Текст книги "Северная симфония"

Четвертая часть

Справа и слева были синие, озерные пространства, подернутые белым туманом.

И среди этих пространств подымались сонные волны, и на сонных волнах качались белоснежные цветы забвения.

Знакомые лотосы качались над водой, и над озерной глубью неслись странные планетные крики.

То кричали незнакомые птицы, прильнув белой грудью к голубым волнам.

На островках и близ островков отдыхали в белых одеждах и с распущенными волосами, словно застывшие. С чуть видным приветом кивали тревожным птицам. Встречали прилетающих братьев в последней обители.

А на ясном горизонте высился огромный сфинкс. Подъяв лапы, ревел последний гимн бреду и темноте.

Белые мужчины и женщины следили истомленными очами, как проваливался последний кошмар. Сидели успокоенные, прощаясь с ненастьем.

Неслись глубокие звуки и казались песнью звездных снов и забытья: это лотосы плескались в мутной влаге.

И когда рассеялись последние остатки дыма и темноты, на горизонте встал знакомый и чуть-чуть грустный облик в мантии из снежного тумана и в венке из белых роз.

Он ходил по горизонту меж лотосов. Останавливался, наклонив к озерной глубине прекрасный профиль, озаренный чуть видным, зеленоватым нимбом.

Ронял розу в озерную глубину, утешая затонувшего брата.

Поднимал голову. Улыбался знакомой улыбкой… Чуть-чуть грустной…

И снова шел вдоль горизонта. И все знали, кто бродит по стране своей.

Тянулись и стояли облачка. Адам с Евой шли по колено в воде вдоль отмели. На них раздувались ветхозаветные вретища.

Адам вел за руку тысячелетнюю морщинистую Еву. Ее волосы, белые, как смерть, падали на сухие плечи.

Шли в знакомые, утраченные страны. Озирались с восторгом и смеялись блаженным старческим смехом. Вспоминали забытые места.

На отмелях ходили красные фламинго, и на горизонте еще можно было различить его далекий силуэт.

Здесь обитало счастье, юное, как первый снег, легкое, как сон волны.

Белое.

В голубых небесах пропадали ужасы.

Иногда на горизонте теплилось стыдливое порозовение, как благая весть о лучших днях.

Здесь и там на своих длинных, тонких ногах дремали птицы – мечтали. Иногда мечтатели расправляли легкие крылья и, сорвавшись, возносились.

Резкими, сонными криками оглашали окрестность.

И там… в вышине… сложив свои длинные крылья, неслись обратно в холодную бездну забвения.

И от этих сонных взлетов и сонных падений стояли еле слышные вздохи…

Ах!.. Здесь позабыли о труде и неволе! Ни о чем не говорили. Позабыли все и все знали!

Веселились. Не танцевали, а взлетывали в изящных, междупланетных аккордах. Смеялись блаженным, водяным смехом.

А когда уставали – застывали.

Застывали в целомудренном экстазе, уходя в сонное счастье холодно-синих волн.

По колено в воде шла новоприобщенная святая.

Она шла вдоль отмелей, по колено в воде, туда… в неизведанную озерную ширь.

Из озерной глубины, где-то сбоку, вытягивалось застывшее от грусти лицо друга и смотрело на нее удивленными очами.

Это была голова рыцаря, утонувшего в бездне безвременья… Но еще час встречи не наступил.

И спасенный друг чуть грустил, бледным лицом своим опрокидываясь в волны, и его спокойный профиль утопал среди белых цветов забвения.

Кругом и везде было синее, озерное плесканье.

Был только один маленький островок, блаженный и поросший росистой осокой.

На востоке была свободная чистота и стыдливое порозовение. Там мигала звезда. Отражалась в волнах и трепетала от робости.

Это была Вечерница.

С севера несся свежий ветерок.

А вдоль западного горизонта пропадали пятна мути. Тянулись и стояли кудрявые облачка. Это были сонные тайны.

И плыла тайна за тайной вдоль туманного запада.

Она сидела на островке в белом, белом и смотрела вдаль.

Она пришла сюда из земных стран… И ей еще предстояли радости.

И вот сидела она, усталая и спокойная, после дня скитаний.

Над ней кружились две птицы. Две птицы – два мечтателя.

И день проходил. Сонная, она опустила голову в осоку; и окапала осока ее голову слезами. Спала.

Сквозь сон она следила за двумя странными птицами.

Они ходили близ островка по отмели. Вели речь о белых тайнах.

А потом уже началось первое чудо этих стран.

Сквозь сон она подсмотрела, как ходил вдоль песчаной отмели старичок, колотя в небесную колотушку.

Это был ночной сторож.

Он ходил близ границ сонного царства. Перекликался с ночными сторожами – старичками.

Утром она проснулась. На востоке теплилось стыдливое порозовение.

Там блистала Денница-Утренница.

А вдоль отмели брел ветхий старичок в белой мантии.

В одной руке он держал большой ключ, а другой добродушно грозил молодой праведнице.

Согбенный и счастливый, он пожимал ее холодные руки. Задушевным голосом выкрикивал сонные диковинки.

Шутливо кричал, что у них все – дети, братья и сестры.

Говорил, что еще не здесь последняя обитель. Советовал сестрице держать путь на северо-восток.

Поздравлял старый ключарь сестру свою со святостью. Перечислял по пальцам дни благодати.

Объявлял, что у них нет именинников, а только благодатники.

Глазами указывал на забытые места.

Еще многое открыл бы ей старый шутник, но он оборвал свою ласковую речь. Побрел торопливыми шагами вдоль отмели, торопясь исполнить поручение.

А она пошла на северо-восток.

И там, где прежде стояла она, уже никого не было. Был только маленький, блаженный островок, поросший осокой.

А кругом и везде было синее, озерное плесканье.

Волны набегали на блаженный островок. Уходили обратно в синее пространство.

Сидели две белые птицы и наперерыв высвистывали случившееся. Это были мечтатели.

Вот они полетели на туманный запад.

В этой стране были блаженные, камышовые заросли; их разрезывали каналы, изумрудно-зеркальные.

Иногда волна с пенным гребнем забегала сюда из необъятных водных пространств.

В камышовых зарослях жили камышовые блаженные, не заботясь о горе, ожидая еще лучшей жизни.

Иногда они преображались и светились светом серебристым. Но они мечтали о вознесении.

Тут она бродила, раздвигая стебли зыбких камышей, а по ту сторону канала над камышами бывал матово-желтый закат.

Закат над камышами!

Иногда ей попадался молодой отшельник, сонный, грустно-камышовый, в мантии из снежного тумана и в венке из белых роз.

Его глаза были сини, а борода и длинные кудри – русы.

Иногда он смотрел ей в глаза, и ей казалось, что за грустной думой его пряталась улыбка.

Смотря на нее, он веселился знанием, а его мантия казалась матово-желтой от зари…

Тогда бездомный туман блуждал по окрестностям.

Иногда в глубине канала выходил из вод кто-то белый, белый, словно утопленник из бездны безвременья.

И она привыкла видеть утопленника, выходящего посидеть на вечерней заре.

Однажды сказал ей камышовый отшельник: «Видишь сидящего на вечерней заре, выходящего из бездны безвременья, потопленного до времени?

«Вышел срок его потопления… И для него не станет; прежнего, если ты подойдешь к нему…»

И она пошла к сидящему в сонном забытьи и узнала в нем своего друга.

Их глубокие взоры встретились. Они тихо рассмеялись нежданной встрече.

Улыбались друг другу, белые дети, грустно задумчивые.

К ним пришел камышовый отшельник в мантии из снежного тумана и в венке из белых роз. Сказал о великой тайне, что несется на них.

Он оборвал свою речь глубоким вздохом, сказав про себя: «Белые дети».

И долго стоял в задумчивости.

Из кустов взвилась птица-мечтатель. С пронзительным криком улетела в розовую даль.

И день проходил. Легкая вода, нежно пенясь, разбивалась о зеленый берег.

Здесь они сидели и смотрели на зарю. Снежно-розовая пена омывала их ноги.

На той стороне залива росли высокие камыши. Они смотрели на солнце, еще видное сквозь стебли зыбких камышей.

Оттуда неслась старческая песенка.

Среди камышей сидел, заседал святой простачок Ава с блаженным морщинистым лицом.

Добрый Авушка закидывал длинные удочки, ловя водяную благодать.

Хилым голоском славил камышовую страну.

Засмеялись они громко. Их увидел простачок. Захихикал, пригрозив им тонким старым пальцем.

И уже вечерняя зорька погасила свои огоньки, и бездомный туман стал блуждать по окрестностям.

Сложил свои удочки добрый Авушка. Собрался на покой. Положил на плечи тонкие удочки. В руки взял деревянное ведерце и побрел к себе.

Уже не слышалось его пение, и большой красный месяц выплывал из-за тумана.

Они молчали.

Бездомный туман блуждал по окрестностям.

Камышовые обитатели ходили в сад на берегу озера. Здесь росла осока, лилии и нарциссы.

Слышались междупланетные вздохи о кольце Сатурна и о вечно сияющем Сириусе.

А вдали были заросли касатиков. На вечерней заре Сам Господь Бог, весь окутанный туманом, бродил вдоль зарослей и качал синим касатиком.

Тогда бывал туман… Словно кто стлал душистые испарения. Казалось, над самым ухом пели междупланетную песнь о кольце Сатурна и вечно радостном Сириусе.

Как часто они сидели на берегу, впиваясь взором в глубь сапфирной сини.

Налетал ветерок. Зажмуривались от проплывающей свежести. Утешались белым вздохом тростника. Восхищались.

Тростниковая страна пела и склонялась под напором сильного ветра…

…Кто-то махал им синим касатиком…

В камышовых зарослях окончилась служба. Дымное облако вознеслось оттуда в небеса.

В ту пору из-за деревьев вышла наставница этих мест, Ия. Она подошла к гулявшим, наставляла по-здешнему, по-сонному.

И когда сообщили они ей о своем белом счастье, она сказала: «Это ли счастье?»

Замолчала и смотрела вдаль.

В тот час кончался день и еще ближе раздавалась песнь любви и соединенных созвездий.

Вдоль матово-желтого горизонта пошли дымно-синие громады.

Громоздили громаду на громаду. Выводили узоры и строили дворцы.

Громыхали огненные зигзаги в синих тучах.

И тогда они увидели в просветах туч кучку исполинов. Безмолвно, величественно исполины шагали, туманные, дымно-синие, в заревых, сверкающих венцах.

Безмолвно воздевали огромные руки. Молили покоя и снисхождения.

Бездомные шатуны – одиноко блуждали они тысячелетия вдоль бедной, вдоль северной земли.

Наконец, они ушли из мира непонятыми. Ведь они были только сказкой!

И вот безмолвно и величественно шагали бездомные шатуны – туманные, дымно-синие, в заревых, сверкающих венцах.

Было тихо. Кое-где помигивала звездочка.

Наконец Ия сказала: «Это все старики великаны.

«Они смирились. Идут к Богу просить покоя и снисхождения.

«Еще давно великан поднял перед Господом свое гордое, бледно-каменное лицо, увенчанное зарей.

«Еще давно они все поднимали тучи и воздвигали громады. Громоздили громаду на громаду. Выводили узоры и строили дворцы.

«Но все пали под тяжестью громад, а туманные башни тихо таяли на вечернем небе.

«И суждено им было шагать долгие годы среди синих туч – обломков былого величия…

«Это все старики великаны… Они смирились и вот идут к Богу просить покоя и снисхождения…»

Так она говорила, и они смотрели на синие купола, а между синими куполами мелькали безбородые, бледно-каменные лица, увенчанные зарей.

Это все старики великаны безмолвной толпой шли к Богу молить покоя и снисхождения.

И то заволакивали их низкие грозовые тучи.

То снова появлялись их дымно-синие силуэты, озаренные вспышками зарниц.

Так она говорила. Растаяли тучи. Прошли великаны. Было тихо.

Подул ветерок. Вдоль всей страны протянулась тень неизвестного колосса.

Гордо и свободно стоял неведомый колосс в заревом, сверкающем венце.

Это был самый грозный, самый великий колосс.

Еще в стародавние времена он подымал комки синих туч, мерцающих серебряными громами.

Он напрягал свои мускулы и пускал гремучие комки синих туч в вечернее небо. Он метал тучами в небо, как камнями.

Но надорвался и пал, раздавленный тучами.

С тех пор он ушел от людей. Они забыли его, и он стал для них сказкой.

Это он хотел забыться и уснуть вечным сном. Уходил из мира непонятым.

Он шел прямо к Богу, но задумался на пути.

И его ноги занес туман, и высилась лишь венчанная голова его, озаренная розовым блеском.

Так стоял одинокий колосс вдали, окутанный вечереющим сумраком.

Погас закат.

Бездомный туман блуждал по окрестностям.

Тогда Ия шепнула: «Это ли счастье!

«Оно придет с зарею после ночи. Оно будет нежданно.

«Уже прошли старики великаны к своему Богу.

«Уже среди нас бродит Он, как блуждающий огонек…

«Настанет день нашего вознесения…

«И меркнет счастье сумерек пред новым, третьим счастьем, счастьем Духа-Утешителя…»

На белых гребнях показался багрец. Над озером вставал месяц.

Длилась ночь. Все втроем они стояли на берегу, защищаясь руками от лунного света.

Впереди было много воды, а над водой луны; им казалось, что умерли страхи.

Птица-мечтатель тонула в озерных далях, погружаясь в сон.

И еще раз сказала Ия: «Это ли счастье!..» И бездомный туман стал редеть.

В полночь все стало ясно и отчетливо. Они слышали – что-то совершилось в касатиковых зарослях. Отводили глаза в сторону.

Блистал далекий Сатурн. Смотрели на небо. Ожидали новой звезды.

По отмели шел старичок в белой мантии и с ключом в руке. Луна озаряла его лысину. С ним был незнакомец.

Оба были в длинных ризах, повитые бледным блеском. Оживленно болтали. Кивали на восток.

Крикнула Ия им: «Лунная ночь!» А старичок захохотал, потрясая ключом своим…

«Это что, – кричал он в восторге, – а вот что будет утром!

«Все ваши звезды с Сириусом и Луной не стоят одной Утреннички…»

Так сказав, он оборвал свою ласковую речь и побежал вдаль, торопясь исполнить поручение.

С ними остался незнакомец. Святым голосом он закричал, что близится время.

Что это – их последняя ночка; что на заре он разбудит их, чтобы указать на Явленного.

Что вот – будет, будет – и объявится, и все полетят…

Это был мощный старец с орлиным взглядом, а Ия шептала: «Слушайте его. Он первый в этих тайнах. Много диковинок он знает. Еще он увидит нас».

Глубоко потрясенные, они следили взглядом, как удалялся странный старец, повитый бледным блеском.

Утром все посерело. Тонул красный месяц. И осталась Ия одна на берегу.

Обернулась белой чайкой Ия, наставница, и, крича, унеслась в сапфировую синь.

Тонул красный месяц.

Они пришли в свое камышовое жилище. Замечтались в сонной сказке. Это была последняя ночь.

Они видели сон… Кто-то белый, в мантии из снежного тумана, гулял вдоль озерных пространств, роняя в озерную глубину свои тающие улыбки, чуть-чуть грустные.

Над его головой сверкал зеленоватый нимб. Они узнали в Нем своего камышового отшельника.

И он говорил им невыразимым голосом: «Белые дети!

«Белые дети, вознесемся в свободной радости с утренним ветерком!..»

И сквозь сон слышали они птичий свист: то на отмелях сидели птицы-мечтатели и наперерыв высвистывали случившееся.

Он им шептал: «Белые дети!..» И его голос грустно дрожал.

«Белые дети… Мы не умрем, но изменимся вскоре, во мгновение ока, лишь только взойдет солнце.

«Уже заря…

«Белые дети!..»

И они очнулись… И увидели, что сон их не сон, потому что Он стоял, раздвигая стебли камышей, и шептал им все то, что они видели во сне…

А уж вдали слышался голос странного старца, призывающего всех к белой радости…

Ударил серебряный колокол.

На озере, там, где косматый утес оброс соснами, жил старик.

Он пробудился на заре. Сонный взошел на вершину. Ударил в серебряный колокол.

Это был знак того, что с востока уже блеснула звезда Утренница.

Денница…

Ударил серебряный колокол.

Москва

26 сентября 1901 г.