Текст книги "Комедия ангелов"

Глава 28
(1761 г.)

1 «Ну, полно, сударь мой, вкушать печали.

Такой уж век сегодня на дворе,

С которого все русичи встречали

Года не в январе, а в сентябре,

И впредь летосчисление иное

Явилось нам в морозном серебре.

Осьмнадцатым столетьем вороное

Крыло войны опять затмило свет,

Но крепла Русь гвардейскою стеною

И на море оставила свой след.

В столетье этом я успел родиться».

«А я спустя сто сорок девять лет

13 В двадцатом веке вздумал появиться,

И вот мы вместе здесь. Чудит судьба,

А, значит, кровь людская не водица…

Был прав поэт: “Что наша жизнь? – гульба!”

Но после всё ж пальба и так без счёта,

Из века в век: что – знать, что – голытьба…

Война – всегда тяжёлая работа,

И счастлив тот, кто не изведал войн.

Но как судить без крови и без пота,

И без вопроса: “кто чужой, кто свой?”.

Нас выучили так и не иначе —

Хоть помирать ложись, хоть волком вой —

25 Но выполни священную задачу:

Не посрами Отечество своё.

Так и живём, надеясь на удачу…»

«Опять сюда слетелось вороньё, —

Промолвил Пушкин. – Нет такой напасти,

При виде коей взяться за ружьё

Хотел бы, как сейчас. Но в нашей власти

Их отогнать лишь мыслию одной.

Дано ли мне понять законы страсти,

Что движут этой птицею чудно́й…

Ведь стоит нарядиться в побрякушки —

Они при деле, как казак страдной.

37 Притом, не попадаются в ловушки,

Пересекая множество парсек…

Да, что за горе…Сдвинем наши кружки

И окунёмся в этот славный век.

Ты только посмотри, какая россыпь

Ярчайших звёзд проносит свой разбег,

И как звучит, звучит concerto grosso[2]2
  (Кончерто гроссо) большой концерт Вивальди.


[Закрыть]

Главенствующей сочною струной…

O, la musika! Ты берёшь так просто

В полон всю душу и владеешь мной…

Когда бы мне родиться не поэтом —

То с ангелом музыки за спиной!» —

49 Едва закончил он таким куплетом,

Мы оказались в городской черте,

Одетые по-местному при этом.

И, пробираясь в шумной суете

По улице, пропахшей чем-то кислым

И неприглядным в будней наготе,

Столкнулись с горожанином. Отвислым

Своим он животом толпу крушил

И нас задел. Но вовремя осмыслил

Различье и смиренно, от души,

Сказал, на чрево помещая руку:

«О, судари! Пусть будут барыши

61 Последним злом и праведной наукой

Неловкости моей. Прошу простить

За эту толщину, что стала мукой

И для меня. Намеренья чисты

У судеб здесь доселе небывалых,

А мне ещё служить свои посты».

«Куда же так спешишь, подняв забрало?» —

Участливо изрёк мой проводник.

«Моя дочурка, Гретхен, жить устала;

И пусть я только зальцбургский мясник,

Но мессу заказать по ней обязан. —

И бросился чрез площадь напрямик,

73 В надежде поспешить с таким заказом».

«Но как же так: рождение и смерть —

Подобный случай к прошлому привязан,

И разве здесь возможно умереть,

Не будучи уже давно умершим…

В какой же календарь тогда смотреть?»

«Подобно этим – мёртвым и пришедшим —

Сменяется ночной прохладой день.

Всё слилось в этом круге бесконечном,

Как тело и его живая тень.

Но только жизнь плывёт своим потоком.

А сердце, как кочующий олень,

85 Всегда вернётся ко своим истокам!»

«Олень – прекрасно! Память на века

Не только для людей с орлиным оком —

Любая птичка, избежав силка,

В гнездо вернётся к своему укрытью

А рыбы – те вообще издалека

91 К важнейшим пробираются событьям!»

Глава 29
(1768 г.)

1 Любая жизнь нам задаёт вопросы,

Но грех земной по-прежнему в цене,

И даже подгулявшие матросы

Его не видят в самом сладком сне.

Тут не бывать, как ни крути, иному,

Пусть кошки забывают по весне,

Как просто отыскать дорогу к дому.

Конечно, балагур и острослов

И здесь бы смог придумать идиому,

Но я хотел добавить пару слов

О том, что мне знакома та проблема,

Которая промеж иных голов

13 Проходит, словно траурная тема

И, чтобы не «раскапывать» причин,

Отец и дочь её обходят немо.

Ведь эталону большинство мужчин

Своих лишь дочерей предпочитают,

Но, дабы не прибавилось морщин,

Проделок их совсем не замечают

И, не направив в будущее взгляд,

Считают невоспитанность случайной.

«Да ты философ, звёзды говорят!

Но, в общем-то, подметил справедливо,

Что многие мужи боготворят

25 Не жён, а дочерей. Но суетлива

Земная жизнь. Однако нам пора

Седлать своих коней нетерпеливых». —

А мне бродить хотелось до утра,

Впитать в себя все запахи и звуки,

В таинственные сумерки двора

Нести свои обветренные руки;

Отыскивать и будто узнавать

Мгновения безжалостной разлуки.

Ведь должен Пушкин это понимать!..»

«Цветы на клумбе клонятся к закату, —

Откликнулся попутчик мой под стать

37 Дающему сеансы телепату, —

Но мы ещё успеем побродить

Над Зальцахом, пройдёмся к перекату,

Дойдём до водопада, может быть…»

«Да, жаль, что раньше не было трамвая…

Но это – Зальцбург! Ты не мог забыть:

Здесь Моцарта душа парит живая…»

«Что слышу я? Неужто ты пенять

Собрался мне, нимало не взывая

К тому, что надлежит оборонять

Моим потомкам, как зеницу ока:

Игру фантазий и легенду дня,

49 Что в памяти задержатся глубо́ко…»

Обиделся, иль только сделал вид,

Чтоб поддразнить всевидящее око?

Но Пушкин не всегда был деловит —

Озорничал, порою и без меры…

Кому-кому, а уж ему претит

Изыскивать изящные манеры

Хотя бы и с собратом по перу.

Итак, отбросив праздные химеры,

Напомню: дело было ввечеру,

Ещё с прилавков снедью торговали,

Готовили колбаски на пару

61 И пиво из бочонков разливали,

Когда коснулась слуха моего

Мелодия, звучащая в овале

Ближайшей к рынку арки. Из того,

Что слышно было, не найти намёка

На исполнительское мастерство,

Такая в нём звучала подоплёка…

А Пушкин оживился, и мигнуть

Я не успел, как с легкостью пророка

«Из Моцарта сыграй нам что-нибудь», —

Он попросил слепого музыканта.

«Извольте, сударь, только намекнуть:

73 Не этого ли юного таланта,

Которому пока так мало лет,

Что он из детского не вырос банта?»

«Да-да, милейший! В том-то и секрет».

И тут на нас обрушились стенанья

Несчастной скрипки. Вздрогнул мой поэт,

Как будто нас отправили в изгнанье…

Что это было: пьяный дикобраз,

В любви наипечальное признанье

Или в ущелье рухнул дилижанс —

Не передать всё небреженье звуком.

Нет, это точно было не для нас —

85 Ведь диссонанс потворствует разлукам!

Разлуки, правда, не всегда страшны:

Дают они священную науку,

Что различает прихоти и сны.

Но опьяненья сладостным дурманом

Такой науке кажутся смешны.

91 Так кем быть лучше: трезвым или пьяным…

Глава 30
(1775 г.)

1 Мы мчались вдаль, пути не разбирая,

Под хохот разбегавшихся светил;

Душил нас смех, и, слёзы вытирая,

Мой провожатый весело спросил:

«Ну, как тебе такое повторенье?

А я ведь избегал по мере сил

Той встречи, словно было озаренье,

Что будет безутешным наш исход». —

Он замолчал, и звёзд столпотворенье

Нас вовлекло в торжественный поход.

Но были эти звёзды как-то вялы,

Как в неразумном бизнесе доход.

13 Чуть слева возвышались грудой скалы,

Не тронутые прихотью ветров,

Таинственно мрачнели перевалы…

Правее же, останками даров,

Сколь видел глаз, раскинулась багрово

Долина потухающих костров.

Всё выглядело мрачно и сурово:

Шипели, потухая, угольки

Над пепелищем рухнувшего крова…

Но приставать к ним было не с руки.

И там повсюду слышались стенанья,

Исполнены проклятья и тоски,

25 И злобы, перешедшей в заклинанье

Огня, как превращения судьбы

Из красоты земной в воспоминанье.

Как рёвом из архангельской трубы

Внезапность разрушает побратимство,

Как смерч вздымает крыши и столбы —

Нас понесло Туманностью Мздоимства.

«Злокозненный участок бытия,

Бесспорно воплощающий единство,

Что кровь и смерть есть ангелов семья, —

Услышал я вердикт непогрешимый, —

Но, знаешь, им я тоже не судья…

37 В конце концов мы пролетаем мимо,

Хотя от наших дней до ваших дней

Река сия течёт неодолимо

Под всполохи беспомощных огней».

И та сакраментальная тирада

Была мне неприятней, но родней,

Чем некая исконная бравада

Суждений, отвлекающих умы,

Когда вблизи беснуется торнадо,

И надобно бежать, как от чумы.

Но вот одним мерцаньем стало ближе

И, как ни странно, около кормы…

49 «Я вас своим доглядом не обижу?» —

Нас вкрадчивый окликнул тенорок.

«На этом деле заработать грыжу

Любой другой уже давно бы смог,

Но я стараюсь подходить учтиво

Ко всем, кто преступает сей порог». —

Он говорил как будто бы игриво

И выглядел типичным простаком,

Когда его седеющая грива

Под старым пробивалась париком.

Уже в летах и взгляд призывно точен,

Но от улыбки тянет сквозняком…

61 Я лишь не мог понять, чего он хочет,

Сей балагур, когда вдруг деловит

Тот стал и нам промолвил, глядя в очи:

«Я – целовальник Фёдор Шаловит.

По царскому указу именному

Мне учинить догляд вам предстоит.

Заслон поставлен здесь всему дурному

В прибыток государевой казне;

А сколько брать с торговца иль портного —

Определять отныне лично мне». —

Тут мы переглянулись хитровато,

Апломб служаки оценив вполне.

73 Со щедростью подвыпившего свата

Раскинул Пушкин руки перед ним;

Глаза блеснули примесью агата,

И этот блеск давно неуловим…

Челнок тряхнуло, словно в шторм на море,

И закрутило штопором тройным.

«Никак гостей мы ожидаем вскоре, —

Раздумчиво Сергеич произнёс, —

Бывает, и гора с горою спорит,

Решая в стычках первенства вопрос.

Мы здесь, похоже, обретём препону,

А вовсе не букет душистых роз». —

85 Сначала я узрел одну колонну,

Потом ещё четыре или пять.

Амфитеатр рассыпанной колодой

Лежал в пыли, но продолжал взывать

К потерянному облику строений,

Прося вернуть гармонию опять.

И тут меня постигло озаренье:

«Так это скупка древностей, смотри!

Вмешаться нужно нам без промедленья,

Иначе всё растащат до зари,

Чтоб где-то в респектабельных музеях

Они своё пристанище нашли».

97 «Здесь целое созвездие злодеев —

Поставщиков в элитные дома.

Не зря же мы туманности имеем,

Чтоб лишний раз не освещать дерьма.

Зато теперь мы путь продолжим смело,

Но обозначим эти закрома».

103 И он челнок наш развернул умело…

Глава 31
(1776 г.)

1 Вопрос мой был похож на удивленье:

«И это тоже местный Проводник?» —

Узнаешь скоро ты небес решенье,

Когда в тебе проснётся новый миг.

Но где же тот, кто нами озабочен?

Надеюсь, что не смыло наш пикник.

«Я, – молвил Фёдор, – здесь промежду прочим

Могу не только пошлину взимать:

Коль ваш кафтан не должно укорочен —

Спроворим, можно даже не сымать.

Но вы, я вижу, не такого складу,

И дел торговых вам не занимать.

13 Изволите гулять в свою усладу,

От праздности не ведая забот».

Не мог снести такое Пушкин кряду

И гаркнул так, что дрогнул наш вельбот:

«А ну остынь! Милейший… погорелец, —

Добавил тише, – Не ищи хлопот.

В подходе, вижу, ты большой умелец,

Но как бы не попасть тебе впросак,

Когда давно не царский ты сиделец —

Правёж творить, увы, нельзя никак!»

«Да, что ты, что ты, господин хороший.

Ведь я же это… ну, не знамо как…»

25 «Ну, надо же! И здесь хотелось грошей

И за какой же, объясни, товар…

Не обессудь, с такою скудной ношей,

Что есть у нас, какой уж тут навар…

Вот разве, что предложишь угощенье,

И обойдёмся без ненужных свар».

Каков, однако, Пушкин! Посещенье

Не то что было мне не по нутру —

Мешало откровенное смущенье

Затеявшего глупую игру.

Не мог не видеть он в посланце неба

То солнце, что выходит поутру.

37 А, впрочем, что ему до власти Феба…

Мы шли по направлению к скале

Кружным путём, минуя поле хлеба,

Почти забыв о пепле и золе,

Что занесли долину повсеместно;

И лишь напоминаньем о Земле

Был запах гари. «Будет ли уместно

Присутствие жены моей?» – спросил

Нас Фёдор. Было даже интересно

Увидеть тех, кто хлеб по мере сил

Выращивал в дали необъяснимой.

А Пушкин только тёмный глаз скосил

49 Пока мы шли небесной Хиросимой,

Молчал поэт. Что виделось ему

За той судьбой почти невыносимой

В ожогах счастья. Впору звать Фому

Неверующего, и в том раскладе

Определиться: что и почему,

И для чего всё это, бога ради,

Затеяно всевидящей судьбой;

И много ль толку в этакой браваде,

Но Фёдор наш умел владеть собой

И был предусмотрителен и ловок

Не только в прошлом, где чинил разбой,

61 А больше – здесь. По части заготовок

На всяческий нежданный поворот

И мастерству исполненных уловок,

О чём ещё тогда не знал народ,

Но лишь предполагал подвох привычно.

Как и всегда у жертвенных ворот

Боярину рядиться неприлично

В овечью шкуру жалкого глупца,

Чем он и выдавал себя обычно.

А Фёдор брал и с сына, и с отца,

И с сирого, убогого калеки…

Куда нам до такого храбреца…

73 Хотелось спать, почти слипались веки,

Когда дошли до мертвенной скалы

Из тех, что останавливают реки,

Не все, но те, которые малы.

Открылся вход… Пещера А-ал-аддина?

Да нет. Здесь не закатывать балы

Назначено жильё простолюдина —

В Туманности Мздоимства сохранить

Уют прифронтового ка-а-рантина,

Не более. Сумел я оценить

И ниши, застеклённые посудой,

Хранящую поблекшую финифть,

85 И тёмные от времени сосуды

Ожившею раскопкой пирамид,

И горсточками пенсы… и эскудо…

Запа-а-слив Фёдор. Тем и знаменит,

Что может предъявить свои доходы,

Не опаса-а-ясь за товарный вид.

91 Но мы ему не сделали погоды!

Глава 32
(1778 г.)

1 Как долог путь до места назначенья…

Меня опять сморило на бегу:

Какое-то дурное увлеченье

В моём расквартировано мозгу.

А, может, охранительный шлагбаум,

Что не даёт приблизиться врагу…

Какую бы ни выбрал ты забаву,

Какую бы ни выбрал ты печаль:

Снежки, насмешки, ромовую бабу —

Как день последний, новый день встречай

Без ссылок на плохое настроенье

И недостаток мелочи «на чай».

13 Преамбула годится, без сомненья,

К явлению очередного сна,

Пренебрегая фазой измененья,

Как на небе меняется луна

И шлёт замысловатые сюжеты

Тому, чья совесть не замутнена.

Свежи и накрахмалены манжеты,

Дающие прибежище строке.

Пылаешь в нетерпении уже ты

От суетной тревоги вдалеке,

Пронзая смыслом разум пробуждённый,

Как птицу, обогретую в руке…

25 …Раскрылся сон. И, заново рождённый,

Привычный обретаешь кругозор,

Раскладываешь в стопочки подённо

И поминутно сущее и вздор,

Где замечаешь мелкие детали,

Что мозаичный создают узор:

Вот тут хозяйка с Пушкиным отстали,

Лишь Фёдор потянул меня вперёд,

И говорил, что лет уже до ста ли

Он тут, наверняка, не проживёт,

Что надобен ему размах солидный,

Задуманный осуществляя взлёт.

37 Теперь-то мне, пожалуй, очевидно,

Чем вздумал нас лукавый обыграть…

Да нет, не нас! Скорей – меня. Обидно,

Что был в себе уверен этот тать.

Но я-то, отвергающий интриги,

Не смог происходящего понять.

А ведь читал божественные книги

И кажущейся мудростью своей

Разламывал словесные вериги,

Замешанные в примеси кровей,

И презирал тупую бесхребетность

Надменным искривлением бровей.

49 Когда на мель выносит душу бедность,

Вернее, оскудение души,

То разум погружается в бездетность,

Зудящую укусами от вши,

Где сдвинуты уже ориентиры,

А карта странствий пустотой шуршит.

Когда ж встаёшь на зимние квартиры,

Как верно Фёдор вечность расценил,

То ценятся лишь тёплые сортиры,

А вовсе не наличие чернил,

От коих, впрочем, пользы преизрядно,

Коль на кого наветы учинил.

61 Пока мы с ним молчали впереглядку —

Прошла, должно быть, тысяча веков

Мужского затаённого обряда

Прикидкой на «своих» и «чужаков».

Что до меня, то я свои сомненья

Всегда держу под тяжестью оков.

Не потому, что прячу откровенье,

А просто зная суетность свою,

Стараюсь сбить излишнее волненье,

Которое всегда вредит в бою.

А в этом молчаливом поединке

Я, кажется, ходил по острию.

73 Как мартовское солнце в каждой льдинке

Находит отражающий фрагмент —

Другие грани тают, их слезинки

Подтачивают хрупкий монумент,

Ослепшего в доверчивости снега

На данный ускользающий момент.

Очнётся сердцевиною побега

Высокая задумчивость творца,

Дарованная временем победа,

Что к сыну переходит от отца;

На каждый срок – своё предназначенье,

Свой выбор марафонского гонца.

85 Нелепое, возможно, приключенье,

Но этот мир давно уже нелеп

Попытками доставить огорченье

Тому, с кем ты делил вино и хлеб,

И кто тебя задуматься заставил

О непреложности прожитых лет…

Ведь Фёдор гнул своё противу правил,

Обиняками не обременён,

Коль закоснел в своём давнишнем праве —

Не признавать изменчивость времён,

В которые и хочется не очень

Пока ты независим и умён:

97 «Ошмётками заезженных обочин

Не больно и наполнишь закрома;

Дак, мне ли оставаться среди прочих,

Когда вокруг пожаров бахрома —

Ведь так недолго потерять сноровку

И выжить из последнего ума.

Задумываю ре-ко-гно-сци-ров-ку, —

Он так словечко это произнёс

И разделил, как будто маскировку

Набросил на машину без колёс, —

Твой друг, видать, фигура не простая,

Коли тебя в такую даль привёз.

109 Вот давеча была пришельцев стая —

Одни летели, без поводыря…

Да мимо все, что облако, растаяв,

Снежинкой не одарит января.

Куды податься бедному сидельцу —

Все хлопоты кончаются зазря.

Ведь я бы рад и дикому индейцу,

(чай, носят золотишко на груди),

Но, вишь ты, здеся как ни понадейся,

А жисть, она уж точно – позади.

Коль мне бы по знакомству гостевому

Протекцию какую… Угоди!

121 А я уж к твоему пути другому

Чего да приготовлю, пособлю.

Шепни словечко другу дорогому —

Уж так за то твой образ полюблю,

Что будет ожидать тебя награда,

Какую не свезти и кораблю».

Слова, слова – извечная отрада,

Слова, слова – извечная печаль…

И вот явилась новая преграда,

Что обожгла, как кипятущий чай…

Но сон поблек, подёрнулся туманом

И будто бы растаял невзначай.

133 А голова наполнилась дурманом…

Глава 33
(1794 г.)

1 …Какие пустыри, какие грёзы

Вступают на уверенный престол —

Землянки, степи, жуткие морозы,

Полночный вой волков, туманный дол…

И это всё для царского величья

Народ в итоге скорбном приобрёл…

Не много же нам надобно отличий.

Бесправие – российская беда,

Лишь только уповаем на приличья,

Которые нам дарят иногда,

Но вот урвать стремимся, где возможно,

И счастливы бываем лишь тогда.

13 Подобные слова неосторожно

Произносились нами тут и там,

И сердце замирало так тревожно,

А взор блуждал по девственным местам,

До коих не дошла рука Петрова,

Повёрнутая к западным вратам.

Россия к славе не была готова,

Она томилась ветхостью избы,

Ненастьями, поборами и новой

Помыслить не могла себе судьбы:

Российская скрипучая телега,

При развороте встала на дыбы.

25 Но над свечою прежнего ночлега

Уже маячил непокорный век,

На кромке у болотистого брега

Дивился, озираясь, человек,

Чесал затылок, хмурил глаз в тревоге,

И спину гнул и в зной, и в мокрый снег.

Окружности смеялись на пороге:

Вот снова иноземкой занят трон,

А по России всё плетутся дроги,

Плетутся на погост со всех сторон…

Нам не достанет жизнеописаний

О тех, в ком дух вот-вот уж выйдет вон.

37 Но был заложен путь. То – путь исканий

И просвещенья ненасытный путь,

Что требовал упорства изысканий

У всех, кто не хотел навек заснуть,

Как варвар, и надёжными руками

Отечество ко славе повернуть.

А нам мешался преткновенья камень,

Что на любой дороге возлежал,

Что долгими и тёмными веками

Бесправие народа обнажал

И заставлял безрадостною мукой

От ненависти в руки брать кинжал.

49 Тот век пришёл с искусством и наукой

И словом новым пробовал зажечь,

Но «штиль высокий» принят был со скукой

Народом, о котором здесь и речь.

И вычурной строке не получилось

В свою орбиту люд простой вовлечь.

Когда бы только в этом дело крылось…

А стан вельмож утехой пировал,

Интригами выпрашивая милость,

Но только не державу поднимал.

И толпы интриганов подбирались

Всё ближе, окружая пьедестал.

61 Монарший гонор не впадал в усталость,

Годилось всё: от ссылки и кнута

До пытки, ибо так всегда рождалась

Угодная для власти правота.

Балы царили с пышностью блестящей,

Да за окном царила нищета.

А жизнь уже пылала настоящим —

То русский бунт поднялся на престол.

Неведомым, коварным и неспящим

Вошёл он в каждый дом, как сел за стол

И объявил себя отцом свободы

В желанье сбросить жуткий произвол.

73 Копились и крепчали непогоды,

Вставая государственной грядой,

А реки пополняли свои воды

Кровавою народною бедой,

Оплот самодержавия – дворянство —

Радищева растил над той водой.

Монархия желала постоянства,

Разумной просвещённости умов…

При частном одобренье «вольтерьянства»

Был приговор Радищеву суров:

«Не любит он царей! Так будет сослан!

Россия необъятна до краёв!»

85 И воздух напоен дурманом сосен,

Как одурманен был тот «бабий век»,

Где солнце по овалу землю носит,

Там возникает новый человек…

Вынашивает гениев эпоха,

Как ручейки втекают в русла рек.

Никто не скажет, хорошо иль плохо,

Чем страшен Абсолют иных идей,

Но мысль пуста, когда она засохнет

Невежеством родов… и лицедей,

Хоть лбом стучит в дощатые подмостки,

А всё не достучится до людей.

97 Дороги наши долги и громоздки,

Да только нет у нас других дорог,

Где так натужно тянутся повозки

Со скарбом тех, кто в жизни одинок.

В конце пути одна лишь кровь струится,

Одна лишь кровь… таков всегда итог.

Моряк пройти шторма не побоится,

Добыча славы – злой ориентир,

Джеймс Кук по ходу новых экспедиций

Запаслив был от фруктов до мортир,

Адмиралтейство жаждало открытий,

А это не прогулочка в сортир.

109 Тот век терзало множество событий,

Где Гёте, героизмом увлечён,

Переустройством мира бредил в быте

Спирального восшествия времён,

А над Версалем русского барокко

Растрелли слышал угнетенья стон…

И только смерть не требует упрёка

Для идеальной сущности людской,

Погрязшей в наслаждении пороком

И не способной справиться с рекой

Природного глубинного теченья —

Случайности, несущей непокой.

121 Но мир не изменяется в мгновенье

Без видимых, осознанных причин,

Томит его отваги пробужденье

И скрытое достоинство кончин,

И светлый ум, терзающий печали —

Надежда в затаившейся ночи…

«Ну, братец, соглашусь с тобой едва ли

Во всём, что ты сейчас наговорил.

Окружности, овалы и спирали

Вселенной, не имеющей перил,

Несут с собою данность несвободы —

Как лодка без руля и без ветрил.

133 Живущим в ожиданье непогоды

Нет радости от вышнего пути,

Их нехотя плетущиеся годы

Не могут добрым семенем взойти.

Каков настрой – таков приют унылый,

От коего и даром не спасти…

Ты вспомни, как полётом среброкрылым

Проносится отвага птичьих стай

Над полем пусть заснеженным, но милым

Твоей судьбе. Столь дивный урожай

Не вырастить в отечестве безродном,

Но только в том, что рождено дерзать!»

145 И вновь продлился наш полет свободный…

Но иногда грядёт упадок сил,

Как немощна пружина без завода

Так, будто ход времён провозгласил:

«Остановись мгновенье, ты прекрасно!..»

А мне весь свет отныне стал не мил.

151 Уныние, как смертный грех, опасно…