Текст книги "След «Семи Звезд»"

Андрей Чернецов, Владимир Лещенко
След «Семи Звезд»

© Лещенко В., Чернецов А., 2011

© ООО «Издательский дом «Вече», 2011

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Часть первая. «Мальбрук в поход собрался…»

Пролог в настоящем. «Покойнику никто не пишет»

Москва, май 201… г.

«Труп выглядел совсем как живой…» – идиотская фраза из какой-то юмористической телепередачи как нельзя лучше подходила к тому, что наблюдал сейчас майор Савельев своими глазами.

Лицо лежавшего навзничь на дорогом паласе мужчины действительно выглядело вполне живым. Казалось, он прилег вздремнуть. Да… Лицо спокойного и умиротворенного человека, вкушающего заслуженный полдневный отдых.

И как не вязалось это все с тремя глубокими ранами, буквально разворотившими широкую мускулистую грудь! И уж совсем никак – с четырьмя кинжалами, перевернутым крестом вонзенными в живот и подвздошье жертвы – вероятно, уже в труп…

Поначалу, майор даже решил, что покойник не видел своих убийц, а так и был застрелен (или заколот) во сне. Но окровавленный, простреленный гобелен на противоположной стене и испачканное бурыми пятнами покрывало на тахте опровергали эту мысль.

– Черт знает что… – бросил Вадим вполголоса.

Его коллега, тоже майор, Семен Борисович Куницын, лишь кивнул. И в самом деле, ситуация исчерпывающе объяснялась этой фразой.

Вадим Савельев еще раз оглядел мертвое тело, словно ища некую упущенную мелочь, объяснившую бы все. Задержал взгляд на лице убитого. Ни ужаса, ни ярости – обычное лицо в общем обычного сорокалетнего мужика. Аккуратно зачесанная клинышком мефистофелевская бородка, густые с проседью волосы, когда-то сломанный нос… Камуфляжная «натовская» майка, тренировочные брюки с лампасами, тапочки на босу ногу…

Ковер вокруг мертвого тела пропитался уже высохшей кровью. По величине пятна можно было подумать, что покойников было как минимум двое, но второй встал и убежал. Эта бредовая мысль вполне подходила к обстановке роскошного особняка, хозяин которого сейчас лежал перед ними бездыханным.

Майор потряс головой. Великий маг Серебряной Ложи России, посвященный седьмой степени Тайны Змея, Хранитель ключей Общины Китеж-Града, телезнаменитость и консультант Государственной Думы по вопросам магии и эзотерики Григорий Ефимович Монго, воскреситель покойников и духовидец, был уже как часов шесть-семь мертв… Пожалуй, сам покойный, не раз бахвалившийся тем, что может оживлять усопших, себя, любимого, воскрешать бы не взялся.

Семен Борисович подошел к растерзанному гобелену, ковырнул здоровенную дыру.

– Расковыривали… Пули вытаскивали. Вот думаю, не серебряные ли? Жаканы, судя по размеру. Он вот тут стоял, где я. Били в упор. Помню, в девяностом в Новосибирске… – Борисыч пустился в воспоминания, которые Савельев слушал вполуха.

Семен Борисович Куницын являлся, пожалуй, самой колоритной фигурой во всем их «убойном» отделе. Лет – сильно за пятьдесят, седой как лунь, он слыл, что называется, сыщиком от Бога. Его ум хранил подробности великого множества дел, и он мог запросто, лишь слегка войдя в курс, определить наилучшие пути дальнейшей разработки следствия.

По совести, возглавлять бригаду должен был, конечно, Куницын. Но при всех своих достоинствах тот совершенно не умел руководить людьми, закончил лишь среднюю школу милиции, плюс временами отличался склонностью к чрезмерному винопитию и даже «майора» получил не без труда. Поэтому-то и назначили главным Савельева, и теперь в следственной бригаде имелось аж два майора.

Вадим присел рядом с мертвецом, еще раз осмотрел кинжалы.

Да, «перышки» нерядовые – не какие-нибудь столовые ножи или самодельные финки, даже не те сувенирные клинки, что теперь продаются чуть не на каждом углу и за которые еще вначале его карьеры можно было схлопотать срок. Солидные, ручной ковки. На рукоятях черного дерева, обтянутых какой-то шероховатой серой кожей – либо старинная работа, либо хорошая имитация ее.

Оставив Борисыча наедине с трупом, Савельев прошел через двустворчатую дверь в библиотеку особняка. Тут хозяйничал, внимательно осматривая помещение, капитан Леша Казанский.

Библиотека выглядела внушительно и мрачно. Зеленоватая полутьма, тяжелые портьеры, бра под старину. Дубовые панели выглядели так, словно им уже лет сто. Дальнюю стену украшали сабли, мечи, кинжалы на выцветшем огромном ковре. Солидные стеллажи хранили под стеклом, вперемешку с современными книгами, древние инкунабулы, переплетенные кожей.

Если книги подлинные, то стоить собрание должно немало. Впрочем, сейчас большая часть сего богатства варварски, неопрятной грудой, была сброшена на пол. И в самую вершину ее, глубоко, на две трети длины вонзен двуручный меч, судя по пустому месту на ковре, прежде блиставший в коллекции. «Точно кол осиновый вогнали!» – с нехорошим холодком подумал майор.

Казанский словно услышал его мысль:

– Только какой-нибудь дохлой кошки распятой не хватает на мече. Так у сатанистов черная месса происходит. Я видал…

– Думаешь, Леша, сатанюги поработали? – сдвинул брови Савельев.

– Да кто ж их знает? Удружили они нам, однозначно…

Майор кивнул. Это точно: шуму предвидится много, и повертеться на этом деле доведется ой как! Самого Монго завалили! Главного колдуна России! В Кремль, говорят, был вхож – не шутка!

В соседней комнате бубнил что-то старший лейтенант Хасикян. Ему отвечали всхлипы и плач: Армен снимал показания у дамы, нашедшей труп и вызвавшей милицию.

Дама была под стать ситуации. По паспорту значилась как Нина Ивановна Томская, двадцати шести лет, образование незаконченное среднее. Она же: Вещунья Алена, старшая жрица Серебряного Змея. И по совместительству, как выяснялось из ее сбивчивых стенаний, старшая… хм, жена в гареме покойника. Да, гарем покойника, тоже ведь забавно звучит.

– Что-нибудь вообще пропало? – осведомился Савельев.

– Свидетельница не знает и не помнит. Да и вообще, она не по этой части: не мозгами работала.

Вадим кивнул. Он уже знал, что Нина, хотя и занимала в фирме Монго достаточно высокую должность, но специализировалась исключительно на «сексуальной магии» да на украшении своими оголенными телесами разнообразных презентаций. Покойный чародей вроде бы нашел ее чуть ли не в стриптиз-клубе.

Савельев с Куницыным поднялись на второй этаж. И тут в очередной раз майор удивился: изрядную часть оного занимала самая настоящая химическая, или, учитывая специальность хозяина, скорее уж алхимическая лаборатория, вполне уместная в берлоге всамделишного мага.

Длинные столы были заставлены беспорядочной грудой предметов. Огромные реторты, печки, тигли, многообразные горелки, разнокалиберные сосуды с цветными жидкостями.

– М-да, – резюмировал свои впечатления Савельев. – Он что, золото добыть пытался? Или эликсир молодости варганил?

– Вот уж не знаю, – пожал Борисыч плечами. – Эта… Нина говорила, что жмурик наш изучал древние рецепты лекарей. А по мне, так запашок – точь-в-точь, как у наркош на кухне, когда ханку варят.

– Ну, это ладно. Другое странно, – озадаченно почесал подбородок Вадим. – Внизу погром, а тут все чисто – ничего не тронули. Хотя стекло перебить – ведь самое первое дело…

– Думаешь, инсценировка?

– Ну… не знаю. А у тебя версии есть?

– Есть, как не быть… – Борисыч усмехнулся. – Коллеги нашего Гарри Поттера завалили.

И добавил, осклабившись:

– Конкуренция, мать ее…

– Ну, не преувеличивай, – буркнул Савельев. – Сейчас все же не девяностые годы!

– Как сказать…

Они вновь спустились в холл и, пройдя анфиладой безвкусно декорированных помещений, зашли в небольшую комнатку. Тут, как объяснила все та же Нина, было что-то вроде личного кабинета мага. Но не официального, а скорее рабочего.

Небольшой стол с компьютером, над которым уже колдовал лейтенант Зайцев, стулья, шкафы… За фальшивой, небрежно отодвинутой панелью – распахнутый сейф с торчащим из замка ключом, не иначе как изъятым у покойника же. Само собой – пустой.

Зайцев очередной раз потыкал пальцами в клавиатуру:

– Черт, запаролен, сволочь. Везти в управление придется!

Вошедший следом за Савельевым Казанский, бросив лишь мимолетный взгляд на сейф, принялся изучать содержимое обычной, стоявшей на столе, шкатулки. Куча разных старых удостоверений, дипломов, аттестатов – судя по всему, не очень ценных.

Леша вытаскивал то одно, то другое… Паспорт покойника, военный билет («годен ограниченно»), несколько дипломов об окончании курсов магии и гипноза каких-то затертых годов. Удостоверение об окончании неких железнодорожных курсов. Удостоверение инвалида третьей группы – «по общему заболеванию». Удостоверение кандидата в мастера спорта по вольной борьбе. А также корочки с лаконичным внутренним содержимым «Карате. Школа киокушинкай. Первый Дан. Присвоен КГБ СССР» – явная лажа, конечно. На нем, впрочем, имелась и печать, и дата, кажущаяся уже невероятной – 01.02.91. (Как раз через год он пришел в милицию: молодой, глупый, лишь только-только отслуживший в ВДВ и успевший повоевать в Карабахе.)

Всхлипывая, вошла Нина-Алена. Ее осторожно поддерживал под оголенные пышные руки Хасикян.

– Вот… даже и не знаю, кто это мог бы сделать, говорю я вам…

– Хорошо, – кивнул старлей. – Тогда скажите, вы знали, что находилось в сейфе?

Секс-магичка выдохнула:

– Денег, тысяч сто… В рублях и в валюте… Всякие украшения – для ритуалов… Немного, тысяч, может, на восемь… долларов… Несколько старых книг – совсем потрепанных… О, еще были документы на недвижимость и на фирму! – радостно вспомнила бабенка.

– Кто еще знал о содержимом сейфа? – строго осведомился Армен.

– Лидка… То есть Смотрительница Ночных Залов леди Ровена… То есть… Господи, неужели это она Гришу?!.. – разрыдалась дамочка.

– Короче, – с нажимом произнес Хасикян. – Не отвлекайтесь!

– Лидия Романова, – утирая обильные слезы, произнесла «жрица». – Вот…

Она протянула мобильник, извлеченный из выреза роскошного, черного с серебром платья.

– Позвоните сами, я не могу… Третий в списке.

Лейтенант взял телефон, не преминув подержаться чуть дольше, чем нужно, за изящную женскую ручку в дорогих кольцах. Модель была из самых дорогих и навороченных (борясь с уличными грабителями, поневоле научишься разбираться в марках подобных игрушек…).

Пока Хасикян вызванивал означенную «Лидку», пока объяснял той ситуацию, за разработку свидетельницы взялся Борисыч.

Савельев тем временем обратил внимание на шкаф, подобный картотечному в библиотеке. На верхнем ящике – наклейка с короткой и лаконичной надписью от руки: «Про меня». Ниже: «Про нас». Третий – «Тайны мира». Четвертый ящик помечен – «Почта». И, наконец, самый нижний, пятый – «Свежая почта».

В первом, как тут же убедился майор, находились три пухлых альбома, сплошь заполненных газетными вырезками о деятельности покойного мага. Их Савельев же передал Зайцеву, приобщив к делу.

В третьем лежали груды каких-то папок, но Савельев не успел обратить на них внимания, потому что Борисыч уже выдвинул нижний ящик.

– Так, – бросил он Савельеву, – взгляни-ка: тут пусто.

Майор понял старого сыскаря с полуслова.

– Скажите, – обратился он ко вновь было начавшей всхлипывать «жрице», – а вы обычно много писем получали?

– Да как когда, – сообщила Нина. – Все больше на фирму писали, то есть на адрес Высшей Школы Магии.

– А в последние дни?

– Вроде ничего… А, нет, – вдруг спохватилась Вещунья Алена. – Вчера как раз на наш адрес бандероль пришла. Вот ее и нет. Как сейчас помню, Григорий посылку в этот ящик положил! И еще так довольно подмигнул мне – прямо облизнулся. Что странно: именно сюда, на домашний адрес прислали, а не на фирму…

– Он что-нибудь говорил?

– Нет будто бы, – дама призадумалась. – Или вроде сказал? Как бы про себя. Ну, дескать, теперь мы всем покажем… Или что-то такое…

– Обратного адреса не помните? – встрял с вопросом Казанский.

Нина отрицательно помотала головой.

– Там не по-русски было написано…

В кармане Савельева захрипела рация.

– Товарищ майор, к дому идет кто-то, – сообщил оставшийся снаружи водитель.

Как по команде, Зайцев и Казанский сунули руки за пазуху.

– Отставить, – бросил им Савельев.

И в самом деле: кем бы ни были убийцы мага, и как бы ни были наглы, но не станут же они являться на место преступления спустя считанные часы после того, как сделали дело. Зато, вероятно, гость сможет вполне рассказать что-нибудь интересное.

Майор подошел к окну. По дорожке к особняку шагала девушка. Джинсовый костюм, темные волосы, небольшая сумочка, открытый взор… На представительницу столь размножившегося племени магов и чародеев решительно не похожа. Скорее просительница. Хотя на лице не заметно ни волнения, ни груза проблем.

– Быстро же эта ваша Лида примчалась! – деловито пробормотал Хасикян.

– Это не Лидка, – бросила взгляд в окно старшая жрица-наложница. – Эту лахудру я вообще знать не знаю.

«А чародей, видать, разнообразие любил!» – промелькнуло у Савельева.

– Нет! – вдруг встрепенулась Вещунья Алена, – Вспомнила! Точно! Была она здесь пару раз. И три дня назад к Грише… Григорию Ефимовичу подходила – вроде интервью просить! Из какой-то занюханной газетки: то ли «Тайные знания», то ли еще что-то такое… Слу-ушайте!! – прошипела «жрица» – Так это ведь она наверняка и убила Гришу! Истинно!

Пролог в прошлом. Как по мосту, по мосту…

Санкт-Петербург, зима 1758 г.

Поутру хотелось водки. Прямо мочи не было терпеть муки адские.

Голова звенела, словно там поселился рой диких пчел. Сохло во рту. Руки мелко дрожали. Да что там руки – все тело ныло, как после доброй порции розог.

А в карманах, как на грех, пусто. Впрочем, как всегда. На последние деньги вчера устроил разгуляй-поле с академической братией. Теперь вот мучайся. Еще целых пять дней, покамест не подоспеет Прохоров пенсион.

Что бы он делал без «птичьих» денег на свои-то пятьдесят целковых в год – жалованье копииста? Хорошо, хоть еще Михайла Василич, добрая душа, не обижает. Даром, что профессор и академик, а нужду молодых знает. Сам через это прошел. Поддерживает своего помощника, чем может.

Сходить к нему, что ли? Нет, совестно. Уже дважды в сей месяц наведывался к благодетелю.

Но пять дней! Этак и с голодухи окочуриться можно.

Гос-споди! Как же затылок-то ломит. Ударил бы кто кулаком, право. Прочистил мозги грешнику.

Пять ден! Но потом рай-житье: шутка ли – двадцать семь, а то и все тридцать рубликов!

Год на год не припадало. Поначалу, двенадцать годков тому, как в отцовский дом принесли клетку с ученым вороном, на содержание птицы было положено двадцать рублей в год. Так решил покойный граф Яков Вилимович Брюс, с которым поэт, будучи четырех лет отроду, случайно познакомился в церкви, где правил службу его батюшка. (Царствие небесное им обоим.)

Но уже на следующий год прислано было двадцать с полтиной. Отец Семен еще удивился. Вот ведь как – жизнь вздорожала, и денег стало больше. Словно кто-то прикинул убыль.

Так и пошло. Двадцать два, двадцать три с гривенником, двадцать четыре с четвертачком. А то снова двадцать три… Последние две выплаты, ровно с начала войны с пруссаками, оказались особенно щедры: двадцать семь и двадцать восемь рублев!

– Кормилец ты мой! – умиленно взирал на Прохора поэт.

Ворон скромно отмалчивался. Что есть, то есть. Он обычно в молчанку не играл, так и сыпал чеканными фразами. Все больше латинскими, к которым его приохотил еще приснопамятный отец Семен. Но особенно любила вражья птица распевать похабные песенки сочинения своего молодого и непутевого хозяина. Ох, и пакостница!

Как-то поэт решил похвастаться питомцем самому профессору Ломоносову. Приволок клетку с Прохором в дом Михайлы Василича.

Отобедали, чем Бог послал. Перешли в гостиную.

– Нуте-с, – ласково прищурился на Прохора академик. – Чем порадуешь старика?

– Раба Федра, императора Августа отпущенника, баснь «Волк и Ягненок»! – торжественно возгласил гость, протягивая руку к клетке.

Прохор отрицательно покачал головой.

– Никак, не желает латынских виршей сказывать? – подмигнул профессор дочери.

Лизавета Михайловна тихонько прыснула, глядючи, как раздосадованный пиит выделывает коленца вокруг непокорного ворона.

– Давай, ну, давай же! – шипел он.

И даже пригрозил:

– Котам скормлю!

Такого несуразного поведения Прохор от хозяина не ожидал. Не заслужил, можно сказать.

Посмотрел он искоса на поэта желтым глазом. Набрал в грудь побольше воздуха. Да и выдал:

 
О! Общая людей отр-рада,
П…а, веселостей всех мать!
Начало жизни и пр-рохлада,
Тебя хочу я пр-рославлять!
 

А вот это уж дудки! Никого прославлять Прохору не позволили. Схватив в охапку клетку и треуголку, поэт шампанской пробкой вылетел из дома благодетеля. Ему вослед несся здоровый мужской гогот гения России.

О конфузии господина копииста Ломоносов никогда не поминал. Только как-то раз, когда они вместе разбирали очередное трудное место из Несторовой летописи, вдруг хитро прищурился на помощника и поинтересовался:

– Ты это что ж, мою оду императрице сорок седьмого года имел в виду?

И тут же продекламировал для сравнения:

 
Царей и царств земных отрада,
Возлюбленная тишина…
 

А потом ни с того ни с сего продолжил с того места, где был прерван Прохор:

 
Тебе воздвигну храмы многи
И позлащенные чертоги
Созижду в честь твоих доброт.
 

– Ну-ну… – и непонятно было, что хотел этим сказать профессор: то ли осуждал дерзкого подражателя, то ли признавал его превосходство над собой.

…Однако ж организм требовал опохмелиться.

Поэт стоял на мосту и тупо поплевывал вниз, на покрытую льдом реку. В голове уже не пчелы гудели, а Большой Лаврский колокол бил.

Мимо поэта пару раз прошелся блюститель порядка, но поначалу приставать к праздно шатающемуся прохожему, одетому хоть и неряшливо, но прилично, не стал. Только подметив, что время идет, а господинчик убираться восвояси явно не намерен, слуга закона приблизился и громко кашлянул.

Молодой человек обернулся:

– Чего тебе? – вперил глаза, полные неизбывной муки.

– Не положено, – заявил олицетворенный порядок.

Поэт хотел вначале послать прилипалу куда подальше, но сдержался. Лишние неприятности ему сейчас были ни к чему.

– Что так?

– Потому как першпектива, – пояснили ему. – Сама государыня ездить изволят. Так что проходите-ка лучше, сударь.

Он еще что-то говорил. Нудное и правильное. Но слова его не доходили до сознания поэта, а только еще больше ранили больную голову, стуча назойливыми молоточками по вискам.

– У тебя алтына нет?

Заплывшие жиром глазки вояки часто захлопали.

– Ась?

– Спрашиваю: есть ли у тебя алтын?

Правоохранитель враз приосанился, подобрался и грозно надвинулся на попрошайку:

– А ну убирайся отседова!

Поэт плюнул ему под ноги, развернулся и побрел восвояси куда-то в сторону Васильевского острова.

– Ходют тут всякие! – вонзился ему в спину рассерженно-змеиный шип стражника.

Александр Петрович еще раз окинул хозяйским глазом накрытый к завтраку стол и благодушно вздохнул.

Хоть и Великий пост да денежные неурядицы, а жить можно. Тем паче, что особой рьяностью в соблюдении церковных традиций господин Сумароков по моде нынешнего века отнюдь не отличался. А потому не удивительно, что среди блюд и мисочек с тертой редькой, солеными огурцами, кислой капустой, мочеными груздочками и клюквой (под анисовую – самое то) стояли тарелки с «запретными» плодами.

Ну, тройная уха с налимами и молоками не в счет (не суточные же щи, в самом деле?). Да и блинки с икоркой и снетком – это ж не устерсы: дорого и не сытно, не по-русски. Хотя когда кто угощал, Александр Петрович не отнекивался.

Вот на нынешнюю Масленицу у его сиятельства Ивана Ивановича Шувалова. Съел за обедом две (или нет, кажись, три) дюжины этих самых «frutti di mare», нарочно из Италии доставленных. Ох, и маялся же потом животом! Два раза кровь отворяли. Уж верно, не свежие попались. Знамо дело – из такой-то дали везти. Хоть и на курьерских…

Балычку что-то скуднехонько нарезано. А вот куренок вроде порядочный: размером с хорошую утицу. Постаралась драгоценная супруга. С любовью выбирала. Жаль, что нет ее сейчас. Вчера к вечеру уехала вместе с детушками в деревню, проведать захворавшую тетушку.

С чего бы начать? Знамо дело, с нее, со знаменитой «сумароковки». Эта славная настойка известна многим из столичной писательской братии. Даже и тем, кто не вхож в дом Александра Петровича. Бывало, посылал он кому бутылочку-другую: от хвори или к празднику. Тому же Василию Тредьяковскому, хоть и недруг.

Конечно, он не Ломоносов, химии не учился, но составить букет из российских трав и кореньев сумел не хуже любого академика. Чабрец, зверобой, душица, анисовые зернышки и… Нет, сие есть тайна великая. Еще три компонента никому не сказывал. И не записывал, чтоб не проведал кто часом.

Взяв в руки вилку, примерился к закуси. Вот, недурственный груздок. Или лучше огурчик – махонький, с мизинчик? Из Нежина привезен. Для самого гетмана Разумовского. А глава Академии расщедрился да и подарил первому российскому драматургу и пииту мешок сих славных плодов.

Александр Петрович даже подумывал оду сочинить по этому случаю:

 
Малороссийская олива!
Под солнцем щедрым возросла
Ты в том краю, что осчастливлен
Великим мужем, чьи дела…
 

Ну, и так далее, в том же духе. Писать подобные вирши легко и прибыльно. Глядишь, не только адресату понравятся, но и самой его высочайшей покровительнице. Тогда не то что огурцами, деньжатами могут одарить. Или деревенькой. Хотя планида российского стихотворца тяжка и неприбыльна. Не то что альковная служба… Вот где настоящие деньги и возможности.

Ну, во здравие!

Ух, чтоб тебя! Чуть не подавился водкой.

– Тебе чего? – зло окрысился на зашедшего не вовремя слугу.

– Господин Рассейской Академии копиист Иван Семеныч Барков пожаловали! – объявил тот. – Просить, что ли? Али сказать, что нету вас?

Знал, что хозяин всегда терял покой после визитов означенной персоны.

«Вот же принесла нелегкая! Или у него нюх на водку с закуской?»…

Пока думал да гадал, в столовую, решительно отодвинув в сторону слугу, прошествовал злоязыкий буян. Не доходя до накрытого стола и глядя не на яства, а лишь на Александра Петровича, глаза в глаза, он застыл и протянул руки вперед.

– Виват, Сумароков, первый российский стихотворец!

Провозгласив сие торжественно, незваный повернулся и направился прочь.

У господина сочинителя от неожиданности отняло речь. Он лишь мог что-то невнятно прошипеть да проскрипеть. Однако ж ему хватило сил показать знаками дворовому, чтоб задержал визитера.

Рюмка «сумароковки» помогла прийти в память.

– Иван Семенович, любезнейший, да куда же ты так быстро?!

Вскочил на ноги и мигом очутился рядом с нечаянным гостем.

– А откушать? Чем Бог послал?!

Барков не стал долго чиниться и упираться. Уселся за стол и сразу по-хозяйски налил себе водки. Да не в хрустальную рюмку, а в стакан. Хлобыстнул одним махом. Хакнул, не закусив. Посидел минуты две-три. Было видно, как перед тем зеленушное лицо его порозовело, а в глазах заплясали веселые чертики.

– Чем новеньким порадуете читателя в ближайшее время? – благодушно поинтересовался у хозяина.

Тот словно ожидал позволения. Приволок из кабинета пухлую рукопись и давай вдохновенно декламировать только что законченную трагедию. Чуть было о завтраке не забыл. Слава богу, гость напомнил. Разлил «сумароковку» (на сей раз уже в рюмки) и провозгласил тот за Ея Величество Поэзию Российскую. Александр Петрович охотно поддержал. Закусили. Потом горяченького. За ним – курица-балычок. И вирши, вирши… Подлинное застолье духа.

Господин копиист по ходу чтения делал замечания, и драматург часто дивился, как же это ему самому в голову не приходило, карябал тут же на полях, чтоб не забыть поправить при переписке набело.

Наконец, Барков с видом сытого кота откинулся в креслах и деликатно отрыгнул:

– Александр Петрович, не одолжишь ли рублем дней на пять?

Сумароков в душе похолодел, но внешне вида не подал.

Рубль. Ведь не вернет, поди. А деньги немалые. Полведра водки купить можно.

– Э-э-э…

– Ежели нет, так нет. Без обид.

Как же, без обид. Не дашь, а потом так на весь Петербург ославит, как только один он и может. В своих срамных стишатах. Сколько раз сам Александр Петрович пробовал сочинять такие же. Не получалось. Вроде и слова те же, а бойкости да живости нет.

– Э-э-э… Ничего, коли будет мелочью? – позвенел в кармане серебром да медью.

Помнится, завалялось там копеек восемьдесят семь или девяносто с позавчерашнего похода в книжную лавку. Не станет же нахал считать прямо здесь, на глазах заимодавца?

– Один черт! – заулыбался господин копиист и принял мелочь так, словно это не ему, а он дает.

Откланялся.

– А насчет конца третьего акта подумать надобно, – погрозил пальчиком. – Не гладко…

– Подумаем, подумаем, – согласился Сумароков, проворно выпроваживая гостя дорогого, пока тот еще чего не удумал присовокупить.

Не успел.

– Знаешь чего, Александр Петрович, – недобро прищурился гость, нахлобучивая на голову треуголку.

Тревожно екнуло сердце.

– Я ведь пошутил, – заговорщицки склонился Барков к уху драматурга. – Первый-то русский стихотворец – я. Второй – Ломоносов. А ты – разве что только третий!

И быстро вышмыгнул вон из дверей, провожаемый рыком смертельно раненого зверя.

Мост изогнул спину, словно кошка, поглаживаемая ласковой хозяйской рукою. Народу на нем об эту пору дня заметно прибавилось. И все равно этого прохожего слуга закона узнал. Тот, утренний грубиян. Снова стоит у перил и поплевывает. Чего, спрашивается, ему здесь надобно? Аль в другом каком месте плевать не может? Подозрительно.

Чеканным шагом прошествовал к молодцу и кашлянул, грозно положив руку на рукоять сабли. Молодой человек обернулся.

Ага, навеселе. Понятненько.

– Пройдите, сударь. Не положено.

– Как же, как же, – туманно улыбнулся грубиян. – Помню. Першпектива… Сама государыня…

– Вот-вот, – ответствовал стражник, а сам прикидывал, задержать разговорчивого субъекта до выяснения личности или нет.

– На вот тебе, – протянул к нему ладонь Иван.

– Это чавой? – не понял вояка.

– Алтын. У тебя ведь нет алтына?

Служивый быстренько принял деньги и отошел. Чудной какой-то барин. Блаженный, что ли?

…Жизнь заметно налаживалась. Теперь можно и домой. Прохор уже, чай, заждался. Почти полутора суток поэта не было дома. Надо бы купить носатому гостинчик. Восьмидесяти пяти копеек, полученных от Сумарокова (вот сквалыга!), должно хватить до пенсиона. В случае чего у Михайлы Василича заморит червячка. Лизавета Михайловна, опять же, сердце доброе, завсегда передает сухарь-другой озорной птице.

Внимание господина копииста привлекла странная группа, шествовавшая мимо него по мосту. Двое солдат. А между ними – девка. Судя по наряду, из таковских, какие продают любовь за деньги. Но что-то несуразное сквозило в ее облике и заставило поэта взглянуть на нее по-особому.

Странно. В бедное тряпье будто завернули… ожившую греческую статую. Или нет. Да ведь это же… Богородица Дева, смилуйся! Аристократический овал лица с впалыми щеками и чуточку высоковатыми скулами. Страдальчески стиснутые вишни-губы. И глаза… О, эти глаза. В них было столько муки, мольбы и вместе с тем всепрощения, что поэт чуть тут же не бухнулся коленями прямо на мостовую, в грязь, чтобы испросить прощения себе и тем, кто обрек ЕЕ на эти муки.

Мгновение… и видение исчезло. Только три спины. Две прямые, как палки, и одна согбенная, как от непосильной ноши…

– Водки мне! – едва сев за стол, велел поэт кабатчику. – И бумаги, чернил, перьев!..

Звякнул монетой по столу, чтоб дело пошло быстрее.

– Сей минут, господин копиист! – живо прибрал алтын подавальщик, пока посетитель не передумал.

Здесь поэта знали. Частенько хаживал и один, и с друзьями-приятелями. Вот как раз вчера и веселились. Живой деньгой он расплачивался не часто. Все больше брал в долг. Но отдавал всегда аккуратно. Потому и не отваживали.

Не глядя на малый графин и блюдо с соленой редькой и огурцами, тот сразу схватился за перо и, разбрызгивая чернила, принялся писать.

Бранные, площадные слова марали белизну бумаги:

 
Как по мосту, по мосту
Повели в острог п…у.
Крепко скованную,
Ошельмованную.
Года три п…у судили,
По тюрьмам ее водили.
Присудили стерву, б…ь,
Чтоб в Сибирь ее сослать…
 

Гнев душил горло, рвал грудь свирепыми когтями льва. Вот вам, вот! Гады ползучие, звери лютые! Такую-то красоту да в кандалы. Не может быть, чтоб она могла согрешить. Не может…

Хлоп – ударил кто-то рукой по плечу.

– А иди ты на…

И осекся.

– О-о, Харон! Снова по мою душу?

– Его сиятельство Ляксандра Иванович требуют тебя к себе, Иван Семеныч. Тотчас же…