Текст книги "Ветлужцы"

– Не грусти, девонька. Мы все тут, рядом, просто вчера в очередной раз козла выбивали – остыла печь у нас. Почти всю ночь провозились, так что мне поспать бы еще чуток, а земля уже холодноватая… Вон, кстати, Петр идет, ему выручку и отдашь. Он ведь твоему жениху первый друг был с детства, знаешь?

– Знаю…

– Тогда выше носик свой держи, а я пошел. Свару кликнешь, если что, а в помощники я Вышату тебе пришлю, ну… рыжего мальчишку такого. И то не знаю, нужен ли он тебе? Четверти часа не прошло, как товар мы подвезли, а ты уже почин учинила. Да еще какой! – Николай склонился к уху черемиски и перешел на шепот: – Мы и в треть цены не думали продать…

– Так я сызмальства с дедушкой по торгам хожу, – понеслось вслед собравшемуся уходить кузнецу. – С чего бы другого мне язык ваш так знать? Тут моя стихия. – Улина приподнялась на носки и потянулась руками вверх и в стороны, явив всему миру гибкий, почти девичий стан. – Эй, народ честной! Налетай, подешевело! Жарить, парить на чем будете?! Утварь железная, что до внуков ваших доживет! Горшки, что любой огонь выдерживают и на пол упадут – не расколются! Красота неописуемая цветов железных по бокам да ромейских плодов, из которых они вино свое делают! И тебе, Петр, не хворать, – прервалась она на секунду. – Осталось всего ничего, новгородцы славные! Двум продам – третьему не достанется! А вот и покупатель знатный пожаловал! Федор, смотри сам, чем торгуем, поутру я тебе лишь три диковинки заморские и показала.

– Э… кхе, красавица… – Подошедший помощник Захария сначала раскланялся с Петром, а потом уже начал перебирать утварь. – А сказывала, что ушкуй мой до половины забьешь. Тут же одним чихом все накрыть можно.

– Товаром моим и два твоих судна забить легко, – парировала Улина. – Только пока ты чихать тут будешь, местный глава весь товар мой заберет! Вишь, приценивается. А вот бренчит ли в мошне твоей серебро, еще неизвестно. Маленьким крючком большую рыбу не выудишь!

– Ишь, стрекоза, чего надумала, серебро наше с Захарием подсчитывать…

– Ох, наше! Гляньте на него, люди добрые, никак он кошель Захария со своим перепутал!

– Кхм… – покраснел Федор, недовольно оглядывая собирающуюся толпу, привлеченную громким зазывным криком Улины. – Ныне я купец, за него. Давай-ка цены называй свои, а не языком попусту трещи как сорока. И товар показывай!

– Так смотри, за погляд с тебя не возьму ни куны! Только как бы не расхватали до тебя все! – Улыбчивая черемиска размашистым круговым движением показала на потенциальных покупателей, которые сгрудились вокруг нее тесным кругом и неторопливо передавали из рук в руки железную посуду, простукивая ей днища и пытаясь даже принюхиваться.

– Ты меня с ними не равняй, милая, – неожиданно успокоился Федор, понявший, что его пытаются вывести из равновесия. – Я у тебя скопом все возьму, если в цене сойдемся, даже ваш воевода, гхм… не сдюжит против меня, – покосился он на Петра и подпустил чуть ехидства в голосе: – Если ты, конечно, не преувеличила, бабонька, и утвари у тебя хватит на целый ушкуй.

– Хватит, хватит! Только вот не знаю уже, что и спросить с тебя. Воевода местный мне заранее кое-что предложил…

– Тогда прежде поведай нам, какую цену ты хочешь и о чем вы с ним сговаривались!

– Да что говорить-то тут…

– Да ты скажи! – послышалось из толпы, внимательно следящей за происходящим торгом.

– Да что сказать?! Сами товар видите! Такого и в Новгороде не найдешь…

– Да видим мы все, – не выдержал Федор. – От какой цены нам плясать? Давай не рассусоливай!

– Да ты не робей, говори, – опять вмешался какой-то голос, донесшийся из второго ряда людей, тесно обступивших место торга.

– Эх, была не была! Отдаю все по дешевке! Котлы большие по полторы гривны, малые по гривне и пятнадцати кунам пойдут, сковороды по полгривны, а горшки железные с цветами по гривне кун отдам.

Окружающая толпа притихла, и стало слышно, как заблудившийся трудяга-шмель басовито пролетел в сторону леса навстречу холодной осени и своей гибели.

– Одурела, что ли, лапотница? – Федор вытаращил глаза и шагнул в направлении Улины. Та успела рукой придержать Петра, ринувшегося было к ней на защиту, и выставила перед толпой изящный сапожок, чуть приподняв край поневы.

– И в том, что лапотница я, не прав ты, – невинным голоском произнесла черемиска. – И то, что продавца хаешь, в укор тебе пойдет! Может, и цену за такие речи набавлю.

– Да ну тебя! Сколько ты хочешь на самом деле? Ишь заломила!

– Да ты сам скажи, купец, почем взять хочешь?

– Кха… Ну, по десять кун за горшок, по пятнадцать за котел малый и по двадцать пять за большой.

– Тю… Да ты надурить меня хочешь! – возмутилась Улина, уперев руки в бока. – Потом всем рассказывать будешь, как посмеялся над глупой бабой! Надо мной же похохатывать все будут! Скажут, за сколь купила, за столь и продала, да еще все лето рать на свое серебро кормила, что в страны заморские плавала вместе со мной за товаром. Стыд-то какой мне будет!

– Да брешешь ты все! Как баба в заморские земли ходить может?

– А может, и брешу насчет того, что была там! Только много ума не надо, чтобы ратников нанять да купца с ними отправить! А уж ныне это мой товар, не в убыток же себе его отдавать?! А ты задарма все забрать хочешь!

Замолчавшая толпа оттаяла, и даже послышались голоса поддержки смелой черемиски от слегка ухмыляющихся жителей Переяславки.

– Так держи, девонька! Вона какие котлы, без шва единого, даже от молота кузнечного следов нет, истинно чудо заморское!

– Ну… – спустя минуту такого гомона Федор пошел на попятный. – По сорок котел большой возьму и горшок по двадцать. Все, последнее мое слово.

– Будто ты не знаешь, купец, сколь надо припасов для рати судовой! – Улина завертела головой в разные стороны и потащила из толпы новгородца, который недавно купил у нее утварь. – Да я вот ему, как первому покупателю, котел большой за полторы гривны отдала… Так ведь, родненький? – Острый каблучок сапожка впился ратнику в ногу. – А тебе только за то скинула, что ты скопом все берешь! Пойду на Вятку ту же – большая утварь по две гривны разойдется! – Второй каблучок ненароком прошелся по сапогам Петра.

– Да уж что на Вятку идти, красавица, тут расторгуешься хорошо, – вздрогнул Петр, но тоже подключился к торгам. – Я бы у тебя и по гривне все котлы походные скупил. Рать растет, а сухой кусок воям в горло не лезет…

– Ну, твоя взяла, красавица, – обреченно махнул рукой Федор. – Беру все большие по его цене, но на остальную посуду все же убавь половину стоимости.

– Ох, ласковый мой, да я бы с превеликим удовольствием, – всплеснула руками Улина, показывая на пробирающегося через толпу Кузьму. – Но видишь, еще один покупатель идет, а он уж точно на все мои цены согласится. Как уговаривал меня поутру, с товаром встретив, как обхаживал… Только вот имени своего не сказал. Все вы такие, кобели проклятые!

– Кузьмой меня кличут, молодица, – растолкал всех любопытствующих от товара подошедший новгородец и начал перебирать железную утварь. – Только напраслину ты на меня возводишь, хая словами погаными, товар я твой обхаживал, а не тебя. Хотя, не будь ты такова… какая есть, то кобели бы около тебя не крутились.

– Ох, срезал девку на лету, – послышалось из толпы.

– Срезал, срезал, родненький. Поставил на место лапотную, – безропотно согласилась Улина и тяжело вздохнула: – А что делать? Нрав свой на торгу не покажешь – так разденете, разуете и без единой куны оставите. Сколько ты, Федор, за котлы большие дать хотел, по гривне за штуку? Отдать тебе, что ли, весь товар?

– Давай, красавица, – подобрался тот, протягивая ладонь и чуть смущаясь, что скреплять договоренность придется с бабой. – Все возьму. Вот тебе в том мое слово!

– Ну-ка охолонь, Федька! – резко вмешался Кузьма, заставив того отдернуть протянутую руку. – Какое имя от родителей получила, молодица?

– Получать легко, отдавать трудно. Ну да ладно, бери за так, купец: Улиной меня родные зовут.

– Так вот, Улина, набавь куну к каждой цене, что тебе этот… купчишка сказал, и товар на мой ушкуй грузи.

– Эй, Кузьма, да что ж ты делаешь? – Возмущение было написано большими буквами на лице Федора. – Не пожалует тебя Захарий за такое твое вмешательство!

– С Захарием я сам разберусь, если… когда он поправится. И между прочим, Федька, за лечение его я сговаривался заплатить, хотя его монеты все у тебя в мошне лежат целехонькие. Не пришел ты вечор ко мне и не предложил серебро своего хозяина за его же здоровье выложить!

– Кгхм… моя вина, Кузьма. Однако же и ты не прав.

– Ну, раз признал, то отойдем в сторонку и сговоримся, – кивнул в ответ купец и повернулся, чтобы начать выбираться из толпы.

– Ох, теперь гораздо проще все стало, – облегченно вздохнула Улина, провожая взглядом развернувшихся новгородцев. – Ну что, воевода, верно ли то, что возьмешь ты весь мой товар за ту цену, что называлась тут?

– Сговаривались лишь насчет котлов, – подыграл ей Петр. – Однако же и по поводу другого товара я поторговаться не прочь. Прибыток сулит эта утварь изрядный, если развезти ее по поселениям нашим. Однако не уверен я, что такую цену готовы заплатить людишки. Поиздержались они мехами в этот год… Разве что отдать в расчете на зимнюю добычу?

Замершие при первых словах черемиски новгородцы переглянулись и вернулись обратно к разложенному товару, стараясь не обращать внимания на его хозяйку.

– А не дурят ли нас, Федька, а? – внятно произнес в толпу Кузьма. – Вечор сказывали, что черемисы те княжьими ратниками являются. А окрест сей девицы более никого из ее племени не наблюдается…

– Точно! – просиял Федор. – Она же нам про рать толковала, которую нанимала, дабы на полудень ходить. А где она, эта рать-то? Нечистое дело тут творится, сговорились они.

– Что скажешь, девица? – кинул Кузьма вопрос в задорные, полные бесенят глаза Улины.

– А то и скажу, купец, что зря ты пытаешься камешки подводные в таком простом деле найти. Думаешь, что такой поход без ведома ветлужского кугуза мог случиться? А монеты на сей товар я у себя взаймы взяла, мошну из-под поневы достав?! Ох, да что я мелю-то, пустоголовая! – запричитала Улина. – И зачем я тебя обманываю, купец честный новгородский! Да сами они тут горшки эти клепают! Каждый второй у них тут кузнец! И бабы, и дети!

– Ладно, остановись! – потряс головой Кузьма, не обращая внимания на оторопелые взгляды, которыми награждали черемиску Петр и другие общинники в толпе. – Аж звон в ушах пошел от придумок твоих… А почему товар в этой веси? Пошто не самому кугузу отвезли, дабы лицезрел он плоды дел своих торговых?

– На это я тебе отвечу, купец, – вмешался Петр, в голове у которого сразу закрутились те наставления, которые ему оставил воевода. – Утварь сия предназначена была для продажи в землях суздальских, муромских и рязанских. А мы первое поселение по Ветлуге, где храниться может этот товар без разорения для кугуза. Пошлин не берем, охрану предоставляем… Более того, скажу я тебе, вои наши вместе с черемисами ходили в земли дальние и ныне в Суздаль с ними же отправились. Только вот оплошали мы немного, сговорившись за серебро стеречь по дороге этот груз железный! – Он досадливо цокнул языком и добавил: – Нет бы долю в товаре взять!

– Да ты сам видишь, Кузьма, – поправила что-то в своей прическе Улина, – сколько воев тут живет, да какие! Черемисские гридни ни в какое сравнение не идут с ними. Я не про доблесть воинскую сказываю, – поправилась она, увидев смешинки в глазах новгородцев, – а про доспехи и ратное умение! Видел ли ты такое, чтобы на каждом втором муже в захудалой веси бронь добрая была вздета и сабли харалужные на поясах висели, а? Потому и выбрал их князь наш. С одной стороны – в землях его живут, зависят от него, с другой – с силой такой надо в мире жить, а то и в союзе… Да и применять ее себе на пользу.

– Уговорила, языкастая, – махнул рукой Кузьма, не имея сил более спорить. – Берем мы по Федькиной цене весь товар твой на двоих.

– Так бери! Только кто ж тебе отдаст его, золотой мой? – ухмыльнулась Улина. – Мы с Федором не сговорились, а моя цена в половину его дороже была. Да еще Петр, что воеводу замещает, себе товар требует.

– Да неужто ты, краса ненаглядная, не уступишь нам до цены нашей? – с придыханием вмешался младший из новгородских купцов. – Ведь все скопом берем…

– Мне, Федор, со своего лица воду не пить! – отрезала черемиска. – Оттого, что ты его похвалишь, оно милей мне не будет. Хотя… раз такое дело, могу еще набавить цену на утварь свою, если хочешь!

– Э… Это еще почему?

– А за погляд приятный, – ехидно ответила Улина. – Мыслю я, что ты торгуешься так долго лишь для того, чтобы лицезреть меня подольше. А за удовольствие надо платить!

– Так мне что, за взгляд на парчу мою монеты с людишек ваших спрашивать? Тоже ведь красота неописуемая!

– Не за взгляд, Федор, – покачала та головой. – Если покупатель подойдет, да вместо тебя сам твой товар нахваливать начнет, неужто ты цены не поднимешь?

– Так-то оно так, да я не товар превозношу, а красоту твою…

– Так и я не набавляю, а лишь грожусь! А могу, если не прекратишь мне зубы заговаривать!

– Ну, хватит, Федька, – вмешался Кузьма, слушавший перебранку с насупившимися бровями. – Ты, девица…

– Баба я, Кузьма, давно уже баба вдовая, правильно ты меня назвал недавно…

– Будь, по-твоему, Улина, баба так баба. Какая цена твоя? Не для торга, а по какой отдашь? Иначе развернемся и уйдем. И на прибыток свой плюнем…

– На прибыток ты свой не плюнешь, купец, – замотала головой черемиска. – Разве что припечет тебя сильно… Но цену скажу. По дюжине кун с котлов скину от моей цены, по десять с горшков и по пять со сковород. Таков мой сказ.

Федор пододвинулся к Кузьме и скороговоркой нашептал ему конечную стоимость каждого покупаемого изделия. Тот поморщился и продолжил торг:

– Еще по десятку кун скинь с каждой вещи, красна дев… Улина, и по рукам ударим.

– Лишь по пяти могу, а со сковород только по три. Но ты заберешь весь мой товар, так?

– Заберу, слово даю. А Петр пусть уж у меня покупает, – хмыкнул Кузьма в бороду.

– Вот моя в том рука, купец. – Узкая ладошка утонула в лапе торгового гостя, вызывая гул одобрения со стороны окружающей толпы.

– Так, насчет погрузки… Сколь товара мы взяли, Федька? А то мне надобно сукно свое переложить для устойчивости.

– Дык… Так покидаешь, откель ему много быть? Хоть и грозилась мне она половину ушкуя загрузить, так если на двоих делить…

– Делить, делить… – передразнил Кузьма своего напарника, тряся бородой. – Федька! Белены ли ты объелся, не вызнав, за что торговался? Вот и имей дела с таким сиволапым… Ох, Захарий, Захарий. Ну да ладно, зарубку себе поставлю на память о твоем разумении.

– Нагнись ко мне поближе, купец, – поманила новгородца пальчиком Улина. – Ухо свое мне подставь, говорю, а то не достану я до тебя!

Черемиска приблизила свои губы к нагнувшемуся Кузьме и что-то ему прошептала. Тот недоуменно отшатнулся и попросил повторить еще раз. Однако та в ответ притворно надула губки и раскинула руки, созывая начавшую было расходиться толпу.

– Эгей, люди честные, купец-то не верит моему счету! – Улина полезла за сапожок и достала оттуда выглаженный кусочек бересты. – Читай, коли умеешь. Тут все написано про товар ваш. Чего, где и сколько. Добрые люди помогли, сама-то я письму не обучена.

– Э… да не наше это письмо, хоть и похоже чем-то, – помотал головой Кузьма, который некоторое время честно пытался разглядывать вырезанные знаки, но потом отдал бересту обратно. – Это где ж ты такого грамотея нашла, что совсем невнятные резы нанес? Небось и заплатила ему? А, девонька?

– Тетка Улина, дайте мне, – вперед протиснулся паренек с огненной шевелюрой и протянул руку за записью товара.

– Э, Вышата?

– Он самый, я давно тут стою, а на бересте сам писал.

– От какой умелец выискался, – начал похихикивать Кузьма со вторившим ему Федором.

– Вместе посмеемся, дайте срок, – пробурчал Рыжий и начал зачитывать список: – Котлы большие. Всего двести восемьдесят штук, котлы…

Смех мгновенно прекратился, и Кузьма хищно подобрался:

– Сколь, говоришь, по счету котлов?

– Две сотни и еще восемь десятков, чего непонятно-то?

– Ты, малец, не дорос еще, дабы возмущение свое проявлять при старших. – Рука Кузьмы выпросталась из суконной однорядки[8]8
  О д н о р я д к а – верхняя широкая и долгополая, до щиколотки, одежда без воротника, с длинными рукавами, под которыми делались прорехи для рук, играла роль плаща. Ее носили осенью и в ненастную погоду, в рукава и внакидку.


[Закрыть], накинутой прямо на доспех, чтобы дать затрещину пацану, но тот успел юркнуть за спину черемиски.

– Погодь, Кузьма, моих мальцов обижать, – начала та недовольно поднимать голову.

– Какой он твой, если ты даже имени его не знала?!

– Какая разница – все равно мой! По делу говори, там ведь мелкого товара не меньше, чем котлов этих будет. Да и приблизительную цену я тебе назвала, или ты опять скажешь, что не расслышал?

– Кхе, – крякнул Кузьма, озадаченно хватаясь за бороду. – Ты вот что, девонька, не позорь меня перед честным людом…

– И ты не обессудь за настойчивость мою. В стороне потолкуем? – Улина пробралась через расступившуюся толпу и пошла в сторону от торга, увлекая за собой обоих купцов. Вырвавшись вперед, черемиска пружинистым шагом достигла середины пажити и остановилась перевести дух. Сердце забилось в груди в диссонанс с дыханием: каждое старалось перегнать друг друга в стремительном жизненном забеге, качая кровь по жилам и наполняя ее кислородом… Не выдержав паузы, Улина опять продолжила движение, неспешно продвигаясь к кромке леса. Постепенно взбудораженный организм успокоился, и к тому моменту, когда ее догнали купцы, лишь розовый румянец выдавал ее переживания.

– Моя оплошка, да еще какая… – прервал свою перебранку с Федором Кузьма и с возмущением добавил: – У нас, если мы сложимся с Федькой, столько монет все одно не будет. Захарий на сукно почти все серебро пустил… Разве что им возьмете? Нет? Даже если с мошной Якуна считать, то малости не хватит! Да откель столько монет у кугуза вашего, а? Он же в нищете сидит и даже без мехов! Ах ты, вот он куда их пустил, а мы-то гадали…

– Да ты не переживай, Кузьма, сговоримся мы о нехватке твоей, – промурлыкала черемиска. – От чего откажешься, то Петру пойдет. Если возьмет он по такой цене, конечно… Остальное тебе в долг запишем. Все честь по чести, на бумаге.

– Ишь ты, на бумаге… А не боишься, девонька? Законы у нас свои, моему слову поверят быстрее, чем расписке этой!

– Вчера обманул – сегодня не поверят, Кузьма. Да и вои твои – разве не видоки?

– Это мои люди, – брякнул Кузьма и напрягся, ожегшись о взгляд Федора. – Все в одном деле, Федька… Да я не о том, девонька.

– И я не о том. В следующем году приходи сызнова – будет тебе товар, с которым не стыдно в тот же Готланд пойти. И опять же в долг часть дадим.

– Да и с этим вроде незазорно идти…

– На твое усмотрение, купец. – Улина с вызовом посмотрела на Кузьму. – Но условия у нас будут для тебя на этот счет, если придешь… скажем, в начале лета.

– Это какие же? – Хмурый взгляд новгородца говорил сам за себя.

– Не бойся, тебе не в убыток будут, а какие… Точно я и сама про то не знаю. Сам воевода местный с тобой говорить будет, а то и кугуз ветлужский. Не согласишься – никто тебя не приневолит, возьмешь лишь то, что укупишь. А согласишься – в скором времени в золотую сотню новгородскую войдешь.

– Это не тебе судить… гхм.

– Я и не сужу, купец, мое дело – слова тебе эти передать. От кого – не спрашивай… И так понятно. Тебя все это тоже касается, Федор. Да и приведете кого-нибудь с собой – серчать на вас не будем. Лишь бы торговать шли, а не войной на нас.

– Кхе… Ну ладно, девонька. Спаси тебя бог, э… боги твои. Не дала лицом в грязь упасть перед воями моими. Когда товар ждать?

– Свозить сей же миг начнут, а часа через три после полудня остаток доставят, тогда и расплатишься… – выдохнула Улина и тут же добавила, увидев в глазах купца невысказанный вопрос о такой задержке: – В лесу скрытно лежит наш товар, думали его следующей весной по Оке развозить.

– Еще к тебе дело, девонька, – помялся Кузьма. – Стыдно мне самому к Петру идти. Предупреждал он, дабы не совались мы куда не следует, однако молодой отрок Захария с дружками, ну… полезли куда-то без спроса. Тех привели, а этот запропастился куда-то. Уж выведай – не случилось ли с ним чего?

– Так вестник поутру прибегал, купец. С мальцами местными он в мяч играет. Не спрашивай – сама не знаю, что это за диво. Просил лишь передать, что вскоре вернется. Да Федор все одно Захария останется дожидаться, так что не волнуйся за воя вашего – не пропадет.

Договорившись с новгородцами встретиться при расплате, Улина по натоптанной тропинке поднялась к воротам веси и присела на краешек лавки, прикопанной с утра каким-то сердобольным человеком. Солнце приятно грело затылок и плечи, принося расслабившемуся телу успокоение. Лесная даль высветилась на горизонте, слегка теряясь в дымке испаряющейся после дождя воды. Среди ровного зеленого покрова немногочисленными шишками вспучились озаренные неярким осенним светом верхушки дубов, отвоевавшие у окружающих деревьев простор для своих пышных крон. Ровное голубое небо с пробегающими барашками облаков раскинулось прямо над пажитью, спустив на грешную землю зябкий ветерок, выдувающий крохи тепла из разгоряченной плоти. Смежив веки, Улина сидела несколько минут, наслаждаясь покоем, из которого ее вывела пружинистая поступь одоспешенного ратника. Легкий скрип лавки известил ее, что появился новый собеседник.

– Устала?

– Не то слово, Петр. Торговать мне в радость, а вот втемяшить в голову этим баранам ваши с Николаем задумки… Мол, тут войско несметное и надо приходить в следующем году товар покупать, а не на щит весь брать!.. Аж взмокла вся.

– Не бараны они, Улина… – Петр сбросил с себя и накинул ей на плечи епанчу[9]9
  Е п а н ч а (др. – русск., япончица) – широкий безрукавный круглый плащ с капюшоном. Епанчу носили во время дождя. Изготавливали из сукна или войлока и пропитывали олифой.


[Закрыть]. – Ой не бараны. Притворяются да скрытничают изрядно. И то, что цену ты для них до небес подняла, – в нашем деле как бы не помехой потом окажется. Навар-то невелик у них будет. Да и от расписок долговых захотят отказаться, воев новгородских сворой на нас спустив…

– Тебе решать, Петр, товар-то ваш, – поежилась черемиска, плотнее закутываясь в накинутый плащ. – Взаймы можно и не давать. А насчет баранов – это я усталость свою вымещаю словами. Может статься, эти купцы на наше войско совсем неисчислимую рать приведут из-за долга этого. Ворон ворону глаз не выклюет, а они все в этом Новгороде… стервятники.

– Мыслишь, сами себя мы перехитрили?

– Не знаю, жизнь покажет… а воевода скажет. Да и излишек серебра помехой не будет. Однако мне кажется, что жадность у них перевесит: делиться-то прибылью торговой ни с кем не надо, а в случае войны им лишь жалкие крохи перепадут. Не горюй об этом, Петр, мы сделали что смогли, да и дальше стараться будем!

– Это точно, а не ошибается лишь тот, кто не совершает даже малости.

– У нас говорят, что сонливой собаке только дохлый заяц и достается…