Текст книги "Всему своё время"

Глава 3

Во всех деревнях Лены и Киренги началось массовое раскулачивание. Отбирали абсолютно всё и увозили бедолаг крестьян на Витим, где они под принуждением трудились на Мамских слюдяных приисках или в Бодайбо – на золотых.

Где в наше время стоит здание полиции, рядом с детским садом № 1 и улицей Галата и Леонова, всю эту территорию занимала киренская тюрьма. С царских времён через неё прогоняли этапы ссыльных каторжан, а многие арестанты долгие годы отбывали в ней наказание. Послужила она и во времена репрессий. Окружённая со всех сторон массивными и почерневшими от времени брёвнами, которые, стоя плотно, прижимались друг к другу, она нагоняла на людей ужас. Что происходило за этим угрожающим забором, никому не было известно. Это была страшная сибирская пересылка, через которую тогда проходили все этапы на Витим. В наше время – жилой дом № 6 по улице Декабристов, в прошлом – управление, где находилась администрация тюрьмы. Ворота в ограде остались на прежнем месте. Люди, проходя мимо, с опаской озирались на высокий забор и старались как можно быстрее пройти это место. Все, чья судьба была уже предрешена, проходили через киренскую пересылочную тюрьму, что находилась на улице Декабристов.

Но в то время была ещё одна тюрьма, более ужасающая, на винокуренном заводе, который построил незаконный сын декабриста Валерьяна Голицына и поставил двенадцать корпусов, отличающихся уникальной архитектурой. В одном из них, на втором этаже, в те страшные времена и находилась тюрьма НКВД, а первый этаж занимала милиция. Сюда свозили людей со всей округи, и в ней решались судьбы арестованных по доносам и политических. Микроклимат создавал начальник НКВД, который если утром шёл на работу в брюках и туфлях, значит, настроение у него было отличное. Сегодняшний наряд говорил о том, что расправ в этот день не будет. На утренней планёрке он спокойным голосом делал доклад:

– Как говорит товарищ Сталин, нет людей чисто красных, нет людей чисто белых, и наша задача – тех, кто не разобрался, перетащить на свою сторону. Вот, смотрите, – говорил он. – Кто такой Алексей Толстой? Он граф. И не просто граф, а граф титулованный. А теперь он наш товарищ. Посмотрите, какие он пишет замечательные советские книжки. Таким образом, люди присоединяются к советскому обществу.

Однако на другой день он идёт в сапогах и галифе, значит, надо ждать чего-то непредсказуемого. Войдя в свой кабинет, он собирал служащих и уже создавал особое настроение, делая установку.

– Искать врагов! – повышал он тон. – Их ещё очень много, они не разоблачены, ищите лучше! – Он прекрасно понимал своё предназначение и знал, что перед неминуемым нападением врага необходимо было сплотить нацию.

Не нужно давать почву для развития пятой колонны. Неприятный скрежет колёс конной телеги – настоящий кошмар для многих советских киренчан, заставших сталинскую эпоху. Как всадники апокалипсиса, чекисты появлялись из ниоткуда. При виде знакомой конной упряжки кто-то стремительно задёргивал шторы, кто-то выключал лампы и светильники. В окнах гас свет, а лица становились бледными. Не каждому удавалось совладать с собой в подобные минуты. Ведь людям было неизвестно, по какому принципу идёт отбор и за что именно арестовывают их земляков. В то время учитывалось каждое слово, и никто не разбирался, со злости оно сказано или не от великого ума. Высказался несоответствующим образом – значит, враг.

На киренской пересылке встретились братья Мяконьких с семьями и семья Рыковых. В камерах стояла духота, и они были переполнены крестьянами, собранными из всех близлежащих деревень. Многие были прежде знакомы, но радости от встречи здесь не ощущалось. Ни в одной душе не присутствовало смирение, и обиды землепашцев были вполне оправданны. Однако тогда все личные хозяйства рушились и объединялись в общее. Да и не только к зажиточным крестьянам отнеслись бесцеремонно. Ко всем остальным тоже не проявлялось пощады. Коллективизировали народ и создавали артели очень жёстко. О морально-этическом аспекте никто не задумывался. Основная задача стояла – всех уравнять. Крестьян крепкого устоя, несогласных с новой властью, кого расстреливали прямо на месте для устрашения остальных, а к кому-то, на их взгляд, проявляли гуманность, переселяли на другие места жительства вместе с семьями. Бессилие перед обстоятельствами рождало в каждом из них злость и ненависть к советской власти. Однако злись не злись, поток событий передвигал их тела по приписным документам. Оттуда всех отправляли этапом дальше на пароходе, в отдельных каютах, под охраной.

Посёлок Мама, что находится на реке Витим Иркутской области, основан в 1928 году как Мамская слюдоразведочная экспедиция, а уже в 1932 году он приобрёл статус посёлка городского типа. Ещё в семнадцатом веке там были обнаружены залежи слюды – мусковита, а в советское время началась её промышленная разработка. Тогда-то и понадобились рабочие для освоения прииска. Осенью 1931 года пароход «Витим» отошёл от берегов Киренска и направился вниз по реке Лене. Семья Рыковых ютилась в небольшой каюте под охраной. Остальные арестанты находились в других каютах. Даже в туалет они передвигались под конвоем. В основном все молчали, лишь иногда дежурные фразы нарушали тишину. Никто не знал, что их ждёт на новом месте, и это рождало напряжение, которое висело в воздухе и давило на грудь. В пункт назначения прибыли рано утром. Капитан подал громкий гудок, и матрос опустил якорь. Ударяющиеся о борт волны издавали звуки, которые ровным эхом звучали в открытом иллюминаторе и успокаивали смятенные души. За время путешествия появилось какое-то равнодушие. Неизбежность перемен смиряла сердца и делала души переселенцев покорными. Но обиды вонзились острым лезвием в грудь навсегда. Половину этапа выгрузили здесь, остальных повезли в город Бодайбо, на золотые прииски.

На берегу Рыковых встретил конвой, который сопроводил до нужного здания. Единственная улица с названием Набережная была растянута до реки Мамы, которая имела в то время очень узкое русло и быстрое течение, а берега – высокие, с трудными подъёмами.

Парфентий Афанасьевич отметил в органах своё прибытие. Там всё зафиксировали на бумагу и попросили обозначить свою локацию, когда найдут жильё. Затем направили в контору рудоуправления, она находилась там, где позднее построили здание РОВД.

– Жильё сами найдёте. Не на курорт прибыли, – сказал им человек в форме, записывая в журнал данные вновь прибывших. – А ты, – посмотрел он строго на главу семейства, – с утра выйдешь на работу. Где остановитесь, сообщите нам, чтобы конвой знал, где тебя с утра найти.

Выйдя за порог печального здания, они увидели мужчину и поинтересовались:

– Привезли нас сюда, а куда дальше шагать, не объяснили. Может, подскажешь, куда нам теперь?

– Между таёжными деревьями протоптаны тропы к землянкам, вон там, – указал он рукой. – Коли заметите заброшенное жильё, можете смело заселяться. Хозяева, значит, либо умерли, либо… – Мужчина не договорил последние слова и удалился.

Рыковы отправились по указанному маршруту. В самых непредсказуемых местах находились землянки, маленькие домики. Августа первая заметила заброшенную хижину. Дверь была распахнута, и она вошла внутрь.

– Здесь никого нет, – сообщила она остальным. – Идите все сюда.

Парфентий Афанасьевич прошёлся по скрипучим половицам, глянул на сложенную из глины и камней на скорую руку печь, потрогал её и, поняв, что здесь уже давно никто не проживает, пригласил остальных:

– Заходите, будем устраиваться.

Маленький домик для семьи Рыковых стал первым пристанищем. Приспособили его под условия жизни, в нём и забазировались. А с утра за ним пришёл конвой сопроводить на рудники. Определили обычным рабочим, и он трудился на прииске с утра до вечера.

Жизнь на новом месте и с новыми порядками продолжалась. Милиция успокаивала дебоширов, больница лечила больных, школа, в которой девочки продолжили учиться, воспитывала новое советское поколение, столовая кормила рабочих, в клубе крутили фильмы по вечерам и проводили танцы. Магазин был разделён на два отделения, с одной стороны – продуктовый, с другой – промтоварный. В нижней части посёлка Мама находились пекарня, механический цех, конный двор, жилые дома. В общем, всё как и в других таёжных советских посёлках. Имелась и спортивная площадка, куда дети бегали играть в волейбол.

Августа была заводилой во всех ребяческих мероприятиях. Даже летом устраивала заплывы в реке и всегда в них была победительницей. Но однажды случилась беда. Тем летом река Витим сильно разлилась, но разве азартную молодёжь остановишь? Устроили заплыв, и Августа решила переплыть на другой берег. Она уже преодолела середину реки, как её вдруг стал затягивать водоворот. Девушка сделала попытку вернуться, однако поток был до того мощным, что постепенно она выбилась из сил, и вода затянула её в свою круговерть. Ребята на берегу поняли, что случилась катастрофа, однако сделали попытку исправить ситуацию. Оттолкнули лодку и погребли к девочке на выручку. Но, как они ни спешили, не успели. Буквально на их глазах Августу накрыли чёрные волны разбушевавшейся стихии. Чувствуя собственную вину в произошедшем, ребята шли к жилищу Рыковых сообщить матери о гибели дочери. Услышав трагическую весть, Александра чуть с ума не сошла, несмотря на что Августа была ей неродная, и ходила несколько месяцев как тень. Долго она приходила в себя. Однако ничего не поделаешь, надо продолжать жить, и со временем пришло смирение.

Но только не у Парфентия Афанасьевича, который так и не смог переломить свой характер. Он привык быть независимым и часто вступал в политические дебаты с руководством. Ведь слюду добывали днём и ночью. У людей фактически не оставалось времени на отдых. Однако громкие реплики Рыкова очень обижали новую власть, и врагов он нажил себе немало. Когда в 1937 году нахлынула новая волна репрессий, о нём не забыли и приговорили к расстрелу. Александра осталась с детьми одна и до сих пор проживала в маленькой халупе, что Парфентий Афанасьевич привёл в порядок по прибытии. Другого жилья для них не нашлось. Дети жили с ней и воспитывались среди таких же репрессированных, как и сами. За время проживания на новом месте они уже более-менее привыкли и потихоньку влились в новую жизнь.

Глава 4

В 1937 году натиск репрессий усилился. Органы власти стали всё больше и больше коситься на нэпманов. Ведь они боролись за уничтожение капитализма, а он вновь набирает обороты. Даже на мелких дельцов, типа частных сапожных или часовых мастеров, смотрели косо.

Илья Сергеевич Тушминский был потомственным кузнецом. По складу характера он был невспыльчивым и внешне всегда оставался спокоен, но внутри себя чаще испытывал ужасные переживания. Что-то его мучило в последнее время, и он всё чаще и чаще уходил в депрессию. Очень впечатлительный, но физически сильный мужчина был выше среднего роста и широк в плечах. Особо не разговорчивый, он не отличался приветливостью. Родовая кузница ещё с царских времён передавалась из поколения в поколение и на протяжении многих лет служила семейным бизнесом. Революция особого влияния на его судьбу не оказала, да и в гражданскую войну он продолжал подковывать лошадей. Белые подъехали или красные, для него не имело значения, и он продолжал оказывать помощь любому клиенту. В середине тридцатых на него стали поглядывать уже как на империалиста, но особой зацепки не находилось, ведь вреда-то от его занятия не было, и он продолжал заниматься своим промыслом.

Посёлок Тяженский Кемеровской области, где и проживал Илья Сергеевич, был основан в 1894 году в связи со строительством железной дороги. Его супруга, Татьяна Михайловна, в основном вела домашнее хозяйство. В отличие от своего мужа, очень любила поболтать с соседями и нередко задерживалась с ними на целый вечер. С окрестных деревень все ездили к кузнецу подковывать коней.

Однажды возле его кузницы остановилась конная повозка, из которой вышел человек с тросточкой в руках и барской походкой подошёл к строению. Одет он был дорого, мало кто мог позволить себе такой наряд в то время. Тяжёлая нижняя челюсть, большой рот и короткий вздёрнутый нос выдавали человека приземлённого, узко мыслящего, никого в грош не ставящего.

Такой обычно вцепится как клещ, и оторвать его невозможно. Да и вёл он себя уж слишком вызывающе. Подойдя ближе, он важно постучал своей тростью по наковальне.

– Тук-тук, – проговорил он вслух. Кузнец поднял глаза. – Мне бы заборчик кованый, – продолжил нежданный визитёр. – С красивым узором, основанным на повторе составляющих его элементов.

У Ильи Сергеевича под сердцем защемило.

– Я не занимаюсь заборами, – ответил ему кузнец.

– Как это не занимаешься? – удивился человек. – Даже если того потребует партия?

– А что мне твоя партия принесла хорошего? – возмутился кузнец и продолжил своё дело. Мужчина глянул на него свысока и чуть повысил тон:

– А не служил ли ты, случаем, у Колчака?

Тушминский посмотрел на него растерянно, ничего не понимая, и уже с презрением ответил:

– Кто ты такой? А ну-ка вали отсюда, пока я тебя молотом не огрел.

– Как же, как же. А не ты ли говорил, что вот придут немцы и мы перевешаем всех партийных работников. – Кузнец стал наливаться кровью, а тот продолжал: – Никто не слышал, как ты это говорил, а я слышал. Подумай, а я чуть позже подъеду. – Сел в бричку, и ямщик ударил вожжами по заднице лошади:

– Ну-у-у, родимая! Пошла!

* * *

Юрий Тараканов попал на службу в НКВД после гражданской войны. Ему очень хотелось очистить Россию от врагов народа. А когда он своими глазами увидел, что именно от него требуется, понял, что служить в такой организации способны только люди, проявляющие самые плохие качества. От страха, что ненароком и самому можно попасть в ряды подозреваемых как изменник родины, он вынужден был исполнять все приказы беспрекословно. С Тушминским они жили по соседству и дружили семьями. Когда поступил донос, что сосед служил у Колчака, Юрий не смог подставить друга и примчался к нему прямо на работу. Ведь он знал его с детства и понимал, что это чистой воды интрига. Когда возле кузницы скрипнули тормоза, у Тушминского похолодела душа и на лбу выступил пот. Тараканов вышел один и направился к нему. Поздоровался за руку. Вид у него был взволнованный, ведь он нарушал правила игры. Но перешагнуть грань и предать друга, ставшего ему близким за годы тяжёлых дней, не смог.

– Тебя могут не сегодня-завтра забрать, – произнёс он негромко. – Беги куда глядят глаза и не оглядывайся. – Развернулся, пошёл к машине, сел за руль и умчал.

Илья прекрасно осознавал, что его ждёт, если он попадёт в руки чекистов. Там никто не будет разбираться, что он честный и порядочный гражданин общества. Определят срок заключения и увезут в неизвестном направлении. А то и вовсе «намажут лоб зелёнкой». В голове промелькнула целая жизнь. Впрочем, он уже задолго до этого предчувствовал неприятности и был готов к любому повороту. Положил молот, подбоченился, о чём-то подумал, затем закрыл кузню, отошёл метров на десять, глянул на неё в последний раз прощальным взглядом и на всех парусах прилетел домой.

– Всё, Татьяна, собирай ребятишек. – Детей было трое. – Что-нибудь на дорогу возьми и на первое время вещи какие-то. Документы не забудь.

Она растерянно посмотрела на мужа и, ничего не понимая, поинтересовалась:

– Что случилось?

– Некогда на вопросы отвечать, – резко ответил он. – Бежать надо.

– Бежать? Куда? Зачем? От кого? – ничего не соображая, продолжала она возмущаться.

Тогда он ей вкратце объяснил, и до неё дошло, что сама-то она тоже из купеческой семьи, и её никто не пощадит, заберут вместе с ним. Не раздумывая, закинула в печь сухие дрова, убрала вьюшки, чтобы на открытом огне быстрее приготовить. На одну поставила курицу, которую планировала сварить на обед, на другую – картошку и яйца в одной кастрюле. Побежала в огород, собрала огурцы, помидоры и забежала к соседям.

– Присматривайте за хозяйством и домом, – попросила их.

Соседи, ничего не поняв, кивнули в знак согласия. На этом молча и расстались.

Вернувшись, порезала хлеб, в кисет и спичечный коробок насыпала соль. По ходу собрали самое необходимое, что успели, навязали узлы. Всё остальное бросили – пропади оно всё пропадом – и на вокзал. Кузнецу и дом, конечно же, было жалко. Ведь столько лет всё это добро принадлежало фамильной династии. Но обстоятельства были сильнее и не в их пользу. Лучше лишиться недвижимости, нежели свободы.

Прилетели на вокзал, сели в первый попавшийся поезд, который шёл из Москвы в Сибирь. Общий вагон был полон пассажиров. В начальной плацкарте одна лавка была свободна. Трое детей, жена и он сам кое-как разместились. Илья Сергеевич волновался. Заняв место у окна, попросил жену выложить провиант. Как только на столе появился курино-овощной ассортимент продуктов, принялся жевать. Пережитый стресс пробуждает чуть ли не зверский аппетит. Даже самый заядлый путешественник переживает перед поездкой, что уж говорить о Тушминском, которому за короткое время пришлось перенести такой удар судьбы. Дети к нему присоединились и стали радостно хватать еду. Они не понимали, что произошло, и эта незапланированная поездка вызывала у них восторг. Состав тронулся, всё постепенно становилось на свои места. По соседству с ними ехали мужчина и две женщины. Татьяна предложила им присоединиться к трапезе, и те не отказались. Русский народ был в любые времена общительным, и все охотно делились, порой даже самым скромным провиантом. В итоге совместная трапеза превратилась в интересную беседу.

Чуть позже проводница стала разносить чай, и они тоже заказали. В подстаканниках с вычурными узорами, которые были введены в целях безопасности ещё в 1892 году, молодая женщина с улыбкой поставила на стол чай. История этого удивительного изобретения началась с того, что стеклянные стаканы с кипятком обжигали руки проводникам, пока они разносили чай пассажирам, и они постоянно жаловались на неудобства. В результате по личному распоряжению имперского министра путей сообщения Сергея Витте и появились в поездах легендарные подстаканники, которые сохранились и доныне, поскольку оказались на редкость долговечными.

За окном стояла невыносимая жара, а вагон общий, и нетрудно догадаться, какой воздух приходилось вдыхать путникам. Однако поезд в любое время представляет собой целый мир, наполненный особой романтикой и бесконечной вереницей человеческих историй. Случайные попутчики охотно делились друг с другом собственными приключениями. Во время беседы можно что-то приврать и приукрасить себя в глазах незнакомых людей. Спонтанные банкеты в вагонах-ресторанах могут закончиться пьяными дебошами, а скоропостижный роман – разочарованием и неизбежной разлукой. Но наши путешественники уже успокоились и старались не вспоминать о причине отъезда.

Несколько суток пути утомили, но прибытие на станцию Зарянка, что после запуска Братской гидроэлектростанции была затоплена водохранилищем, наделила новыми силами. Решили двигаться дальше. Сели в первую попавшуюся конную повозку и доехали до Усть-Кута. Оттуда отходили карбасы, и на одном из них они приняли решение спуститься вниз по реке Лене. Когда заносили вещи, к ним подошёл мужчина и предложил свою помощь. Вскоре все расположились, плавучее средство оттолкнули от берега, и путь продолжился. Незнакомец расположился рядом и наконец-то представился:

– Аким Филиппович Тирский. В этом году меня назначили директором Киренского Красноармейского завода.

– Странно, – удивился Илья Сергеевич, – директор, а двигаетесь на карбасе вместе с обычными гражданами.

– Не люблю выделяться. Да и времена не те, – с каким-то отчаянием сказал Тирский. – Лучше быть поближе к народу.

– И где находится ваш город? – поинтересовался Тушминский.

– Двести сорок пять километров надо будет проплыть, прежде чем мы прибудем.

– Неблизкий путь, – глянув на берег, произнёс Илья Сергеевич.

– Зато какая красота кругом, – с восхищением сказал Тирский и продолжил: – Я рос в деревне и ещё мальчишкой мечтал плавать на пароходе по реке Лене. В двадцать втором году узнал, что в Киренске организуется учебный механический цех на базе фабрично-заводского ученичества. Недолго думая, туда и поехал. Стал учащимся первого набора. Директором у нас был Иван Алексеевич Поляков, и под его руководством нам было очень нелегко. Механический цех существовал на самоокупаемости, и кроме учёбы приходилось работать по принимаемым заказам. Зато через два года приобрёл рабочую профессию, и начался мой трудовой путь в Киренском затоне. Начинал машинистом, затем стал помощником механика, а в 1932 году меня назначили механиком механического буксирного парохода «Вторая пятилетка». Ну а в этом году, как они сказали, за мои деловые качества выдвинули на должность директора красноармейского судостроительного завода. А вы чем занимаетесь? – попутно поинтересовался он.

– Давно наслышан о сибирских просторах, и взбрело в голову поехать сюда. Собрал семью, сел в поезд, а где сойду на берег, ещё не решил.

– Может, тогда к нам на завод? По специальности-то кто будете?

– Кузнец я, – ответил Тушминский.

– Кузнец? – обрадовался Тирский. – Да у нас кузнецы на вес золота. Давай ко мне. Я тебе с жильём помогу. Да и всем необходимым обеспечу на первое время. Детей в школу устроим.

– Давай попробуем, – согласился Илья Сергеевич.

Берегами Лены можно очаровываться до бесконечности, не надоедает. В деревнях гулял по берегу скот, а кони работали в поле. Жизнь после гражданской войны постепенно строилась. По всему берегу бесконечные луга завораживали, а горы своим разнообразием растительности скрывали какую-то тайну. Чистый воздух освежал голову и наделял тело необыкновенной энергией. Тушминский уже тогда влюбился в необыкновенную природу Приленского края.

* * *

Секретарём райисполкома в Киренске в то время был Кузьма Иннокентьевич Карелин. До этого он жил в селе Макарово и трудился председателем сельского совета. Через три года на него обратили внимание и перевели в город на повышение. В наше время рядом с Управлением образования есть здания, в царское время доходные дома купца Маркова, там и был райисполком перед войной. Жена на производстве не работала и, находясь под крылом мужа, дома шила одежду на заказ. Как поговаривали люди, с этого она имела неплохие доходы, и народ стал судачить о ней. Кузьма Иннокентьевич был очень хорошим и заботливым отцом. Если едет в командировку, то возвращается всегда с подарками для жены и детей, которых было пятеро. Дочери Александре уже исполнилось двенадцать лет, и ей нравилось приносить обед отцу на работу. Все дети учились в школе хорошо. Саша готовилась вступить в комсомол.

Однако в строительстве новой цивилизации революционная элита оказалась совершенно негодной к созидательной деятельности. К тому же она ещё и вредничала, не пускала наверх активных деятелей. Душили тех, кто умел строить и созидать. Большую их часть пришлось зачистить. Ведь эти люди могли вести подрывную деятельность. Они умели красиво говорить, но не строить. Фанатам новой жизни было понятно, что в данном болоте враги легко бы сформировали пятую колонну и она нанесла бы удар внутри страны с начала войны. Поэтому Сталин провёл зачистку партийной государственной военной знати. Интернационалистов, троцкистов, бывшую ленинскую гвардию, верхушку вооружённых сил уничтожили. Ведь именно пятая колонна убила Российскую империю. Самое близкое окружение и пошло против Николая Второго. Сталин, прекрасно это понимая, сопоставлял ошибки царя и делал соответствующие выводы. Тогда ещё были райкомы, и они постоянно нападали на райисполкомы. Между этими двумя организациями сложились воинственные отношения. Одни думали, что не должно быть богатых, другие считали, что не должно быть бедных. Под молот беспощадного судьи времени попал и Кузьма Иннокентьевич Карелин. Возле здания райисполкома остановилась конная повозка. Во всех кабинетах наступило затишье. Три вооружённых человека поднялись на второй этаж и вошли в кабинет председателя. Карелин находился за рабочим столом и даже не подозревал, что уже давно на мушке у чекистов.

– Собирайтесь, – коротко сказал старший. – Вы должны проехать с нами.

Карбас, на котором находились Тушминский и Тирский, как раз проплывал мимо берега, на краю которого и находились эти два здания. С реки было хорошо видно, как вооружённые люди усаживали Карелина в повозку.

– Вот и председателя нашего арестовали, – сказал Аким Филиппович и потом до самой пристани не вымолвил ни слова.

Забрали Кузьму Иннокентьевича прямо с работы, и больше его живым никто не видел.

Семья жила в основном на отцовскую зарплату. Однако в школе к детям сразу отношение изменилось. Одноклассники и учителя перестали с ними разговаривать. У матери, Ольги Васильевны, выбора не оставалось. В Якутске жил её брат, к нему она с детьми и уехала. После войны узнали, что Агей Миронович Марков, как и Карелин, родом из деревни Макарова, тоже был репрессированный, но он вернулся после войны домой, работал в колхозе счетоводом. Ольга Васильевна как-то приехала навестить земляков, и они встретились.

– Мы пересекались на иркутском централе, – рассказывал он. – Но Кузьму в Пивоварихе расстреляли. А меня отправили на фронт и после реабилитировали. Вернулся домой после войны, теперь в совхозе работаю счетоводом.

Ольга Васильевна разрыдалась, да делать нечего, надо жить дальше. В 1957 году ей прислали справку о том, что её муж реабилитирован и с него сняты все обвинения, что он был репрессирован в 1937 году по доносу. Однако уже поздно было оправдываться, справка не вернёт его к жизни. Раньше надо было думать.

Тушминский устроился на завод в кузницу. Троих детей надо было кормить, однако зарплаты не хватало. Со стороны брать заказы остерегался. Мало ли что, сдадут – и поедет он по этапу за расхитительство государственной собственности в далёкие края, и он выкручивался, как мог.

Однако, несмотря ни на что, на заводе ширилось стахановское движение, создавались комсомольско-молодёжные бригады. Коллектив Красноармейского завода решал все поставленные перед ним задачи. Во время работы Тирского директором на стапелях завода с ноября 1938 года шло строительство парового двухдечного пассажирского парохода «Ленин» на 360 спальных мест. 28 июня 1938 года он вышел в свой первый рейс под командованием капитана Солодовникова. А судостроители приступили к обустройству и установке всех механизмов паровых котлов на втором пароходе, «Москва». В эти же годы были построены буксирные пароходы «Крупская», «Энгельс», «Клара Цеткин», «Маршал Ворошилов». В 1940 году Аким Филиппович назначается механиком нового двухдечного пассажирского парохода «Лермонтов» и работает на нём несколько лет. Директором Красноармейского завода назначается Вениамин Дмитриевич Рыкалин. Свой трудовой путь он начинал маслёнщиком на глотовских пароходах в 1918 году. С годами росло его мастерство – и он уже механик парохода. Вениамин Дмитриевич не только имел хорошие практические и теоретические знания, но и обладал организаторскими способностями. Его выдвигают на должность мастера, а в 1935 году он назначается начальником механического цеха. В 1938 году Рыкалин уже начальник планово-производственного отдела Красноармейского завода. За свои деловые качества в 1939 году Рыкалину доверяют возглавить Осетровскую судоверфь деревянного судостроения. В 1940 году Рыкалин возвращается на Красноармейский судоремонтный завод, но уже в качестве директора.

Когда началась война, Тушнинский оттуда вместе с другими заводчанами ушёл на фронт. После войны он не стал возвращаться в Киренск. Как выяснилось, в его родном посёлке кузница и дом до сих пор сохранились. Письмом вызвал семью, но кузницей в частном порядке не мог воспользоваться. Заключил с железнодорожной организацией договор и работал под их руководством, выполняя заказы.