком тихо спросил:

– Слушай, Игорь, тут такое дело… настоящую Библию почитать хочешь?

– Конечно! – ефрейтор подпрыгнул на табурете так, что напугал Сергея.

– Тихо-тихо, ты, братишка, без эмоций. В общем, так, у меня есть эта книга, но хранить ее негде. Если возьмешь на хранение в свой сейф, то можешь читать, когда вздумается и сколько вздумается. Что скажешь?

– Годится! – не задумываясь, выпалил Игорь.

Бережно, будто это драгоценный фолиант, Игорь положил Библию в сейф, аккуратно прикрыв ее сверху комсомольской документацией. Отец оказался прав – решение проблемы с хранением Библии Бог, действительно, усмотрел.

На вечернем разводе не досчитались одного солдата. Ефрейтор Максимов куда-то пропал, и никто не знал, куда. Это ЧП, такого за полгода службы роты еще не было. Максимов – отличный, дисциплинированный воин, командир отделения, сознательный комсомолец к тому же, просто так покинуть место службы не мог. Второй взвод, в котором он числился, тут же отвели в сторону: кто видел ефрейтора последним? когда? что он делал?.. Оказалось, что пропал он сразу после обеда. Полдня прошло. Начальство взбешено, куда смотрел командир взвода, где околачивался командир роты? Ложенко изображал бурную разведдеятельность и огромное желание выстелиться, только бы в политотделе не узнали!.. Роте дали 15 минут на ужин и «Вперед!», на поиски товарища.

За объектом, где работал взвод, простиралось поле. За ним – лес. Решили начать отсюда. Быстро темнело. Расползлись цепочкой на расстояние ближайшей видимости, двинулись…

Нашли довольно быстро. Максимов повесился на ближайшем к полю дереве. Использовал солдатский брючный ремень. Командиры отогнали солдат подальше. Чтоб не глазели. Назначили старшего и отправили в расположение. Послали гонца за комбатом и в политотдел, сами остались. Снимать труп.

Никто не мог понять, как и, главное, почему, по какой причине покончил с собой спокойный, улыбчивый, симпатичный парень. Сослуживцев несколько раз опросили офицеры, которые расследовали дело: замечали ли что-нибудь за ним? нервозность, грусть, отчаяние, отклонения в поведении, хоть что-то?.. Никто ничего не замечал, солдат справлялся с обязанностями отлично, присвоение звания и назначение командиром отделения – лишнее тому подтверждение, проблемами не делился, угроз не высказывал, все ответы на вопросы унес с собой.

На следующее утро Ложенко построил роту на взлётке.

– Та-арищи солдаты, – он всегда говорил «та-арищи», – прошу вас не распространяться о случае с Максимовым. Меньше говорите между собой о ЧП и тем более не вздумайте написать о нем домой. Так и знайте, мы за этим следим. И еще. Есть из вас кто-то, кто умеет проявлять фотопленку и печатать фотографии?

– Есть, товарищ капитан, – тут же отозвался Сережа. – Я увлекался фотографией.

– Отлично! Вы нам подходите, – капитан принципиально разговаривал с Сережей на «вы», в то время как всем остальным солдатам спокойно «тыкал». – После завтрака пойдете со мной в штаб.

– Постарайтесь не испортить пленку, товарищ солдат, – медленно, с расстановкой проговорил незнакомый офицер, подавая упаковку с пленкой Сереже. – Как вы понимаете, сделать второй дубль у нас возможности не будет. Да, и, кстати, вы мертвецов не боитесь?

– Нет, – Сережа серьезно посмотрел на офицера. – А что там?

– Там ваш товарищ. Максимов. Идите в каморку к художнику, он все подготовил. И учтите, вам нельзя ошибиться.

– Да, конечно, я понимаю…

Художник, прыщавый малый Славик, сочетал в себе две должности – помимо оформления стенгазет, рисования плакатов и агиток, по субботам крутил для солдат фильмы. Его каморка – пыльная, пропахшая красками, абсолютно лишенная хоть какого-то намека на порядок, скорее была похожа чулан. В будке киномеханика, расположенной по соседству, порядка было чуть больше.

– Где тебе удобней будет? – равнодушно спросил Славик. Он вообще парнем был неэмоциональным.

Сережа заглянул в каморку. На стеллажах до самого потолка были сложены натянутые на рамки полотна. Плакаты стояли вдоль стены, занимали и без того узкий проход: «9 мая – День Победы», «7 ноября – День Великой Октябрьской социалистической революции», «Решения XXVI съезда КПСС – ленинизм в действии!» и все в этом роде – на каждом звезды, красные флаги, призывы и лозунги. Между столом, запачканным красками, на котором художник ваял очередной шедевр, и тумбочкой, в которой эти краски, по всей видимости, хранились, Славик протискивался теперь в отгороженный для чего-то картоном чулан.

– А где у тебя стоит фотоувеличитель? – спросил Сережа.

– Надо искать, я же им не пользуюсь.

Славик начал отодвигать плакаты, несколько из них упало на пол, художника это не смутило, он целеустремленно пробирался вглубь.

– На, держи, – протянул он откуда-то из-под хлама руку. В ней был черный пластмассовый бачок для проявления пленки. – Химикатами тебя всеми обеспечили или еще надо что-нибудь?

– Все есть, ты увеличитель найди.

– Так вот же, ищу. – Славик вылез из-под плакатов, отряхнул пыль и двинулся в другую сторону. – Посмотрю здесь, кажется, я его за шкаф убирал.

Потом он нашел ванночки для закрепителя и даже пинцет. Все хозяйство перенесли в операторскую будку. К счастью, там был стол. Завесили амбразуру с торчащим из нее глазом кинопроектора, парочку одеял оставили, чтобы Сережа мог накрыться и намотать пленку на спираль бачка. Главное, чтобы нигде не слиплась. Проявитель был приготовлен заранее, Славик помог Сергею аккуратно залить его в бачок. Стали ждать, покручивая спираль с помощью выглядывающего наружу кончика.

К фотографии приобщил Сережу отец. Он любил проявлять с ним пленки, печатать снимки и делать все, что мог доверить ему отец. Красный фонарь в примерно такой же, как у Славика, каморке, разве что содержащейся в порядке, создавал, по мнению подростка, особую атмосферу. В его представлениях это была не просто комнатка, это был особый мир, в котором тишина, сосредоточенность, точность во всем, до мелочей, свидетельствовали о важности того, что там происходило.

Впервые он напросился помочь отцу, когда тот собрался печатать ноты для церковного хора. Специально для этого отец смастерил тумбочку. Обычная по размеру, имела она вместо верхней платы две крышки. На нижней было вырезано отверстие с машинописный лист. В него, на маленькие забитые в бока гвоздики, укладывалось простое стекло, а снизу устанавливалась лампочка нужной величины и силы. Сверху все это нехитрое устройство накрывала крышка на шарнирах, она приклеенным с внутренней стороны куском поролона придавливала лист фотобумаги, который укладывался лицевой стороной вниз прямо на негатив. Ноты вместе со словами писались-рисовались от руки, а потом из оригинала делался негатив.

Нужно было положить лист аккуратно на стекло, прижать верхнюю крышку обеими руками, включить лампу – выключатель был закреплен здесь же, на боковине тумбочки, так что, прижимая крышку, ты попадал на него пальцами, – посчитать: двадцать один, двадцать два, двадцать три – и тут же выключить лампу. После этого лист фотобумаги отправлялся в ванночку с проявителем, и на нем, как в сказке, начинали вырисовываться ноты. Больше всего Сережа любил именно этот момент.

– А почему нужно считать «двадцать»? – спрашивал паренек отца. – Почему не просто, раз, два, три?

– Если ты хочешь посчитать секунды, – пояснял ему отец, – то лучше считать так. Иначе у тебя будет получаться меньше секунды.

«Двадцать один, двадцать два, двадцать три», посчитал Сергей, лист фотобумаги мягко опустился в жидкость, проявитель захватил его в свою власть, гладкая поверхность обмякла, стала послушно-гибкой. Пинцет вцепился усиками в уголок листа, начал волнообразными движениями помогать химикату, ускорять его действие – на бумаге медленно всплыл образ Максимова.

Неестественно вытянутая шея, глубокая вмятина-шрам багрово-бурого цвета. Грубая зеленая материя брючного солдатского ремня глубоко впилась в ткань шеи, выражение лица тем не менее спокойное.

– Бр-р-р-р, – отвернулся Славик, – не могу смотреть.

– Да, жуткая картина, – согласился Сергей.

– Вот ведь интересно, – начал вдруг философствовать севший в уголок на табурет художник, – вроде ничего не изменилось, Макс как Макс, лицо его, руки его, туловище его, а это уже вовсе не Макс. Все на месте, а не работает.

– В том-то и дело, что не все на месте, – поддержал беседу Сергей, – дух покинул плоть, и она стала мертвой.

Славик помолчал. За это время проявились новые фотографии. Подошел, набрался смелости, стал рассматривать. Задумчиво произнес:

– И куда же дух подевался по-твоему? Через штаны вышел, горло-то он себе зажал? Галифе вон мокрое, смотри.

– У умирающих моча, случается, выходит непроизвольно, будто ты не знаешь. А дух? Дух возвращается к Богу, Который его и дал. Так во всяком случае говорит премудрый Соломон.

– А кто такой Соломон?

– В Библии о нем написано. Самый мудрый человек на земле был.

– Хм, интересно. Значит, человек жив, пока в теле присутствует дух?

– Так точно! Написано: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою».

– Надо бы почитать Библию. Только где ее взять?!

Никто так и не узнал причины суицида. Все решили, что Максимову написала девушка, что, например, разлюбила или замуж выходит. Такого письма в личных вещах солдата не нашли, но все же решили, что это единственно возможная для него причина. Со службой в армии это точно никак не связано. Тем более что самое тяжелое время он уже отслужил.

Календеев приставал с расспросами, что там было на фотографиях. То, что сфотографировали фотоаппаратом, то и было на фотографиях, нехотя отшивал его Сергей. Нет, ну ты скажи, как он? Так же, как и всегда, только мертвый. А тебе страшно не было? С чего бы мне должно было быть страшно? Фотографии не кусаются…

– А как ты думаешь, почему он это сделал? – не унимался Андрей.

– Думаю, от безысходности.

– Верно ты говоришь, от безысходности. Но вот причины безысходности, причины в чем?

– Настоящих причин для безысходности не существует, – задумчиво произнес Сергей в ответ, – мнимых, надуманных – полно. Все дело в том, что каждому человеку нужен Христос. Без Него любая радость очень быстро может превратиться в печаль, в причину для отчаяния, безысходности. Он сказал о Себе: «Я есмь путь, истина и жизнь». Когда Христос становится основанием, фундаментом, стержнем жизни, то все остальное тоже приобретает фундамент.

Почему разрушаются семьи? Ведь все женятся по любви. Радуются, наслаждаются счастьем, а потом эта радость куда-то улетучивается, приходит разочарование. Купил ты себе джинсы фирменные – крутой, радостный, а зацепился за гвоздь, разодрал штанину – и где твоя радость? Так же и с любой земной радостью, ее можно легко лишиться. Но только та радость, которую дает Христос, она не в вещах и даже не в людях, она в Боге, только эта радость обеспечивает полную гарантию от отчаяния и безысходности. Христос сказал: «Радость Моя в вас пребудет, и радость ваша будет совершенна».

– В чем же ее совершенство? – нахмурился Календеев.

– Совершенство в том, что ее, как я уже сказал, никто и ничто не может отнять – раз. Она несравнима по своей сути, наполнению, эмоциям ни с какой другой радостью – два. Слово «совершенство» само за себя говорит.

– Ну и как такая радость могла, по-твоему, помочь Максимову?

– Тебе сложно это понять, потому что ты не представляешь, о чем мы говорим. Если бы эта радость была у Максимова, то его основанием был бы Христос, значит, он бы полностью доверял и доверялся Богу, это вопрос веры. Понимаешь? В это нужно по-ве-рить! И коль скоро он бы полностью, подчеркиваю, полностью Ему доверялся, то любые обстоятельства принимал бы как допущенные по Его воле. Сверх сил Бог не дает.

Допустим, Макс повесился из-за девушки, как они нам сейчас это объясняют. Верующий в Бога парень, случись с ним такое, не пошел был на самоубийство. Потому что этот вопрос он решал бы в молитве. Когда мы молимся о чем-то сложном, серьезном, то не говорим: «Дай мне это, Господь». Мы просим: «Открой мне волю Твою, моя ли это судьба?» Ведь в случае с невестой, будущей женой Творец лучше нас знает, кто кому лучше подходит, поэтому у верующих практически разводов нет – они стараются решать вопросы женитьбы с Богом. А Он знает все наперед, можешь ты быть счастливым с этим человеком или же станешь глубоко несчастным. Понял мысль?

– Понять-то понял, но вижу, для этого немалая вера нужна…

– Естественно!

– Фиг с ней, с женитьбой, но ведь есть другие случаи. Увечный чел, допустим, в аварию там попал, ну, я не знаю, инвалидом стал, лежачим больным. Я вот, кстати, думаю, если со мной чё-нить такое случится, то я сам себя лучше порешу, чем в доме инвалидов пролежни наживать…

– Не надо о себе так. Сатана тоже все слышит, не вводи себя в искушение, – перебил Календеева Сергей. – А по поводу других случаев, еще раз говорю, что человек создан так, что ему нужен Бог. Именно Он и только Он способен дать ему силы пережить все невзгоды, потому что смысл жизни становится другим. Когда человек основывает ее на Творце. Кстати, я тебе пример могу привести. Вот скажи, полная слепота, по-твоему, достаточная причина для отчаяния?

– Вполне! А что?

– Ничего. Я тебе про одну слепую женщину расскажу. Старушку, вернее, уже. Или написать лучше? Рассказ снова, а?

– Пиши!..