Текст книги "След «Семи Звезд»"

– И, конечно, размер вашей благодарности не будет иметь границ? – справился Вадим.

– Нет, отчего же – границы будут. В разумных пределах я готов компенсировать… Заметьте, я не предлагаю взятку – меня интересуют лишь вопросы, касающиеся имущества, – торопливо молвил Жан Демьянович.

– И сколько – для начала?

– Сейчас, видите ли, у меня нет нужной суммы, но в качестве задатка – тысяча долларов сойдет?

– Допустим, – неопределенно высказался Савельев.

Только Толстунов сунул руку во внутренний карман пиджака, как в следующую секунду сердце майора екнуло, потому что в комнату без стука ввалился Зайцев.

– Вадим Сергеевич, – лейтенант был слегка взволнован. – Мы там нашли тайник!

Увидев сдвинувшуюся на шарнирах стенную панель, Вадим понял задумку неизвестного архитектора, и не мог ею не восхититься.

При ремонте особняка строители чуть сдвинули внутренние перегородки, проведя новый коридорчик. В результате архитектурных ухищрений образовалось секретное помещение, найти которое можно было только или тщательно промерив все стены, или по чистой случайности – как это и произошло.

– Я просто случайно увидел, – взволнованно жестикулировал Зайцев. – Смотрю – щель. Думаю – вроде непорядок, может, что прятали внутри, а там целая комната.

…Переступая порог, майор ожидал увидеть все, что угодно. Черный алтарь, залитый потеками жертвенной крови и увенчанный рогатым черепом. Склад нацистских мундиров и знамен, с портретом Гитлера в рост человека. Груду ворованного антиквариата. Наконец – камеру пыток, увешанную разнообразной садомазохистской атрибутикой. Но ничего этого не оказалось.

Стены были покрашены салатной краской, а полы выложены зеленой под малахит плиткой. Освещался маленький зал несколькими бра в зеленоватых же плафонах. Узкая койка у стены, с надувным матрасом. Простой стол, на котором стояли огарки разноцветных свечей и какие-то лампадки. Табурет. И больше ничего.

Непонятно. Вадим подошел к столу.

Свечи. Судя по виду, самодельные; синие, красные, черные… Черных особенно много. В чашечках лампадок на дне оставалась пахучая жидкость, в которой плавали полусгоревшие фитили. Ароматические курения – догадался Вадим. Он что, медитировал тут или молился? Савельев взял лампадку, принюхался – запах был острый и тяжелый, похожий на аромат церковного ладана. От него засвербило в носу, как от шампанского.

Тут майор заметил стоящее на краю стола маленькое зеркальце странного черного цвета. Сыщик прикоснулся к тонкой каменной пластинке, взвесил ее на ладони… Посмотрел в антрацитовую глубину. И… словно что-то непонятное обрушилось на него, нахлынуло со всех сторон.

Из-за блестящей черной грани на него смотрел он сам, Вадим. Но почему-то не в пиджаке, а в форме подполковника ВДВ, да еще старого образца. Потом – в гражданской одежде, у какого-то коттеджа. Потом – страх ожег его неробкую душу – полусгнивший труп, пролежавший многие месяцы под дождем и солнцем, в истлевшей камуфляжной форме, в каких-то горных зарослях. И он точно знал – чей это труп.

Все три картинки промелькнули в глубине черного камня, кроме которого, казалось, в мире ничего не было.

– Вадим, Вадим, что с тобой?! – Борисыч тряс его за плечо. – Ты как неживой стал!

– Да нет, ничего, – следователь поставил зеркало на место, изо всех сил делая вид, что с ним все в порядке.

– Ладно, ждем труповозку, опечатываем помещение – и по домам.

Когда, сдав покойника, они разошлись, было уже сумеречно.

Сыщик доехал до станции метро «Красные Ворота» и переулками направился к дому.

Он любил этот район, где жил и вырос, когда-то зная каждый двор и каждый дом от Садового до Бульварного кольца… Тут прошло его детство – в старой шестиэтажной школе с небольшим сквериком, где на переменах они лазали по деревьям, изображая индейцев. А вон там стояло здание военного комиссариата, откуда Вадим уходил в армию.

Странно все же – ведь скажи ему тогда – даже во дворе того самого военкомата, что он будет расследовать убийство миллионера да еще гомосека – не поверил бы не в жизнь.

Но как же он сегодня оплошал, чуть ведь не влип! Хорошо Зайцев не застал шефа, которому жирный бизнесмен протягивает взятку в штуку баксов.

Вадим и сам теперь не знал – взял бы он деньги или нет. По нынешним временам, безгрешность милиционеру не только не нужна, но даже и вредна чем-то. Не для карьеры, а для работы. «Нетрадиционные методы защиты законности» – как выражаются американские коллеги.

А Вадим был все-таки человеком своего времени. Хотя, пожалуй, кое-кто из коллег посмеялся бы над тем, что он получил от щедрот публики.

Замдиректора медицинского центра подарил ему пожизненную семейную страховку на лечение от всех болезней. Этого талантливого онколога он, вопреки убеждению подчиненных и начальства, спас от камеры пожизненного заключения, куда тот должен был попасть как маньяк-расчленитель. (И попутно, получив ножевую рану в бедро, задержал настоящего преступника – санитара морга того самого центра.)

Столичный музейный работник, обвиненный в краже монет из запасника, предложил Савельеву бесплатный пропуск в любой музей страны. Его Вадим подарил тетке и племяннице.

Бизнесмен, чью дочку он вытащил из «коммуны» хиппи-наркоманов – при этом слегка погрешив против УПК и сломав несколько ребер и носов, подарил Вадиму «тойоту».

Был, правда, полуанекдотический случай, когда хозяйка модельного агентства – сама бывшая модель, предложила майору расплатиться «натурой», но он отказался. Может, и зря – она была вполне милой дамой, чем-то похожей на Варвару…

Мысли его внезапно вернулись к эпизоду с зеркалом. Почудилось? Будь он другим человеком, смог бы себя убедить в этом. Но Савельев знал: ему не почудилось. Что-то было… И с этим тоже необходимо разобраться.

Глава двенадцатая. Играя, мальчики желают ясна ведра

Сиверское озеро, зима 1758 г.

И снова дорога. Ее поэт жутко не любил, хотя странствовать ему нравилось. Новые города и веси, новые люди – это всегда любопытно и полезно для сочинителя. Но необходимость долго и нудно добираться из одного места в иное, вечная тряска, бесконечные пейзажи за окошком и перебранки со станционными смотрителями из-за лошадей… Эх, мать-перемать!

Вот если бы, мечталось, заполучить чудесный ковер-самолет, чтоб в один миг домчал из Петербурга в любой конец империи, а то и за ее пределы! Ох, и напутешествовался бы Иван тогда. Или вот так, по-другому: закрыл глаза, вообразил себе то место, в которое хотел бы попасть – и раз! – уже там.

Мечты, мечты… Покамест же, до тех пор, покуда какой-нибудь разумный ломоносов не придумает таковую дивную механику, приходится по старинке трястись в кибитке, меряя бесконечные русские версты. А что делать, коли Мефодиево-Белозерский да Ферапонтов монастыри обосновались столь далече от губернского города?

Иван решил начать с дальних обителей, а уже после них осмотреть книжные собрания тех, что находились в городской черте или поблизости от Вологды. Так удобнее. А то пообвыкнешь среди людей, разнежишься, а потом тащись бог знает куда, в даль неведомую, глушь неслыханную.

 
Marlbrough s'en va-t-en guerre,
Mironton, mironton, mirontaine…
 

Первым делом посетил знаменитую «Северную лавру», как ее гордо именовали вологжане. Что есть, то есть. Величия Белозерскому монастырю не занимать. Хотя как на Иванов вкус, обитель больше походила на хорошо укрепленную крепость, чем на пристанище смиренных иноков, ищущих покоя и благодати.

Десятисаженные стены протяженностью больше версты и толщиной семь сажен, мощные угловые башни. Зачем? Оно понятно полтораста лет назад, во времена Смуты, когда сия твердыня веры должна была выдержать натиск польских интервентов во главе с кровожадным паном Песоцким. Но нынче-то, когда уже полвека неприятель не забирался столь глубоко в русские земли? Попробовал поинтересоваться у святых братьев, но те лишь смотрели на поэта, словно на зачумленного: ужель не разумеет?

И ладно. Ему-то какое дело? Ведь сам никогда не помышлял пойти по стопам покойного батюшки.

А вот монастырская вивлиофика поразила его в самое сердце. Будь его воля, так мигом перетащил бы это все в столицу, в университетское книгохранилище. То-то работы прибавилось бы господам академикам с адъюнктами. Не одну сотню статей и исследований написали бы. Это ж надо! Две с лишним тысячи древних манускриптов, среди которых древнейший список «Задонщины», летописные своды XV–XVI веков.

Начало собранию положили семнадцать рукописных книг, принесенных сюда еще основателем монастыря, а упорядочил его знаменитый духовный писатель – старец Ефросин, живший во времена Иоанна III. Здесь над своими сочинениями трудился также один из выдающихся религиозных писателей старой Руси и монах Пахомий Серб, создавший житие первого игумена Белозерской обители.

Не испытывай господин копиист недостатка во времени, ей-богу поселился бы тут на месячишко-другой, не убояшася строгих монастырских правил и полного отсутствия хмельного. Восторженно копался бы в пыльных харатьях[10]10
  Харатья – хартия (стар.). Папирус, пергамент, все, на чем встарь писали, и самая рукопись.


[Закрыть], вдыхая запахи минувших веков, сличал имеющееся в наличии с описями.

То, что могло пригодиться для работы Ломоносову и академику Тауберту, Иван отобрал практически сразу. Уже одного этого было достаточно для того, чтобы полностью оправдать поездку Баркова в такую даль.

Цельных два варианта изначальной летописи! А ведь под рукой у профессоров для сличенья пока и имелась всего-то одна копия списка Радзивилловской летописи, подлинник которой хранился в Кенигсберге и все никак не мог попасть в Петербург. Велись переговоры, и немцы обещали к лету таки свой список прислать.

Дальше же поэт удовлетворял преимущественно собственное любопытство. Его заинтересовали три или четыре книги, упомянутые в описи, однако не найденные на полках. Против их названий в реестре чьей-то нетвердой рукой было нацарапано: «Передано в ГП».

– Это что? – вопросил у местного библиотекаря, брата Зосимы.

Инок, прищурив подслеповатые глаза, поднес харатью чуть ли не к самому носу.

– Гэ-пэ, – задумался он, прочитав. – А! Верно! О прошлом годе книжицы сии переданы были сестрам Горней Покровской обители!

– Как, насовсем? – поразился Иван.

– А чего? – пожал плечами Зосима. – Матушка-игуменья попросила, и наш отец-архимандрит отдал.

– Вот так просто и отдал? – усомнился копиист, вспомнив, с какими трудностями столкнулся он сам, получая разрешение на временное изъятие книг из монастырских книгохранилищ.

А тут так просто взяли и передали из одной обители в другую.

– Зачем же сестрам понадобились «Рафли» и «Аристотелевы врата»? – озадачился Иван.

Книги эти были самого что ни на есть сомнительного, с точки зрения официальной православной церкви, содержания. «Врата» так вообще при тишайшем Алексее Михайловиче угодили под запрет.

– Кто ж его знает? – почесал лысую макушку инок. – Сказывали, что вроде приютилась в Покровской одна девица, зело знатная и ученая. Внесла богатый вклад в обитель. Вот для нее, будто бы, матушка и расстаралась.

Вот тебе и на! Что ж это за девица такая, которую заинтересовали «отреченные книги»? Не его ль Брюнетта, часом? Да нет, она ведь только недавно приехала в Вологду.

– А у вас они откуда взялись? – не унимался копиист.

– Эфти-то? – нахмурил лоб библиотекарь. – А от патриарха Никона остались, кажись. Ну-кось, дай взглянуть, где они расписаны.

Пошел вдоль полок, ведя заскорузлым пальцем по корешкам книг. Остановился в одном месте и поцокал языком.

– Во, вишь как, – похвалился он. – Стар уже, а все помню, будто молодой. Вот здесь и хранились. Все Никоново собрание и есть. «Требник», «Молитвослов», «Минеи». И эти, рафлевы книжицы, тож. Помню, была среди них еще одна. «Семизвездник», что ли? Но та уже давно пропала, еще при государыне Анне Иоанновне. Вон, даже вымарана начисто.

Никон? Ну да, все верно. Именно здесь опальный патриарх провел самые тяжелые пять лет своей ссылки – с 1676 по 1681 год.

А до этого десять лет томился заточенным в соседнем, Ферапонтовом монастыре. Хотя назвать это «заточением» вряд ли можно. Не смирившись с утратой своего влияния, капризный и властный Никон не переставал надеяться на скорое возвращение государевой милости и требовал от монахов патриарших почестей и привилегий.

Монастырские власти, не уверенные в том, что бывший патриарх не окажется снова в Москве, покорно выполняли все его требования. По указанию Никона для него были выстроены особые хоромы, а посреди Бородавского озера из камней крестообразно насыпан остров, на коем Никон водрузил деревянный же крест и подолгу проводил время в молитвах да уединении.

Что ж, самое время поспешить в Ферапонтов. Возможно, там еще сохранились какие-нибудь следы.

Сердце, однако, подсказывало, что вряд ли. Уж больно прытки оказались святые сестрицы. Куда за ними угнаться на санях, пусть и запряженных тройкой с колокольцем?

А колоколец печально звенел в такт его мыслям.

Чем же могут быть заняты думы здорового юнца? Уж верно не пыльными харатьями да пергаментными книгами. И даже не чарой зелена вина.

Все так. Иван думал о ней, о Брюнетте.

 
Играя, мальчики желают ясна ведра,
Прекрасно дав тебе лице природа щедра,
В меня влияла страсть желать твои красы,
Те после солнца ждут прохладныя росы,
Я после, как бы твой взор узрел, свет милый,
Тот час бы мысли все откинул прочь унылы
И милости росы твоих бы ожидал…
 

Никак не мог взять он в толк, что с ним, собственно, происходит. Мало ль в его жизни было смазливых бабенок? Да пруд пруди! Стоило ему лишь выйти на Невскую першпективу, как девчонки так и зачинали виться вокруг него змейками. Ему даже приходило на ум сравнение себя с неким индийским факиром, играющим на дуде и своею музыкой заставляющим кобру выделывать па в такт завораживающим звукам. Видел как-то таковое представление в ярмарочном балагане, и оно навсегда запало ему в память.

И чего они в нем находят? Ну, не урод, положим. Даже можно сказать, красавец, хотя и не писаный. Густые русые волосы до плеч, румянец во всю щеку, серо-зеленые глаза. Стать не богатырская, в гвардию не возьмут, а и не хилый недоросток. Руками подкову согнуть может. И в фехтовальных забавах часа два простоит без одышки. Да ведь девицам не того надобно.

Краса и крепость телесная – это еще полдела. Надобно ж доказать, что ты не лыком шит. Ну, продержался в любовной возне молодцом полчаса-час, а что дале? Конфузия после недолгой баталии? Чтоб закончить все великой викторией, следует поболе постараться.

Защитницы тех крепостей, кои довелось брать Ивану штурмом, в конце концов, всегда вывешивали белые флаги и кричали победителю виваты. Кто этак тихонечко, едва слышно, уткнув ему в разгоряченное плечо зареванный носик, а кто и в полный голос, по-звериному рыча и царапаясь.

Однако то был лишь зов естества, молодой плоти. Душа же его молчала.

 
Но ныне, знай и верь, что дух мой воспылал,
Зажженной красотой твоей, зажженной взглядом.
Как в жаркой день к ключам бежит пастушка с стадом,
Или в кустарниках спешит себя укрыть,
Отраду там себе желая получить,
Так тщусь и я себя скрыть от любовна зною,
В твоих красах ищу прохладного покою.
 

Нет, положим, раз или два его таки доставал Амур своими стрелами. Но предметы воздыханий были столь недосягаемы, что через месячишко-другой любовная тоска улетучивалась.

Так, например, случилось у него с Лизаветой Михайловной.

Когда стал вхож в дом Ломоносова, он втрескался в профессорскую дочку по уши. Одно время даже перестал являться к Михайле Василичу, чтобы не встречаться с «ангелом неземным» (академик же отчего-то все звал ее «кузнечиком»), за что получил немедленную взбучку от тяжелого на руку наставника.

Явился тот к нему в дортуар[11]11
  Дортуар – общая спальня для воспитанников в закрытых учебных заведениях.


[Закрыть] и едва ли не за шкирку отволок нерадивого помощника к месту службы. Не желая слушать никаких оправданий. Это отеческое наставление и привело Ивана в память. Он стал смотреть на Лизу другими глазами. Словно на младшую сестрицу, что ли.

Другой раз это произошло год назад.

На машкераде в доме у президента Академии, куда привел его Ломоносов, поэт встретил прелестную Маску. Сказать, что все было при ней – значит, ничего не сказать. Это было само совершенство. Идеал женской прелести. Ожившая Венус.

Господин копиист мгновенно потерял голову. Стал столбом возле стены и принялся пожирать свою прелестницу жадным взором.

К нему подходили знакомцы, пытаясь расшевелить. Приглашали на партию в фараон, на чашу вина. Перед носом томного молодого человека вились стайки красавиц, стараясь обратить на себя его внимание. А он стоял и стоял, пожирая несытым взором темные вьющиеся пряди, ниспадающие на белоснежные плечи.

Вывел его из такового полусонного состояния все тот же Михайла Васильевич.

– Что, друг Ваньша, гляжу, понравилась тебе канцлерова племянница?

Словно ушатом холодной воды окатил.

– Канцлера?

– Ну, да, его сиятельства, графа Алексея Петровича Бестужева-Рюмина, сенатора и кавалера. Только намедни откуда-то из провинции приехала. Это ее первый выход в свет. Хороша Маша, да не наша!

То-то и оно, что «не наша». И не будет таковой, как Иван ни тужься. Все верно, надобно рубить дерево по себе. Не суйся с суконным рылом в калашный ряд.

Почти тут же он и забыл о Маске…

С Брюнеттой, получается, у него третий случай. А ведь Бог любит троицу. Ужель и в этот раз все обернется ничем? Нет, невозможно. Никак нельзя такового допустить.

Мечты, мечты…

Протяжный заунывный вой спугнул сладкие грезы.

– Беда, барин! – ойкнул с облучка кучер. – Никак, волки настигают!

Господи, этого еще только не доставало! Иван тревожно пошарил под сиденьем.

К счастью, коробка с пистолетами была на месте, равно как и пороховой припас. Поправил и шпагу. Хотя, конечно, не доведи бог, чтоб пришлось пустить ее в ход. Вряд ли он продержится долго один против целой стаи. Пусть даже и не большой. С серыми лучше держаться на расстоянии. Но с чего бы волкам нападать средь бела дня? Да еще почти вплотную к людским поселениям.

До Ферапонтова монастыря оставалось верст шесть или семь. Авось и удастся уйти от погони.

– Поддай, голубчик! – крикнул Иван вознице. – Только на тебя вся надежда. И на твоих лошадок.

– Да я что ж? И лошадушки, слава богу, справные. Дивно, что даже не брыкаются и не всхрапывают. А ить волки гонят.

Точно, удивительно. Обычно лошади, учуяв серого разбойника, ведут себя не так спокойно.

Господин копиист высунулся в окошко. Кибитка мчалась вдоль заледенелого озера. По левую руку темнел лес. Четвероногих преследователей не прослеживалось. Полно, да не померещился ли им с мужичком вой-то?

Ага, если бы да кабы! Вот снова заскулило, заукало. «А-у-у-у! А-у-у-у!» И следом… лай. Обычный, собачий. Но какой-то тихий и несмелый. Как бы сомневался зверь – брехать или нет. Что за чертовщина?! Откуда здесь взяться собакам? Разве что свора одичавших обнаружилась. Однако час от часу не легче. Что дикий волк, что дикая собака – один хрен.

– К лесу гонят! – встревожился мужик.

– Что-то я ничего не вижу! – нахмурился молодой человек да и взглянул окрест по-особому…

Вот и погоня, словно из преисподней, объявилась. Десятка два или и того больше крупных псов рыжего окраса бежали по обе стороны кибитки, держась на расстоянии в половину собачьего прыжка. Острые морды со злобно оскаленными клыками повернуты к саням, на которых притаились испуганные люди.

Отчего ж не нападают? Каков у них план? И почему их не видно обычным зрением?

С минуту поколебавшись, Барков решил пустить в ход пистолеты. Однажды не подвели, помогут и во второй раз.

После происшествия с лесными разбойниками он немного поупражнялся с оружием и научился довольно быстро его перезаряжать. Но это только, если будет хоть малейшая возможность передышки. Здесь же, как он чуял, таковая может и не представиться.

Раскрыл окошко и прицелился в одного из псов. Хорошо бы попасть в вожака, да поди ж тут разберись, кто из них предводительствует стаей.

Громыхнул выстрел. Ух-ты, попал! Рыжая тень, не издав не звука, повалилась в снег.

А на ее месте тут же возникла другая. «Как головы гидры», – подумалось поэту.

Разрядил и второй пистолет. С тем же результатом.

Ничего, ничего. Не мытьем, так катаньем. Двумя-то все едино меньше стало. А пуль и пороху у него достанет. Спасибо графу Шувалову! Ровно знал, с чем Ивану столкнуться придется. А, пожалуй, что и догадывался. С его сиятельства станется. Одним словом – Приап!

Еще два выстрела – и еще два рыжих призрака долой.

Размыслили, наверное, и псы, что так-то их перещелкают одного за другим. Недаром же собака – самый смышленый на Земле зверь после человека. Разом оставив свой прежний план, они начали сжимать кольцо вокруг кибитки.

Промчав по инерции еще пару саженей, лошади стали на месте, будто вкопанные.

А псам того и надо было. Вот один из них, сначала присев на задние лапы, устремился в прыжке, нацеливаясь прямо на лошадиную холку. И упал, кровеня снег, сбитый метким кнутовищем возницы.

– Да ты, брат, мастак! – похвалил Барков.

– Могем малость, – скромно ответствовал мужичок, доставая откуда-то увесистый кистень. – Ты уж в случае чего не выдай, барин!

Хитро подмигнул седоку, поигрывая запретным оружием.

– Чего там! – перемигнулся в свой черед Иван. – Держись!

Еле успели поддеть следующего нападающего. Так вот еще ничего. Когда нападают поодиночке. А ежели им взбредет в головы кинуться всем разом? Задавят же своей массой.

Ну вот, что называется, накликал.

– Давай спина к спине! – вылез, и себе на облучок.

Приготовил и пистолеты, и шпагу.

– У тебя там еще одного кистеня часом не припасено? – пошутил он невесело.

– Токмо дубина, – ощерился возница. – О, сейчас все скопом пойдут! Держись, барин!

Бах! Бах! – отгрохотали пистолеты. Вжик! Вжик! – запела юркая шпага. Гух! Гух! – забасил кистень. Брызги крови, ошметки мяса летели в разные стороны.

Крупный кобель уставился прямо в глаза поэту. Тяжелый, пристальный и какой-то глумливый взгляд. Точно оценивающий. Стоит ли с тобой вообще связываться? Достойный ли ты противник или так, одно недоразумение, мелкая и надоедливая блошица, которую можно запросто вычесать из шерсти?

Этот обмен взорами с псом, тянувшийся не более мига, показался Баркову долгим, как час. Что-то такое мелькнуло в собачьих глазах. Узнавание? Страх? Ненависть?

Кобель прыгнул вперед.

«Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного, и прими…»

– Готовсь! Одиночными – пли! Да цельтесь исправно, чтоб в людей не попасть!

Глас архангельский?

Бах! Бух! Бах! Бац!

Тяжелая рыжая туша сбила Ивана с ног и придавила к земле. Смрадное дыхание обожгло щеку.

– Не дайте им уйти! – командовал все тот же, показавшийся поэту ангельским пением, звонкий бравый голос. – Уничтожить всех тварей до единой! Господин копиист, вы там целы или как?!