Текст книги "Чары Мареллы"

– А душа? – выпустив облако дыма, поинтересовался Оскар.

– А что душа? Для ваших героев копание в себе – это путь к саморазрушению, а у нас все наоборот. В России это образ жизни. Мы к этому стремимся, для нас день, прожитый без душевных метаний, – пустой день, прошедший зря. Вот спросите у господина Маяковского, каким образом он сюда попал. Да, конечно, модно и красиво предполагать, будто он пустил себе пулю в сердце из-за несчастной любви. Мол, запутался – и таким романтичным образом разрубил гордиев узел. А по мне, так человеку просто не хватало сильных ощущений, вот он и решил в русскую рулетку сыграть. Вы ведь и раньше баловались этим, Володя, не так ли?

Гигант проворчал что-то в ответ и отвернулся.

– Вот видите, – улыбнулся молодой человек. – Стыдно признаться, что стрелялся по глупости. Всем ведь хочется считать себя Пушкиными да Лермонтовыми, но, пардон, далеко не каждому это дано.

– А вы, господин Есенин, как сюда попали? – поинтересовался внимательно слушавший его рассказ мужчина. – Ведь, если мне не изменяет память, у вас тоже не все однозначно.

– Эх, я бы и сам хотел это знать. – На красивое лицо набежали тучи, глаза погрустнели. – Но вот хоть убейте – ничего не помню.

– Пить надо было меньше, – мстительно процедил сквозь зубы Маяковский, все еще стоя спиной к своему извечному сопернику.

– Так я трезвый был! – Казалось, что это ехидное замечание ничуть не задело Есенина, и он лишь сокрушенно покачал головой. – Если б было так, хоть не было бы обидно. Мне уже рассказывали всевозможные версии моей смерти, но я не знаю, чему верить. Вот я в гостиничном номере, а потом бах – и я уже здесь. Может быть, у меня случился инфаркт? Или инсульт?

– А на трубу вас потом уже подвесили? – спросил неугомонный Маяковский.

– Кто знает, Володя, кто знает, – пробормотал поэт. – Мне иногда кажется, что мы сюда попадаем не после нашей смерти, а непосредственно перед ней. Будто кто-то подменяет наши тела там, на земле, манекенами. Какое-то божественное провидение.

– Ну, уж кому-кому, а вам должно быть известно о том, что Бог здесь совершенно ни при чем. – Маяковский наконец повернулся к приятелю лицом. – К чему вы его приплетаете каждый раз?

– Привычка, – примирительно развел руками Есенин. – Впрочем, ты прав.

Оскар Уайльд с улыбкой наблюдал за тем, как поэты, которые только что готовы были накинуться друг на друга, теперь оживленно обсуждали какую-то окололитературную небылицу, хохоча во все горло. Несмотря на то что ему с ними на самом деле не о чем было говорить – все-таки разница в мировоззрении ощущалась, – он получал определенное удовольствие от общения с этой парочкой. Интересно, как бы они повели себя, если бы получили шанс выбраться отсюда наружу? Неужели принялись бы за старое и повторили бы свои ошибки? Задумавшись о прежней жизни, Уайльд помрачнел – и он не избежал фатальных ошибок, главной из которых, конечно, была его любовь к Бози. Нет, нет, в ней не было ничего предосудительного, но некоторые люди, от которых зависела его судьба, посчитали иначе. Да, как он однажды уже говорил в зале суда, мир этого не понимает и ставит человека, обвиненного в любви, к позорному столбу.

– О чем вы задумались, милейший сэр? – поинтересовался Есенин, достаточно фамильярно и весьма ощутимо хлопнув его по плечу.

Не ожидавший этого Оскар покачнулся и упал бы, если бы великан не подхватил его.

– Ну, это уже слишком! – вскипел Уайльд, наступая на белокурого молодого человека, который, правда, ничуть не испугался.

Как ни в чем не бывало, он еще раз ткнул англичанина кулаком в плечо и заявил:

– Да ладно тебе, Ося! Свои же все здесь. Пойдем-ка лучше выпьем чего-нибудь прозрачного. Как тебе такое предложение?

Уайльд хотел было резко ответить этому голубоглазому наглецу, но вдруг понял, что совершенно не сердится на него – напротив, идея о походе в кабак показалась ему достаточно заманчивой. Настолько, что он, несмотря на то что всегда с осуждением относился к плебейской обстановке подобных заведений, тут же согласился составить ему компанию.

– Вот это другое дело! Наш человек! – Маяковский с Есениным радостно обняли слегка ошалевшего от такого напора поэта и, уже не выпуская его из рук, как цыгане, поймавшие в свои сети богатого простака, отправились реализовывать задуманное.

Когда троица скрылась из вида, из-за колонны, стоящей немного поодаль, вышел человек весьма примечательной наружности: его орлиный нос казался еще больше на исхудавшем аскетическом лице, а острые беспокойные глаза говорили то ли о внутреннем дискомфорте, то ли о пережитой личной трагедии. На вид ему было едва ли больше сорока лет, однако он горбился и носил платье наподобие власяницы, отчего выглядел намного старше своего возраста. Проводив поэтов долгим недобрым взглядом, будто они помешали ему заниматься каким-то важным делом, он развернулся и побрел в противоположную сторону, периодически останавливаясь и тревожно оглядываясь по сторонам.

Если бы кто-нибудь проследил за ним, то увидел бы, как этот странный человек, ежесекундно ныряя в тень, подошел к неприметной двери, которая практически сливалась со стеной, и, еще раз проверив, что рядом никого нет, торопливо вошел в здание. Внутри помещения, в котором он оказался, также не было ничего примечательного, если не считать огромного, во всю стену, портрета совсем юной девушки с большими грустными глазами. Подойдя к картине, мужчина благоговейно поцеловал золоченую раму и, отступив на два шага, обратился к ней:

– Ты видишь, ненаглядная моя Беатриче, я не оставляю надежды найти способ, чтобы и ты обрела вечную жизнь рядом со мной. И я не успокоюсь, пока мы не воссоединимся. Несправедливость! С ней нужно бороться, ее необходимо уничтожить. Тот, кто затеял все это, – человек обвел безумным взглядом комнату, – ошибся, не приняв тебя, мой ангел. Но он не учел того, что для настоящей любви не существует преград. Я обязательно отыщу ту самую единственную стену, за которой они прячут тебя от меня, не будь я Дуранте дельи Алигьери!

Отчитавшись таким образом, мужчина вышел, почтительно пятясь спиной, – последнее, что он увидел, прежде чем дверь закрылась, были наполненные печалью и болью глаза любимой, которая словно просила его: оставь свои попытки, перестань мучить себя и меня. Прислонившись лбом к холодной каменной кладке, Данте постоял так с минуту, чтобы успокоить своих внутренних демонов, и отправился на поиски стены, которая, как он верил, существовала где-то…

– Только посмотрите на этот экземпляр, Чарльз, – двое мужчин, одетых в костюмы второй половины девятнадцатого века, смотрели вслед безумному влюбленному. – Разве это не доказательство полной несостоятельности вашей теории? По-моему, в нем нет ничего животного – напротив, его сводит с ума любовь, а это чувство свойственно только возвышенным натурам. Вы так не считаете?

– Совершенно не согласен с вами, мой друг, – отозвался тот, к кому был обращен вопрос. – Любовь для него – это вожделенная, но несбыточная мечта. Пока она маячит перед ним, бедняга Алигьери будет бежать вперед, как тот осел за морковкой. Уберите цель – и он потеряет смысл жизни. Нет, что бы вы ни говорили, Карл, а люди все-таки живут по принципам животного сообщества. Да что я вам объясняю – вы лучше меня доказали это в своих трудах.

– Я? Разве? – удивился мужчина с густой окладистой бородой.

– Конечно! Разве вы в своем деятельном подходе не заявили целостность общества как единственный оптимальный способ существования человечества? А что может быть более целостным, нежели стадо?

– Интересная интерпретация, – рассмеялся бородач, которого развеселила точка зрения собеседника. – Я имел в виду другое, конечно, но и ваше видение имеет право на существование.

Так, непринужденно беседуя, мужчины продолжили прогулку, оставив в покое несчастного Алигьери с его, как выразился Чарльз Дарвин, морковкой…

Он убегал так долго, что теперь уже не помнил, что значит оставаться на одном месте дольше, чем одну ночь. За время затянувшегося путешествия странник узнал больше, чем за всю предыдущую жизнь, и если раньше он считал себя ученым человеком, то теперь понимал, что был самонадеянным болваном, только приоткрывшим дверь сокровищницы знаний и сквозь щелку наблюдавшим за тем, чего до конца не понимал. Приди он к этому выводу чуть раньше – и тогда ему не пришлось бы бросать в спешке лабораторию, обрекая ее на разграбление церковниками. Но враг был слишком могущественным для того, чтобы не считаться с ним. В стремлении познать сущее человек навлек на себя гнев сил, о существовании которых прежде даже не задумывался. Что ж, он получил то, чего заслуживал, но это не значит, что нужно сдаваться. Жизнь продолжается.

Место, куда он прибыл, выгодно отличалось от городов и крупных деревень, в которых ему приходилось бывать раньше. Оно находилось в такой глубинке, что путник бесчисленное количество раз рисковал замерзнуть, провалившись в полынью, – неудивительно, что проводники отказались идти с ним, теперь мужчина их прекрасно понимал.

Осмотревшись, он с удовлетворением отметил, что поселение было вполне пригодным для жизни: насчитав как минимум с десяток домов, путник безошибочно определил кабак, больше похожий на корчму, – снег вокруг деревянного здания был плотно утоптан, сквозь закрытые ставни пробивался свет, а изнутри слышался громкий смех. Вытащив из кармана небольшой предмет овальной формы, мужчина внимательно посмотрел на него, затем перевернул и поднес к глазам: то, что увидел, вероятно, полностью его устроило, потому что он удовлетворенно хмыкнул и вернул предмет на место. Оглядев себя с ног до головы, он остался доволен своим внешним видом, отряхнулся и, открыв дверь, шагнул внутрь. В тот же момент разговоры стихли – присутствующие внимательно рассматривали незнакомца, который, поприветствовав всех, прошел в самый дальний и темный угол комнаты и уселся за отдельно стоявший стол.

По всей видимости, гости забредали сюда достаточно редко, потому что в ближайший час основной темой для приглушенных разговоров был новоприбывший – народ перешептывался, многозначительно кивая в его сторону и строя различные предположения о том, кто он такой и зачем пожаловал. Наконец от общего стола отделился молодой человек и подошел к незнакомцу. Не дожидаясь приглашения, он уселся напротив и молча уставился на него.

– Что? – наконец не выдержал тот.

– Вот и я о том же, – затараторил парень. – Что? Ты, мил человек, не подумай, мы не дикари какие, но и нас понять можно. Поздний вечер, зимушка-зима за нос щиплет, волки воют вокруг – и тут ты такой красивый появляешься. Один, без сопровождения, без оружия. И вроде бы не охотник, судя по одежде. Ты ведь безоружный? А то у нас не любят тех, кто разбоем промышляет. На днях вот парочка в наших краях обнаружилась – по лесам принялась на путников нападать да всякие пакости учинять. Народ здесь мирный, но только до поры до времени. В общем, эти двое случайно в проруби оказались – можешь посмотреть. Там, за лесочком, речка есть у нас. Вот я и говорю, что мы рады тебя видеть, но ты бы рассказал о себе. Кто ты, зачем да почему. Новостями-то наша жизнь небогата – сам, небось, понял это, пока добирался до нас. Меня Ерохой зовут.

Внимательно слушая многословного молодого человека, гость периодически кивал, давая понять, что следит на его рассказом, и, когда тот кончил, поднялся, обращаясь ко всем собравшимся:

– Всем доброго здоровья! Я странник, прибыл издалека – путь мой был долгим и трудным, но, надеюсь, он подошел к концу. Мне полюбились ваши места, и я хотел бы остаться здесь надолго. Зовут меня Бертран де Бо, я один – ни жены, ни детей. Если найдется свободный дом, я с радостью его куплю – денег у меня не много, но на первое время хватит. Если дома нет, то я с божьей помощью его построю своими руками. Работы я не боюсь.

С удовольствием услышав, как мужики одобрительно зашумели, он продолжил:

– Я ничем не торгую и мало чего могу предложить вам, кроме своих знаний, – прежде мне приходилось заниматься врачеванием. Вроде бы все.

Когда он опустился на место, из другого конца комнаты раздался надтреснутый голос, который принадлежал такому древнему старцу, что было удивительно, как он еще не рассыпался.

– А что за имя такое? Как ты сказал – Батран? Или Баран? Знавал я одного Барана – из соседнего поселения мельник. Ты не родственник ему?

– Бертран – мое имя. Нет, я здесь никого не знаю – моя земля, Прованс, находится очень далеко.

– Прованс – это, если мне не изменяет память, во Франции? – Старик подался вперед и впился глазами в собеседника. – Говорят, там тоже можно жить. Не так привольно, как здесь, конечно, но можно. Что заставило тебя покинуть дом и отправиться в такое трудное и опасное путешествие? Уж точно не наша теплая зима.

Мужики, которым, видимо, понравилась шутка, так громко загоготали, что свет, который исходил от нескольких горящих свечей, задрожал, и по стенам заплясали причудливые тени.

– Мой дом перестал быть тем местом, в котором я бы хотел встретить старость, – осторожно ответил Бертран, не ожидавший такой осведомленности от старика.

– Отчего же?

– Люди там убивают друг друга за различия во взглядах. Церковники бьются за власть, а народ при этом страдает. Тому, кто стремится к спокойной жизни, там не место – вот я и решил отправиться искать новый дом. Надеюсь, что нашел.

Выслушав его, старик жестом подозвал к себе молодого Ероху, который торопливо подбежал к нему и помог подняться. С трудом переставляя ноги, старик добрался до стола, за которым сидел Бертран, и опустился на деревянный табурет. Странный жест, подумал француз, к чему было напрягаться? Ведь размеры комнаты позволяли общаться, даже не повышая голоса. Впрочем, когда старик оказался рядом, мужчина понял, зачем ему понадобилось приближаться, – под взглядом глубоких, черных, как смола, глаз он почувствовал себя кроликом. Вот тебе и дед, ахнул Бертран. С таким шутки плохи – дурака не поваляешь, мигом раскусит. Впрочем, возможно, это даже к лучшему. Политес здесь вряд ли оценят, а честность он и сам уважал. Пока он размышлял, старик устроился удобнее и продолжил расспросы:

– А что за приставка у тебя? Как, ты сказал, тебя зовут? Ероха!

– Бертран де Бо, – с готовностью отозвался молодой человек.

– Точно, де Бо, – кивнул старик. – Значит, из знатных? Вот загвоздка, у нас здесь все по-простому, без титулов. Как быть с этим?

Прежде чем заговорить, Бертран на секунду задумался, что не ускользнуло от его собеседника, который нахмурился. Увидев это, мужчина поспешил ответить:

– Как я уже сказал, я ищу дом, а не дворец. Землю, а не владения. Друзей, а не слуг.

– Правильно, потому что здесь ты их не найдешь.

– Поэтому я и не стал ничего говорить по поводу своего происхождения. Но имени я не скрываю, как видишь, так что не имею ничего против, если вы забудете о приставке «де» – она больше не имеет для меня никакого значения.

– Ну зачем же так? – ухмыльнулся старик. – Мы не имеем ничего против знати, если она относится к нам как к равным. Не станешь чудить – и жизнь в наших краях придется тебе по вкусу. Здесь нет ни царских опричников, ни его наместников. Да и Иван Васильевич нам не указ, мы сами себе хозяева, живем, ни у кого не спрашивая разрешения. Так было при наших дедах, так будет и впредь. Вот так-то, Бертран.

Поняв, что первый экзамен сдан, француз обрадованно улыбнулся и, не скрывая эмоций, обратился к собеседнику:

– Благодарю! Скажи, как обращаться к тебе.

– Разве я не представился? – Старик вопросительно взглянул на Ероху, который продолжал стоять рядом, и, увидев, как тот отрицательно покачал головой, ответил: – Зовут меня Велеславом, я местный старейшина и судья. Люди доверяют мне и несут и свои радости, и печали. Врачеванием тоже занимаюсь я. Но, как ты, наверное, заметил, моя молодость осталась так далеко позади, что ее уже и не видно. Поэтому я рад, что к нам пришел ты, знакомый с этим искусством. Пойдем, я покажу тебе твой дом. Заодно и проверим, такой ли ты хороший врачеватель – у меня, видишь ли, кости вторую неделю ломит, терпеть мочи нет.

Удивившись тому, с какой легкостью решилась проблема жилья, Бертран помог Велеславу подняться и, помахав на прощание мужикам, которые вернулись к своим разговорам, словно ничего и не было, вышел из теплого помещения на трескучий мороз. Старик, увидев небольшие сани, которые стояли неподалеку, спросил:

– А лошадь твоя где? Не пешком ведь ты добрался сюда?

– Можно сказать и так, – с досадой махнул рукой француз. – Лошадь моя за пару верст от вашего поселения провалилась под лед. Это я виноват, задремал.

– Тогда считай, что животина за тебя жизнь отдала, – многозначительно поднял кривой палец Велеслав. – Если заснешь зимой, считай, пропал. Проснуться вряд ли получится. И что, на себе тащил сани? Силен, силен. Что ж, вот мы и пришли. Не хоромы, конечно, но ты, помнится, мужик с руками, со временем приведешь дом в порядок.

Бертран критично осмотрел покосившуюся избу самой простой конструкции и остался доволен. Главное, что есть где переждать первое время – а там можно и что-нибудь получше подыскать. Или на самом деле эту развалюху отремонтировать?

– Только есть одно обстоятельство. – Старик остановился перед калиткой и шикнул на лохматую собачонку, которая, почуяв чужака, залилась оглушительным лаем. Узнав старейшину, та моментально успокоилась и послушно замолчала, лишь изредка бросая на незнакомца подозрительные взгляды.

– Какое обстоятельство? – удивился француз.

– Видишь ли, у нас не принято оставлять друг друга в беде, мы здесь все как одна большая семья. Иначе в этих краях не выжить. В этом доме раньше жил Корнилко, молодой охотник.

– Жил?

– Да. Горячий был, смелый. Три года назад в одиночку пошел на кабана и не вернулся. Мы нашли его только на третьи сутки – ему не хватило сил дойти до дома какую-то версту. Это был мой сын, моя надежда. Я не знаю, чем заслужил такое наказание, но не мне рассуждать о божественном провидении.

– Я сожалею.

– Я тоже. Но я все это тебе рассказал не для того, чтобы вызвать жалость. У Корнилко осталась вдова, Ирица. Я много раз хотел взять ее к себе, но она отказывается. Мы помогаем ей, насколько это возможно, но так продолжаться вечно не может. Девица она молодая, ей нужен муж. Я помню, ты говорил, что у тебя никого нет. Возьмешь?

Несмотря на то что Бертран считал себя человеком, свободным от каких-либо предрассудков, подобное предложение показалось ему несколько циничным. Ему никогда прежде не предлагали женщину, словно та была бесправным животным, поэтому он не сразу нашелся, что ответить. Заметив его колебания, Велеслав осуждающе покачал головой:

– Ты думаешь, что я тебе предлагаю ее как довесок к дому? Ошибаешься. Ирица не является чьей-либо собственностью, и, если она решит, что ты ей не подходишь, тебе придется искать другое жилище. А девица она своенравная – с тех пор, как прекратила оплакивать мужа, успела всех холостых ухажеров отвадить. Так что ты не обольщайся и не оскорбляй нас черными мыслями.

– Я и не думал… – начал было Бертран, но старик его перебил:

– Думал. Не спорь со мной – у тебя все на лице написано. Но я тебя не виню в этом – тебе еще только предстоит познакомиться с нашими порядками. А сейчас говори: согласен ли ты на мои условия?

Выслушав Велеслава, француз признал, что его позиция имеет под собой прочный фундамент из народной мудрости, и, подумав, кивнул:

– Согласен. Но только при условии, что и она мне понравится.

– Справедливо. – Старик пожал протянутую руку, и они в сопровождении Ерохи вошли во двор. Стряхнув снег с одежды, Велеслав без стука открыл дверь и жестом пригласил Бертрана следовать за ним. Когда дверь закрылась, француз несколько секунд оглядывался, оценивая тесное, скудно обставленное помещение, пока, наконец, не увидел женскую фигуру, неподвижно сидевшую у окна и, вероятно, заметившую приход гостей задолго до того, как они вошли.

– Что же ты не встанешь, Ирица, не поприветствуешь гостя? Или мы не вовремя? – Бертран привык к командному тону старика и теперь был удивлен тем, с какой нежностью и предупредительностью тот обратился к хозяйке. Можно было предположить, что это она была его родной дочерью. Впрочем, долго размышлять ему об этом не пришлось, потому что фигура зашевелилась и, медленно поднявшись, предстала перед ним в образе такой красивой девушки, что у него на мгновение перехватило дыхание.

– Ты привел ко мне очередного жениха? – Услышав ее певучий голос, Бертран почувствовал, как у него подкашиваются ноги, – да, стоило пройти полмира, чтобы найти ее. Теперь осталось только не упустить свое счастье, которое, как известно, изменчиво и капризно. – Я ведь говорила тебе о том, что меня это не интересует. Да к тому же не из местных. Что, надоела я тебе? Решил за первого встречного выдать?

– Зачем ты так? – с виноватым видом пробормотал Велеслав. – Знаешь ведь, что я тебе только добра желаю.

Увидев, что старику нужна помощь, Бертран решил, что пришло время брать ситуацию в свои руки, и поспешил вмешаться:

– Я чужой в этих местах, это правда. Но я намерен остаться здесь, и мне нужен ночлег. Если ты пустишь меня, то я устроюсь как-нибудь, чтобы не доставлять тебе хлопот, а завтра утром уйду. Я не намерен заменить тебе твоего мужа.

– Даже так? – удивилась девушка. – Что ж, оставайся, раз идти тебе некуда. Как звать-то тебя?

– Бертран де Бо, – отозвался он, обрадованный таким развитием событий.

– Француз?

– Провансалец, – уточнил он, в очередной раз удивившись осведомленности местных жителей. Путешествуя по миру, он был уверен, что в далекой Тартарии, как называли Сибирь у него на родине, живут совершенные дикари, имеющие весьма отдаленное представление о географии. Теперь же он понимал, что ошибался – народ здесь ничем не уступал его соотечественникам, а в некоторых вопросах вообще ушел далеко вперед.

– Странно. – Голос Ирицы завораживал его и заставлял краснеть, как мальчишку. – Ты говоришь по-нашему совершенно спокойно, будто родился здесь.

– Прежде чем добраться до вас, я долго путешествовал по вашим землям. – Это было совершенной правдой, к тому же Бертран всегда гордился своими способностями к изучению иностранных языков.

– Это хорошо. Надеюсь, что и обычаи наши ты тоже достаточно хорошо изучил и знаешь, что мы любим честность и открытость и всегда стараемся воздавать друг другу по заслугам.

– Что это значит?

– Это значит, что тот, кто принесет в наш дом бочку меда, уйдет отсюда с двумя бочками. То же самое касается и желчи.

– Понятно, – кивнул Бертран. Девушка ему определенно нравилась все больше и больше – ее красота вполне могла соперничать с ее умом. И откуда взялось это чудо в такой глуши? Француз, вопросительно взглянув на Велеслава и заручившись его разрешением, отправился за своими вещами, чтобы занести их в дом. Растерянно посмотрев на собаку, которая, словно признав в нем хозяина, поджала хвост и нырнула в конуру, Бертран спрашивал себя: может быть, это и есть конечная остановка и его странствия подошли к концу?

– А на что вы надеялись? – Мари испытующе посмотрела на Карла, и тот не сразу нашелся, что ответить, – от потрясения голова шла кругом, чего во сне по умолчанию не должно быть. Однако ему удалось взять себя в руки и собраться с мыслями.

– Хотите, чтобы я ответил честно? Хорошо. Я надеялся на то, что проснусь только утром и пойму, что наша встреча была лишь страшным сном.

– Почему страшным? – Девушка удивленно вскинула тонкие брови.

– Не знаю. Может быть, потому, что вы пугаете меня. Только, пожалуйста, не обижайтесь.

– И в мыслях не было. Напротив, вы меня заинтриговали – возможно, мы с вами уже встречались прежде. В прошлой жизни, например. Как вы относитесь к идее реинкарнации?

– Я в нее не верю. – Говоря так, Карл совершенно не кривил душой. Ему действительно с детства была чужда вера в загробную жизнь.

– Даже так? – Мари поправила волосы и придвинулась ближе к молодому человеку. – А как вы объясните нашу с вами встречу? Она ведь не вписывается в вашу атеистическую картину мира, не так ли?

– Не вписывалась бы, если бы вы претендовали на некую божественность. Но ведь вы этого не делаете, верно?

– О господи, нет, конечно, – отмахнулась девушка. – За кого вы меня принимаете? Я лишь посредница.

– Посредница между чем? Или кем?

– Между вами и миром, в который вы не верите и, соответственно, не желаете его замечать, несмотря на то что он находится буквально у вас перед самым носом.

– Так покажите мне его. – Дубинину показалось, что их беседа протекает слишком уж гладко, и он еще больше уверился в мысли, что все происходящее с ним – это лишь игра воображения. Сложно избавиться от галлюцинаций исключительно с помощью самовнушения. Да, он последовал совету Ирины и ради эксперимента заснул. И то, что перед ним тут же возникла та самая красотка с фотографии, вполне может говорить о том, что ему нужна срочная помощь. Он ведь никогда прежде не сходил с ума – может быть, именно так это и происходит.

Пока Карл так рассуждал про себя, Мари поднялась и, подойдя к противоположной стене, прикоснулась к ней. Или ему показалось, что она это сделала? Увидев, как ее изящная белая кисть прошла сквозь бетон, будто того и не было вовсе, Карл на мгновение остолбенел, но тут же одернул себя: видимо, болезнь прогрессировала. Ничего, утром он обратится к специалистам. Ему выпишут таблетки, и все станет как прежде.

– Хотите попробовать? – спокойно предложила Мари. – Я вижу, что вы все еще сомневаетесь в том, что сидите в моей квартире на моем стуле. Что ж, ваше право. Но, с другой стороны, если вы просто спите, то вам совершенно нечего опасаться, верно?

Глядя на улыбающуюся девушку, Карл вдруг подумал, что сейчас она, по сути, исполняет роль змея-искусителя. Убеждая его в том, что ничего страшного не может произойти, Мари будто завлекает его на путь, с которого потом невозможно будет свернуть. С другой стороны, напомнил себе журналист, змей амбивалентен – он символизирует как зло, так и добро. С чего он взял, что… Стоп, одернул себя Дубинин. Он начал рассуждать так, будто верит в реальность сна, а этого ни в коем случае нельзя допускать. Он не позволит безумию завладеть его разумом. Нужно проснуться! Зажмурившись, Карл засунул в рот пальцы и изо всех сил сжал зубы у основания большого.

Он так и не понял, что его разбудило – собственный крик, чудовищная боль или вкус крови во рту. С ужасом уставившись на ровный полумесяц, из которого вытекала красная густая жидкость, он помотал головой, чтобы избавиться от наваждения. Убедившись в том, что находится в своей кровати, соскочил на пол и пробежал в ванную комнату, где сунул покалеченную руку под струю холодной воды. Когда кисть начала неметь и боль немного утихла, он, наконец, поднял взгляд и, увидев в зеркале собственное отражение, вскрикнул – его лицо было окровавлено, словно он был персонажем из фильма про вампиров. В этом, конечно, не было ничего удивительного, учитывая то, что он сотворил с собственной рукой, однако зрелище все же было устрашающим.

Дождавшись, когда остановится кровотечение, Дубинин достал с полки аптечку и, закусив губу, обработал и перевязал рану. Странно, но эта процедура показалась ему настолько знакомой, что он, увлекшись, на секунду забыл о том, что произошло. Несмотря на пульсирующую боль, он был доволен собственной решимостью и тем, что все закончилось. Выглянув в окно, Карл с удивлением заметил, что начинало смеркаться. Выходит, он проспал почти весь день, хотя ему показалось, что прошло всего полчаса или минут сорок. Достав из кармана здоровой рукой мобильный телефон, журналист нашел в записной книжке нужный номер и нажал кнопку вызова. Через несколько секунд в трубке раздался знакомый голос:

– Если вы симпатичный молодой миллионер без определенных планов на жизнь, но готовый по непонятным причинам поделиться своими деньгами с умной и милой девушкой без вредных привычек, если не считать курения и употребления крепких алкогольных напитков, то нажмите «один», если вы мой бывший, то этот номер временно недоступен, если…

– Привет, это Карл.

– А если вы мужчина без перспектив, работающий в редакции жалкой газетенки и за нищенскую зарплату развлекающий сомнительную аудиторию, нажмите кнопку, которой нет на вашем телефоне, и никогда мне больше не звоните в нерабочее время. Можете говорить после гудка: пи-и-ип.

– Ира, прекрати валять дурака, я по делу звоню.

– Предупреждаю, что наш разговор записывается.

– Ира!

– Ладно, ладно, извини. Что случилось? Сделал так, как я посоветовала?

– Да, спасибо тебе.

– И?

– В общем, мне нужно найти хорошего специалиста по мозгам – с моими явно что-то нехорошее творится.

– Неужели бабка все-таки приснилась? – ахнула журналистка.

– Она. Только опять в образе молодой девушки – той, которая была на фотографии. Нежно так разговаривала со мной, а потом за собой начала звать. Мне, для того чтобы проснуться, пришлось себя до крови укусить. Так что, как видишь, все серьезно. То ли я схожу с ума, то ли меня кто-то пытается с него свести.

– Слушай, а может, ты того – вниманием женским обделен слишком давно, а?

– С этим у меня все в порядке, – торопливо проговорил Карл, не любивший ни с кем обсуждать личную жизнь, в которой, по правде говоря, на самом деле давно никого не было.

– Как скажешь. Я только предположила. По поводу мозгоправа – есть такой на примете. Я как-то ему помогла в одном вопросе, он мне должен. Сейчас же позвоню ему. Когда тебе удобно будет встретиться?

– В принципе, я свободен почти в любое время. – Карл увидел, что на повязке проступило красное пятно, постепенно увеличиваясь в размерах, и, не прекращая разговаривать, вернулся в ванную комнату за бинтами. Однако, едва переступив порог, он остановился как вкопанный и, выронив телефон, простонал: – Не может быть!

На краю ванны сидела Мари и с сочувствием глядела на повязку, на которой уже набухли крупные пятна крови. Поднявшись, она подошла к молодому человеку и с неизменной улыбкой протянула ему какую-то коробочку:

– Это снадобье, которое специально для меня готовит мой знакомый химик. Вы не сможете купить его в аптеке хотя бы потому, что оно лечит, не нанося при этом никакого вреда организму. Я бы и сама уже давным-давно кормила червей, если бы не волшебные порошки и мази моего доброго друга, Дмитрия Ивановича. Кстати, он и вас сможет починить – не только руку, но и голову.

Продолжая говорить, девушка взяла за руку потрясенного и потому потерявшего всякую способность сопротивляться журналиста и потянула его за собой.