Текст книги "Сибирская жуть-4. Не будите спящую тайгу"

ГЛАВА 11
О пользе деревянных избушек

28 – 29 мая 1998 года

Там, где шел Михалыч с людьми, снег начал падать почти ночью. Но стало страшно уже ранним вечером. Низкие тучи почти что касались верхушек лиственниц, и лиственницы шелестели и гудели. Слабо шелестели, однообразно, потому что не было на них еще ни хвоинки, но уж как получалось… Люди шли словно в узком промежутке между одинаково мощными, одинаково тяжелыми слоями тверди. Совершенно исчезли не только зайцы, но и вездесущие, буквально кишащие лемминги. Очень чувствовалось, что неизбежно ненастье, – вопрос только, как скоро нагрянет.

Недалеко от устья Исвиркета сделали привал. Погода действовала на людей, не раздавалось шуток, смеха. Разговоры все велись степенные и, пожалуй, даже напряженные.

После привала стало еще темнее, глуше. В воздухе висела какая-то неясная тревога, какое-то ожидание… знать бы, ожидание чего. А живность вся окончательно куда-то попряталась: не было ни птиц, ни зверей.

Срывались отдельные снежинки, таяли в воздухе или только коснувшись земли, и не хотелось ночевать под открытым небом. Миша Теплов предлагал всерьез дойти за день до зимовья. Сергей Будкин был не против и даже высчитывал, когда можно туда прийти, если «вчистить как следует». Паша был не против, да как все… Все ли смогут так идти, намекал Паша, поглядывая в сторону Михалыча.

– Э-ге-гей! Э-ззй!

– Ну кто там сзади орет?!

– Михалыч, не сердитесь, эвенки это… И вообще – не сердитесь.

– Как не сердиться, Игорь? Непогодь, понесло нас… А тут еще и эти на нашу голову.

– А может, как раз и помогут?

– И такое тоже может быть…

Два всадника на оленях догоняли идущих. Взрослый парень и мальчик лет двенадцати, еще один олень на поводке. На головах оленей, на шапках, на оленьих дошках таял снег.

– Что, снег уже идет?!

– Здравствуй, насяльник.

– Здравствуйте, здравствуйте! Ловко вы нас догнали! Вы наш лагерь видели?

– Видел видели… Плохо, насяльник, шибко плохо.

– Что «плохо»? Я вот думаю, погода плохая, снег может быть. Это плохо. Правда, Сергей?

– Э, насяльник, ты меня забыл совсем. Меня Николаем зовут, а это Афоня… Афанасий. Что плохо – снег совсем сильный ходи. Такой снег скоро здесь тоже будя. Мы думай, лючи здесь такой снег жить не могут. Тебе, насяльник, надо дальши ходи, где зимовье…

– А если в лагерь вернуться? Вы позволите рюкзаки загрузить на оленей? Тогда мы быстро дойдем…

– Не, насяльник, быстро не дойдем. Целый день надо ходи, а ты и так день ходи, отдыхай надо. А снег уже идет, там ты без лыжев не ходи. В такой снег лючи должен на месте сиди, не ходи.

– А потом, – перебил вдруг подросток, – Николай пока не говори, я говори – тебя предупредить надо. У тебя в лагере – совсем плохой люди есть. Они у Чижика раньше бывали. Теперь непонятно кто…

– А что они в лагере делают?

– Не знаем что. Там парень был, его связали, однако.

– Потом что?

– Потом спирт пить стали, шуметь стали. Мы поехал… Тут пока снега нету, сюда поехал. Там (взмах руки на юг) давно много снега лежи… Нам туда ходи пока не надо.

Все давно уже побросали рюкзаки, сгрудились вокруг Михалыча и эвенков. Снежинки таяли на красных лицах.

– Ну, что будем делать, мужики?

– Прорываться к зимовью надо, вот что…

– Да, лучше бы туда. А дойдем ли?

– Ходу туда… Ну, скажем, шесть часов. Дойдем!

– Мы уже на ногах восемь часов. И если прямо туда – это же пятьдесят шесть километров…

– По прямой?

– Нет, всего пути. Но все-таки…

– Не дойдем – погибнем, Михалыч. Выход один – идти надо.

– Перекур сделаем, Игорь?

– Не, Михалыч… Мы и так рискуем.

Будкин дико озирал стоявших, словно бы незнакомых.

– Мужики, а с Мишкой как же?! Бросим?!

– Нет, Сережа, не бросим. Но сейчас, перед большим снегом, ничего мы не сделаем, пойми. И сами пропадем, и Михаилу не поможем.

– А когда?!

– Я так понимаю, когда кончится непогода. Ну что, мужики, как решать будем?

– Надо идти… – решил Теплов.

– Надо идти к зимовью… Назад пойдем – только хуже.

– Восемь часов хода – а там уже снег. Вон, эвенки все в снегу.

– Значит, общее решение? И привала не делаем?

– Жить важнее, Михалыч…

– Тогда вперед!

Эвенки взяли на оленей рюкзаки, стало все же легче, прибавился темп. А снег все не падал и не падал. Срывались все те же отдельные снежинки, словно людей пугали – вот как еще может быть. Но только за устьем Исвиркета воздух вдруг как будто потемнел, с каким-то неожиданным шуршанием. Шуршание шло словно бы ниоткуда, одновременно со всех сторон… а так оно и было, потому что это сталкивались друг с другом, падали на землю снежинки и уже целые хлопья.

Алеша Теплов подставил ладошку, лизнул холодную белую пирамидку, зачем-то сказал:

– Пошел снег…

Очень скоро смертельно уставшие люди шли среди крутящихся в воздухе, мягко шелестящих хлопьев. Облепленные хлопьями снега, все стали похожи на снеговиков. Становилось все труднее идти, потому что и снега становилось все выше, и люди все сильнее уставали. Михалычу приходилось хуже всех, вот тут-то сказывались годы. Он все чаще останавливался отдохнуть и сразу же пропадал в крутящихся снежных пространствах. Женя останавливался, поджидал отца и тоже начал отставать. Отряд растянулся, задние не видели передних. Следы были, конечно, видны, но при таком снеге держаться они долго не могли. Пространство сузилось, исчезли горы по краям долины Исвиркета. Даже шум реки доносился глуше, временами надо было изрядно напрягаться, чтобы услышать гул реки сквозь неостановимый мягкий шорох.

Появилась реальная опасность не найти зимовья – так как стояло оно в стороне, очень может быть – вне видимости с тропы. И была опасность растерять друг друга по дороге. Только эвенки исчезли куда-то, увезя почти все имущество идущих. Для эвенков везде был «трахт».

Михалыч продышался, подготовился… И побежал в голову колонны, обгоняя по снегу идущих. Обогнал Серегу Будкина, Алешку с Андреем, Андронова.

– Куда вы, шеф?!

– Погодите, ребятки…

Вроде бы все были позади, да вот цепочка следов не кончалась. Мало того, что следы нескольких оленей – тут все ясно. Но еще и человек здесь шел, вот следы – явно свежее, чем оленьи.

– Парни, там кто впереди?

– Как будто Пашка Бродов… Больше не может быть никого.

– Ну ладно… Подождем отстающих?

– Подождем… А что? Михалыч, вы всех хотите вместе согнать? А все равно люди идут с разной скоростью.

– Я, мужики, и имею в виду, что с разной скоростью… Кто замыкает, а?

– Обычно вы и замыкаете…

– Народ, давайте так… Ведь главное – чтобы все дошли, верно? А когда именно дойти – не так важно?

– Михалыч, не надо слов, все понятно. Мы пойдем вперед, сделаем тепло, чай сварим. Но тут потеряться – делать нечего, вы же видите…

– Вижу, парни, а что делать? Я так понимаю, что надо с часок ждать нас, отставших, а потом палить из карабинов и костер жечь у входа в зимовье.

– Костер не получится, завалит его снегом во мгновение. А вот оленей у эвенков взять и пойти встречать – это мы можем. Тогда уж лучше послать самих эвенков, они все в сто раз лучше сделают.

– Давайте так… Значит, Андрей, Алеша, Сережа – давайте в первом эшелоне. Друг друга не теряйте, а мы отстаем.

И еще две геологические эпохи двигались они через снег. Снег был уже до щиколоток, потом нога уходила в него сантиметров на тридцать. Сгущалась тьма, словно должна наступить настоящая ночь, как в тысячах километров южнее. Видимость была метров десять, не больше. Игорю казалось, что они идут уже века, что мир свелся к этому снегу, крохотному серому пространству, необходимости переставлять ноги, выдирая их из снега.

Склон пошел вверх, шум реки вроде приблизился. Река ворчала, как что-то живое, так, что Михалыч невольно положил руку на карабин. И усмехнулся, проследив за Игорем, который сделал то же самое.

– Смотрите, шеф!

За пеленой снега, в грязно-серых потемках, вроде бы заблестел огонек.

– Пап, это волчьи глаза!

– Красные? Один такой огромный глаз? То втрое меньше, то в три раза больше?

– Я смеюсь, папа! Мы дошли…

– Да, с чувством юмора у меня уже плохо. Но ты прав, сынок, мы, кажется, уже дошли…

Михалыч поднес к самому носу руку с часами. Было уже двадцать девятое мая, два часа ночи, а вышли они двадцать восьмого мая, в девять часов утра. За это время был один привал – обеденный, а вообще они прошли почти шестнадцать часов, сделав пятьдесят шесть километров по звериной тропке, а последние двадцать километров – по снегу.

Эвенки пришли к зимовью примерно пять часов назад, их застал Паша Бродов. Но эвенки в зимовье делать ничего не стали и вообще жить в зимовье им совершенно не хотелось. Они достали из вьюков палатку, поставили ее возле зимовья и стали на костре, прямо в этой палатке, варить чай. Парни позвали Бродова пить чай, и он пошел, но с некоторой опаской. Но и Пашка не мог не согласиться, что в поставленной эвенками палатке есть своего рода первобытный уют.

Но, разумеется, сам Бродов начал с того, что растопил печку, – дров пока хватало, перенес в зимовье рюкзаки, стал греть в чугунке воду для еды, в огромном чайнике – для чая.

Через полчаса он вышел за дверь, вгляделся в снег и, не увидев ничего, выпалил в воздух. Ответа не было.

– Почто палишь? – высунулся из палатки Афоня.

– Товарищей жду. Вдруг заблудятся?

– Почто могут заблудиться? Трахт, – убежденно пожал плечами эвенк.

Паша понимал, как дика для эвенков мысль, что кто-то может потеряться, заблудиться, не выйти к людям, не найти нужного места. Но он-то жил в других реалиях и через полчаса выпалил еще раз. И трудно описать радость Павла при звуке ответного выстрела.

Первые десять минут Андрей, Алеша и Сережа не пытались даже снять одежду. Так и сидели в полушубках, только отряхнувшись кое-как. Снег стаивал, у ног тупо сидящих на лавках образовывались лужицы.

– Ребята, чай будете?

– Будем…

Но Алексей так и заснул, пока Павел наливал им чай, а Андрей и Серега были ненамного лучше.

– За остальными когда пойдем?

– Ох, Паша, подожди…

Но через несколько минут они пошли. Остался Сергей, спящий Алешка. Парни боялись отойти уж очень далеко и прошли километра два. Не было в этих пределах Михалыча с Пашей и Игорем. Или шли медленнее, чем думалось, или попросту сбились с пути.

– Через полчаса пойдем надолго…

– Может, оленя возьмем?

– Зачем?

– А если совсем дело плохо?

– Ну давай. А пока давай нальем солярки, сделаем маяк. Серега последит.

– Дело!

Афанасий не хотел просыпаться, а проснувшись, не хотел давать оленя. Он все говорил про тракт, про то, что нужно подождать. В конце концов сам стал собираться, страшно недовольный всем на свете. И тут шарахнул выстрел – совсем недалеко, метрах в двухстах.

Высыпали на улицу, Андрей пальнул ответно, пошли навстречу по своим следам. Только Афоня пробормотал «ну вот…» и пошел спать. Михалыч ухитрялся улыбаться, хотя похоже это было на то, что человека посадили на раскаленную плиту, а он и улыбается – исключительно назло врагам. У Игоря лицо было черное. Не в смысле обмороженное – на легком морозе, без ветра, не обморозился никто. А черное от усталости. Женя тоже едва держался на ногах.

Повторилась сцена с сидящими на лавках, засыпающими, не донеся чай до рта ребятами. Михалыч каркающим голосом велел всем ложиться спать.

– Не советую есть, даже чай, если горячий, нельзя много… Может быть обморок. А завтра будет ломота. Сильная боль во всем теле, вот увидите…

В зимовье было тепло и сухо. Там, за дверью, все шептало, шелестело. Иногда сильно шелестело по крыше: накапливался снег, под собственной тяжестью съезжал. В зимовье было почти темно. Слабый-слабый свет падал из окна, еле-еле – от открытой печки.

– Жень… Привали дверь… – донесся сонный голос Михалыча из недр спального мешка.

Шеф помнил о безопасности, но сил у него уже не было. И сунуть в скобы брус он попросил того, кто еще держался на ногах.

Проспали почти десять часов, не сговариваясь, не планируя. Михалыч оказался прав – у всех страшно ломило все тело, и двадцать девятого мая отряд вставал очень тяжело.

Сергей пытался выйти из зимовья. Что-то не пускало дверь. Парень навалился посильнее… дверь подалась – хорошо, если на десять сантиметров. В щель хлынул свежий, чистый воздух, до этого Сергей не чувствовал, какой спертый воздух в зимовье, там, где спали вповалку целых семь здоровых мужиков. В щель хлынул ясный, чистый свет и всыпалось немного снега. Всю ночь шел снег, засыпая избушку, да и вчера снегу было уже по колено, только что от двери отгребли. Сергей навалился во всю свою немалую силу, щель увеличилась, но ненамного. Снег продолжался всю ночь, и сегодня, чтобы открыть дверь, надо было отгрести ее снаружи, что поделаешь!

– Что, Сережа, очень надо? Может, тебе пока пописать в уголок?

– Зачем в уголок? Вот тебе окошко, оно же бойница, струей можно попасть!

– Серый, тебе по большому? Тогда, конечно, открывай! – резвился народ непосредственно из спальников, причем одни резвились, а другие, закусивши губы, охали.

– Нет, а правда, мы что, так и будем тут сидеть?!

– Может, и не будем… Если навалимся хорошо.

– Народ, а там же снаружи у нас эвенки!

– Точно! Их и позвать!

– Коля! Афанасий!

Сергею на подмогу пришел Бродов, потом и Алеша Теплов. Втроем они рявкнули так, что снег живее пополз с крыши. Но эвенки не поднимались. Из дверной щели была превосходно видна опушенная снегом крыша палатки. Эвенки спали метрах в четырех от двери.

– Может быть, все разом?! А?! Как заорем! Все семеро?!

– Ребята, да кончайте вы балдеть, – раздался тихий голос Игоря Андронова и мгновенно устыдил разбушевавшихся. – Ваши вопли все равно на девяносто процентов не выйдут из избушки. У вас, балбесов, что в школе по физике было?

– У меня «пятерка», – из спальника похвастался Лисицын.

– Ты потому и не орешь?

– А может быть, еще и потому…

– А все-таки, будем мы двери открывать? – проявлял Алеша здоровую озабоченность.

– Ну, елки… Давайте дружно…

– Подождите, мужики! Тогда уж все.

Все, кроме Михалыча и Андронова, сгрудились у двери, приплясывая на ледяном полу. Навалились.

– Давай-давай, мужики! Ыть!!!

– А!

– Что такое?!

– Ногу!

– Что с ногой?!

– Ногу отдавили!

– Ну, разом, на выдохе! Ы-ыыыттть!!!

По шуму, по веселому ору было видно, что народ поспал, сколько хотел, доволен и счастлив и жаждет великих дел. Дверь отодвинулась еще немного, и тощий Серега даже просочился наружу и теперь приплясывал на снегу: в пылу великих дел как-то позабыл обуться…

– Лопату! Где лопата?

– Да нет здесь никакой лопаты!

– А у шефа? Складная такая?

– А она где?

– В рюкзаке, – подал голос, наконец, Михалыч. – А еще лучше – доску дайте. И заодно сапоги…

– А сапоги зачем?!

– А чтоб обулся.

Производя невероятно много шума, посиневшему Сереге передали кусок доски, складную, почти детскую лопатку, два сапога от разных пар, полушубок (одеться он тоже забыл, и, может, это даже к лучшему, потому что в полушубке он бы в щелку просто не пролез).

– Ну, елки…

Рыхлый снег разлетался фонтаном. Через несколько минут дверь под крики «ура!» сумели окончательно открыть.

– Ну, навоевались?! Давай мыться! Михалыч, вы сегодня за дежурного?!

– Сегодня я готовлю завтрак, Игорь поможет.

– Ура! Вот теперь я вижу, что такое застоявшийся народ…

– Не застоявшийся, а отдохнувший! А вообще, надо думать, что делать…

– Это, Андрюша, смотря что будет на улице, если снег, то сидим здесь, хочешь не хочешь.

– Не, Михалыч, надо нам теперь на них напасть, на тех, кто наш лагерь захватил!

– Алеша, ты себе это как представляешь?

– А это… Ой, давайте помогу!

– Давай, Алешенька, наполни это ведро снегом…

– Вы кашу варить будете?

– А есть альтернатива, Павел?

– Ну… К примеру, вареные рожки.

– Та-ак… Народ, кто за рожки? Нет, ну нельзя ж с такими лицами! А кто за гречку с тушенкой? Единогласно!

Шумно, весело валил народ на речку, кое-кто умывался и снегом. Снег на глазах терял прежнюю рассыпчатость и легкость, насыщался водой и темнел. В ладонях этот снег легко превращался в чудно пахнущую талую воду, начинал протекать между пальцами.

Так же шумно, весело усаживались за еду. Лисицын с Алешей и с Женей расстелили на полу брезент, полушубки, стали резать хлеб для завтрака. Аккуратный Игорь определил подле избушки место, в котором опорожнение кишечника не будет рассматриваться, как преступление перед общественностью, так он выразился. Он выкопал там снежную ямку, сделал отгораживающий от домика вал и воткнул в вал старую лыжную палку, валявшуюся здесь же.

Но и обильная еда не пресекла активности хорошо выспавшихся масс. Народ собирался прямо сейчас идти отвоевывать Мишу Будкина, пусть по колена в снегу, ворваться в собственный лагерь и отбить его у супостатов. Особо сокрушался Алеша:

– Эх, до чего жалко, что ушли!

– Ну и что было бы? – спросил Андронов.

– Как что? Они бы сунулись, а мы бы их!

– А они нас! – тут же вмешался Лисицын. – Ты давай не хорохорься, Алешка! Они же в лагерь почему полезли?

– А потому, – подхватил Паша Бродов, – что там был один только Мишка! А в лагерь, где все, они бы не полезли. Они бы нас из-за деревьев, из-за склонов бы и перебили.

– Или вошли бы в лагерь рано утром, – подхватил Андронов, – и открыли бы огонь по низу палаток, где лежат спящие. Мы ж не думали ни о чем таком, нас же голыми руками можно было… И такое же безумие – сейчас идти атаковать.

– Ну, елки… Мы тут треплемся, а Мишка?!

– А насчет Мишки надо послать парламентеров, – предложил Андрей Лисицын. – Например, наших милых эвенков. Передать с ними письмо и на словах, что считаем нужным.

– Дело! – загорелся чем-то новым Алеша. – Давайте им письмо писать!

– Уж ты напишешь…

– А что ты такой хмурый, Павел? Мишку правда надо выручать!

– Алеша, а почему ты думаешь, что выручить можем только мы сами?

– А кто еще? – обалдел Алешка.

И тут опять заговорил Андрей Лисицын, как всегда мудрый не по годам:

– Я не понимаю, о чем речь? Конечно, мы сидим тут, куда же мы пойдем по снегу? Там по колено… Надо позвонить этому японцу, как его… А, Ямиками Тоекуда! Ну вот, ему и позвонить. Михалыч, да чего вы тянете?! Звоните сейчас и расскажите, что здесь происходит.

И вот тут всем предстала редкая и поучительная картина – зрелище смущенного Михалыча.

Потому что это и правда было самое простое и своевременное – позвонить Ямиками Тоекуде и вызвать подмогу. Сделать нужно было именно это… но произвести такое простое, своевременное действие оказалось уже невозможно, и виноват был исключительно Михалыч. Потому что вчера, еще в первые часы хода от лагеря, Михалыч поотстал покакать. А какать по-таежному, едва приспустив штаны, с как можно большей скоростью, он, хоть убейте, не умел. Этот процесс для Михалыча всегда был продолжительным и сложным и даже отчасти торжественным, и десятки экспедиций перевоспитать его были не в силах. Вот и вчера Михалыч, как обычно, развесил на деревьях полушубок, рюкзак, полевую сумку и оружие, а заодно и теплые штаны. И сидел, размышляя то ли об организации еще одной Академии наук, то ли о своей новой книге про то, как строились курганы во втором веке до Рождества Христова.

Во всяком случае, рассуждения и размышления Михалыча были продолжительны и сложны, и собирался он, пребывая в состоянии некой элегической отрешенности. Ну и забыл на ветке сотовый телефон. Вот и вся история, ребята…

Все сидели, потупив очи в некотором смущении духа. Из-за привычки торжественно какать и из-за дурости Михалыча дело оборачивалось худо – не будет помощи, все надо делать только самим. И выручать Мишку, и доводить до конца экспедицию, и возвращаться домой.

Никому нельзя послать весточку, что происходит с отрядом. Даже если все полягут, никто и ничего не узнает. Они пропадут, как экспедиция барона де Толля, о которой до сих пор толком ничего не известно, что вообще произошло. Барон со своими людьми ушел куда-то в снежную пустыню и не вернулся. Только и всего.

– Ну, ведь до Карска пешком идти не надо… – задумчиво сказал Лисицын. – Нам бы только до ближайшего телефона…

– Да, верно! – оживился Михалыч. – Может, я как раз и схожу? Мы с Женей и сходим, разведаем…

– Вы вчера уже «сходили», не позорьтесь.

Игорь произнес это спокойно, без малейшего неуважения, но Михалыч мгновенно зарделся, опустил голову, словно хотел изучить собственные ступни.

– Ну, а кто?

Вопрос Павла упал словно маленький, но громко стукнувший камушек.

– Значит, придется разделяться?

В словах Андрея были и вопрос, и утверждение.

– Получается, что так. Дело в другом: где здесь вообще есть телефон? – поинтересовался Алеша.

– Михалыч, доставайте карту, – почти скомандовал Андронов.

Неузнаваемый Михалыч кротко достал карту; сопя и вздыхая, стал показывать на ней места, где есть телефонная связь. Вроде бы есть в Бриндаките. Это ближайший поселок, фактория. Это сто пятьдесят километров, в долине Келамы. Это по ту сторону хребта. Есть военная база, Хабатай, – это триста километров на север, уже в тундре. Есть Голамда, но это на восток, и все-таки далеко, километров четыреста.

С полминуты царило молчание: народ переваривал информацию. И тут раздался уверенный, веселый голос:

– Сто, совсем подымался ест? Сяй пить будем? Кушить будем?

Обдавая всех запахом прелых тряпок и табака, в зимовье ввалились эвенки. Мало того, что над их ушами орали и вопили так, что самим становилось страшно. К ним в палатку забирались и таскали, трясли их за руки и за ноги, специально, чтобы разбудить.

– Будем кушать, Афанасий! Будем кушать, Николай! Давайте миски.

У эвенков была одна деревянная миска. Судя по ее виду и запаху, из этой миски ели еще предки эвенкийского народа во время всего своего нескончаемо долгого пути от озера Байкал к нынешним местам расселения. А вот на что не нашлось времени за все эти тысячелетия – так это чтобы помыть миску.

– Мужики, кто доел? Давайте быстренько помоем, – снова начинал командовать Михалыч.

Эвенки не очень понимали, зачем нужно мыть миску и зачем их должно быть целых две, но Алешка сбегал и свою миску помыл. Остальные продолжали спорить. Вроде бы ясно, что идти надо было на Кемалу, к Бриндакиту. С другой стороны – а как идти? Всем колхозом? А кто же тогда будет мамонтов стеречь? А если разделяться – то кто остается? И кто уходит, чтобы позвонить?

Дымился невероятной крепости чай, хрустел на крепких желтых зубах сахар, и Лисицын с его опытом таежника угадал нужный момент и начал расспрашивать эвенков.

– Как думаешь, Николай, доберемся мы до Бриндакита?

– Почему не доберемся? Доберемся. Три… лучше четыре дня ходи, и доберемся.

– А может, лучше на оленях? По снегу?

– Не, по снегу не пойдем. Сейчас зачем ходи? Сейчас сиди надо. День сиди, снег. Два день сиди, потом снега нету, потом ходи.

– Понимаешь, Николай, мне сейчас в Бриндакит надо. Я не могу никак ждать, а по снегу идти боюсь. – Лицо Николая отразило стоическое отношение к его непроходимой тупости. Молодой, неопытный Афанасий хохотал так, что свалился навзничь на спину, стал перекатываться с места на место.

Николай пихнул ногой Афанасия, спросил все с тем же стоицизмом:

– Зачем бояться идти по снегу? Надо лижи брать и не бояться…

– А у тебя есть лыжи, Николай?

– Путилька путет?

– Будет, будет! А сколько у тебя лыж, Николай?

– Две… – страшно удивился Николай.

– Двое лыж или две лыжины?

Почти минуту Николай тупо всматривался в Андрея. Потом решительно поднялся.

– Я сисяс.

И вернулся, неся в каждой руке по такой плетеной штуке, вроде теннисной ракетки, но длиннее. Такая очень вытянутая ракетка, длиной больше полуметра.

– Один лижа, – сказал Николай, взмахнув одной ракеткой под самым носом у Андрея. – Два лижа, – продолжил он, взмахивая второй: – Вот.

– Ты не дашь лыжи?

– Обе? – уточнил Николай.

– Конечно, обе.

– Тогда две путилька давай.

– Бери. Только расскажи, как надо идти в Бриндакит?

– Совсем просто ходи… Трахт!

– Это тебе просто, Николай! Ты мне расскажи, как бы ты шел?

– Как, как… Ходи и ходи…

– Исвиркет надо переходить?

– У тебя глаза есть?! Можно через хребет ходи, а через река не ходи?!

– А где через нее лучше ходи?

– Ну где… Ходи туда… Там видишь – камни, камни, а вода широко, шумит, ревет, а ничего не может. Там ходи. – Николай глубоко задумался, и все-таки добавил: – Там лижи надо снимай.

Афанасий опять зашелся от восторга. Разговор был мучителен для Николая – это понимал Андрей, понимали и Андронов с Михалычем. Николай не привык думать о дорогах, воспринимая их как данность. Знание, как «ходи», давалось не объяснением, не думанием, а только опытом и ничем больше. Не знать, как пройти из долины Исвиркета в долину Кемалы, мог только маленький ребенок или пускающий пузыри идиот. Николай искренне не знал, как объяснить, путал важные приметы с чепухой, страдал, потел, кряхтел, но трудился искренне и честно – вспоминал приметы, рисовал, объяснял, что и на что похоже.

Постепенно накапливались расстояния и приметы, карту уснащало все больше надписей и рисунков, нанесенных карандашом. Все больше записей делалось в блокнот. Через час почти все, наверное, смогли бы дойти до Бриндакита.

– Ну что, народ, надо всем идти или…

– Нет, Михалыч, всем идти нельзя, надо мамонтов стеречь и надо врагов одолеть, Мишку отнять.

– Для спасения Мишки надо посылать парламентеров… эвенков, мы же говорили.

– Насяльник, а путилька путет? – непосредственно вмешался Николай.

– Будет, Коля, будет… Одна – прямо сейчас, за лыжи и за помощь. Вторая – потом, если врагам письмо отнесете.

– Я не Коля, насяльник… Я – Николай!

– Ну, будет бутылка, Николай.

– Так что, Михалыч, идти придется одному, вот что совсем нехорошо…

– Потому что лыж на одного, Павел?

– Именно…

– А мы все, получается, останемся и будем тут сидеть, пока стает снег?

– Так ведь не просто так сидеть, Михалыч. Стает снег – и начнем операции, к своему лагерю пойдем.

– Алеша, а если снег еще неделю не стает?

И опять вмешался Николай:

– Такой снег быстро уходи…

– А стает снег – и займемся лагерем, который захватили чижиковцы.

– А кто пойдет, Михалыч?

– Я, – спокойно обронил Андрей.

Михалыч кивнул, соглашаясь. Закивали и Андронов, и Сергей. И Алексей ничего не имел против. И высказался только Павел Бродов:

– Да понимаешь, Андрюша… Думаю, идти надо мне.

Не один Андрей Лисицын, все набившиеся в зимовье выпучили глаза на Павла. Заявление, что и говорить, было уж очень нестандартное.

– А давай-ка проверим, как ты пойдешь на этих лыжах?! – нашелся, наконец, Андрей: – Я на зимних лыжах с пяти лет стоял!

– А нас и этому учили, парень. Не с пяти лет, конечно… Но давай мне лыжи, пробегу.

И правда, Павел лихо побежал, сделал на лыжах круг.

– Что, съели?! А идти надо мне, у меня документ есть, что я из угрозыска. Мне телефон точно дадут.