Текст книги "Вирус подлости"

Оба участника этой почти комичной мизансцены, по заведенному в их узком сообществе регламенту, должны были обо всем договориться, как выражаются сухопутные души, еще «на берегу». Однако же моряк, вынужденный принимать жесткие условия нелицемерной природы и следовать ее естественному благородству, так бы никогда не сказал!

Но договариваться о том, что им предстоит сделать, используя суровую логику родного языка, было бы, по крайней мере, абсурдно, потому что сама тема договора выглядела совершенно издевательски по отношении к той самой логике вообще. Поэтому и ёрничали, кривлялись. Ведь речь шла о том, чтобы вынудить бывшего гражданина СССР (причем выкинутого из гражданства самим государством, вопреки его воли, а такого нет и не может быть ни в одной цивилизованной стране, потому что гражданство дается пожизненно, чаще всего по рождению, как родители, братья, сестры, язык, национальность, родимые пятна, цвет кожи, фактура волос, форма носа, цвет глаз, и аннулироваться всё это, включая гражданство, может только самим гражданином) вернуться на родину и добровольно отдать себя в руки тех, кто его этого самого гражданства лишил по глупейшим мотивам, кто его преследовал в чужой стране, кто всегда пренебрежительно относился к судьбам своих соотечественников, какого бы возраста, пола, вероисповедания они ни были, и каких бы заслуг перед родиной ни имели.

Чтобы разумный человек решился на такое, нужно было либо свести его с ума, либо поставить перед дилеммой, от разрешения которой зависела бы жизнь близких ему людей.

Конечно можно было бы его похитить, усыпить, погрузить в какой-нибудь ящик с «дипломатическим грузом» и доставить на родину. Но у этого могли быть серьезные последствия: его жена подняла бы жуткий шум, местными контрразведчиками было бы начато настойчивое расследование и от этого пострадали бы все дальнейшие отправки разного рода «дипломатических грузов», что могло спровоцировать в будущем другие скандалы, куда более значимые, чем удовлетворение сомнительных амбиций полковника Полевого и его «тылового прикрытия».

Поэтому было решено действовать как можно тоньше. Переиграть нужно было не только чужих, но и своих, выдав личные интересы за государственные, и личные цели за стратегические, лежащие в основе официальной идеологии (это, последнее, было легче всего, потому что почти соответствовало действительности). Ничего нового в такой конструкции, правда, не было, но изменяющийся мир требовал теперь всё больше опыта в этом вопросе, и то, что предстояло сделать с Постышевым, могло иметь огромнейшее значение для более ёмких операций в будущем.

Теперь же нужна была та самая «дилемма», от разрешения которой зависел Вадим Постышев или его родственники.

Прежде, чем вылететь в Бонн, Полевой собрал в своем отделе троих молодых оперативников и задал им важную задачу: обнаружить и «задокументировать противоправную деятельность» (есть такой профессиональный термин в этой и в некоторых других службах) близких ему людей. Вообще, описывать труд таких учреждений, как ведомство Полевого, избегая их скучнейшей терминологии, не просто сложно, а даже невозможно, потому что всякое действие в этом тайном пространстве всегда сопрягается с условными понятиями, которые не имеют ничего общего с общечеловеческой моралью и потому обозначаются особенным, непривычным образом. Объяснить их иначе невероятно сложно!

Трое оперативников были приезжими и проходили в Москве хоть и временную, но достаточно продолжительную практику, связанную с передачей опыта старых волкодавов из центрального аппарата щенячьей поросли из периферийных республик. Им еще предстояло состариться, заматереть, огрубеть, и требовалось, чтобы этот процесс шел по правильному, проверенному пути, потому что им было написано на роду служить до седых волос на тонкой линии красных охотничьих флажков. Двое из практикантов были кавказцами (каждый со своей стороны хребта), а один – эстонец.

Люди временные в центральном аппарате, болтать никому ничего не станут, да и унесут с собой, в три разных далеких секретных подразделения, всю эту странную историю. Кто же им, каждому в отдельности, поверит! Скажут, практика была! А практика, она ведь разной бывает…

Эстонец, правда, под самый конец операции из группы был изгнан, за то, что будучи вдрызг пьяным, забыл в такси секретную аппаратуру почти со всем отснятым и записанным за неделю «постышевским» материалом. Если бы не счастливый случай и не один молодой сыщик уголовного розыска из районного отделения милиции аппаратура со всеми секретными данными (а любые данные, попадающие в ее электронное нутро, стразу становятся до суровости секретными) ушла бы в неизвестность раз и навсегда.

История приключилась неприятнейшая…

Сильно подвыпивший, но уже трезвеющий от страха эстонец и оба кавказца, трезвых и строгих, приехали в ближайшее к его точке расставания с таксистом и с аппаратурой отделение милиции и, поначалу краснея, перебивая друг друга, взмолились перед молодым, ясноглазым милицейским оперативником о помощи в розыске секретной техники и материалов. Они сознались, что наблюдали за семьей предателя родины и вот ведь как получилось – шофер такси воспользовался моментом и укатил, мерзавец, с оперативной техникой невесть куда. Их невоздержанный прибалтийский коллега всего лишь проехался в его машине каких-то полчаса, так как якобы служебный автомобиль сломался по пути, а ему, чухонцу, срочно, понадобилось попасть на службу и привести технику с материалами, куда положено. Теперь вот он им позвонил в панике, и они примчались выручать себя, а заодно и его из беды. Напился у какой-то потаскухи, пока они отписывались рапортами за целый день у себя на службе. Доверяй после этого таким! Всего-то и надо было: доставить технику и материалы в целости и сохранности. Секретное же всё!

Сыщик, криво усмехаясь, красноречиво пощелкивая себя пальцем по длинной шее, спросил:

– Прямо таки на службу понадобилось попасть! Вот так как есть? С духаном? Ну у вас, братцы, демократия! Даже у нас такое не везде встретишь! Эх, учиться нам у старших своих братьев и учиться еще! Как классик завещал.

– Он три раза завещал, – мрачно ответил один из кавказцев, усатый, смуглый.

– Верно! – кивнул сыщик, – Три раза. Чтобы даже дураки поняли. Ну, ладно, вы тут посидите, подышите, а я посмотрю, что можно сделать.

Он был совершенно спокоен, потому что за двадцать пять минут до появления здесь трех практикантов из «параллельного» ведомства таксист сам приехал, сразу определив отделение милиции, на городской территории которого из его скрипучей «волги» вывалился пьяный прибалт и оставил какую-то непростую аппаратуру. Кто этот пассажир таксист понял немедленно после посадки того на юго-западной стороне Москвы: тот с трудом пролез на переднее сидение автомобиля и стразу сунул под нос ему красную книжку с гербом Советского Союза, кивнул на счетчик:

– Гляди у меня! Всё под контролем! Знаю я ваших… И ты знай наших!

Он долго пытался попасть удостоверением обратно во внутренний карман. Ему это, наконец, удалось, он тут же потребовал остановить машину и, опасно раскачиваясь из стороны в сторону, вывалился; с трудом, дергаясь всем телом, открыл заднюю дверь и, задирая ноги, свалился на потертый диван. Прежде чем захлопнуть за собой дверь, он низко склонил над асфальтом у заднего колеса свою светлую голову и, утробно рыча, удалил из измученного, обожженного водкой желудка всё, что там скопилось. Водитель морщился, вздрагивал, но потребовать от этого пассажира выкатиться из его машины не посмел.

– Куда! – тихо и зло спросил водитель.

– Вперед, – уверенно назвал адрес эстонец и устало закатил свои светлые, будто без зрачков, глаза.

Туда и поехали. Эстонец через двадцать с небольшим минут очнулся, пьяно оглянулся вокруг и будто узнал местность:

– О! Молодец! Тормози!

Водитель остановил машину. Эстонец сунул руку во внутренний карман и опять извлек из него свою красную книжку с золотым тесненным гербом. Он пригнулся с заднего дивана к водителю.

– Вот! – скалясь, дыша рвотным перегаром на шофера, сказал он, – Сдачи не надо!

Он толкнул дверь, вышел из такси и, пригибаясь, демонстративно, чтобы водитель всё хорошо разглядел, отправил удостоверение на положенное ему штатное место – куда-то во внутреннее пространство его одежды.

Водитель зло выматерился и, как только дверь захлопнулась, рванул с места. Только на втором светофоре он разглядел забытый перед сидением рядом с ним, на полу, кожаный кофр. Шофер, чертыхаясь, остановился, открыл крышку кофра и повертел в руках нечто очень похожее на мощный фотоаппарат, но с множеством встроенных в него реечек, кнопочек и рычажков. Тут же лежала коробочка с маленькими магнитофонными катушками с тончайшей пленкой и длинный, в поролоновой «шубе» микрофон. На дне кофра лежала складная антенна и кобура с аккуратным небольшим пистолетом, похожим на те, что продавались для детей – они стреляли палочками с цветными резиновыми присосками. Но у этого пистолета присосок не было, зато из ствола торчала острая, хищная игла с легким оперением, за которым даже можно было, если изловчиться, разглядеть свернутую в катушечку тончайшую проволоку. Всё это было таких маленьких размеров, таких компактных форм, что наводило на мысль о тонкости ремесла, которым был занят владелец этого добра. Шофер повертел в руках пистолет, взял в другую руку камеру, и его технический опыт немедленно подсказал ему, что эти два предмета соединяются со стороны ручки пистолета и нижней панели фотоаппарата. Другие две аккуратные реечки на камере совпадали с двумя маленькими рельсочками на катушечном магнитофоне, а тонкий жгутик от магнитофона заканчивался малюсенькой вилочкой. В камере под эту вилочку, рядом с реечками, была встроена розетка.

– Ага! – испуганно сказал вслух шофер, – Не врал этот… Вот, значит, как!

Он сразу сообразил, что его будут искать, а, найдя, обвинят бог знает в чем, и тут же развернул на коленях карту центральной части города. Отделение милиции было в пяти минутах езды от перекрестка, где он стоял, не гася двигатель.

Молодой сыщик спустился в дежурную часть и молча, ничего не объясняя дежурному майору, немолодому казаху, который всегда, смягчая произношение, обращался беззлобно ко всякому встречному-поперечному, в том числе, и к своим русским коллегам – «черт нерусский!» (его самого в глаза и за глаза так и звали за эту присказку), забрал оставленный испуганным шофером кофр. Казах даже не попытался остановить сыщика, потому что ему уже доложил пожилой старшина, его вечный напарник по дежурству, о том, что в ободранном, прокуренном кабинете у молодого сыщика сидят трое чекистов, один из которых, видимо, только-только протрезвел и к тому же страшно похож на того, кого описал шофер – высокий, светлый, плосколицый.

– Черт нерусский, – привычно констатировал казах и мазнул, как лезвиями, своими узкими глазами по морщинистому лицу старшины.

– Он самый, – ответил старшина.

Поэтому оба не удивились, что сыщик забрал кофр. Что же касается того, что старшина сразу опознал в посетителях чекистов, так в этом нет никакой странности – он к тому времени прослужил в милиции тридцать два года и отличить чекиста от любого другого гражданина своей страны мог безошибочно. Глаза! Всегда глаза! И кожа! Ухоженная, гладкая, холеная. А еще одежда. Аккуратно подогнана, не то чтобы дорогая, но и не дешевая; если пальто, то непременно регланом, брюки со стрелками, обувь удобная, неброская, чистая. Роста все среднего или чуть выше, но не ниже среднего. Ни в коем случае! Волосы подстрижены по-уставному, но не слишком коротко, прилично, модно. Но главное все-таки глаза! И карие, и голубые, и серые и даже черные, как в этот раз у двоих из трех – но все, как от одной мамы, а точнее – от одного папы: без отчетливых зрачков, серьезные, даже суровые, внимательные, с прилипающим, холодящим взглядом. Тут нипочем не ошибешься!

Сыщик поднялся в свой кабинет, вошел и молча поставил к ногам трех сидящих неподвижно мужчин закрытый кофр жесткой, видавшей виды коричневой кожи. Они живо переглянулись и все трое дернулись вперед, будто хватали упорхнувшую птичку, но первым все же к кофру успел эстонец, окончательно протрезвевший. Он грохнул кофр на обшарпанный, исцарапанный стол и быстро, громко щелкнув замочком, раскрыл его. Все трое сунули внутрь носы и тут же привычно подозрительно покосились на милицейского сыщика – не видит ли он их секретного добра. Потом одновременно, видимо, сообразили абсурдность ситуации и тут же стали умело выгружать на стол содержимое.

– Всё на месте, – с облегчением вздохнул эстонец, – Ничего гад не спер! Вражина!

Он поднял свои светлые глаза на сыщика:

– А где он?

– Кто? – сделал вид сыщик, что не понял.

– Ну, этот…водила! – недовольно поморщился эстонец, словно от головной боли. Так иной раз уставшие от своих обязанностей родители разговаривают с туповатым сынишкой, которому предстоит в самое ближайшее время профилактическая, обязательная порка.

– Ушел, – мрачно, предчувствуя ссору, буркнул сыщик, – Оставил и ушел!

– Как ушел! – вскочил усатый кавказец, – Почему ушел! А подписка!

– Какая еще подписка! – занервничал сыщик.

– О неразглашении! Тут же секретная аппаратура…, – возмутился эстонец, – Да и поговорить с ним бы надо было… Умысел – не умысел? Сам понимаешь…

– Вы чего, ребята! – покраснел сыщик, – Он же сам аппаратуру привез! Его же никто не гнал! Взял бы да уехал, ищи его потом…! Какая к черту подписка! Какой еще умысел! Ты же, друг, сам пьяный был! И потом…, тоже мне секретная аппаратура! Хреновина какая-то! Сейчас такое на любом приличном развале купить можно! Были бы бабки…

Кавказцы и эстонец переглянулись, обдумывая что-то одновременно, потом усатый пригнулся к коллегам и шепнул:

– Ладно, и так сойдет! Выйдите, я с этим сам поговорю…

Зло сверкая глазами – карими и серыми, двое вышли, быстро собрав и прихватив с собой всё еще незапертый кофр. Они не прощались, ничего не говорили вслух, но смотрели зло, раздраженно, с угрозой.

Усатый потер ладони и, когда дверь за коллегами закрылась, спросил с легким, почти воздушным, как холодок в ущелье, акцентом:

– Ну, ладно…, как тебя там…, сколько с нас? На бутылку хватит?

– Расписку пиши, – нервно бросил сыщик.

– Какую еще расписку! – мигом покраснел кавказец, будто ему в лицо плеснули теплой краской.

– О том, что все забрали в целости и сохранности! – сухо и твердо ответил сыщик и решительно хлопнул длинной ладонью по столу.

– А если не напишу! – ухмыльнулся усатый.

– Я сейчас хлопцев снизу вызову и еще вашему дежурному по Главку позвоню. Пусть приезжает и забирает – и вас троих, и всю эту вашу секретную лобуду. Он и напишет расписочку… Понял, умник?

Кавказец немедленно сообразил, что, похоже, «палку они перегнули» и тут бы надо ссору прервать, пока она не разгорелась. Он задумчиво протянул руку, взял со стола чистый лист бумаги, извлек из кармана тонкую, золотистую шариковую ручку и, аккуратно подтянув к локтям рукава пиджака, начал что-то писать. Но тут же остановился, задумчиво посмотрел на дверь, поднялся и, идя к ней, бросил:

– Не торопись, товарищ! Погоди…

Усатый кавказец распахнул дверь и крикнул в полутемный, скупо освещенный грязным боковым окном, коридор:

– Э! Иди сюда! Слышь, иди, говорю!

Из-за угла показались сразу две головы – светлая и темная. Усатый ткнул ручкой в сторону светлой:

– Иди, пиши расписку! Я за тебя, что ли, должен отдуваться потом?

– Какую расписку! – покраснел до корней своих желтых волос эстонец.

– Что всё получил!

– А чего я получил? Ничего не получал! – упрямствовал эстонец.

– Ты это! Не пори тут… Пиши, а то он в дежурку позвонит! К нашим…

Эстонец, наконец, понял, что в этих стенах не получится уж совсем так лихо и молодецки, как в такси, и, тяжело раскачиваясь, опять ввалился в кабинет.

– Ну, где тут! – недовольно проворчал он, – Давай…, формалист!

Он сел на краешек стула, оперся локтем правой руки о стол и косо, почти по диагонали листа, пьяным, нетвердым почерком написал, что всё, что ему выдали в отделении милиции, получил «в целости и сохранности» и претензий ни к кому не имеет. Текст ему сквозь зубы диктовал сыщик.

– Документы! – бледнея, потребовал он у эстонца.

– Какие еще документы! – сердился эстонец, напротив, заливаясь злой краской.

– Свои документы покажи! – упрямствовал сыщик, – А то ищи потом ветра в поле, если чего… Откуда я знаю, кому эту вашу секретную аппаратуру выдаю! Вы чего не понимаете?! С луны свалились!

Эстонец тяжело вздохнул, в который раз достал из кармана удостоверение и сунул его развернутым, не выпуская из цепких пальцев, сыщику под нос.

– В расписке напиши – такой, мол, и такой-то, удостоверение номер…, число и подпись, – хмуро распорядился сыщик, не желая уступать.

Эстонец нехотя подчинился, грубо толкнул к сыщику листок. Бумага чуть было не соскользнула на пол. Эстонец с вызовом, нервно бросил:

– Попомнишь еще, ментяра!

Сыщик бешено блеснул глазами. Он словно повзрослел на десяток лет в этот момент, коротко, чуть слышно заскрежетал зубами.

– Ну, ну! – поднялся эстонец, – Видали таких! Скажи спасибо…

Он не договорил, за что должен был благодарить его сыщик, потому что из двери усатый ему крикнул:

– Поехали! Чего цепляешься!

Они исчезли все трое, колыхнув воздух в коридоре. Сыщик взял в руки расписку и задумчиво побрел вниз, в дежурную часть. Он толкнул дверь в темный коридор и подошел к плексигласовой перегородке, из-за которой на него устало поглядывали раскосые казахские глаза дежурного милицейского майора.

Молодой сыщик устало протянул в низкое кривое окошко, над которым полукружьем было написано красными буквами «Дежурная часть», расписку:

– Ну, чего, черт нерусский! – беззлобно проворчал казах.

Он внимательно прочитал бумагу, поднял на сыщика невидимый за узкими веками взгляд и спросил строго:

– Чего говорят?

– Грозятся. Шофера требовали…

– Вот оно как! – покачал головой казах, – Черти нерусские!

Он выдвинул фанерный ящичек откуда-то из-под стола, уставленного телефонами разных цветов. Сверху на столе, ближе к окошку, скучно громоздился тяжелый пульт с несколькими десятками постоянно вспыхивающими, пыльными кнопочками и мизерными застекленными прямоугольными щелочками. Казах извлек из отвалившегося глубокого ящика, на дне которого лежали длинные грубые ключи от камер и тяжелая связка от сейфа и оружейной комнаты, замызганную, потертую, промасленную десятками милицейских пальцев прямоугольную рукописную телефонную книжку в грязно-голубой дерматиновой обложке. Полистал, потом поднес ее к своим раскосым глазам и проворчал:

– Вот зрение! Глаза косые, узкие…, ничего не вижу. Были бы, как у вас, у чертей нерусских, квадратными, все бы сразу разглядел!

Он вдруг широко заулыбался. Сыщик смущенно усмехаясь, опустил взгляд.

Майор тем временем набрал номер на диске, вмонтированном в пульт, подождал с полминуты и сказал негромко, буднично, в тяжелую черную трубку, прижатую к уху:

– У нас тут расписочка одна от ваших пацанов. Они какую-то аппаратуру в такси забыли. Таксист привез, а мы им отдали. Вы бы подослали кого-нибудь за распиской-то! А то ведь эти, черти нерусские, еще где-нибудь чего-нибудь забудут… А? Чего? Не русские! Точно, не русские! …Ваши, ваши! Номер удостоверения имеется и фамилия…

Он положил трубку, успев назвать номер своего отделения, потом аккуратно вписал анкетные данные эстонца в какой-то разлинованный журнал, сунул его сыщику, все это время остолбенело молчавшему около окошка, и проворчал:

– Распишись и ты, черт нерусский! Выдал, мол, такому-то его вещи, забытые в автомашине такси, парк такой-то, государственный номерной знак такой-то… Чего смотришь! Они сейчас приедут, рапорт напишут, что ты у них с этим шофером упер чего-то, иди потом отпишись! Он же пьяный был! Может, еще чего-нибудь потерял! Знаю я их…!

Сыщик расписался, тяжело вздохнув, и побрел по темному коридору к выходу.

– Учить вас надо, детей! Чертей нерусских! – ворчал казах и тихо смеялся вслед молодому сыщику. Его раскосые глаза весело мерцали сквозь тяжелые, узкие веки.

За распиской приехали очень быстро. Вели себя деловито, немногословно. Расписались, забрали бумагу. Также быстро разыскали Полевого, а тот, в свою очередь, торопливо накрапал рапорт о преждевременном окончании эстонцем московской практики.

Но все это было потом, под самый конец столичной разработки, перед отъездом молодых кавказцев-оперативников во главе с Полевым в Кёльн. А пока еще у бойкой многонациональной оперативной группы впереди была работа и долгое, настойчивое использование специальной секретной техники, которую потом и забыл в такси несчастный эстонец.