Текст книги "Рико, Оскар и тени темнее тёмного"

Воскресенье
Каникулярный дневник

Мне понадобилось почти целое воскресенье, чтобы записать про все, что произошло в субботу. Времени ушло много, но это ничего, мне никто не мешал, потому что мама весь день спала. В выходные она задерживается в клубе еще дольше обычного. Домой она пришла только утром около десяти и тут же рухнула в постель. И поэтому не узнала, что я весь день просидел за компьютером. Если мой эксперимент сорвется, она по крайней мере не будет потом разочарована.

Вся эта писанина – идея Вемайера. Это из-за нее мне пришлось в субботу тащиться в школу, хотя вообще-то уже начались каникулы. Он хотел еще раз поговорить со мной о сочинении про Ландверканал, которое я писал две недели назад. На Вемайера оно произвело мощное впечатление.

– Правописание у тебя хромает на обе ноги, Рико, – сказал он. – Но как ты пишешь – в этом что-то есть. Ты хороший рассказчик… если не обращать внимания на довольно длинные отступления. Ну ты понимаешь, те самые, про Северное море.

Ландверканал течет практически сразу за нашим домом. Там можно отлично сидеть на берегу под красивыми ивами или просто на траве среди всяких других людей. Можно смотреть на блестящую воду или дразнить плавающих в канале селезней. Время от времени мимо проезжает пароход с туристами, которым можно помахать. Они всегда так воодушевленно машут в ответ, будто никогда в жизни не видели сидящего на берегу мальчика. Про все это я написал в сочинении.

Под «отступлениями» Вемайер имел в виду как раз мое самое любимое место, где я представлял себе, каково будет утопленнику в таком вот канале. Наступила зима, и человек только что провалился под лед. Течение несет его под черно-синим льдом Ландверканала в Шпрее. Я заранее посмотрел по карте Германии, что куда впадает: Шпрее впадает в Хафель, Хафель впадает в Эльбу, Эльба течет в Северное море, а Северное море – это часть Атлантики. Так что если утонуть в Ландверканале, получится замечательное путешествие по трем рекам, и в конце концов приплывешь в океан, если, конечно, по дороге не попадешь под корабельный винт, который изрубит тебя в куски, а это было бы неприятно.

Вемайер проницательно на меня посмотрел.

– Интересуешься Мистером 2000? Страшно тебе от всех этих похищений?

Понятно. Он, значит, думает, что все дело тут в изрубленном мертвом теле. Я покачал головой. Когда я писал, я думал про другого человека, не про похитителя, но Вемайера это не касается.

Он кивнул и посмотрел на стену, где висело много-много фотографий его детей, жены, собаки и мотоцикла, который далеко не такой замечательный, как мотоцикл Бертса.

– Я вот что подумал, – сказал он. – Что ты скажешь, если я предложу тебе вести что-то вроде дневника? О том, что с тобой происходит на каникулах. О том, что ты думаешь, что ты делаешь… Вы с мамой в отпуск едете?

– Нет. Это домашнее задание?

– Скажем так: если ты попытаешься по-настоящему, после каникул я освобожу тебя от некоторых других домашних заданий.

Это звучало хорошо.

– А сколько надо написать?

– Ну, скажем… начиная с десяти страниц я буду доволен. От двадцати получишь бонус.

– Что это?

– Дополнительное вознаграждение.

Это звучало еще лучше. Но все равно мне было как-то не по себе. Двадцать страниц – это довольно много.

– А ошибки? – спросил я недоверчиво.

– О них пока не думай. У тебя ведь, конечно, есть компьютер?

– У мамы есть. Для «И-бэя».

На «И-бэе» мама не только быстренько избавляется от пластиковых сумочек, выигранных в бинго, – там еще можно купить дешевые шмотки и всякое такое.

– В нем есть программа обработки текста с автоматической функцией коррекции орфографии?

Чего-о? Он думает, я что-то понял?

– Что такое коррекция?

– Исправление ошибок.

ФУНКЦИЯ ИСПРАВЛЕНИЯ ОШИБОК

Иногда объяснят какое-нибудь слово – и вот тогда-то совсем перестаешь его понимать. Во всяком случае, на некоторое время. Например, про функцию исправления ошибок так и хочется спросить, зачем же нужно что-то исправлять, если оно уже функционирует. И все, ты попал в заколдованный круг!

Иногда Вемайер специально составляет длинные-предлинные слова, словосочетания и предложения, чтобы нас позлить. Если он так делает в мой плохой день, я сержусь, и у меня включается лотерейный барабан. Но сегодня я не стану поддаваться и сердиться не буду. Сейчас каникулы. К тому же, если честно, – предложение Вемайера мне немножко польстило. Дневник, вот ведь придумал…

Понадобилось довольно много времени, пока я рассортировал все эти трудные слова и сообразил, что к чему. Когда мама купила наш компьютер, к нему бесплатно прилагалась текстовая программа и всякая другая ерунда. Мама использует ее время от времени, когда пишет письма. Я кивнул.

– Так вот, – сказал Вемайер, – эта программа исправляет твои ошибки сама, автоматически.

Я не поверил.

– Что, правда?

– Правда. Но ты уж, пожалуйста, сделай мне одолжение и приглядись хотя бы к парочке самых грубых ошибок. Может быть, это тебя чему-то научит.

Ага, как же! Если я на каждую ошибку буду смотреть по отдельности, лотерейный барабан наверняка включится на полную катушку.

– Договорились? – сказал Вемайер.

– Договорились.

Он ухмыльнулся и протянул руку.

– Дай пять.

Я отодвинул стул, встал, быстро сказал «пока» и ушел. Если он еще и про математику поговорить собрался, надо поскорее сматываться, пока настроение не испортилось по-настоящему.

* * *

Вот, на этом пока что все. Уже больше двадцати страниц. Так что можно сделать перерыв. Писание – дело утомительное. Но дополнительное вознаграждение-бонус у меня уже в кармане. Вот у Вемайера глаза на лоб вылезут!

Только эта автоматическая программа исправления ошибок не так уж хороша. Чуточку выше я написал одно слово с ошибкой, селизней вместо селезней. Программа исправила слово, и получилось так: Можно смотреть на блестящую воду или дразнить плавающих там слизней.

Фу-у-у!

Понедельник
Бюль

Часов в двенадцать в дверь нашей квартиры позвонили. Мама как раз встала и прошла мимо моей комнаты на кухню. Я слышал, как она там возилась, готовя кофе.

– Откроешь? – крикнула она.

Мужчину, стоящего перед дверью, я никогда раньше не видел. Он был высокий и стройный, волосы короткие, черные, глаза пронзительно синие, а на подбородке маленький шрам. Выглядел он как актер.

– Добрый день! – Он улыбнулся и протянул мне руку. – Я подумал, что мне надо наконец представиться. Я уже несколько дней как переехал, живу наверху, на пятом. Симон Вестбюль.

Я не ответил. Я пристально смотрел то на шрам на подбородке нового соседа, то на протянутую руку. Перед моими глазами бешено вращалась маленькая стрелка компаса – Вест-Ост, Запад-Восток. Я весь покраснел и вдруг вспотел. Это из-за шариков в лотерейном барабане, они начинают прыгать, не спрашивая, нужно ли мне это именно сейчас или нет. Я прямо-таки слышал, как они стукаются о мой череп с внутренней стороны.

Бюль продолжал любезно улыбаться, но в глазах у него вдруг появились два малюсеньких вопросительных знака, как будто он никогда еще не видел жутко вспотевших мальчиков. Его рука все еще висела передо мной в воздухе. Наверно, он подумал, что я совсем чокнутый. Я решил сосредоточиться и собраться. Даже для необычно одаренного ребенка имя с одной-единственной стороной света в нем – не такая уж суперсложная задача.

– Это кто? – крикнула мама из кухни.

– Герр Остбюль, – гаркнул я в ответ. – Новенький с пятого.

Тук, тук, туки-туки-тук…

– Ну, я могу и попозже… – начал было Бюль, а потом голос у него забулькал, как апрельская дождевая вода, стекающая в водосток. Широко раскрыв глаза, он смотрел мне через плечо. Я обернулся.

Мама босиком вышла в прихожую. Она возилась со своими свежепокрашенными волосами с клубничным налетом, пытаясь завязать их на затылке в конский хвост. Мне нравится, когда мама заспанная, тогда она кажется почти девочкой. Она выглядела ужасно красивой, хотя было бы лучше, если б она надела немножко больше одежды, а не только короткую синюю мужскую рубашку, из-под которой выглядывали трусики.

Бюль очень быстро оглядел маму сверху донизу и снизу доверху, даже не шевельнув головой. На щеках у него появились красные пятна. Вот если б он еще и вспотел, мы были бы квиты.

– Секундочку, – сказала мама, как будто Бюль был просто почтальоном, и свернула в ванную. Зажурчала вода. Мы услышали, как она полощет рот.

– Водой для полосканья, – шепнул я Бюлю.

Он дружелюбно кивнул и сделал вид, будто осматривается в нашей красивой прихожей, но время от времени опять поглядывал на меня довольно странно. Через несколько секунд мама вышла из ванной, в своем японском халате с японскими закорючками, которым мы иногда придумываем перевод, например, «доброе утро», или «миру – мир», или «давай-ка поживей доедай овощи».

– Извините, – пробормотала мама. Потом подошла к Бюлю и наконец-то пожала его протянутую руку.

– Таня Доретти, – улыбнулась мама. – Кажется, так. Еще не совсем проснулась.

– Симон Вестбюль. Надеюсь, я вас не…

– Вы меня не.

Мама повернулась и побрела на кухню.

– Кофе хотите? – спросила она через плечо. – Сейчас будет готов. Без кофе я непригодна к употреблению.

Однажды мы с фрау Далинг смотрели фильм про одного знаменитого греческого героя… В общем, его имя начиналось на букву О, и он был с деревянной лошадью на войне, а потом долго-долго плыл на корабле, чтобы вернуться к любимой жене. Она осталась дома, где ее осаждали тысячи мужчин, которым она ужасно нравилась. О этого не знал, иначе он обязательно поторопился бы, ну хоть немножко. Вместо этого его корабль все время сбивался с пути, и происходили всякие совершенно безумные приключения, но в конце концов он вернулся к своей верной жене и расправился со всеми этими типами – при помощи лука и стрел и всякого такого. Просто обалдеть!

И вот как-то раз во время его странствий, во время шторма в открытом море корабль с О и всей его командой проплывал мимо скал. Или острова, или чего-то в этом роде. Там сидели поющие женщины, вроде морских нимф. Кто их слышал – становился как не в себе и непременно хотел к ним, и некоторые матросы попрыгали в воду и утонули. Вот как соблазнительно звучали эти голоса. Как мед и молоко, сказал один из матросов, прежде чем шагнуть за борт. Хотя фрау Далинг сказала, что их пение вряд ли было таким уж по-настоящему изумительным. Наверняка оно было похоже на уксус, в который добавили побольше сахара. Потом она почти уже переключилась на передачу про народную музыку, но любопытство победило – ей ведь тоже хотелось знать, что случится с верной женой О. А он тем временем велел товарищам привязать себя к корабельной мачте, потому что вовсе не хотел утонуть, а хотел непременно услышать пение этих нимф, и только поэтому ему удалось остаться в живых.

Бюля никто не привязывал. Он потопал за мамой на кухню, как будто она ему тоже что-то напела, и выглядел при этом в точности так же, как восхищенный пением О, привязанный к мачте. Мама показала на стул и молча поставила на стол две чашки. Кофеварка уютно булькала. Я сел напротив Бюля. Он был гораздо красивее, чем актер, который играл О. И совершенно замечательно вписывался в нашу кухню.

– Вы женаты? – спросил я.

Он ухмыльнулся и покачал головой. Безупречные белые зубы.

– Есть у вас подруга?

– Рико! – зашипела мама.

– Ничего-ничего, – сказал Бюль ухмыляясь, опять не отводя от меня взгляда. На вопрос он не ответил. Но он мне все равно ужасно нравился. Кизлинг с четвертого этажа мне тоже нравится, по крайней мере его внешность. А так-то он чаще всего довольно ворчливый, наверно, не очень любит детей. Но Кизлинг никогда не женится на маме – женщин он тоже не любит.

– Завтра вечером мы идем играть в бинго, – сказал я. – К «Седым шмелям». Хотите с нами?

– Рико, иди к себе в комнату, – приказала мама.

– Ну пожалуйста!

– Бинго? – сказал Бюль. – Я в такое еще никогда… Это ведь что-то для пенсионеров?

– Да, но одно место освободилось, потому что один из них недавно умер. Только никто и не заметил. А мама почти всегда выигрывает, иногда даже с моей карточкой!

У меня при игре в бинго есть проблема: даже самые заторможенные пенсионеры зачеркивают числа на карточках быстрее меня. Но мне все равно очень нравится играть.

– Фредерико! – строго сказала мама. – А ну, марш!

Когда она называет меня полным именем, дело пахнет керосином. Я не понимал, почему она себя так ведет. Только-только между ней и Бюлем возникло какое-то напряжение, а им ведь надо еще пить кофе и все такое. Кто знает, о чем они будут тогда друг с другом разговаривать, мама наверняка скажет что-нибудь не то. Я бы мог ей помочь, потому что из фраудалинговых фильмов про любовь я точно знаю, что в такой беседе нужно говорить, чтобы дело пошло на лад. Но, сидя в своей комнате, я ничего сделать не смогу! И пропущу весь разговор, если только, конечно, не…

– Будешь подслушивать – я тебя продам на «И-бэе»! Так что дверь закрой как следует, чтобы я слышала.

Мама наконец налила Бюлю кофе. Бюль посмотрел на меня, поднял обе руки, пожал плечами и скорчил смешную рожу. На его помощь можно было не рассчитывать. Скорее всего, он сам только и думал о том, как бы остаться с мамой наедине.

Ой-ей-ей-ей-ей-ей-ей!

В общем, я от них ушел и со всей силы шваркнул дверью своей комнаты. Мама такого терпеть не может, но она это заслужила. Через десять минут я услышал, как Бюль прощался в прихожей. Я подкрался к двери и внимательно прислушался. Спасибо за кофе и так далее, но ничего похожего на «Ну, до завтрашнего вечера, пойдем вместе на бинго».

Полный провал, полный!

Дверь квартиры открылась и опять закрылась. Я тут же выскочил в прихожую, мимо мамы, для которой такая моя быстрота была совершенно непривычна. Я непременно хотел сказать Бюлю «пока» – это ведь не запрещено! Так что я снова распахнул дверь квартиры, выскочил на лестничную клетку и…

Это было, наверно, самое грандиозное лестнично-подъездное происшествие, которое когда-либо случалось в доме номер 93. Ну и неразбериха! Перед дверью столкнулись трое мужчин, и мне сначала пришлось – потому что в голове у меня был исключительно Бюль – присмотреться к двум другим. Один из них был Маррак, который как раз собрался подниматься вверх по лестнице, со всей вчерашней и сегодняшней почтой в руках или, по крайней мере, половиной ее, потому что другая половина валялась на полу. Другой был Кизлинг, которому надо было спуститься по лестнице вниз. Бюль с размахом открыл нашу дверь и вышел в точности в тот момент, когда те двое столкнулись на лестничной площадке, и теперь из всех троих образовался один большой клубок. Маррак пытался собрать свою почту, его ключи звенели и дребезжали. Маррак – владелец собственной фирмы, которая устанавливает особо сложные замки, и поэтому всегда носит на поясе красного рабочего комбинезона толстую связку ключей. На комбинезоне у него вышит золотой маленький сейф. Выглядит шикарно.

Кизлинг одной рукой придерживал на себе распахнувшуюся рубашку и восхищенно таращился на красавчика Бюля, как будто хотел немедленно начать с ним обниматься – так что рубашка распахнулась очень кстати.

Сам Бюль беспомощно крутился то туда, то сюда, и все разом бормотали извинения: «как же это я так невнимательно», «да что ж это такое», «ничего страшного», «я слишком торопился», «кажется, все в порядке»… «чей это ребенок?»

В самой середине всей этой неразберихи вдруг обнаружилось еще одно существо – маленькое и неизвестное, которое едва не раздавили. Теперь оно внимательно рассматривало всех троих мужчин через закрытый визор мотоциклетного шлема. А потом возмущенно крикнуло:

– Если б я не надел шлем, то был бы сейчас уже мертвый!

* * *

Мама просто обалдела от того, что кто-то пришел ко мне в гости. Она всегда жалуется, что у меня нет друзей. Теперь у меня был друг. Хотя и очень маленького роста и наверняка младше меня, но для мамы это явно не играло такой уж большой роли. Синий шлем Оскара показался ей гораздо интереснее.

– С каких это пор такое носят при езде на велосипеде? – сказала она.

Она прислонилась спиной к плите, держа в руках кофейную чашку, из которой время от времени отпивала по глотку. Чашка Бюля одиноко стояла между Оскаром и мной на столе, выпитая только наполовину.

– У меня нет велосипеда, – сказал Оскар.

Его голос звучал приглушенно, потому что визор все еще был опущен.

– Ну и мотоцикла, конечно, тоже нет.

Оскар посмотрел на маму так, будто у нее не все дома. И наконец откинул визор кверху. Правда, Оскарова рта все равно нельзя было толком разглядеть, только верхний ряд больших белых зубов.

– Без шлема опасно, – объяснил он, как будто мама была ребенком, а он взрослым. – Все время происходят всякие несчастные случаи.

– Но не у меня на кухне, молодой человек! – Мамин голос прозвучал почти обиженно. – Рико тебе это, конечно, подтвердит.

Я наморщил лоб:

– Я ударился головой о холодильник неделю назад.

– Это не несчастный случай, – отмахнулась мама. – Просто ты слишком быстро вбежал сюда из прихожей и налетел на открытую дверь.

Оскар чувствовал себя в мамином присутствии неуютно, я видел это. Он выглядывал из-под верхнего края шлема, как испуганная черепаха. На нем была другая рубашка, не та, что в субботу, но ярко-красный самолетик с обломанным крылом снова был пристегнут на груди, где сердце. Он нервно постукивал мизинцами по столу, рапп-типи-тапп. Наверно, Оскар боялся, что мама сочтет его невежливым и потребует от него в конце концов снять шлем.

Это предположение не было совсем уж неверным, но и полностью правильным оно тоже не было. Мама знает, как вести себя со странными людьми. Ее первое правило – никогда не давить на того, кто не хочет делать чего-то добровольно! Во всяком случае, не давить словами. Но она смотрит. Смотрит и смотрит, пока человек не выдерживает и в конце концов начинает делать то, что надо.

Сейчас она смотрела на Оскара любопытным взглядом натуралиста, который только что обнаружил совершенно новый вид растений. Мне тоже было любопытно, как Оскар выглядит под шлемом. Может быть, в действительности он не боялся аварий. Может быть, у него просто очень странные уши, которых он стыдится. Или вообще никаких – как у жертвы похищения Мистера 2000, на выкуп которой денег немножко не хватило.

Пальцы Оскара стучали все медленнее, а потом и совсем остановились. Он поднял голову, посмотрел маме прямо в глаза и сказал:

– Вы можете спокойно пялиться на меня, сколько хотите. Мне это ничего. Но в ответ я буду пялиться на вас.

Так он и сделал. Я только сейчас заметил, какие у него зеленые глаза. Они сверкали правильно. Не зло или воинственно. Они просто сверкали – потому что Оскару доставляло удовольствие пялиться. В этот момент я ужасно завидовал ему, что он необычайно одаренный. Когда мама пристально смотрит на меня, я предпочитаю сразу уставиться в пол и делаю вид, что меня вдруг очень-очень заинтересовали ползающие вокруг муравьи или что немножко загорелся ковер. Но мне никогда еще не приходила мысль, что мамин взгляд можно попытаться просто выдержать.

Я с нетерпением ждал, кто же победит. Моя мама – это моя мама, так что мне следовало бы желать победы ей. Она всё делала хорошо, не дрогнув ни одной ресницей. Но Оскар был гораздо меньше ее, и, хотя у него тоже не дрогнула ни одна ресница, эта борьба в гляделки казалась мне немного нечестной. Наверно, мама тоже так подумала, а может, ей стало неохота пялиться дальше. Во всяком случае, она вдруг посмотрела вниз, на свои ноги, и сказала:

– Мне срочно нужны новые наклейки на ногти.

Оскар и я тоже посмотрели вниз. На ногте каждого маминого пальца был приклеен крошечный дельфинчик, только на мизинцах их не было: слишком мало места.

– А что вы хотите вместо дельфинов приклеить? – сказал Оскар.

Это прозвучало как предложение мира.

Мама пожала плечами.

– Посмотрим. Наверно, каких-нибудь других рыб.

Она поставила кофейную чашку в мойку, покрепче запахнула японский халат и вышла из кухни. Оскар подождал, пока мама не отошла подальше, и тогда тихо сказал:

– Дельфины – это не рыбы.

– Ты ей понравился, – сказал я. Он покачал головой.

– Она еще не знает, понравился ли я ей. Она считает меня странным, из-за шлема.

Он снова опустил визор. И голос у него снова зазвучал совсем глухо.

– Каждый год почти сорок тысяч детей в Германии становятся жертвами дорожно-транспортных происшествий. Почти сорок процентов – когда едут на велосипеде. Двадцать пять процентов – как пешеходы. И почти каждый третий – как пассажир в машине.

Математика! Я уже говорил: когда речь заходит о математике, я ни на что не способен.

– С большинством это происходит по дороге в школу и после уроков во время игр, – продолжал мрачно бубнить Оскар. – Велосипедисты чаще всего страдают, потому что едут не по велосипедной дорожке. Пешеходы – потому что перебегают улицу, не посмотрев направо и налево. Я всегда смотрю. Всегда!

Я вдруг понял разницу между нами. У меня почти всегда хорошее настроение, но знаю я не так много. Оскар знает огромное количество странных вещей, но при этом настроение у него хуже некуда. Наверно, это так надо, если ты очень умный: только подумаешь о чем-нибудь хорошем, как в голову тут же приходит еще и парочка каких-нибудь ужастиков.

Я вскочил. Меня осенила идея.

– Я тебе кое-что покажу, – сказал я. – Это совершенно не опасно и очень здоровско!

– Что это?

– Подожди, мне надо быстро поговорить с мамой.

Я помчался в гостиную – сегодня и правда был быстрый день. Мама, подобрав ноги, сидела на нашем размышлительном кресле. И смотрела в окно. Ее взгляд был очень далеко. Вокруг – никаких следов лака для ногтей или новых наклеек. Наверно, она соврала, и ей просто хотелось побыть одной.

– Ну как он тебе? – шепнул я.

Она обернулась ко мне и сморщила нос.

– По-моему, он странный. Где ты его подцепил? Ребенка с мотоциклетным шлемом я никогда еще не…

– Я не про Оскара. Я про Бюля!

– О…

У мамы вдруг сделался очень усталый вид, как будто она не спала целую неделю. Она медленно закрыла, а потом открыла глаза и заговорила медленно и настойчиво:

– Рико, послушай. Я знаю, что ты тоскуешь по отцу. И я тоже очень хочу, для нас обоих, чтобы он у нас был, поверь! Но это не значит, что мне надо тут же начинать строить глазки любому мужчине, который, по твоему мнению, подходит для этой роли.

Ну ладно, значит, мама считает Бюля ужасным и отвратительным. Наверно, это из-за ее работы, в клубе вокруг нее постоянно вьются всякие типы. И понятно, что в своей частной жизни мама их знать не хочет. Но если так дальше будет продолжаться и мама не примет меры, когда-нибудь ее может настигнуть серое чувство. До сих пор она еще никогда не приводила никого домой, а ведь на работе она знакомится с огромным количеством мужчин, гораздо чаще, чем фрау Далинг за мясным прилавком. Должен же среди них наконец попасться один подходящий!

– Ну все равно, скажи, что ты о нем думаешь. Пожалуйста!

Я говорил настойчиво. Мне было важно, чтобы Бюль ей понравился, хотя бы немного. Мне он очень понравился.

– Симон Вестбюль…

Она задумалась.

– Ну, в общем… я бы сказала, этот парень – писаный красавчик, каких поискать. Кажется, мне такие за всю жизнь не попадались.

Я собрался было обрадоваться за нее и за себя. Но мама снова отвернулась к окну. Теперь она выглядела не только усталой, но и почти печальной. Хотя я видел ее прямо перед собой, она казалась далекой, как одинокий путник на горизонте. Иногда я маму вообще не понимаю.

ГОРИЗОНТ

То место на свете, совсем сзади, где друг с другом встречаются горы и небо. Наверно, там часто идет дождь и нужен зонт, потому и название такое – горы-зонт, хотя исправлялка пишет по-другому. Правда, это слово больше бы подошло для того места, где встречаются горы и море, там воды для дождя больше.