Текст книги "Сказки старого дома"

– Это ты к чему клонишь? – подозрительно спросил Ахмеда джинн, перебегая глазами по нашим лицам, и не переставая при этом дожёвывать грибочки.

– Оставим её Синдбаду. Пусть завезёт на какой-нибудь необитаемый остров и засунет подальше в какое-нибудь потайное место. Или, может, бросить тебя в море, где поглубже? – спросил Ахмед у джинна.

– Нет, лучше на остров. Сырость не люблю. А вы не глупые ребята. И не жадные. Полезу домой. Да пребудет вам всем счастье! – и джинн влился в свою уже уменьшившуюся до обычных размеров посудину.

– Синдбад! – скомандовал Ахмед.

Тот взял лампу и спрятал в шкаф. Никто даже не попытался что-то возразить или спросить. Вот что значит понимать друг друга даже без слов! А Аладдин, вытирая лицо развязанной чалмой, попросил совета:

– Как мне одеться-то на свидание с Будур? – и все в ожидании квалифицированных рекомендаций заинтересованно уставились на Шехерезаду.

Она немного подумала и начала повествовать самую подходящую случаю историю:

«– Однажды известный парижский модельер Жан-Поль Готье1717
  Жан-Поль Готье – один из столпов современной парижской моды.


[Закрыть]…»

Тут её голос стал падать, а лицо приняло удивлённое выражение.

– Нет, это что-то не то. Откуда взялось? Не понимаю. Виновата… Да одевай, что хочешь, Аладдин! Было бы только чисто и аккуратно. Побрякушками всякими не злоупотребляй.

– Я вижу, все уже устали, – подвёл итог ночи Ахмед. – Давайте расходиться по домам.

В каменном доме на улице Ткачей уже обычная дневная суета. Не успеваю открыть дверь в свои гостевые апартаменты, как навстречу из комнаты выходит Зубейда, держа под мышкой брыкающегося чертёнка с обиженной физиономией.

– Меня уносят, – увидев меня, деловито сообщает Джамиля. – Говорят, что нельзя заходить к гостю, когда его нет дома, – и, обращаясь уже к Зубейде, – Поставь же меня, наконец! Ты же меня уже вышла. Чего вы смеётесь? Подумаешь, нельзя так нельзя. Зайду в другой раз. Свои колени для моего сидения приготовь, Сержи-сахеб. Я тебя ещё ни разу не сидела, – и, окинув взглядом Зубейду с ног до головы, о чем-то понимающе хмыкнула и испарилась.

– Спать, спать и только спать, – говорю я Зубейде, упреждая всякие вопросы. – Чертовски устал. Или как нужно у вас говорить? Может, иначе – устал как шайтан?

– Все равно, Сержи-сахеб. Чёрт и шайтан одно и то же.

– А здравствуйте и салям алейкум?

– Тоже так и так у нас говорят. «Здравствуйте» обычно говорят, когда в разговоре участвует иностранец.

– А ты умница. Грамоте как училась?

– У меня отец учитель в медресе. Может быть, Сержи-сахеб хочет, чтобы я его помыла перед сном? Гюльнара-ханум говорит, что я должна и это делать.

Да-а, вот задачка-то. Это значит раздеваться догола, а Зубейда будет мне всё мыть. Как-то стеснительно. С другой стороны, заманчиво. В этой жаре у меня одежда уже к телу липнет, и кожа не дышит. Эх, была не была!

– Ты знаешь, Зубейда, у меня на родине мужчины моются сами. Здесь другие порядки, к которым придётся привыкать. Мыться-то всё равно надо.

– Тогда я пойду, скажу, чтобы принесли побольше тёплой воды. Я вас позову. Вон там, – Зубейда указала на угол комнаты, – разная одежда. Гюльнара-ханум принесла, чтобы вы себе что-нибудь выбрали.

Иду в угол. Чего тут только нет! И всякие штаны. И всякие рубахи. И всякие халаты. Выбираю пока тонкий и лёгкий явно не для улицы халат. Раздеваюсь догола и набрасываю халат. Отлично. Свободно и по полу не волочится. С террасы заглядывает Зубейда.

– Всё готово, Сержи-сахеб.

Выхожу на террасу и сворачиваю в туалетную комнату. Несколько бадей с водой. В имитации ванной стоит скамеечка, на которую, скинув халат, я и сажусь. Зубейда уже в надетом прямо на платье длинном кожаном фартуке, полив водой, намыливает мне голову. Долго и привычно теребит волосы пальцами, моет лицо и споласкивает. Затем ещё раз. К телу она приступает с самой что ни на есть настоящей морской губкой. Всё шло хорошо до пояса. Потом мне пришлось встать для продолжения. Вот тогда и начались трудности. Со спиной и ниже Зубейда справилась в два счета. Но когда я повернулся к ней лицом, то ниже живота начались какие-то странные и нерешительные манёвры. В конце концов я забрал у неё губку и сам обработал свои интимные места.

– Спасибо, извините, – виновато пробормотала Зубейда, принимая обратно губку.

С ногами покончено быстро. Несколько кувшинов воды сверху – и я чист. Процедура помывки завершилась. Выбираюсь из «ванной». Мне накинули на голову огромную простыню и осушают через неё волосы. Затем простыня оказывается обёрнутой вокруг меня. Зубейда присаживается на корточки и вытирает мне ноги ниже колен. Затем снимает фартук, забирает мой халат и распахивает дверь, приглашая выйти и переместиться в жилище.

Обработка поверхности организма после мытья, оказывается, – тоже процедура не простая. Это одновременно и вытирание, и растирание, и массаж. Но и это в конце концов закончилось. Правда, опять не без некоторых проблем в нижней части главного фасада, вызванных стыдливостью банщицы. Освежающее обмахивание простыней завершает банное обслуживание. Ощущение заново родившегося. В организме небывалая лёгкость и нега.

Зубейда подносит мне сзади распахнутый халат, помогает попасть в рукава и, ничуть не подозревая о нависшей угрозе, опрометчиво и простодушно заходит спереди, чтобы завязать кушачок халата. Но сделать этого не успевает, поплатившись за свою доверчивость.

Мои руки внезапно отключаются от центральной нервной системы и начинают действовать совершенно самостоятельно, отдельно от головы, быстро раздевая Зубейду. Причём совершенно автоматически и мгновенно определяя, что именно нужно расстегнуть, а что развязать.

Так, непревзойдённые по форме и стройности ножки есть. Прелестный втянутый животик с венчиком волос внизу на месте. Упругие на ощупь очаровательные груди там, где и должны быть. Однако, похоже, что чего-то по ходу дела явно не хватало. С великим удивлением понимаю, что не было ожидаемых шальвар! Она теперь совершенно голая и беззащитная в своей обнажённости. Что же теперь делать? Решение приходит моментально. Как честный, цивилизованный и интеллигентный человек, я аккуратно укладываю девушку на спину на ближайшей оттоманке и своим телом прикрываю сверху от чьих-либо нескромных глаз её наготу. Мои шаловливые и нахальные, вышедшие из повиновения руки теперь уже почти ничего бесстыдного не могут сделать. И только тихо и ласково поглаживают оставшиеся открытыми части тела Зубейды.

Время словно останавливается на ближайший час. А когда снова возобновляет своё течение, то я, утомлённый всеми сегодняшними событиями, мгновенно словно проваливаюсь в сонное нигде и никуда.

Опять я еду, лёжа на сидении в трясучей карете. Но теперь уже, ещё не открыв глаз, прекрасно соображаю, что, а вернее – кто меня трясёт за плечо. Резко выбрасываю вперёд руки, хватаю Зубейду за талию и тащу к себе. Она взвизгивает от неожиданности и со смехом падает на меня. Мои шаловливые ручки почему-то опять оказываются у Зубейды под юбкой. Против чего она, вообще-то, и не возражает, а напротив, прижимается ко мне всем телом. Нет ничего прекраснее, когда в такой ситуации оба хотят одного и того же.

Через полчаса я лежу на боку и любуюсь огромными синими глазами Зубейды. Время от времени притягиваю её к себе и дарю её нежным губам осторожный, но достаточно страстный поцелуй. Такой же подарок получаю и в ответ.

– Помнится, ты хотела мне что-то сказать?

– Я принесла обед, Сержи-сахеб. Теперь уже всё остыло.

– Ничего, съедим и не горячий.

– Прислуге положено есть на кухне или у себя в комнате.

– Я тебя не выдам. Давай вставать. Действительно, есть очень хочется.

Смотреть, как красивая девушка раздевается, всегда очень здорово. А как одевается – ведь тоже ничего! Откровенно упиваюсь зрелищем второго типа. Зубейда ещё немного стеснятся. Однако чувствуется, что одновременно ей и приятно такое моё внимание.

– Зачем есть холодное? Я сейчас спущусь в кухню и всё подогрею. Это недолго.

Через десять минут сидим за столиком и вместе уплетаем всё, что опять послал Аллах. Спрашиваю:

– Не знаешь, Зубейда, что сейчас делает Ахмед-ага?

– Его дома нет. Уже давно ушёл на базар по своим торговым делам. Ещё до обеда ушёл.

Зубейда унесла пустой поднос. А моя джинса куда-то испарилась. В стирку или чистку, наверное. Денежки из карманов лежат на подставке для цветов. Начал опять рыться в вещах, которые принесла Гюльнара-ханум. Хотя я и так почти полностью одет на восточный манер. Тюбетейка-то у меня есть. Халат носить как-то не по душе. Синие штаны – шальвары – с завязкой на поясе и голубая рубаха вроде в цвет. Есть ещё что-то вроде жилеток. Красную, чёрную или коричневую? Чёрная, расшитая серебром, к голубому вроде лучше подходит. Интересно, а есть ли разница в названии между мужскими и женскими шальварами или разница только в покрое, материале? Надо будет спросить у Зубейды? Она всё знает – грамотная.

Напялив выбранные шмотки на себя, гляжусь в мутноватое зеркало. Ну как есть – турецкий басурман! Но удобно и приятно. Когда шагаешь, то колыхающаяся ткань широченных шальвар обдувает ноги, и они вроде не должны потеть, как в брюках. Карманов мало. Во всей одежде обнаружилось всего два. Ладно, для денежек хватает. Спускаюсь вниз и у порога обуваю свои кроссовки. Интересная штука – серые кроссовки. Годятся буквально к любой одежде. Если уж и не гармонируют полностью, то, во всяком случае, не кричат о дисгармонии. Теперь бы не заблудиться на самом базаре! Как пройти до него по улицам, запомнил вчера.

В головном магазине Ахмедовой торговой фирмы здороваюсь с Али-Бабой.

– Хозяина не видел?

– Он пошёл по лавкам. Если не боишься заблудиться, то попробуй сам поискать. Давай я тебе прямо отсюда подскажу. К посудной лавке выйдешь, если будешь держаться в направлении левого минарета мечети, а к ювелирной держись правого минарета.

– Слушай, Али-Баба, а как ты оказался в приказчиках у Ахмеда? Ведь как я слышал, ты был дровосеком. Да и про пещеру разбойников тоже рассказывают.

– Совершенно случайно. Только вот рассказы врут. И Шехерезада историю обо мне тоже приукрасила. Не было никакой пещеры. Да и разбойников тоже. Просто в дупле срубленного дерева оказался кем-то спрятанный клад. Очень даже немаленький. Когда тащил его домой, то пробирался мимо рабского рынка. И так мне их стало жалко, что весь клад я и отдал за выкуп тех, на кого клада хватило. Со всего базара сбежался народ, чтобы посмотреть на сумасшедшего, который скупает и отпускает рабов на волю. Тут Ахмед и оказался среди зрителей. Так что от всего богатства мне досталась одна Марджана. Её я не отпустил, и не жалею. И она тоже не жалеет ни о чем. Вот уже четвёртый год мы с ней вместе. А Ахмед разыскал меня на следующий день и предложил у него работать.

– Интересные у вас события происходят. Не скучаете. Ладно, пойду поищу Ахмеда.

Выбрал курс на ювелирную лавку. И правильно сделал. Он оказался там. Сидят с приказчиком в глубине лавки и чаёвничают, а помощник приказчика присматривает за товаром. Присоединяюсь к чаёвникам. Приказчика зовут Али.

– Вот, теперь ты хоть стал похож на нормального человека, – заметил Ахмед.

– А до сих пор был похож на ненормального?

– Был. Тебе бы ещё головной убор сменить на чалму или феску, бороду отрастить – и получился бы заправский перс или турок.

– Ничего, мне и в тюбетейке уютно. Ахмед, чем бы заняться? Работа есть какая-нибудь?

– А что, Зубейда уже наскучила? Ты с нами вчера ночью наработал на год вперёд.

– Зубейда – не работа. Наскучить не может. Но и заменой работе не является.

– Мудро. И возразить нечего. Нет у меня пока для тебя ни работы, ни развлечений. Поищи сам. Сходи к Синдбаду или Абу. У них всегда какие-нибудь дела есть. А тебе моя торговля будет скучна. Слушай, а не выбрать ли тебе здесь в лавке украшения для Зубейды? У неё, по моим наблюдениям, своих побрякушек вроде как никаких и нет.

– Знаешь, Ахмед, а это заманчиво. Только думаю, выбирать должна она сама. Как-нибудь потом мы с ней вместе зайдём.

– Зачем потом? Сейчас. Пошлём за ней Махмуда. А, Али?

– Почему бы и не послать? – ответил Али. – Махмуд!

– Я тут, Али-ага.

– Сходи домой к Ахмеду-ага и передай Гюльнаре-ханум, что её муж приказал привести сюда служанку Зубейду.

– Слушаюсь, – и Махмуд растворился в толпе.

Мы не успели освоить и по третьей пиале ароматного чая с какими-то тягучими сладостями, когда Махмуд в лучшем виде уже доставил в лавку закутанную в лёгкую накидку Зубейду.

– Зубейда, – обратился я к ней, – Ахмед ага предложил мне выбрать для тебя украшения. Но потом мы решили, что ты сама сделаешь это гораздо лучше. Ты мне нравишься и без всяких украшений. Так что главное, чтобы они понравились тебе самой.

– Спасибо, Ахмед-ага, спасибо, Сержи-сахеб, но я не достойна такой вашей доброты.

– Достойна, достойна. Я уверен. Выбирай, что тебе по душе. Серж, прикажи ей. Ведь это твоя служанка.

– Зубейда, ты хочешь обидеть меня и Ахмеда-ага?

– Я никогда не посмею, Сержи-сахеб.

– Тогда не стесняйся, – и девушка, сопровождаемая Махмудом, принялась рассматривать выставленные в лавке ювелирные чудеса.

– Интересно, что она выберет? – вполголоса сказал Ахмед. – Берусь спорить, что она нас удивит.

– Тебе спорить не с кем, – ответил я. – Я уверен, что удивит.

Ждать пришлось довольно долго. Наконец Зубейда окончила свои изыскания и подошла к нам. Махмуд выложил перед нами отобранные вещи.

– Зубейда, одень, пожалуйста, – попросил я. И вещи перекочевали на предназначенные для них места.

Широкий браслет – на запястье, два браслета-змейки – на предплечья, поясок из скреплённых между собой прямоугольных элементов – на талию, кольцо – на безымянный палец и кулон с голубоватым камешком – на шею.

– Поразительно, Зубейда! – воскликнул Ахмед. – Впервые вижу женщину, которая при свободе выбора богатству золота предпочла ажур и изящество серебра! Как ты поняла, что серебро тебе идёт больше золота?

– Не знаю, Ахмед-ага. Вы же сказали взять то, что мне больше нравится. Я и взяла.

– Понятно. Все выбранные тобой вещи лежали в разных местах. И самое удивительное – то, что выбирая их порознь, ты выбрала вещи одного и того же мастера из Дамаска. Другого такого мастера по серебру на всем Востоке нет. Али, где та вещь, которую я велел никому не продавать?

– Сейчас, Ахмед-ага, – и Али принялся рыться в одном из сундуков. – Вот, нашёл! – воскликнул он, передавая Ахмеду небольшой мешочек.

На свет появилось и было разложено на столе неширокое серповидное серебряное ожерелье сказочной красоты и изящества. Огромный каплевидный сапфир в центре и два чуть поменьше, но круглых по бокам от него, и густая россыпь более мелких, а также и крошечных сапфиров по всей вещи.

– Тот же мастер. Оно твоё, Зубейда. Молчи! Серж, пристрой его на место.

Я снял с девушки выбранный ею кулон и заменил его на ожерелье. Попутно снял и платок с её лица. Али и Махмуд очарованно вздохнули. Нам-то с Ахмедом легче. Мы лицо Зубейды уже когда-то и где-то вроде видели. Но три сапфира на груди и два сапфира глаз на лице девушки делают поразительным даже для нас такое сочетание. Лучшего места для ожерелья и не найти!

– Редкое чувство гармонии и тонкого вкуса у тебя, Зубейда. Садись вот сюда, – указал рукой Ахмед.

Она немного поколебалась и нерешительно присела рядом со мной.

– Меня уже и не удивляет, что ты умеешь читать и писать. Что само по себе редкость среди женщин.

– Её отец учитель в медресе, – вспомнил я. – Подозреваю, что она продала себя, чтобы выручить его. Это так, Зубейда?

Девушка кивнула, не поднимая глаз. Ахмед подал ей пиалу с чаем и о чем-то задумался, словно что-то вспоминая и сопоставляя.

– Ты дочь Бахтияра-хаджи из медресе Акбара?

– Да, – Зубейда вскинула глаза на Ахмеда. – Вы его знаете?

– Знаю. В том-то и дело, что знаю. И при этом очень хорошо. Только давно мы с ним не встречались. Вот что, идите-ка вы домой. А мне нужно подумать.

Зубейда повязала на лицо платок, и мы отправились обратно на улицу Ткачей.

Тюбетейка и жилетка полетели в угол. Я развалился на оттоманке, а Зубейда, сняв с лица платок и сбросив накидку, устроилась у меня на коленях. Я прижал её к груди и поцеловал в носик.

– Всё равно ты мне больше нравишься без всяких украшений.

– Тогда я не буду их одевать.

– Нет, лучше ты их будешь просто снимать, когда мы вдвоём.

Она не успела ответить. Требовательный стук в дверь – и в комнате нарисовался чертёнок.

– Так я и подозревала! Моё место уже занято. Зубейда, нельзя так нахально тебе одной пользоваться нашим гостем. Он всехний гость.

– Пользуйся, пользуйся, Джамиля, – Зубейда, улыбаясь, соскользнула с моих колен и села напротив.

Джамиля по-хозяйски устроилась у меня на коленях. Поёрзала, устраиваясь поудобнее.

– Зубейда, тебе нужно кормить его получше. Жёстко сидеть.

– Я постараюсь, Джамиля. Я ведь только недавно…

– Я знаю и потому прощаю тебя.

– Спасибо, Джамиля. Ты добрый и справедливый человек.

Девочка задумалась.

– Правда? Мне почему-то тоже так кажется. Когда я уйду, то ты можешь вернуться обратно. Разрешаю. Вот, совсем отвлекли меня от дела, и я забыла, зачем пришла. Нет, вспомнила. Сержи-сахеб, бабушка мне по большому секрету сказала, что Зубейда очень хорошая девушка.

– Согласен с ней. А ты сама как думаешь?

– А мне и думать не надо. Я вижу, что хорошая. Да и ты вроде ничего себе. Так что не обижай её, – и Джамиля кряхтя начала слезать с меня.

– Тяжело мне с вами со всеми, – с глубоким вздохом произнесла она. – Не говорите никому, что меня видели, – и унеслась куда-то через террасу.

Мы с Зубейдой от души рассмеялись.

– В самом деле, на это чудо невозможно рассердиться!

Опять стук в дверь. Заглядывает Гюльнара-ханум.

– Джамиля не у вас?

– Нет, – отвечаем мы хором.

– Гюльнара-ханум, хочу поблагодарить вас за одежду. Я выбрал, что мне нужно. Остальное можно забрать.

– Подошло? Зубейда соберёт лишнее. Вы, Сержи-сахеб, довольны ей?

– Доволен.

– Старательная и внимательная девушка. Скоро ужин будет готов, – и Гюльнара-ханум ушла.

– Чем это ты всех обольстила в этом доме всего за один день? – спросил я Зубейду, опять усаживая её себе колени и целуя во всё тот же носик.

– Не знаю, – прижимаясь ко мне, отговаривается Зубейда.

– Будем ужинать или сделаем что-нибудь ещё до ужина? – шепнул я ей на ухо.

– Как скажете, Сержи-сахеб.

– Или, может, не до, а после ужина?

– Как скажете, Сержи-сахеб.

Мы не были уверены в правильности выбора из «или – или» и поэтому сделали это «что-нибудь» до ужина. А потом, на всякий случай, чтобы уже точно не допустить ошибки в выборе, сделали «что-нибудь» ещё и после ужина. И только успели привести себя в относительный порядок, как к нам пожаловал Ахмед-ага и тяжело опустился на оттоманку напротив меня. Зубейда мгновенно поставила на столик поднос с фруктами и сластями.

– Чай или кофе, Ахмед-ага?

– Надо поговорить, – хмуро произнёс он. Зубейда поклонилась ему и направилась к двери. – Зубейда, останься. Разговор будет о тебе. Сядь рядом со мной.

– Что случилось? – поинтересовался я.

– В общем-то, ничего. Кроме одной досадной ошибки, которую мы все невольно совершили вчера с покупкой Зубейды. Конечно, кто мог знать, но, тем не менее, проблема возникла, и довольно запутанная. Я один без вас разрешить её не смогу.

– Ахмед, не говори загадками.

– Сейчас, соберусь с мыслями. С Бахтияром-хаджи – отцом Зубейды – я знаком очень давно и многим ему обязан. Правда, встречаемся мы очень редко, а дома у Бахтияра я был всего раз где-то лет десять назад. Ты, Зубейда, была тогда крошкой, как Джамиля, и помнить меня не можешь. Хотя и крутилась около нас. А я тебя узнать на рабском рынке тоже никак не мог. Ты ведь выросла и изменилась. Последний раз мы с твоим отцом, Зубейда, разговаривали в медресе Акбара где-то с год назад. Как и за что он угодил в зиндан, я не слышал. Иначе просто внёс бы выкуп, и тебе, Зубейда, не пришлось бы стоять на рабском рынке.

– Ахмед-ага, так вы тот, кого мой отец называет Ахмед из ниоткуда? – воскликнула Зубейда.

– Вот именно. И получается, что в то время, когда мой хороший товарищ попал в беду, я покупаю его дочь в рабыни для своего молодого приятеля.

– Вот так каша заварилась, – только и смог промолвить я.

– Но вы же ни в чем не виноваты, Ахмед-ага, – попыталась успокоить его Зубейда, взяв за руку. – Это я что-то не так сделала. Мама, наверное, вас знала, но она весной умерла. Когда отца схватили, я осталась одна с младшей сестрой. Мне нужно было как-то разыскать друзей и знакомых отца. Правда, как? Он о них говорит мало. Вы же знаете его, Ахмед-ага. Затворник, молчун и бессребреник. Умрёт, а никого о помощи просить не станет. Всё сам и сам. Что мне оставалось делать, когда его кинули в зиндан? Мы с сестрой оказались как в пустоте, и денег в доме ни куруша. А визиря Джафара все боятся.

– А Джафар-то тут причём?

– Причём его сын Саид. Когда я как-то зашла к отцу в медресе, то Саид меня там увидел и воспылал. Проходу от него не стало. Очень наглый и самовлюблённый. Недавно Саид дождался меня около нашего дома, схватил меня за руку и пытался обнять. В это время вышел отец. Его разговор с Саидом кончился тем, что Саид унёсся с воем и сломанной рукой. Вы же знаете, Ахмед-ага, какой отец здоровяк. Вот и вся история. На следующий день пришли стражники и забрали отца.

– Да, по слухам, Джафар – ещё тот фрукт. Мстительный и злобный, – задумчиво произнёс Ахмед. – Но не в этом проблема. Джафара укротить мы как-нибудь сможем. А вот между нами самими возникла запутанная история. Как её распутать? Отца-то отпустили? Что он тебе сказал, когда узнал, почему?

– Отпустили, Ахмед-ага. Сразу, как только я внесла выкуп. Мне он ничего не сказал. Погладил по голове и молча поцеловал. Ходит мрачный.

– Да, – согласился я, – довольно-таки запутанное положение создалось. Но вопрос-то не в этом.

– А в чём же?

– Создаёт ли эта запутанность кому-то какие-то тяготы? Если создаёт, то имеет смысл что-то попытаться изменить. А если тягот нет, то не надо эту запутанность и трогать. Всё само распутается со временем. Это моё мнение.

– Зубейда, а ты что скажешь? – спросил Ахмед.

– Я в растерянности. Но и отказываться или просить освободить меня от моих обязательств я не буду.

– Понятно. Дочь своего отца. Принципиальная и щепетильная. Что эти слова означают, представление имеешь?

– Первое знаю. Щепетильная – это как?

– Честная, обязательная в мелочах. Что-то в этом роде.

– Спасибо.

– Не за что. Вот твой договор, – и Ахмед передал бумагу Зубейде. – Делай с ним, что пожелаешь и поступай, как помыслишь. Но нам не хотелось бы, чтобы ты от нас ушла.

Зубейда молча и задумчиво, довольно долго рассматривала бумагу. Потом, словно решившись на что-то неминуемое, без слов протянула её мне и вопросительно уставилась на меня своими синими глазищами. Я тоже прочёл бумагу.

– Ну, что же, документ составлен правильно. Со знанием дела. Но поскольку сейчас он передаётся из рук в руки с явным намерением передачи и прав, то это должно быть соответствующим образом оформлено. Ахмед, ты должен сделать на этом договоре передаточную надпись в пользу Зубейды. Потом Зубейда сделает надпись уже в мою пользу. Иначе я не смогу продать Зубейду кому-нибудь, когда она мне наскучит. Где чернила? Нет? Что это за дом, где нет чернил! Возмутительно! Тогда, чтобы никто не имел возможности изменить свои намерения, сделаем вот это, – и я разорвал бумагу на мелкие клочки.

– Я не уйду от вас, – тихо сказала Зубейда, и Ахмед облегчённо вздохнул.

– Я же говорил тебе, Серж, что она хорошо воспитана и будет выполнять свои обязательства даже без всякой бумаги. Мы обречены, Серж.

– Обречены? На что?

– Нам теперь никогда от неё не избавиться. Без договора её не перепродать, – и Ахмед заразительно рассмеялся.

Глядя на него, засмеялись и мы с Зубейдой. Словно гора спала с плеч. Отсмеявшись, Ахмед обратился к Зубейде:

– Сходи, пожалуйста, с утра домой и попроси отца встретиться со мной в моей ковёрной лавке завтра после вечерней молитвы. Как бы он каких-нибудь глупостей не натворил. А ты, Серж, сходи к Синдбаду и попроси его поговорить с Джафаром. Синдбад знает, как всё устроить. Ещё передай, что послезавтра мы с тобой уезжаем. Пусть все приходят завтра вечером ко мне. Посидим.

– Послезавтра? – упавшим голосом переспросила Зубейда. – Так скоро?

Солнечный луч уже давно поднявшегося светила через открытую дверь террасы упал мне на лицо. Отвернуться и поспать ещё или открыть глаза и пробудиться? Выбрал второе. Рядом, уткнувшись своим очаровательным носиком мне в плечо, тихо посапывает Зубейда. Осторожно поворачиваюсь, чтобы не разбудить её. Волна её роскошных черных волос прикрыла лицо и плечо. Бережно сдвигаю пряди, чтобы полюбоваться тем, что под ними.

Всё-таки она что-то почувствовала сквозь сон. Зашевелилась, обхватила меня рукой и придвинулась ближе. Зря. Попала под тот же солнечный луч. Потянулась с дремотным, носовым мычанием и открыла глаза. Какая же у этой сонной тетери всё-таки обворожительная улыбка! Но это не извиняет её безобразного поведения. Её хозяин уже давным-давно бдит, а она ещё только глазки продирает! Надо её наказать. И долго наказываю. Просто не оторваться от таких губ! Так и задохнуться недолго.

Взгляд Зубейды падает на окна и высоко стоящее солнце. Она отстраняется и вскакивает, словно подкинутая пружиной. Забыв при этом, что на ней ничего нет. Какая картина! Потом, поняв, что стесняться уже поздно, она заливается звонким смехом.

– Проспала. На кухне меня уже, наверное, ругают. Нужно бежать.

Что-то накидывает на себя и несётся в умывальню. Возвращается. Надевает остальное и выскакивает за дверь. Значит, скоро будет завтрак. О-хо-хо, вставать всё равно надо! Голубые шальвары ждут. Залезаю в них, а умывшись – и во все остальное. Опять забыл выпросить у Ахмеда что-нибудь для бритья. Двухдневная щетина портит всю мою неотразимую красоту.

– Завтрак подан, Сержи-сахеб. Гюльнара-ханум разрешила мне завтракать, обедать и ужинать вместе с вами. Оказывается в этом доме очень свободные порядки. Главное, чтобы всем было удобно и приятно, а стесняющие это традиции как-нибудь потом.

С удовольствием вкушаем дары, посланные Аллахом, не забывая попутно поедать глазами и друг друга. Закончив, спускаемся вниз и разбегаемся в разные стороны. Зубейда к отцу, а я – к Синдбаду. Время, похоже, уже часов десять-одиннадцать. Всё-таки пораньше бы нужно было встать.

Издалека видна рабочая суета на корабле. Что-то пилят, что-то тянут, что-то приколачивают и что-то непонятно что делают с парусами. Синдбад с деловым видом обсуждает какой-то вопрос – похоже, что с подрядчиками. Подрядчики изъясняются на торговом языке: «это есть – этого нет». Синдбад же на техническом: «вобью в землю – оторву голову». Как они друг друга понимают, совершенная загадка. Синдбад, кивнув мне, протягивает руку и быстро говорит:

– Извини, занят. Нужно подождать. Вон составь компанию Абу. Он со скуки сюда забрёл.

И действительно – наверху на капитанском мостике Багдадский вор рассматривает окрестности в какую-то странную штуку. Видимо, прототип подзорной трубы. Надо будет в следующий раз захватить сюда с собой морской бинокль и презентовать Синдбаду.

– Здравствуй, Абу.

– Салам, Серж. И тебе дома не сидится?

– И не говори. Ищу какую-нибудь разовую работу для души и тела. Да, и вот возникла у нас с Ахмедом одна трудность. Нужно как-то разрешить.

– Разрешение трудностей – это по нашей части. Освободился, наверное, наш капитан. Сюда идёт.

И действительно – Синдбад уже поднимается по трапу.

– Что это вы в разгар дня решили ко мне завалиться? У меня же ремонт корабля. Все на ушах стоят. Может, вечером придёте?

– Ахмед попросил заглянуть к тебе с утра. Наверное, есть причина.

– Проблема у них какая-то возникла, – добавил Абу.

– Ну, если Ахмед побеспокоил в такое время, то, наверное, не так просто. В чём дело?

– Знаете визиря Джафара?

– Да как его не знать! Всем известная сволочь.

– А Бахтияра-хаджи из медресе Акбара?

– Слышали что-то. Говорят, достойный человек. Что между ними может быть общего?

Оказывается, может. У Бахтияра есть дочь Зубейда, а у Джафара – сын Саид. Зубейда приглянулась Саиду, и он, наверное, решил побаловаться с ней. Подстерёг её у дома и взялся тискать. Тут из дома вышел Бахтияр и увидел такую картину. Разумеется, как отец, он решил побеседовать с Саидом о его невоспитанности и недопустимости такого поведения. В результате Саид убежал домой со сломанной рукой. На следующий день явилась стража и бросила Бахтияра в зиндан. Зубейда осталась одна с младшей сестрой. В отчаянии она пошла на рабский рынок, продала себя и этими деньгами внесла выкуп за отца. Его отпустили.

– В чем трудность-то? Всё ведь разрешилось, – спросил Абу.

– Ахмед считает, что не разрешилось, а только начинается, учитывая репутацию Джафара.

– Очень может быть, – подтвердил Синдбад.

– Ахмед полагает, что раз сейчас Бахтияр от Джафара ускользнул, то Джафар непременно постарается устроить ему ещё какую-нибудь подлость, и это нужно предотвратить.

– Мне приходилось сталкиваться с Джафаром, – сказал Синдбад, – он плохо поддаётся убеждению. Но, тем не менее, всё же иногда можно уговорить его не делать глупостей или подлостей. Мне как-то удавалось. Наверное, у меня врождённый дар красноречия.

– Ага, знаем мы твоё красноречие! – воскликнул Абу. – А что это Ахмед вдруг принял такое участие в интересах Бахтияра? Джафар гадит многим, а не только ему. Или Ахмед имеет какое-то отношение к этой истории?

– Имеет. Бахтияр – хороший знакомый Ахмеда, и Ахмед ему чем-то издавна обязан. С другой стороны, когда Зубейда продавала себя, на рабский рынок зашли мы с Ахмедом, и Ахмед купил Зубейду для меня, не зная, что она дочь Бахтияра. Это выяснилось позднее. Получается, что и я сюда тоже замешан.

– Разрази меня гром, – заорал Синдбад, – ну и каша заварилась! Как мне такие вещи нравятся!

– Жаль, что здесь нет сейчас Шехерезады, – поддакнул Абу. – Она сказала бы: «Какая романтическая история!» И непременно сочинила бы из этого сказку.

– Поговорить с Джафаром, конечно, надо срочно, – в раздумье согласился Синдбад. – Только вот подходящее место и время не так просто найти. Про дворец и думать нечего. В свой дом Джафар никого не пустит. И в чайхану для беседы не пойдёт – побережётся. Мне в голову приходит только одно. Перехватить Джафара по дороге от его дома к дворцу халифа и побеседовать прямо на улице, – Синдбад взглянул на небо. – Сейчас около полудня. Дворцовая знать не утруждает себя ранним пробуждением. На малый диван собираются много позже дневной молитвы. Так что Джафар двинется во дворец часа через два-три. Успеем подготовиться.