Текст книги "В поисках смысла (сборник)"

25. Киники и циники

В древней Греции были такие философы, которых называли «киниками», буквально «собачьими». Так дразнили их противники, желая унизить – а те и не возражали. Чем плоха собака, если посудить здраво? Живет сама по себе, легко переносит трудности, не заботится о том, как она выглядит и что о ней подумают окружающие. Вот и они вели себя точно так же. Это из их числа был тот самый Диоген, которому для жилья вполне хватало большой глиняной бочки, и у которого, по преданию, нашлась только одна просьба к великому царю и завоевателю Александру Македонскому: отойти в сторону, чтобы не заслонять солнечный свет. Основателями школы были непосредственные ученики великого Сократа, и учение это пользовалось в свое время большой популярностью. Именно от киников ведут свое начало другие великие философы древности, стоики.

Но если в современном языке «стоическое поведение» – это едва ли не высшая похвала добродетельному и мужественному человеку, то вот киникам с именем не повезло. Название их школы, в котором только заменилась первая буква (это произошло из-за особенностей средневекового произношения латинских слов), стало обозначать одно из самых отвратительных явлений нашего мира – цинизм. Советский уголовный кодекс ужесточал наказание за преступление, совершенное «с особым цинизмом», даже не раскрывая этого понятия – дескать, и так всё ясно. Особый цинизм – это, по сути, откровенное пренебрежение нормами закона и нравственности. Не просто украл или нахулиганил, а сделал это на виду у всех, сознательно попирая любые нормы морали.

С тех пор это выражение пошло в народ и его употребляют уже как угодно – «особым цинизмом» могут отличаться действия не только преступников, но и чиновников, политиков, правоохранителей. Выборы и то у нас обычно проводятся с особым цинизмом, а уж о всяких приватизациях и «спорах хозяйствующих субъектов» и говорить нечего. Так и привыкают люди жить с ним, сами наращивают цинизм в качестве брони: ну да, мы так живем, и все так живут, а иначе не получается. С волками жить – по волчьи выть.

Но как же это благородные собаки превратились в бессовестных волков? На могиле Диогена была начертана надпись:

Пусть состарится медь под властью времени – всё же

Переживёт века слава твоя, Диоген:

Ты нас учил, как жить, довольствуясь тем, что имеешь,

Ты указал нам путь, легче которого нет.

Да ведь это звучит – с поправкой на гекзаметр – почти как тропарь преподобному! Диоген жил до Христа, но христианская аскетика, на самом деле, немало заимствовала у киников и стоиков.

О современном цинизме сказано было много, но лучше всех сказал, на мой взгляд, Оскар Уайлд. Циник – это человек, который всему знает цену, но не знает никаких ценностей (a man who knows the price of everything and the value of nothing). Этим-то он и отличается от киника. Пусть Диоген и другие философы-киники нечасто говорили о высших ценностях, но сама жизнь этих людей свидетельствовала об их приверженности добродетели и мудрости. Диоген отказался от всех земных благ именно ради них. Циник, напротив, идет самым коротким путем к тому, чтобы исполнить свои желания, не считаясь ни с чем, осознанно распихивая всех, кто вокруг. Потому он и опаснее человека, совершившего преступление под влиянием случайного порыва или особенных обстоятельств.

Но как становятся циниками? Путей, конечно, много, но я назову тот, который мне кажется самым характерным. Владимир Высоцкий пел несколько десятилетий назад: «я не люблю холодного цинизма, в восторженность не верю…» Это очень меткие слова. В России принято шарахаться из крайности в крайность: то мы строим коммунизм впереди планеты всей, то самый отъявленный капитализм, то у нас диктатура, то анархия… Восторженность и цинизм – тоже два полюса, две крайности. Человек восторженный всему верит и горит этой своей верой, он не в состоянии трезво оценить реальность, подменяет ее прекрасными идеями. Так у нас верили в коммунизм, в рынок, демократию… сегодня многие верят в особый духовный путь России, или в превосходство западного образа жизни, в кристальную чистоту русского православия или в неизбежность всемирного экуменизма – да какая разница. Главное, чтобы эта доверчивость была всеохватной, не знающей исключений.

А потом наступает разочарование. Мир оказывается куда более сложным и неоднозначным, и примитивные схемы ничего больше не объясняют и никак не помогают. Можно, конечно, начать кропотливую работу над собственной картиной мира: менять примитивные представления на более точные и адекватные, учиться жить в этом сложном мире… Но можно поступить намного проще: объявить этот мир большим складом ресурсов, с которого можно получать всё, что хочется, «и не париться», как говорит молодежь. Вот суть поворота от восторженности к цинизму, остальное – детали.

Так происходит в нашей общественной жизни – у людей было слишком много поводов для разочарований. Нечто подобное случается и в жизни церковной: сначала человеку рассказывают много всего светлого и хорошего, он ждет встречи с ангелами и духоносными старцами, а потом… «нет, и в церкви всё не так, всё не так, как надо» – пел тот же Высоцкий. Можно пойти путем реализма: честно признавать существующие проблемы и делать что-то для их решения, а заодно и корректировать своё «как надо». Но это слишком сложно. И тогда человек может пойти по пути, который покажется ему легким, и тут, как обычно, диавол предлагает выбор. Можно сохранять свою восторженность, в корне отрицая любые проблемы – а можно стать циником. Жить внешне церковной жизнью, поскольку это приносит определенное положение в обществе, успокоенность, да и доход, если ты работаешь на эту организацию. А вот ценностей никаких не нужно – главное, знать цену каждого события, поступка и предмета.

Что же можно противопоставить цинизму? Если принять определение Уайлда, ответ, в общем-то, очевиден. Прививка от цинизма – это высшие ценности. Воспитывая ребенка, родители обычно стараются не просто объяснить ему, как добиться в жизни одного и избежать другого (как раз это циник прекрасно умеет), но и «что такое хорошо и что такое плохо». И когда тот же ребенок или даже взрослый человек приходит в церковь, ему тоже очень важно объяснить какие-то самые главные вещи, причем объяснить их в первую очередь. Не вываливать на него сразу гору информации: как следует одеваться, как обращаться к батюшке, что готовить в какой пост, через какое плечо и в какой момент службы передавать свечки, и так далее, и тому подобное. Нелепым выглядит и требование ко всем прихожанам немедленно заняться изучением церковнославянского языка, если они его еще не освоили.

Не то, чтобы все эти вещи были не нужны… они имеют свою цену, и немалую, и благо тому, кто их приобретет. Но горе тому, кто при этом не найдет в христианской жизни высших ценностей. Кто, условно говоря, придет в храм к постному уставу или плюсквамперфекту, а не ко Христу, кто будет искать внешнего эффекта, а не внутреннего преображения. Какое-то время, возможно даже, всю жизнь, человек может пребывать в состоянии искусственно подогреваемой восторженности, но дальше его с высокой долей вероятности ждет тот самый «особый цинизм». Только уже в церковных стенах, а это вдвойне отвратительно.

В Евангелии нет слова «циник», но те, кого мы бы назвали сегодня циниками, там есть. Это те самые книжники и фарисеи, с которыми так горячо спорил Христос – вспомним, как Он без единого упрека отпускал грехи мытарям и прелюбодейкам, и как жестко говорил с людьми, казалось бы, вполне приличными и очень даже набожными на свой лад. Они сначала интересовались этим новым Проповедником… но стоило им понять, что Его проповедь угрожает их положению в обществе – и они были готовы переступить через что угодно, лишь бы Его остановить. Фарисейство – новозаветная разновидность цинизма.

Конечно, не все фарисеи были таковы, вспомним хотя бы Иосифа Аримафейского или Савла – будущего апостола Павла. Их привело ко Христу живое нравственное чувство, те самые не задушенные ценности. Человек может заблуждаться, и заблуждаться очень серьезно, как тот же Савл, который яростно гнал христиан. Но если он ошибается искренне, если ему не безразлична Истина, то и он не безразличен Ей. И значит, всё еще возможно исправить. Для стопроцентного циника эта возможность закрыта: он уже всё понял, всё заранее взвесил и расчислил. И сам был взвешен и найден слишком легким, как Валтасар на своем пиру. Цинизм, по сути, это ад, который начинается уже здесь и сейчас – только человек еще этого не понял, он принимает его пламя за теплый огонек в камине, около которого так уютно греть озябшие руки…

26. Уроки снобизма

Недавно вышел русский перевод книги английского антрополога Кейт Фокс «Наблюдая за англичанами. Скрытые правила поведения». От обычных трудов по антропологии эта книга отличается тем, что автор пишет не о диких племенах на далеких островах, а о собственном, казалось бы, всем хорошо известном народе – английском. Пишет очень интересно и глубоко, с подлинно английским юмором (тонкая ирония, обращенная прежде всего на самого себя).

Но книга интересна не только как учебник по страноведению. Как в советское время мы жили при развитом социализме, так сегодня нашей реальностью становится не просто даже классовое, а развитое сословное общество: люди с разными правами и обязанностями отгорожены друг от друга высокими охраняемыми заборами, а принадлежность к сословию передается с недавних пор по наследству. Нас вели к победе коммунизма, теперь идем, похоже, к полной и окончательной победе снобизма как новой идеологии.

А у кого же учиться классовому снобизму, как не у англичан – изобретателей жанра, сумевших пронести его сквозь все революции и войны? Собственно, о том говорит и книга Фокс на каждой странице: о классовости, классовости, снобизме и еще раз классовости английского общества. Что же отличает один класс от другого в первую очередь? Вовсе не обязательно занимаемая должность или размер банковского счета – это, прежде всего, воспитание и образование. Главным его показателем является, безусловно, язык. В Англии можно услышать очень разные языки, вплоть до таких, которые невозможно понять тому, кто с ними не знаком, даже если стандартный английский они знают как родной. Один забавный рекламный ролик показывает «учителя», который тщетно пытается передать своей ученице из высших слоев подлинное произношение лондонских улиц – этакая карнавальная смена ролей (кстати, там есть еще и третий герой, который в конце меняет свой уличный кокни на «королевский английский»). На самом деле, сменить свой диалект практически невозможно, если это происходит, как в «Пигмалионе» Б. Шоу, это считается настоящим чудом.

Вот только один небольшой урок английского. Если вы не поняли собеседника и хотите его переспросить, что вы ему скажете? Зависит только от классовой принадлежности. Рабочий запросто спросит «what?», представитель среднего класса (кроме высшей прослойки) использует французское заимствование «Pardon», а высший свет обязательно употребит слово «Sorry» или «Sorry, what?». Это различие настолько значимо, что в некоторых городах районы, где обитает низший средний класс, их «соседи сверху» называют Пардонией. А сама Фокс рассказывала, что слышала из уст юного аристократа: говорить «Pardon» еще хуже, чем материться.

В этом проявляется фундаментальное свойство английского классового общества: те, кто стоят вверху и внизу, слишком сильно отличаются друг от друга, чтобы подчеркивать эти различия искусственно. Верхи и низы занимают слишком прочное положение в общественной пирамиде, а перемещения идут в основном в ее средних слоях, поэтому именно там людям очень важно выбирать слова… а заодно и модели машин, районы города, костюмы, галстуки, и даже супермаркеты, в которых покупается еда. Это не обязательно значит, что тот, кто стоит выше, покупает вещи дороже или удобнее – нет, но он покупает вполне определенные вещи и больше всего на свете боится оказаться одним из толпы. Еще Пушкину не давалось для перевода английское слово vulgar, «вульгарный», теперь мы к нему привыкли, а его место заняло другое слово, common – общедоступный, массовый, простонародный. Нижняя палата парламента, кстати, так и называется: House of Commons. Так сложилось исторически, но слышна в этом и английская ирония.

И вот что интересно: классовые различия очевидны, но говорить о них не совсем прилично. Показывать свое превосходство, надевая слишком дорогие вещи, заявляя о себе как об «элите» – это не просто дурной тон, это как раз полный провал, это стиль внезапно разбогатевшего гопника, а не настоящего аристократа. Да и зачем эта показуха, если достаточно открыть рот, и сразу станет ясно: кто какую заканчивал школу, в каком университете учился?

В самых мобильных слоях, в среднем классе, особенно принято подчеркивать равенство всех слоев (при том, что неравенство там заметно куда сильнее). Лейбористская партия, правившая страной с 1997 г. и до этой весны, конечно же, состояла не из рабочих и крестьян, но одним из направлений ее политики как раз и было выравнивание школьного образования по всей стране. Школы обязали принимать всех детей, живущих на данной территории, а не только тех, кто «соответствует уровню». И каково же было негодование нации, когда выяснилось, что министр образования отправила своего ребенка в частную школу!

Еще одна неотъемлемая черта английского аристократа – он не ходит на работу, но он обязательно тратит часть своего времени и своего состояния на благотворительность. Пример принцессы Дианы тут вовсе не исключение, а скорее, самое заметное подтверждение правила. В самом деле, если уж кому-то с самого раннего детства предназначено быть по своему положению выше простых людей, это обязывает его что-то делать ради блага остальных. Жить ради себя и своей семьи – и стыдно, и скучно. Это не занятие для истинных леди и джентльменов.

А теперь давайте вернемся на нашу российскую почву. Кто-то у нас возмутится, что ребенок министра ходит в частную школу? Да уже хорошо, если он вообще в России учится. Кто будет ожидать от миллионеров широкой благотворительности? Если налоги заплатили и в офф-шор не ушли, и то спасибо. Наша новая элита старательно строит заборы, на каждом шагу подчеркивает свою инаковость, показывает нам, что мы ей не ровня, не чета, что с них спрос особый… И с этим даже можно было бы согласиться, если бы не одно обстоятельство. Стоит многим представителям этой элиты открыть рот, и сразу становится видно: да, действительно не ровня, если мерить английскими мерками. Но только в другую сторону.

Основатели старинных английских родов были, на самом деле, обыкновенными разбойниками, которые вторглись в Британию около тысячи лет назад вместе с Вильгельмом Завоевателем и «приватизировали» эту страну, кто сколько смог. Словом джентльмен некогда называли любого представителя дворянства, который мог быть неграмотен и нечистоплотен до отвращения. Прошли века прежде, чем это слово стало обозначать определенную планку образования и поведения, и теперь джентльмен может быть беден и незнатен, но он не может быть нагл и туп.

Поскольку наша новая элита стремится догнать западную, этот процесс должен пойти у нее намного быстрее. И уроки английского снобизма здесь ей очень пригодятся: каково это, быть элитой? Английский снобизм – это ведь не показуха, а скорее уверенность в своих силах, готовность занять достойное положение. Пожалуй, это тоже такая форма тщеславия, а то и гордыни, но все-таки не такая грубая, как наше нуворишество.

Кстати, эти проблемы не чужды и Священному Писанию. В Притчах Соломоновых сказано: «От трех трясется земля, четырех она не может носить: раба, когда он делается царем, глупого, когда он досыта ест хлеб, позорную женщину, когда она выходит замуж, и служанку, когда она занимает место госпожи своей» (30:21–23). А «певец Британской империи» Р. Киплинг написал на это место стихотворное толкование, вот отрывок из него в переводе Л. Блуменфельда:

 
Служанка стала госпожей,
Так не ходи к ней в дом!
Но нет спасенья от раба,
Который стал царем!
Он в созиданьи бестолков,
А в разрушеньи скор,
Он глух к рассудку – криком он
Выигрывает спор.
Для власти власть ему нужна,
И силой дух поправ,
Он славит мудрецом того,
Кто лжет ему: «Ты прав!»…
Когда не надо – он упрям,
Когда не надо – слаб,
О раб, который стал царем,
Всё раб, всё тот же раб.
 

У Киплинга, впрочем, конец суровее: «even more a slave», то есть «раб в еще большей степени», что, конечно, не ложится в русский стихотворный размер. Но в реалии нашей российской жизни это утверждение вписывается вполне хорошо – на родине снобизма давно уже знают, что аристократа делает не счет в банке и не должность, и в первую очередь даже не знатное происхождение. Аристократ – тот, кто ведет себя соответствующим образом, и точка. Остальное – всего лишь переменчивые обстоятельства.

27. Чему учишься за рулем

Раз уж о. Федор Людоговский начал свой отчет о водительском стаже со старой шестерки, которую он у нас купил, пришло и мне на ум рассказать, чему она меня в свое время научила. Когда садишься за руль взрослым человеком со своими привычками и представлениями об окружающем мире, тут же узнаешь, как мало ты об этом мире знал. Начать хотя бы с географии: город перестает для тебя быть мозаичным одеялом, каждый фрагмент которого привязан к станции метро. Что прежде казалось близким, в час пик будет почти недоступным, а на «совсем другую ветку» можно доехать минут за пятнадцать, если повезет.

Но это понятно. Гораздо труднее привыкнуть к тому, что водителей связывают меж собой совсем другие отношения, чем пассажиров общественного транспорта или коллег по офису. Или это только на первый взгляд они кажутся другими? Сначала на дороге всё очень жестко, особенно для неопытного водителя: чуть замешкался или неловко перестроился – тебя обматерили, а на чужом месте припарковался – оторвали зеркало заднего вида (было у нас такое). Если бы так люди вели себя в метро, то для поездки бы надо было надевать боксерские перчатки.

А потом привыкаешь к тому простому обстоятельству, что на дороге нет места привычным формам вежливости. Сама вежливость, безусловно, есть: тебя могут пропустить при выезде из двора и т. д. Но не станут, как правило, тратить время на все эти «извините, пожалуйста, не могли бы вы…» – тебе скажут четко и конкретно, чего от тебя хотят и что о тебе думают. Если хотят оскорбить – оскорбят, если хотят нанести ущерб – нанесут, найдут способ. Ты перед этим практически беззащитен, если нет гаража. Но никто не станет беспокоиться о том, чтобы упаковать свои гадости в изящную словесную форму, как это водится у коллег и знакомых вне дорожного движения.

Но постепенно ты привыкаешь к этому миру, обретаешь новые навыки и уже сам испытываешь раздражение от того, что кто-то медленно тащится, а кто-то перестраивается не там и не так, а вон еще и паркуется как последний идиот… И это уже тест для тебя самого: а как ты относишься к этим людям? Помнишь ли, что несколько лет назад сам водил ничуть не лучше? Считаешь ли необходимым объяснить им, какое место занимают они в иерархии водительской стаи по сравнению с тобой?

Про стаю – это вообще отдельный разговор. Тут как в армии: вроде все равны, все по одним правилам живут, а на самом деле все только и смотрят, кто круче. У одного мерс, у другого номера крутые, третий с мигалкой, четвертый просто ведет себя нахально, пятый… а пятый, допустим, в рясе с крестом. Значит, велики шансы, что гаишники просто закроют глаза на допущенные им нарушения. Готов ли человек этим воспользоваться, станет ли даже настаивать на своей исключительности? Как рассказывал мне один мой друг-священник, очень было ему неловко, когда гаишник вернул ему документы и отпустил, но сказал на прощание: «что же вы других учите жить, а сами нарушаете…»

А ведь это не только к священникам относится. Все мы так или иначе учим кого-то жить, хотя бы своих детей или студентов. И сразу встает вопрос: а сами-то как живем? Но когда мы пешеходы, это не так заметно. А вот если человек сел за руль, достаточно часок-другой с ним покататься на переднем сиденье, чтобы понять, как он относится к окружающим, к установленным правилам, да и к себе самому. Особенно в Москве в часы пик. И дело даже не в том, нарушает ли человек (любой нет-нет да и превысит скорость на десяток километров, или на знак «STOP» только притормозит, а это уже нарушение). Но один придерживается принципа разумной осторожности, он притормозит даже там, где не обязан, но где, как он знает, могут быть всякие неожиданности. До сих пор помню, как лихо однажды я проехал мимо троллейбуса на остановке, в полном своем праве, не более 60 км/ч – и тут же представил себе, что было бы, если бы из него выскочил и побежал на другую сторону ребенок. Меня, скорее всего, оправдали бы, я же ничего не нарушил, но мне бы потом с этим жить…

А кто-то едет по принципу «мне очень надо» и «мне повезет». И когда я такое вижу, то понимаю, что с этим человеком не хочу иметь никаких дел, даже если ему всегда везет и у него всё схвачено. Просто противно.

«Где справедливость?» – спрашивает о. Федор. Сев за руль, понимаешь точно: она не в дорожном движении. Нахалы удачно избегают неприятностей, а самые аккуратные водители порой попадают в аварии… Да не о том ли и в книге Иова написано? И дорога учит тебя, насколько реально и неприкрыто в этом мире зло. Когда ты видишь – а рано или поздно проедешь мимо, и дай Бог, чтобы тебя самого не коснулось – как эта умная и изящная техника, которую выдумывали и над которой трудились сотни людей, в долю секунды превращается в живущие по слепым законам физики тонны металла, не остается никаких сомнений: в мире есть чистое, необъяснимое зло. И нет такого уравнения, которое позволило бы это оправдать.

Мы водим вдвоем с женой, и все эти годы опасался я не столько сам попасть в переделку, сколько взять однажды трубку мобильного телефона и услышать про ее аварию, особенно если с детьми. Недавно так и случилось. До этого момента меня волновало очень многое, я на кого-то обижался и кого-то обижал, но когда я услышал: «Серьезное ДТП, но все живы и целы», вещи обрели свой истинный масштаб. Сразу стало понятно безо всяких объяснений, что есть у меня в жизни, что мне действительно дорого, а без чего можно совершенно спокойно обойтись. Конечно, хотелось бы помнить об этом без таких вот встрясок, но если не получается – что ж, нет повода жаловаться, когда напоминают…

Это было классическое московское ДТП: забитый припаркованными машинами перекресток без светофора с никакой видимостью. Жена выезжала со второстепенной дороги, по главной летел другой автомобиль (может, и с превышением, но не докажешь теперь). От удара он задел третий, припаркованный, а тот впечатался в столб… Формально виноватой признали жену, и это трудно было бы оспорить. Она действительно была неосторожна, следовало, пожалуй, высадить сына на таком слепом перекрестке и попросить его проследить за движением по главной, или просто развернуться и поехать другим путем. Можно было бы судиться с городом, который не обеспечил безопасность на этом перекрестке, или со всеми водителями всех неверно припаркованных машин, которые наглухо закрыли обзор. Собственно, одна из них и пострадала в результате (так что думайте, где паркуетесь). Но такой суд, понятное дело, потребовал бы слишком серьезных вложений времени и денег, и с очень неясной перспективой.

Наши нынешние правила и порядки, к сожалению, не всегда нацелены на то, чтобы обеспечить максимальную безопасность. Часто их роль сводится к тому, чтобы сходу определить, кто виновен в аварии, и порой сами гаишники говорят: «Виновником признают, конечно, вас, но на самом деле…» И можно долго возмущаться, почему они при этом ловят нарушителей в удобных местах, а не стоят вот на таких вот перекрестках регулировщиками, но стремление к прибыли и удобству из человека не вытравить.

Но разве не так это и в пешеходной нашей жизни? Просто там такие вещи обычно прикрываются множеством всяких слов, последствия наступают не так резко и выражаются не такими большими денежными суммами. Но справедливости – высшей, настоящей справедливости – нет обычно и там. Есть, в лучшем случае, возможность отстаивать свои права и возможность в каких-то случаях отказаться от этого.

Во дворе у нас стоит разбитый автомобиль, который, скорее всего, восстановлению не подлежит (а как жалко его, нашего верного Сида!), впереди разбирательства со страховыми с не вполне ясным исходом. Я бы, конечно, мог сказать, что это нам по грехам нашим (и стало быть, владельцам тех двух машин тоже по их грехам), и это был бы универсальный ответ… который никому ничего не объясняет. Нет в этом всем никакой справедливости. Но смысл, сдается мне, есть. Зачем это было дано лично мне, я, кажется, понял, и я очень постараюсь запомнить это навсегда.