Текст книги "Комедия ангелов"

Глава 22
(1697 г.)

1 «Такая ли надёжная охрана

Оберегает эти рубежи,

Как прятала неведомые страны,

Ты, Александр Сергеич, расскажи,

Поведай мне раскованные дали,

Исполненные таинства и лжи,

Что полчища безумные рождали,

Стремящихся в Эдемовы сады.

Секретные поставлены врата ли,

Укрывшие спасённых от беды,

Иль путь тернист за горными цепями;

Иль воинства, сомкнувшие ряды,

13 Бесчисленные множества распяли

Не заслуживших благости небес,

Как тушу льва с застывшими когтями

И брюхом, вспоротым наперерез.

«Обширное ты изложил посланье…

Дозволишь ли попробовать на вес

Такое вот премилое желанье?

Но выполнить попробую его.

Ответь-ка мне: ты слыхивал преданье

Про камень смерти?» – «Как и большинство,

Что с книгой никогда не расстаётся». —

«Но это голубое божество

25 У тьмы веков лежит на дне колодца,

Внутри себя беду храня и страх.

Но иногда счастливцам удаётся,

Отодвигая предрешённый крах,

Вознаградить себя подарком лучшим

И не покрыть позором бренный прах.

Алмазом смерти с именем тягучим

Он не был до минуты роковой

И поклонялся божествам могучим

Всевидящей волшебной головой,

Но был похищен воровскою дланью

И продан в рабство страстью вековой.

37 Как только день забрезжил смутной ранью,

Жрецам открылась страшная беда,

Но вор бежал, бежал быстрее лани,

Не чуя ног, не ведая стыда.

Кошель с деньгами не давал покоя,

Да, впрочем, и не даст уж никогда.

Но всякого, кто камень тот рукою

Ласкал, любуясь сказочным огнём,

И воспевал возвышенной строкою,

Судьба карала, разрываясь в нём.

Но тех несчастных здесь найти непросто,

Ведь звёзды светят ночью, а не днём».

49 Красот небесных наглядевшись вдосталь,

Я всё ж заметил странный блеск огня.

В глухих морях на каменистый остров

Маяк поставить должно. В свете дня

Он над скалой возносится высоко,

Жизнь моряков спасая и храня.

А ночью свет его летит далёко…

Сигнал похожий мне заметен стал,

Как если б над волнами одиноко

Возвысился таинственный кристалл,

Всю горечь мира воплотив в мерцанье,

Он этой болью по глазам хлестал.

61 И было молчаливым созерцанье

Трагического ритма маяка,

Но вот вдали послышалось звучанье —

Звенела упряжь. Голос ездока

Вонзался в позолоченные вожжи

С отчаянным смиреньем батрака.

Виденье распухало, словно дрожжи,

Поставленные в тёплом уголке;

Переливался синеватый отжиг

На кольчатом переднем поводке;

Собачья снаряжённая упряжка

Была от нас уже невдалеке.

73 И, словно капли, тающие вязко,

Заплаканно уронит с ночника,

На обликах собак светло и ясно

По два блестели тусклых светляка.

Замедленная эта киносъёмка

В себя вбирала долгие века.

Я видел всё отчётливо и ёмко:

Погонщик на подушке восседал

И левою рукой поводья комкал,

А правой…будто что-то выжидал —

Возможно, шляпу снять хотел при встрече,

Потупив в опоздание глаза,

85 Хотя не шло о времени и речи.

Мой Пушкин был и тут на высоте,

Вновь преподав уроки красноречья:

«Привет тебе в небесной чистоте!

Ты снова, Жан Батист, наш псарь от бога,

Тревогой озабочен? Мысли те

Пора уже отбросить хоть немного,

Пока лихого странника времён

Задержит здесь проезжая дорога».

Я, право, был немало удивлён,

Такую речь поводыря услышав.

Чтоб мой приход кому-то стал вменён

97 В обязанности, нужен голос свыше.

И этот обветшавший толстячок

Был принуждён ценить его превыше.

«Конечно, Тавернье всегда молчок,

Когда тасуют господа колоду,

Уж он заметит каждый пустячок

И поспешит за ним в огонь и в воду.

Ведь с тем алмазом что произошло:

Едва купив, я поспешил дать ходу,

На судно сел загадочным послом.

Пока морями шёл – дрожал от страха

И господа молил, чтоб повезло

109 И чтоб от страха потная рубаха

Не выдала секрета невзначай,

Когда торговля на пороге краха.

Конечно, были пряности и чай,

Да безделушки, что в ходу привычно.

А ты смотри, ищи да примечай…

То для купца во все века обычно.

Затраты на поездку оправдал,

А камушек в тайник запрятал лично,

И он десятилетья ожидал,

Когда придёт черёд ему открыться.

Но тут домашний подоспел скандал

121 И мне пришлось алмазом откупиться,

Хотя и не без выгоды. Король

Людовик лично украшал столицу».

«И это всё? Ты досказать изволь, —

Вмешался Пушкин. – Мне о том известно,

Что этот камень приносил с собой…

Продолжим, гостю будет интересно».

Про камень смерти я слыхал давно,

Хотя и не скажу, что повсеместно.

Ну, где документальное кино

Сюжет такой покажет… Три столетья

Упали, как костяшки домино,

133 И унесли с собою лихолетье…

«Продолжу. От принцессы де Ламбаль

Печальный счёт вели отцы и дети:

Георг, Мария, юный Персиваль

И даже я, хоть крови королевской

Во мне найдётся капелька едва ль,

И я сражён. Пусть площадью не Гревской,

А сворой диких псов растерзан был,

Но не считаю то причиной веской,

Из-за которой рушатся дубы…»

И он с тоскливым взглядом отвернулся,

Пошёл к собакам… Верно, их любил,

145 Лелеял, холил до потери пульса…

Какой теперь уж гнев, когда твой сон

Вмиг разочарованьем обернулся.

И стоит ли держать теперь фасон?..

Однако он не ведал, что потомкам

Был все же в назиданье принесён

151 Сюжет из давней той головоломки…

Глава 23
(1702 г.)

1 Печален переход от дум высоких

К естественному образу вещей;

Глаз выберет из розы и осоки

Не ту, что засияет горячей,

А ту, что в данный миг необходимей,

Хотя бы и приправой для борщей…

От комаров спасаясь только дымом

У наспех разожжённого костра,

Работный люд терзал порыв единый —

Согреться телом. Прочее – мура!

Ещё была бы подана чекушка…

Жаль, в бороды набилась мошкара.

13 Ижора – невеликая речушка,

Куда ей до иных российских рек,

Но, вишь ты, как добытая полушка

Ладонь согреет, выберет ночлег,

Да бабой соблазнит – такое дело:

Мужик без бабы, как не человек!

Когда к стволу прижмёшь покрепче тело,

Тогда и сила заиграет в нём…

Сосна в изломе радугой алела

И пахла скипидаром и огнём,

Деревней, что осталась за лугами,

Двором твоим и взмыленным конём…

25 Но чавкали болота под ногами,

И окрики, и дружное: «По-о-шла-а!» —

Валились сосны, брызгая снегами,

Валились люди – только дрожь и мгла…

На этом изнурительном погосте

Глаза мои отмылись добела.

«Вот так Великий Град ломает кости

Жестокостью намеренных причин…

Хотя и будут к нам отныне гости —

Да только о цене мы умолчим.

В созвездии Забвения едва ли

Найдёшь счастливых женщин и мужчин!»

37 «Сергеич! Так они ж не выбирали —

Гуртом пригнали, вся и недолга…

Чухонцы, вепсы, русичи стонали

И жизни клали к будущим ногам,

Что нынче над Невою променадом

Своими возглашают берега».

«Вот в память тех и я б прошёл парадом —

Торжественно и скорбно принося

Поклон, так задержавшийся за Градом,

И храм, молитвой к небу вознеся!

Доколь их будут имена забыты —

Дотоль Россия на коленях вся!

49 А нам с тобой на замкнутых орбитах

Не отмолить пред вечностью грехов:

Гвоздями к душам накрепко прибиты

Крестообразно и без синяков —

Напоминанье короткоживущим,

Что в жизни не бывает пустяков.

И вот мы здесь: в печальном и грядущем

Созвездии Забвения – вокруг,

Куда ни глянь – в глазах покорно-ждущих

За тихой болью прячется испуг

И кем-то не учтённое до срока

Волнение многострадальных рук.

61 «Хвала живущим под пятой оброка

Надменного, как наш двуглавый герб,

И память обо всех, кому дорога

Назначенною вехой рвётся вверх;

Хвала и тем, кому непостижимо

Весной заметить расцветанье верб…

Россия вечным страхом одержима!

На зависть тратим лучшие года,

Как верные сподвижники режима

Не пощадим и ближнего тогда…

Но как же мы доверчивы порою,

Когда нас провоцирует беда…

73 И как стремимся ту беду игрою

Представить для согбенного ума…

Когда ковчег настало строить Ною —

Тот не был озадачен тем весьма,

А просто выбрал то, что помещалось

В просторные ковчеговы трюма:

Там было всё, что вынуждала жалость

Забрать, спасти и небесам воздать,

Как равенства ничтожнейшую малость,

Как некую свободы благодать,

Как символ общепризнанный вниманья,

Как долгих лет божественную кладь!

85 Не так ли Петербург свои страданья

Намеренно скрывает до поры,

Что нет в его основе покаянья,

А есть лишь блеск увядшей мишуры,

Что, впрочем, дивиденды производит.

Вот только мандарин без кожуры…

А детство повсеместно на исходе

Забывчивость свою осознаёт,

Но никогда при всём честном народе

Слезинки малой даже не прольёт —

Настолько нашим душам наказанье,

Что сами для себя плодим жульё!

97 Всё равное: княгини без признанья,

Бродяги – беглецы и голытьба,

Страдания, страдания, страданья…

В полях России свёрстана судьба,

В её болотах, Муромских чащобах,

В пыли дорог, у смертного столба

Добыть свободу! Равенство у гроба

Всех примирить способно на века.

Вот мы с тобой сейчас, Сергеич, оба

Зависим от природы челнока

Иль твоего бессмертного спасенья?

Скажи, пока дорога далека…»

109 «Лишь ангелу понять венца творенья,

Что в человеке отражён сполна:

Изменчивость в словах, мечты горенье,

И страсть, что в глубине погребена,

Но дай ей волю – вырвется из плоти

И загудит, запляшет без вина…

115 А той судьбы, как снегирей в полёте…»

Глава 24
(1732 г.)

1 Смотрели мы на чудную картину,

И взор терялся в звёздной суете,

Казалось, небеса неотвратимо

Фантазии рисуют на холсте,

Где облака и горы, и долины

Заманчиво возникли в пустоте.

И всё дышало взмахом исполина,

Необъяснимой дерзкой красоты.

Мне вспомнились народные былины,

Где прорастают в явь твои мечты

И где под сенью выдумки природной

Загадка распахнёт свои черты.

13 Но это было мыслью непригодной,

Ведь тех чудес доселе не видал

Ваш путник ошалевший, старомодный,

Попавший чужаком на здешний бал.

Здесь не было навеянных мечтаний,

Домашних грёз… И в этот карнавал

Не мог я удержать рукоплесканий,

И глаз восторг всё впитывал сполна:

То буйство красок, нежность ожиданий,

Кувшин чудес из звёздного вина!

Ах, как Джованни был бы тут угоден

Своим талантом, как волне волна…

25 Язык искусств всегда международен,

Межгалактичен – если уточнять.

Волна к волне – ведь это гимн свободе,

Победы гимн! Исхода благодать!

Неумолимый голос всепрощенья,

Как трепетной надежды исполать!

Мой шкипер преисполнен был решенья

Найти для нас достойный Палатин,

И заскользил челнок без промедленья

По сердцевине нёсшихся светил.

Да! Это было столь необычайно,

Что я названий не произносил

37 Не потому, что всё казалось тайной,

Но как назвать неведомую стать…

Ведь образы, возникшие случайно,

Себя бы сами не могли назвать,

И будь я даже ободрён стократно —

Той сущности не в силах воссоздать…

Взор требовал догадок вероятных,

Но явь стяжала новые черты,

Задумчиво, продуманно и страстно

Во всём размахе дерзкой наготы,

Открытости пытливому разбою,

Паломничеству к бездне красоты.

49 Будь воин я, готовящийся к бою,

Тогда бы спрос с меня был не таков,

Но я смотрел, исполненный любовью,

На эти мириады облаков,

Всплывающих над некими вратами,

Что вряд ли пропускают чужаков.

И здесь ошибка праздными устами

Нечаянно допущена была:

Один чужак присутствовал меж нами,

И то был я. Но Пушкина стрела

Пронзала все преграды без задержки

И за собой уверенно вела.

61 Вот так по жизни без большой издержки

Гуляет неразумное дитя,

Не сдержанны слова и взгляды дерзки,

И всё даётся будто бы шутя.

Но прекратится глупая бравада,

Свою неповторимость обретя…

Слова, слова – извечная отрада,

Слова, слова – извечная печаль,

Но лишь настанет время звездопада,

За словом – слово, а за далью – даль…

И вот уж уготовано прощанье —

На плечи женщин траурная шаль.

73 Как мы смешны, готовя завещанье,

Беспомощны, когда грядёт пора

Последнего привета и признанья

На выдохе печального утра…

Но я отвлёкся… Нас уже встречала

Пылающая звёздная жара.

И где-то даже музыка бренчала…

А я, уже не то чтоб новичок,

Но каждый раз всё начинал сначала,

Как рыба, что попала на крючок,

И вместо любованья новым миром

Лишь жабры раскрывает горячо.

85 Но Пушкин наслаждался этим пиром.

А я смотрел на эту красоту,

Где россыпи алмазов и сапфиров

Вселенскую пронзали пустоту

И плыли, как под праздник вдохновенный

Тоскливую изгнали суету.

Один край неба был окрасом бедный,

И огоньки в нём парами росли.

Другой, сияя пурпуром надменным,

Стремился как бы утонуть вдали,

Что схоже было с паруса сияньем

На алой кромке утренней зари.

97 Но та жара не жалила желаньем

Укрыться в тень, холодного испить,

Невероятным было звёзд лобзанье

Протяжное, как Ариадны нить.

Моя неловкость стала просто ленью

Той памяти, что следует забыть.

103 Но вот настал момент приобретенья!

Глава 25
(1734 г.)

1 В раздумья погружён не без причины,

Пытался я проникнуть в сень кулис,

Где славно погулявшие мужчины

Благословляют странный бенефис

И будто бы скрываются за ширмой

Так, словно выполняют злой каприз.

Как нелегко известным быть всемирно,

Когда вокруг тебя толпа зевак,

Одолевают низменно кумира

Безграмотные полчища писак,

Умасливая высшие престолы

Одним лишь тем, что славят каждый шаг

13 На постамент вошедших, без которых

Не состоится их холуйский звук.

Так пребывают в череде застолий

Властители и дольщики разлук.

Чем стал бы мир, для скользких поручений

Использующий неподкупных слуг?..

Каких бы мы лишились приключений,

Каких трагедий, взлётов, буффонад,

Каких непостижимых заключений,

Заслуженных и краденых наград…

Сомнение – коварная отрава,

Сравнение – привычный маскарад.

25 Лишь тех бессмертная коснётся слава,

Кто отольёт свой колокол в груди,

И чистым звуком грянет величаво,

Оставив хор невзрачный позади…

Но это – рассуждения земные,

А ты, читатель, в небеса гляди.

Не сыщешь здесь наличники резные

И розвальни, летящие в снега.

Но помнятся мне ставни расписные

И девственная тихая тайга,

И речка неглубокая с камнями,

Усыпавшими детства берега.

37 А здесь всё небо залито огнями,

Какие можно видеть лишь во сне.

Я загрустил, и эта грусть ремнями

Перепоясала дыханье мне.

Уже не раз корил себя нещадно,

Что поклонился сказочной волне.

Где взять слова, измучив беспощадно

Свой лексикон, погрязший в суете.

Как не скатиться к ругани площадной,

Когда себя пытаешь на кресте.

Блажен лишь тот, кто словом незабвенным

Людей притягивает к высоте.

49 Но я увлёкся чувством сокровенным;

И проводник меня не тормошил,

Всё понимая разумом мгновенным…

Но наш челнок вдруг выбился из сил,

Качнулся, а затем корму направил

Назад, затем – вперёд, как будто шил

Рисунок некий новым сводом правил

Судовожденья. Сколько глаз хватал —

Повсюду блеск небесный взоры плавил,

Вздымаясь как классический портал

Пред входом в обиталище. Иное,

Чем разум мой в надежде начертал.

61 Открылась дверь. За створкою одною

Не разглядеть, не вникнуть в силуэт,

Что ускользает светлой пеленою

В безумном множестве прошедших лет.

Но вот предметы стали ясны, чётки

И углубили зрение вослед.

И мы проникли через все решётки

И через все преграды старины,

Где сундуки, кувшины и трещотки

Кошмары снов отпугивать должны

Самим своим сокрытым содержимым —

Приданым ворожеи иль княжны…

73 Я сам себе казался одержимым

Поскольку понял прихоти вещей:

Клубки, ножи, изящные зажимы, —

Здесь явно обитает не Кощей,

А все предметы швейному порядку

Назначены, как свёкла для борщей.

Гляжу: а Пушкин хмыкает украдкой

И теребит меж пальцев лоскуток

Не для камзола и не для перчаток,

А для фаты воздушной лепесток.

И рядом под покровом флёрдоранжа

Невинный тает аленький цветок.

85 Не думал я, что могут звуки банджо

Окутать грустью тихий полусвет

Жилища, где свершилась эта кража

И где напали мы на грешный след.

Но этот негритянски-чужеродный

Щипковый инструмент давал ответ:

«Она была до роскоши голодной,

Её прельстил заезжий молодец

Роскошной сценою международной…

Как только не противился отец —

Наряд она пошила подвенечный,

Но обманул жених её вконец:

97 Умчался прочь подальше, в бесконечность…

Он дурочке другой поклоны бьёт

И страстью упивается беспечной…

Она же – та, чей образ здесь живёт, —

В пруду глубоком ночью утопилась,

И этим совершила перелёт,

Чтобы зажечь безгрешное светило».

«Но кто она такая? Где сейчас?»

«Пошла к пруду на мостик. За перила

Не держится, и вспоминает час

Счастливого безумия. Отныне

Она, как легион таких же глаз,

109 В комической скитается пустыне

Созвездием Грустящих Дев. Оно

Безмерной простирается гордыней,

И всё вокруг в печаль погружено.

Но принца нет ни пешим, ни на волке,

Чтоб это раскрутить веретено,

115 Или хотя бы уколоть иголкой…»

Глава 26
(1735 г.)

1 Вот показались красные манжеты,

Рука взмахнула; тут же пушкари

Готовят орудийные приветы

От пристани, к которой подошли;

Уже встаёт к штурвалу лоцман бравый,

И берег принимает корабли…

Народ шумит восторженной оравой,

Такое диво видано ль, когда

На берег, прежде брошенный и слабый,

Сходили просвещённые года.

Россия вознамерилась вдогонку

Европе строить новые суда.

13 Дитя вначале пачкает пелёнку,

Потом потешно учится ходьбе,

А вырастет – родимую сторонку

Уже не сможет позабыть в себе.

Хотим ли мы того, иль не хотим мы,

Но это всё подвержено судьбе.

Томления безмолвны и незримы,

Но это только в юные года,

А здесь, толпой шумливою гонимы,

Мы пробирались, будто господа

На пир, что, ритуалом заведённый,

Нас взял в объятья раз и навсегда.

25 Гулял народ простой и благородный,

Столы ломились снедью и вином;

И шкипер, тем гуляньем вдохновлённый,

Уже плясал на бочке кверху дном,

Своё воспринимая назначенье

Пока ещё необъяснимым сном.

Где праздник, там любое развлеченье

В России хлещет, как кипящий чай,

Невинная забава, приключенье,

То, что и нас настигло невзначай,

Явилось в славном облике детины

С ножом, но слава Богу, без меча.

37 Он будто грянул с повести былинной:

Широк в плечах, в глазах голубизна,

И мне он показался исполином,

Хоть речь его и стала неясна,

Когда ко мне он обратился с нею,

Протягивая полный ковш вина:

«Прошу почтить вниманьем ассамблею,

На коей наше дело не пустяк.

Сейчас, вишь, парус обнимает рею,

Поскольку он у берега в гостях,

Но прозвучит команда капитана —

И снова ветер загудит в снастях.

49 На нашей службе чтобы без изъяна

Нельзя никак, ведь парус – это что?

Пускай отец и промах для кармана,

А дядька – так и вовсе решето…

Матвей Попов я, и того племянник,

Что ставит парусину для флотов.

И кабы был один по делу данник,

Так нет же – их тут целая толпень,

И каждый гнёт другого в рог бараний,

От этого и мысли набекрень,

А в деле развернуться нету мочи —

И эдакая пропасть кажний день.

61 Я оттого и мыслю, что помочь бы

Моёму дядьке вы как раз смогли.

Чтоб, значит, мог лишь он с утра до ночи

Снабжать той парусиной корабли,

Ведь ежли ставим стаксель генуэзский —

То нужен лён, что там не говори…

Пусть дорогой, но сутью королевской

Ворвётся он в просторы всех морей,

И красотой взойдёт. И в чистом блеске

Померкнет неуклюжесть якорей».

«Ты против принадлежности весомой?», —

Не преминул я уточнить скорей.

73 «Ну, якорь он, конечно, нам знакомый,

Да только не по нашей части он.

А коль по борту лёг, то, значит, оный

Для швартованья будет не нужён,

Но смело спорит с силой волн проворных,

Когда в пучину моря погружён.

А взгляд его лапищ чернобородых

Страшит не только мрачностью своей,

Он грех в душе рождает первородный,

Грозит непредсказуемостью ей —

Обрывисты пеньковые канаты,

Но где сыскать надёжней и прочней». —

85 Примолк мой собеседник виновато,

Как будто что-то лишнее изрёк,

Но смысл тех слов, звуча витиевато,

В меня вонзился, словно уголёк,

Что из костра взлетел порывом ветра

И, обжигая, на душу возлёг.

«Всё не пойму, какого же ответа

Ты получить желаешь от меня…

Я не посланец царского Совета

И здесь проездом до скончанья дня».

«Мы путника во времени узнаем

Когда б на нем надета и броня».

97 «Но я и в парусах не понимаю,

И вряд ли чем смогу тебе помочь,

А просьбу незнакомца принимая,

Его надежды обращаю в ночь.

И не проси, не волен я исполнить

Того, что не способен превозмочь.

Прости и недовольства не запомни…»

Недоумённо поглядев вокруг,

Матвей Попов, проситель мой нескромный,

Поклоном лёгким сделал полукруг

И удалился. Я же был растерян

И озадачен тем, что видел вдруг.

109 На счастье, Пушкин был в делах уверен…

Глава 27
(1743 г.)

1 Растерянность – не лучшая подмога,

Когда тебя заносит в край чудес.

Кто я такой и чем задобрил Бога,

Что нынче вызываю интерес…

Мой спутник, верно, к этому причастен,

А я… под мышку к гению залез…

И отчего так трепетно участье

В твоей судьбе вершителей времён,

По совести сказать, так большей частью

Тому заслугой Пушкин. Только он

Тебе открыл взволнованные дали,

А ты блаженством этим поглощён.

13 «Что ж, братец мой, развлечься нам не дали,

Так хоть давай осмотримся окрест».

«Сейчас бы по бокалу Цинандали,

А то я пересох, как Южный Крест,

Что над водой высоко в небе светит,

Хоть и не виден он из этих мест».

Нет ничего смешнее в целом свете,

Как пьяный дуралей идёт вразнос,

Над ним хохочут женщины и дети

И даже забулдыга-водовоз,

Но в этом мире всё имеет цену,

И дай-то бог держать по ветру нос.

25 Вечерний луч украсил мизансцену

Видением гуляющей толпы.

Заря к заре спешила на замену,

Сжигая наведённые мосты

И осветив лазурной полосою

У берега замшелые кусты.

Сидели двое, мир не беспокоя,

Потрепана одёжа, взгляд далёк,

Беседуя степенно меж собою,

В глазах мелькал тревоги уголок:

К чему тот мир, где голодно и хладно…

Но иначе не выправить дорог.

37 Знакомство наше состоялось ладно.

Ивашка и Никитка не впервой

Ходили на моржа с охотой славной

На Груманте, за ледяной горой.

Артельный был мужик крутого нрава,

С которым не получишь геморрой.

…Волна тугая налетела справа

И учинила форменный разгром,

Но промысел не детская забава —

Здесь все плечом к плечу в строю одном.

Когда судьба с тобой играет в прятки,

Одна надежда помнит о былом.

49 Но есть на море вечные порядки,

Когда любой на помощь поспешит

И где старпом в клеёнчатой тетрадке

Черкнёт не по уставу от души:

«Ну, было дело. Все, однако, живы…»

И даже шкипер стопку разрешит.

Голландский шкипер не искал наживы,

Он поднял всех и каждого обнял.

Морская дружба укрепляет жилы,

Чтобы на жилах выбирать штурвал.

Так вместе и дошли до Амстердама.

И кто в столице этой не бывал…

61 Там Пётр служил на верфях Саардама

И плотничал, не ведая стыда.

А наших молодцов в кутузку прямо

Препроводить задумали тогда,

Да вовремя послали к резиденту,

Где были документы и еда

Какая-никакая, но к моменту,

Когда вошли в балтийскую волну,

Подъели сухари, а комплименты

Фальшивым слогом канули ко дну.

И снова им в дорогу собираться

Уже домой в родную сторону…

73 …День обещал к обеду разгуляться,

Хмарь уплывала, как вчерашний сон,

А северяне, два весёлых братца,

Тянули было песню в унисон,

Да замолчали. В чём была причина,

Раз воздух был, как прежде, невесом.

Вдруг топот, крики: «Удерёт, скотина…

Прочь, не замай… Уйди, поколочу…»

Схлестнулись там разгневанный детина

И наши, коим схватка по плечу.

Когда припасов нет – хитрить негоже,

А этот вот, что ростом с каланчу,

85 Задумал людям соль сбывать дороже,

Чем раньше, коль опаздывал привоз,

И цену соли с ценностью её же

Вбивать в него задумали всерьёз.

Ворюга, это тот же кровопийца,

Нет разницы, кто чем удар нанёс.

И если «кровь людская не водица»,

То власть без крови долго не живёт.

И от неё уж не освободиться —

Всегда петлю затянет наперёд.

Тех, кто набил неправедно карманы,

Не нужно посылать на эшафот,

97 Но стричь, как стригали стригут барана!..