Текст книги "Мутант"

– Я ночью в огород выползла – моркошки потаскать. Глядь – огонек у реки мыргает. Я и смекнула: а ну кто в город плывет? В Устюге-то, мамка сказывала, такие, как мы, шибко дородно [8]8
  Дородно – здесь: хорошо, славно, добротно. (Прим. ред.)


[Закрыть] живут… Я и пошла сюды. Где бегом, а где ползком… Угваздалась [9]9
  Угваздаться – испачкаться. (Прим. ред.)


[Закрыть] вся. В кусты забралась, вас послушала… Не сразумела только ничо, да и уснула быстро. А светать стало – я помыться в реке схотела – шибко грязная была. Тебя-то сперва не узрела…

– Ага, ну все ясно с тобой, – поднялся на ноги лузянин. – Тебя звать-то как?

– Нюрой.

– Вот что, Нюра. Меня Пистолетцем зовут… Ну, можешь звать просто дядей Пис… нет, дядей Толей. Пойдем, я тебя с остальными познакомлю. Тот, который… ну кого ты страшным назвала, он – дядя Глеб. А еще у нас Сашок есть. Ах, да, ты и его уже видела.

– Он тоже страшный, – шепнула Нюра. – У него лицо не баское…

– Зато души у нас у всех бодр… добрые, – сказал Пистолетец. – Пойдем, вместе будем решать, что с тобой делать.

Глава 9
«Москва»

Девочка сначала боялась слишком близко подходить к двум новым знакомым, но быстро освоилась. Даже потрогала на руке у Глеба шерсть – мягкая ли? А потом осмелела настолько, что попросила покушать.

– А вот нам сейчас Сашок рыбки наловит, – сказал Глеб. – Ну, а мы пока дров для костра соберем.

– Я помогу! – обрадовалась Нюра. – Я вам всё-всё буду делать, только возьмите меня с собой!

– Где-то я уже такое совсем недавно слышал… – пробурчал под нос мутант, провожая взглядом отправившегося за червями парня, а вслух заявил: – Мы тебя, конечно, возьмем, раз такое дело, но ты крепко усвой: с нами тоже опасно, мы, если будет что-то серьезное, вряд ли сумеем тебя защитить. Захотят убить – всех положат. Вот это знай и помни. И не строй, как говорится, иллюзий.

– Чего не строить?… – заморгала девочка.

– Ничего. Будь готовой, что скоро с родителями увидишься. Там, – ткнул пальцем в небо Глеб.

– Мамка говорила, нет там никого, – вздохнула Нюра.

– Тогда тем более, – разведя руками, непонятно подытожил свое выступление мутант.

Втроем – Глеб, Пистолетец и Нюра – насобирали дров, развели на старом кострище огонь. К этому времени Сашок наловил приличное количество рыбы, на утренней зорьке клевало еще лучше, чем на вечерней.

Печеная рыба очень понравилась девочке, она глотала ее едва не целиком, вместе с костями, и расправилась со своей порцией так быстро, что остальные не успели еще съесть и по рыбине. В итоге сначала Глеб, а вслед за ним и Сашок с Пистолетцем отдали Нюре свои недоеденные доли почти полностью.

Мутант во время завтрака постоянно ловил на себе вопросительные взгляды Сашка. Наконец, он не выдержал.

– Ну, чего пялишься?

– Что будет с Нюркой? – спросил в ответ Сашок, который из-за рыбалки пропустил решение Глеба. Впрочем, в его вопросе слышалась явная недосказанность, и мутанту было предельно ясно, что на самом деле хотел узнать паренек.

– То же, что и с тобой, – буркнул Глеб.

– А… что со мной?… – напрягся Сашок.

– Скорее всего, вас убьют. Точнее, нас. Всех.

– Значит, вы меня не оставите? – просиял парень.

– Да уж чего там, – махнул рукой мутант. – Ее возьмем, а тебя оставим, что ли?… Если уж тут такие люди живут, что даже своим родители дочку показать боялись… – снова махнул он рукой.

– Я тогда быстро! – подскочил Сашок. – Я искупнусь только! А то смердеть уже начал.

Глеб кивнул, и парень побежал к дальним кустам, в которых и скрылся.

– Чего он прячется-то? – удивился Пистолетец. – Купался бы тут-то. Все ж под приглядом. А там утащит кто в реку – и понимай, как взяли…

– Так ведь с нами теперь дама, – посмотрев на Нюру, улыбнулся Глеб. – Вот юноша и стесняется.

– Мне кажется, он другого бошле стесняется, – глубокомысленно выдал лузянин. – Сдается мне, у него не только лицо в рокосте, но и все отсальное тоже…

– В чем?… – разинула рот Нюра.

– Дядя Толя сам не всегда понимает, что говорит, – продолжал улыбаться мутант. – Не обращай внимания. И вот что, дядя Толя, – глянул он на Пистолетца, – негоже, что у нас половина команды будет чистая, а мы с тобой нет. Пойдем-ка тоже пока сполоснемся, что зря время терять?

Пистолетец не горел особым желанием купаться, но все же побрел вслед за Глебом в сторону противоположную той, куда ушел Сашок. Нюре же велели охранять плот – в шутку, конечно же, а больше для того, чтобы девчонке не вздумалось увязаться за ними.

Но когда, наскоро окунувшись в реку, мутант и лузянин вернулись, возле плота никого не оказалось. Правда, вскоре девчонка вынырнула из-за кустов, тех самых, за которыми все еще отмывался Сашок, и стремглав помчалась к плоту.

– Он… он… – прибежав, стала глотать Нюра воздух. – У него…

Глаза у девочки стали такими огромными и круглыми, что заняли, казалось, чуть ли не половину лица.

– Кто «он»? – насупился Глеб. – Что «у него»?… Ты за Сашком, что ли, ходила подглядывать? Тебе не стыдно? А я еще согласился тебя с собой взять!.. – притворно засокрушался мутант.

– У него тут… – будто не слыша, как ее стыдят, прижала к груди ладошки девочка.

– Я же говорил, – торжествующе закивал Пистолетец. – Сашок наш весь в коросте! Ишь, как напугал ведочку…

– «Ведочка» сама виновата, – еще пуще нахмурился Глеб. – Не надо было подсматривать!

– Нет, нет!.. – замотала головой Нюра. – Тамока не короста, тамока…

– А ну, тихо! – поднял вдруг руку мутант и стал к чему-то прислушиваться. – Слышите? – вскоре спросил он.

Но ему не успели ответить. Из-за поворота реки показалась «галера».

То, что это именно «галера», Глеб понял сразу. Да и как тут было не понять – чем иным могла оказаться огромная, грязно-белая «лодка» с надстройками и большими прямоугольными окнами? Из нижнего ряда окон, тянущегося над самой поверхностью реки вдоль длинного борта с непонятной облезлой синей надписью «Москва», торчало с десяток весел, дружно взлетающих над водой и погружающихся в нее с чавкающим звуком. Именно это «чавканье» и услышал мутант перед тем, как «галера» открылась взору путников. А еще – ритмичные, странно приглушенные, звучавшие будто бы через тряпку, выкрики: «И – раз! И – раз! Нале-гай! Нале-гай!..»

– Каратели! – испуганно выкрикнул Пистолетец. – Это облава! Бежим!

– Куда? – скрипнул зубами Глеб, тревожно озираясь в поисках Сашка.

Парня нигде не было видно. А побелевшая от ужаса Нюра, для которой древний теплоход показался, видимо, страшным чудовищем из маминых сказок, не издав ни звука, юркнула в шалаш.

– Как куда? Как куда?! – закудахтал Пистолетец, хлопая при этом по бедрам ладонями, словно встревоженная курица. – Все варно куда! Не ужебим – схватят! Казнят свех, никого не жопалеют!

– Не жопалеют, говоришь?… – продолжал искать взглядом Сашка Глеб. – Ну так если мы побежим, не жопалеют тем более.

– Зачем ты дразнишься?! – нервно взвился лузянин. – Нам же сейчас правда капец натсанет!

– Настанет, значит настанет, – посуровел мутант. – Только убежать нам все равно далеко не дадут, нас уже увидели. Зато тот, кто убегает – это без вариантов преступник, которого обязательно следует поймать и казнить. А того, кто, как мы, мирно сидит и рыбку ловит, может быть и помилуют.

– Ага, как же, помилуют, – впившись остекленевшим от страха взглядом в приближающуюся «галеру», – пробормотал Пистолетец. – А плот у нас чазем? А лодка?… – Тут он вдруг вцепился пальцами здоровой руки в редкие волосенки и застонал.

– Ты чего? – посмотрел на товарища Глеб.

– Нюра… – тихонько проныл лузянин, и мутант мысленно отвесил себе оплеуху за несообразительность: ну конечно же, какое может быть помилование, если они, мутанты, прячут ребенка! Никто не станет разбираться, чей это ребенок. Если девочка с ними, если они не прикончили ее сами, как только увидели, то они однозначно преступники. Разве только прикинуться, что про девчонку они ничего не знали, что видят ее впервые… Да, это стыдно, отвратительно, мерзко – платить жизнью ребенка за собственные шкуры! Но ведь девочке помочь все равно невозможно; что они могут втроем против целой оравы вооруженных сильных мужчин? Погибнуть вместе с ней из принципа, лишь бы не пачкать совесть? Так это попросту глупо. Такое чистоплюйство повесит на «очищенную» совесть смерти ни в чем не повинных Пистолетца и Сашка – а ведь парень ненамного старше Нюры… Впрочем, такой вариант все равно не прокатит, Пистолетец на подобный обман еще может пойти, а вот Сашок наверняка заупрямится, начнет играть в благородство. Да и на «галере», чай, не дураки собрались. И кто вообще станет слушать каких-то безмозглых мутантов?

Еще Глеб успел подумать, что было бы очень здорово, если бы Сашок догадался не вылезать из кустов, а тихонечко, в смысле – бесшумно, но по-быстрому дал отсюда деру… Подумал, и невольно посмотрел на кусты, из-за которых как раз выходил искупавшийся, видимо, последний раз в жизни, парнишка. Мутант лишь снова скрипнул зубами.

– И этот рудак сюда прется, – проследив за его взглядом, озвучил невысказанную мысль Глеба лузянин.

Между тем теплоход, который правильнее было бы теперь называть веслоходом, приблизился к плоту настолько близко, что Глеб мог отчетливо различить каждую заклепку на его облупившемся проржавевшем борту. В глаза снова бросилась надпись «Москва», и мутант, вместо того чтобы наслаждаться последними минутами жизни, стал почему-то вдруг думать, что бы могло означать это слово? В голову будто пыталась пробиться какая-то ассоциация, некое смутное воспоминание, связанное с этим названием, но память подвела мутанта и на сей раз. Единственное, что он неожиданно вспомнил по этому поводу, – теплоходам часто давали имена знаменитых людей. Так может, эта неизвестная Москва тоже была какой-нибудь героиней?… А что, если именно так звали ту самую Святую – предводительницу храмовников?! Догадка показалась Глебу очень похожей на правду. Ведь «Святая» – это, скорее всего, прозвище, не настоящее имя, а Москвой ее зовут на самом деле. Да и то – не станут же называть судно в честь какой-нибудь посторонней дурочки!.. Тем более, имя Святой точно начинается с буквы «М» – это Глеб тоже сейчас отчетливо вспомнил.

Но заниматься воспоминаниями дальше ему не дали. Сначала раздался глухой выкрик: «Сушить весла!», потом эти самые весла дружно задрались кверху, вслед за этим ржавая «Москва» зашуршала днищем по дну и уткнулась носом в берег, а потом откуда-то сверху скомандовали:

– Эй, вы, там, на плоту! Руки за голову! Всем стоять, стреляю без предупреждения!

Затрещали цепи лебедки, опустился на берег трап. По нему тут же сбежали одетые в длинные черные плащи с капюшонами люди – где-то около десятка. Почти все держали в закрытых перчатками руках оружие. И абсолютно все были в масках – кто с прозрачным щитком на половину лица, кто в цельнорезиновых, лишь с кругляшками стекол у глаз. «Противогазы, – всплыло в голове у Глеба полученное неведомо когда знание. – Так вот почему голоса звучали так глухо! И значит, это точно не мутанты».

Бóльшая часть карателей разбежалась вдоль берега и по кустам. Еще один, подскочив к застывшему напротив плота Сашку, заломил тому за спину руку и пинками погнал к «галере». В итоге получилось так, что на плот запрыгнул всего один мужчина.

Глеб машинально подобрался, почувствовав, как застучала в висках насыщенная адреналином кровь. Справиться с одним человеком, сколь бы сильным тот ни был, для него не представляло труда. Не беда, что у того в руках автомат – его еще нужно поднять, прицелиться, выстрелить. А тут – всего один прыжок, один сворачивающий челюсть, выбивающий шейные позвонки удар. Мутант сжал уже кулаки, «взвел», словно тугую пружину мышцы… Но в последнее мгновение разум все же возобладал над инстинктами. Убить карателя значило подписать себе смертный приговор. И не только себе, всем четверым. Это даже не спрятанная девочка – это прямое неповиновение, отягченное убийством представителя закона. Тут и о быстрой смерти станешь просить, как о помиловании, поскольку вряд ли их просто убьют – сначала поглумятся как следует, помучают, отомстят за гибель товарища на все сто.

Глеб набрал полную грудь воздуха, выдохнул, попытался расслабиться. Вроде бы получилось. Вот только кулаки никак не хотели разжиматься, свело пальцы.

А каратель будто и не видел его. Зато очень внимательно, хоть и недолго, разглядывал Пистолетца. Глебу показалось даже, что мужчина узнал лузянина – что-то неуловимое мелькнуло в его взгляде из-под прозрачного щитка маски. А потом он заглянул в шалаш… Все это заняло секунды две-три, не более, но мутанту показалось, что время остановилось. Он снова напрягся, не сознавая, что собирается делать.

Каратель, будто почувствовав это, быстро обернулся и уставился на Глеба немигающим взглядом. Затем перевел его на лузянина, вновь вернул на мутанта и едва заметно помотал головой, будто осуждая их за что-то. Глеба охватила вдруг дикая надежда. Что, если этот человек пожалеет девочку, сделает вид, что в шалаше никого нет? Ведь промолчал же, не стал поднимать шум. Может быть, станет молчать и дальше?

Каратель промолчал. Он даже не стал стрелять. Шагнул к Глебу, поднял полу его куртки, сорвал с пояса ножны, вынул из них блеснувший холодом клинок, вернулся к шалашу, нырнул в него и тут же вынырнул. Нож в его руке продолжал блестеть, но теперь этот блеск стал тусклым, сытым, багровым. Мужчина нагнулся, выдернул из сделанной Глебом лежанки пучок травы, обтер им лезвие. И, пристегнув уже к своему поясу ножны мутанта, не глядя на ошарашенных путников, глухо, едва слышно бросил:

– Будете должны.

Глеб остолбенел. Даже готовая взорваться диким воплем ярость будто застыла ледяным комом, сжав горло. Хладнокровие, с которым было совершено убийство ребенка, да еще его же собственным ножом, повергло Глеба в настоящий шок, подействовало сильнее удара дубиной по голове. Он просто стоял и смотрел, как, подгоняя несильными тычками в спину, уводит к «галере» Пистолетца каратель, как к нему самому подбегают сразу три невесть откуда взявшихся, одетых в черные защитные «сутаны» храмовника, как, навалившись, вяжут за спиной его руки. И пошел он за карателями легко и послушно, все еще находясь в полной прострации, не удивившись даже, что относятся к нему весьма гуманно – не бьют, не пинают, даже не кричат и не матерятся. Впрочем, к чему пинки и крики, если он ведет себя, как новорожденный теленок, разве что ноги не разъезжаются, да к мамкиной титьке слюнявыми губами не тянется?

Очнулся мутант уже на судне, где его, проведя нижней палубой, впихнули в тесную каюту; не каюту даже, а некую подсобку, где стояли ведра, швабры, валялись серые грязные тряпки, какие-то ржавые банки и прочий хлам. Там же, на куче тряпья, сидел со связанными за спиной руками, трясущийся от страха Сашок. Увидев парнишку, Глеб и почувствовал, что снова может более-менее разумно соображать. И только теперь, в полной мере ощутив захлестнувшую его боль, смог выплеснуть наконец-то оттаявшую ярость.

Он повернулся к железной, только что захлопнувшейся за ним двери и принялся отчаянно пинать ее ногами.

– Сволочи! Изверги! Нелюди! За что ребенка?! Ребенка-то за что?! Ненавижу вас! Всех ненавижу!!! Доберусь до Устюга… а я доберусь… доползу… и суку вашу… Святую!.. голыми руками… на куски… на корм собакам!..

Глеб не сознавал, что кричит, захлебываясь собственными слезами. Он рыдал, судорожно выхаркивая угрозы и ругательства, не замечая, как жмется к переборке совсем уже перепуганный Сашок. И лишь когда грохнула о металлический пол задетая парнем швабра, мутант вздрогнул, выдохнул рвущееся из груди рыдание и замолчал, продолжая лишь негромко всхлипывать. Он повернулся к Сашку и в неярком свете из маленького, едва ли больше его кулака, иллюминатора, разглядел, насколько же напуган, почти до обморока, парень.

– Ну, ну… – пробормотал Глеб. – Не бойся…

– З-зачем ты… – выдохнул Сашок. – З-зачем их так?… Они же убьют нас…

– Не убьют, – неуверенно сказал мутант. – Тебя не убьют. Это же я их… Но они… Сашок, они Нюру убили! Ножом… Молча…

Глеб снова всхлипнул, но на сей раз быстро взял себя в руки.

– Не бойся, – повторил он. – Мы отсюда выберемся. Что-нибудь придумаем.

– А где Пистолетец? – спросил начавший понемногу оживать парень.

– Не знаю, – помотал головой Глеб. – Его первым увели… Наверное, на допрос к их главному… Да, скорее всего. Потом и нас поведут, видимо. Скорее всего, поодиночке. Не знаю уж, что наговорит Пистолетец, но ты говори только правду, это самое лучшее. На тебе в любом случае никакой вины нет.

– А… Нюра?… – сглотнул, опустив голову, Сашок.

– А что Нюра? Ты тут ни при чем. Она сама пришла, а мы – я и Пистолетец – позволили ей остаться. Ты же, как малолетка, права голоса не имел.

– Я не малолетка! – вскинулся Сашок.

– А кто ты? Старец беззубый?

– Мне уже восемнадцать!

– О! Тогда конечно! – попытался улыбнуться Глеб, но тут же стал серьезным. – И это хорошо, что тебе столько, если не врешь, конечно; выглядишь-то ты совсем еще юнцом… Но раз тебя сразу эти гады ползучие не убили, то тоже, значит, за ребенка не приняли. Но я-то сейчас о другом. Ты все равно из нас самый младший, вот и скажешь, что твое мнение никто из нас не слушал и не спрашивал. Понял?

Сашок неуверенно кивнул.

– Нет, ты мне нормально скажи: понял или нет?! – рыкнул мутант.

– Да понял я, понял…

– Вот то-то же. И обязательно скажи, что ты из Лузы!

– Да какая разница, откуда я, – буркнул Сашок. – Станут они разбираться!

– Если не станут – это одно. А вот если станут… Я что подумал: вот ты говоришь, тебе восемнадцать. Но выглядишь ты и правда моложе, не серчай уж. А когда храмовники ввели запрет на детей у «диких»?

Сашок пожал плечами.

– Вот и я не знаю, – вздохнул Глеб. – Но уже давно, это точно, иначе бы Нюру… – он скрипнул зубами и договаривать фразу не стал, перешел на главное: – И вот было это, скажем, лет семнадцать назад, а они тебя за шестнадцатилетнего примут.

– Мне восемнадцать!

– Да это ты знаешь, что тебе восемнадцать! – рассердился Глеб. – А на лбу у тебя этого не написано! Говорю ж тебе, моложе ты выглядишь. Вот и хлопнут тебя, чтоб не сомневаться напрасно. А если ты из Лузы – разговор другой. Луза к Великоустюгскому району не относится, там вообще уже не Вологодская область, а Кировская, так ведь?

Сашок кивнул.

– Ну вот, – продолжил Глеб. – Так что законы храмовников к тебе не относятся. Скажешь, что ты из Лузы, – и до свидания.

– А у меня и про то, что я из Лузы, на лбу не написано, – ехидно заметил Сашок. – Сильно они моим словам поверят!

– А ты все равно говори, доказывай, адрес свой назови, город опиши… И карту свою достань, там же у тебя пометки есть! Все же какой-никакой шанс, не надо так сразу на заклание идти! Хватит с этих нелюдей и… – Мутант осекся и раздраженно дернул подбородком.

– Ладно, скажу, – улыбнулся вдруг парень. – А чего ты вообще за меня так переживаешь? Недавно хотел меня спихнуть куда подальше, а теперь… словно о девушке своей печешься.

– О какой еще девушке?! – свирепо завращал глазами Глеб. – Что ты вообще об этом понимаешь?!

– А ты много понимаешь? У тебя хоть была когда-нибудь девушка?

– Да ты!.. – взвился мутант, но быстро остыл. – Ты что, забыл? Я же не помню ничего… Кто знает, кто у меня был, а кого не было. Хотя… Какая там девушка, с моей-то рожей…

– Не, ты ничего, симпатичный, – хмыкнул Сашок. – И сильный такой, видный. Подумаешь, шерстью оброс, не коростой же…

– Вот не были бы у меня руки связаны, – задохнулся от возмущения Глеб, – я бы такую тебе симпатичность навел, наглец ты эдакий!

Сашок снова хмыкнул, но промолчал. Замолчал и мутант. Говорить ему расхотелось, в голову вновь полезли тяжелые мысли. Обидно было, что, едва начавшись, так бесславно закончилось их путешествие. Скорее всего, скоро закончатся и жизни. И если за свою Глеб почему-то не особо и переживал – что это за жизнь, если все равно о ней ничего не помнишь, не знаешь, – то Пистолетца, а особенно Сашка, ему было по-настоящему жалко. В самом деле, парень только начинает жить. Вон, и о девушках думает…

Упомянув мысленно девушек, Глеб тут же, почти как живую «увидел» Нюру – беззащитную, глупенькую, со смешным коротеньким хвостиком… Перед глазами тут же предстал и окровавленный нож в руках карателя. Его нож!.. Понятно, что не будь его, храмовник все равно убил бы девочку – застрелил из автомата, просто задушил руками… Но то, что убийство ребенка совершили именно его ножом, казалось Глебу особенно страшным и несправедливым. И ненависть к карателям, к храмовникам вообще, стала вдруг такой сильной, что мутант почти ощутил ее внутри себя, словно реально выросший внутренний орган. И он понял, что если останется живым, если доберется все же до Устюга, то не успокоится, пока не отомстит Святой. Или как ее там? Москве?…

Но тут некий внутренний голос, будто и впрямь сидящий в его голове человечек, ехидно шепнул: «А чем ты сам-то лучше храмовников? Кто, как не ты, рассчитывал недавно, как бы лучше предать девчонку, как бы правдивей соврать карателям, что она приблудилась сама, что ты ничего о ней не знаешь?… Ведь хотел ее жизнью свою мохнатую жопу прикрыть, не так разве?»

Глеб зажмурился и, вжав голову в плечи, зарычал.

– Ты чего? – испугался Сашок. А потом вдруг пискнул: – Ой! Мы горим!