Текст книги "В поисках смысла (сборник)"

22. Любить себя?

«Возлюби ближнего, как самого себя» – так призывал еще Ветхий Завет, и эти же слова повторил Христос, когда его спросили о главном в Законе. Да, на первое место Он поставил заповедь «возлюби Бога», но эту – на второе после нее. И что надо любить ближнего, с этим, наверное, никто не станет спорить. Но причем же здесь любовь к себе? Я задавал себе этот вопрос много раз, и потому хотел бы предложить свои размышления, с которыми наверняка не каждый согласится. Да я и сам лет десять назад с ними бы, пожалуй, поспорил, и как отнесусь к ним еще через десять лет, тоже еще не знаю… Но высказать их сейчас кажется мне важным делом.

Господь мог бы сказать нам: «возлюби ближнего, как Я возлюбил тебя», указав нам на пример самой чистой и совершенной любви. Но такая заповедь была бы неисполнима: мера Божественной любви человеку просто недоступна. Так что заповедь призывает каждого из нас к тому, что он в состоянии сделать: проявить высшую любовь, на какую только способен. И мера этой любви – наше отношение к самим себе. Значит, любить себя тоже в каком-то смысле не просто допустимо, но даже необходимо. Если человек себя не любит, он не полюбит и другого, он просто не способен к этому, как не способен хромой бегать.

Но ведь «любит себя» мы говорим про такого человека, который заботится только о себе, а к остальным относится с пренебрежением. Разве это не порок? Разумеется, порок, но именно потому порок, что такой человек отказывает в минимальной симпатии ближнему. Да и любовь к себе у него обычно бывает извращенная, болезненная, слепая. Впрочем, можно испытывать такую «любовь» и к другому человеку: например, к ребенку, если его только жалеть, всё ему разрешать и ни в чем не ограничивать. Из такого ребенка вырастет очень жестокий и очень несчастный человек, потому что мир не предоставит ему того комфорта, к которому его приучили. И себялюбивый выращивает такого капризного деспота из себя самого.

Однако если есть подделка, значит, есть и подлинник. Раз есть пьянство – значит, есть и радость дружеского застолья, раз есть блуд – значит, есть и таинство брачного союза. И если существует извращенное себялюбие, то есть и чистая любовь к себе самому, которая делает человека лучше и счастливее.

А как же смирение? Разве не принято у христиан говорить о себе с некоторой гадливостью: дескать, хуже меня нет никого. И вроде как Церковь тому же учит… Да вот не совсем тому же! Вот один из самых ярких образов покаянного канона: «Якоже бо свиния лежит в калу, тако и аз греху служу». Обратим внимание: не я – свинья, но мои поступки суть свинство. Если сам по себе я человек, обладающий множеством прекрасных качеств, если я ношу в себе образ Божий, тогда каждый мой проступок, пятнающий этот образ, действительно оскорбляет Бога. Бросить в навоз грязную тряпку естественно, но уронить туда драгоценный камень – настоящая беда.

Православные часто задаются вопросом, как понимать слова, которые произносятся перед Причастием: «от них же первый есмь аз». Это в каком смысле я первый из грешников? Неужели мои повседневные грехи перевесят то, что натворили, к примеру, Гитлер и Сталин? Нет, конечно же. Но тираны прошлого мне, по большому счету, безразличны, а вот как я повредил своей собственной душе, прекрасной и неповторимой – это я вижу отлично. И нет никого, кто оскорбил бы ее сильнее, кто причинил бы ей больше боли, нежели я сам. Некого мне пропускать вперед в этой очереди. И все это я могу сказать, если я считаю свою душу действительно прекрасной.

Но я могу понять эти слова молитвы и по-другому: я самый распоследний негодяй и ничтожество, хуже меня и нет никого на свете. А если так, что тогда с меня спрашивать по всякому поводу? Приговоренного к вечной каторге не штрафуют уже за такие мелочи, как переход дороги в неположенном месте.

И если я сочту себя конченным мерзавцем, то и поступать буду в соответствии с этими характеристиками. Слова «я последний грешник» станут своего рода извинением для разгильдяйства и хамства, для множества мелких повседневных проступков. Ах, оставьте, что вы об этой ерунде, я грешен всеми грехами, виновен во всех злодействах… Порой мы удивляемся: отчего именно в христианских организациях приходится сталкиваться с особой необязательностью, грубостью, непрофессионализмом? Разве не должно быть наоборот? Но если каждый думает о себе как о последнем негодяе, то уж какой там профессионализм! Все будут только самобичеванием заниматься.

И вот приходит на исповедь человек и начинает перечислять не столько свои грехи, от которых он хочет избавиться, сколько свои качества… Помню, как один священник перед исповедью с искренним возмущением говорил: «Вот уже идет литургия, уже поют херувимскую, уже мы должны встречать Царя, а мы всё стоим и повторяем: я часто раздражаюсь, я обижаюсь, я ленив, я такой-сякой… Вот мы такими и остаемся, и приходим раз за разом с одним и тем же!»

Он, конечно, совсем не имел в виду, что исповедоваться не надо, хотя он ясно намекал: это стоит делать не во время литургии, а отдельно. Но еще он, думаю, призывал нас не считать свои грехи частью себя, не считать их своей неотъемлемой принадлежностью. Очищая брильянт от грязи, любоваться брильянтом, а не грязью. И еще одно… мы все как-то очень легко обвиняем себя в раздражительности, к примеру, но, с другой стороны, есть ли на свете человек, который никогда ни на что не раздражается? Возможно, среди индийских йогов или афонских монахов такой есть… или, может быть, это нам только кажется, и они на самом деле прекрасно научились владеть собой? Иными словами, сказать: «некоторые вещи, порой сущие пустяки, меня раздражают, обижают, огорчают» – это еще не покаяние. Это констатация факта: да, я человек, весьма несовершенный, и мир этот тоже несовершенный, и я не рассчитываю, что когда-нибудь в этой жизни будет иначе. Но вот что я делаю с этим своим раздражением, как я поступаю с обидчиком – вот это уже сфера моей ответственности, а значит, здесь вполне применимо понятие греха. И чтобы разглядеть пятна этого греха, чтобы начать от них избавляться, нужно все же видеть и тот свет, который есть во мне, не по моим заслугам, конечно. А серое, бездумное повторение «я хуже всех» лишает меня возможности видеть свет.

Мы все, наверное, недолюблены; часто и к Богу мы обращаемся в поисках того, чего не нашли у людей. Нам очень важно, чтобы нас принимали, ценили, прощали. Мы, христиане, верим, что Господь действительно готов нам всё это дать. Но готов ли я принять – вот это главный вопрос. Готов ли я полюбить то, что так бережно и вместе с тем требовательно любит Он – мою собственную душу?

Это, сдается мне, непременное условие встречи с самим собой. Нередко бывает так, что человек переносит всю свою любовь к себе на некий идеал. Да, сам он последний грешник, но он точно знает, как надо жить ему и всем остальным. Это свое знание он будет страстно навязывать всем окружающим – и, по-моему, в этом есть нечто от попыток заставить людей полюбить пусть не его самого, каков он есть, но хотя бы его «идеального». Впрочем, почти все мы то и дело горячимся в спорах, доказываем вроде бы истину, а на самом деле – свою правоту. Добиваемся, чтобы именно нас признали самыми умными, знающими, правильными. Просим, по сути, чтобы нас полюбили.

Может быть, дело в том, что с идеалом всё очень просто? Он на то и идеал, чтобы его только хвалить. А любой живой человек – и я сам, и мой ближний – очень сложное и до конца не понятное существо, в котором есть и свет, и тьма. Встреча с самим собой – реальным, а не придуманным – бывает очень неприятной. Вот поэтому и спешим порой вычеркнуть себя из «списка хороших», особенно если нам еще в детстве внушили: «ты некрасивая», «ты хулиган», «из тебя не выйдет никакого толка». Раз так, то и встречаться с собой не стоит.

Как может проходить эта встреча с самим собой – тема для особого разговора, и даже не одного. Но путей тут очень много: от покаянного канона Св. Андрея Критского, пламенного диалога со своей душой, до современных психотерапевтических методов… Все это может пойти нам на пользу, если мы действительно хотим такой встречи.

«О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна!» – рефреном звучат эти слова в Песни Песней. По одному из древних толкований, так Господь говорит нашей душе (не забывая обо всех ее страстях, про них в Песни тоже немало сказано). Мне кажется, мы можем с этими словами согласиться.

23. Безотцовщина

Я снял эту книгу с полки наугад – что-нибудь почитать в дорогу. И не разочаровался. Это оказалась повесть Татьяны Соломатиной «Папа». Автор – моя ровесница, вполне состоявшийся человек: врач, а к тому же еще и писатель. Книга написана от первого лица, и она отчасти как раз об успехе и состоятельности автора, но в первую очередь она совсем не о том. Это история девочки, у которой не было папы… вернее, был, но после ее девяти лет как-то в воздухе растворился, хоть и жил в одной квартире с ней и с истеричной, безумной мамой. Она-то в жизни девочки очень даже была, только девочку это совсем не радовало. Ну, и у других девочек, одноклассниц и подружек, примерно такая же история, у каждой со своим собственным сюжетом.

Когда мы росли, говорить о таком вслух было просто неприлично. Родители – это святое, внушали нам, и культ этот практиковался в стране Советов с детского сада. Даже коммунистическая идеология подстраивалась под него: огромная железная женщина с мечом меньше всего напоминала любимую мамочку, но называлась непременно Родиной-Матерью. Ну, а стоящего за ее спиной Отца мы уже живым не застали, хотя прекрасно все о нем помнили, и фотография его хранилась у моей бабушки в серванте до самой смерти. Зато у нас был дедушка Ленин в книжке и еще один дорогой дедушка с пышными бровями на трибуне Мавзолея, их положено было любить и беспрекословно слушаться.

Советский строй рухнул, но мифы исчезают не сразу. Только очень свободный и далекий от внешней помпезности человек, например, Н.Л. Трауберг, мог сказать пусть даже в девяностые что-то вроде «психотерапевт нужен каждому человеку, у которого была мать». Это звучало таким кощунством! Мама – ведь это самое дорогое, самое родное и близкое – и от этого, оказывается, нужно лечиться у каких-то терапевтов, да еще и «психо»? И верующие отдельно напоминали: «чти отца и мать твою» – библейская заповедь, одна из самых главных. Нельзя говорить о них плохого! О Ленине можно, о Родине, допустим, тоже (хотя нежелательно), но только не о своих родителях, они же добра нам хотели, они нас родили, вырастили, любили и любят…

А вот в последние годы как прорвало: в блогах, в журналах, на лекциях и в книгах люди вполне успешные, не из семей алкоголиков, говорят о своих родителях с болью и горечью: вот, не дали они нам того, что было нам так нужно. И порой учат, как с этим справляться. Даже не жалуются, вот и Соломатина пишет, что ее героине нечего прощать отцу, как нечего прощать осеннему дождю… Но когда уже даже прощать нечего, когда родители уподобляются дурной погоде – это совсем как-то грустно. А другие возражают и ужасаются: как же те не чтут ни отца, ни мать, как смеют говорить такое? Ужасаются в основном отцы и матери, не чувствующие к себе достаточного почтения, и охотно цитируют эти библейские слова, не вспоминая ни о каких других наставлениях той самой мудрой и древней книги. Там ведь и родителям много чего сказано, а не только детям, казалось бы, надо к себе первым предъявлять претензии.

Что-то всерьез пошло наперекосяк в нашем обществе, и мы не то, чтобы не знаем, как поправить – мы даже не понимаем, что именно пошло не так, и можно ли вообще об этом вслух говорить, прилично ли. Нет и у меня ответов на эти вопросы, но есть, чем поделиться с теми, кто тоже их ищет.

Весь мир в последние два-три столетия идет от патриархального деревенского быта к индустриальному городскому ритму, а от него и к виртуальному постмодерну – только разные страны идут с разной скоростью и несколько разными путями. В любом случае это переход от общества, где мать и отец всё решают даже за вполне великовозрастного детину, к иной жизни, в которой он вместе с паспортном получает полную самостоятельность и ответственность. Российский особый путь заключался в том, что мы в двадцатом веке шагали уж слишком размашисто и слишком много крови пролили по дороге: революция, гражданская, репрессии, да и великая война…

Еще один мой ровесник, психолог Людмила Петрановская в целой серии заметок в своем блоге рассуждает именно об этом, и я попробую в двух словах передать ее основную мысль. Наши дедушки и бабушки не успели побыть родителями – они воевали на фронте и ковали победу в тылу, сидели в лагерях и просто выживали в эти страшные годы. Оба моих деда были на войне, оба вернулись живыми… и оба создали новые семьи, не было уже для них возврата к довоенному быту. И у наших родителей просто не получилось опыта нормального мирного детства. В лучшем случае, их первые годы согревали наши прабабки, воспитанные еще до революции в крестьянской избе или в родовом поместье, но и с ними повезло не каждому.

В конце шестидесятых родились мы. Наши родители любили нас и старались дать нам всё, что могли… но нельзя дать своему ребенку то, чего сам не получил, как нельзя выучить его китайскому языку, если ты не китаец. Но мы хотя бы видели маму, а то и папу, почти каждый вечер, мы знали, что любимы и защищены, а это уже немало. Мы тоже любили их, старались быть хорошими детьми и ценили свое безоблачное детство. Правда, мой отец все равно ушел, хоть уже и не было войны – они не договорились с мамой. Они, наверное, просто оба не знали, как это бывает, когда насовсем вместе.

А потом, в девяностые, вдруг изменились правила игры, и как-то так сразу оказалось, что взрослые теперь – это мы, и что мир взрослых совсем не таков, как нам рассказывали раньше. Нам снова пришлось выживать, мы завели собственных детей и зачастую видели их только спящими. Мы принимали решения за всю семью, мы искали свой путь… и в какой-то момент осознавали, кто с горечью, кто с обидой, а кто и с видимой легкостью, приноравливаясь к осеннему дождю, что было бы гораздо проще и легче жить, будь у нас немного иное детство. А не будет. И взрослые теперь – это действительно мы, и наш черед передавать, что можем, собственным детям. И стареньким родителям, если живы – тоже отдавать, что можем, и не потому, что должны, а потому, что время слишком быстротечно и главного можно не успеть сказать и сделать.

А вообще-то нам достаточно хорошо живется, если мы о таких вещах находим время и место задуматься. Не до них было в коммуналках, или даже в сталинских высотках в ожидании ночного звонка в дверь, не ими были забиты головы в эпоху тотального дефицита. Да и попробуй тогда что-то пикни против генеральной линии… Мы додумываем, договариваем всё это за прошлых два или три поколения просто потому, что у нас появилась такая возможность – и значит, появился шанс что-то всерьез изменить к лучшему.

Заодно оказалось, что взрослеет вся наша страна. Целый двадцатый век ходили строем, как пионеры, надеялись на очередного Отца: вот придет и накажет злодеев, а хороших детей наградит. Нет, это тоскливое ожидание никуда не делось и в новые, «демократические» времена (если сомневаетесь, включите телевизор), но всё больше людей ощущают себя и только себя ответственными за свою судьбу. Когда поколение наших детей, рожденных в девяностые, будет управлять страной, думаю, она повзрослеет окончательно. Станет не шпаной-безотцовщиной, как в былые смуты, а просто взрослой.

А проза Соломатиной мне понравилась, и я взял еще одну книгу, казалось бы, совсем про другое – повесть про одесскую коммуналку под названием «Коммуна». Но уже на десятой странице увидел всё то же самое: деспотичную и истеричную мать, вечно отсутствующего никакого отца и юную девочку, которая вылетает пробкой от шампанского из такого семейного круга… Интересно, подумал я, а что скажет в свои сорок с хвостиком лет о своих родителях дочь Соломатиной? Или моя средняя дочь, ей сейчас двадцать, и мы далеко не всегда ладим? Книгу под названием «Папа» до меня читала как раз она – я точно знаю, потому что книга была заложена какой-то рекламной анкетой с ее именем. А что расскажут наши внуки о них, сегодняшних двадцатилетних, которые точно знают все наши ошибки, и настоящие, и мнимые? В чем их тогда упрекнут, что им простят, за что поблагодарят и за что – пожалеют?

Хорошо бы дожить и услышать… правда, мне было бы очень интересно.

24. Праведный гнев – это страшная сила

Человек – существо эмоциональное. Ему достаточно услышать какую-то бьющую по нервам новость, или посмотреть сухую, казалось бы, статистическую сводку, и вдруг всё закипает в нем, он требует немедленных и решительных мер… Вот, к примеру, молодежь и наркотики – действительно страшная для нашего общества проблема. Что делать? Да очень просто: ввести поголовное тестирование школьников и студентов на употребление наркотиков!

Здравая вроде бы мысль… пока не попытаешься себе представить, кто и как именно будет тестировать. Ну, например, вот так: гальванометром измеряют электрическое сопротивление кожи человека. Если прижать контакт посильнее, ток тоже пойдет посильнее, прибор запищит. Стало быть, человек – наркоман. Это не шутка, это уже началось в Петербурге. Кстати, стоимость одного такого измерения – 500 рублей, а стоимость продвинутого гальванометра – 600 000 рублей. Но это еще далеко не все доходы измерителей, мы же прекрасно понимаем, что когда прибор запищит, тут-то и начнется самое интересное: будут договариваться. И нужную справку получит не тот, кто на самом деле не употреблял наркотиков, и даже не тот, у кого прибор не запищал, а тот, кто правильно договорился.

На самом деле ведь с наркотиками именно так часто и происходит: если ловят парня или девушку с небольшой дозой, то предлагают, скажем так, сделать благотворительный взнос в фонд помощи правоохранительным органам. Кто сделает, получит условный срок, а кто нет – окажется крайним и сядет по-настоящему. При этом всем понятно, что борьба с потребителями наркотиков мало влияет на общую ситуацию, ловить надо распространителей, причем крупных. Но план по раскрытию преступлений тоже никто не отменял, поэтому ловят и таких вот мальков.

А сколько еще у нас подобных проблем? Например, пьяные за рулем. Так давайте срочно введем ежедневное и поголовное тестирование всех водителей на наличие алкоголя в крови! Или, к примеру, неуплата налогов. Значит, в магазинах каждый покупатель должен предъявлять декларацию о доходах, заверенную в налоговой инспекции! И вообще лучше всего приставить к каждому гражданину милиционера, чтобы он его постоянно сопровождал. Тогда правонарушений совсем не будет, или… или просто договариваться все будут?

До абсурда ведь можно довести даже здравую идею. Начали у нас бороться, и давно было пора, с распространением детской порнографии. Так теперь под запрет могут попасть вообще любые изображения детей разной степени обнаженности – например, фотография твоего собственного пятилетнего ребенка в трусиках на пляже (реальный случай). Если так, то, пожалуй, пора брать ведро с черной краской и кисть и отправляться в Эрмитаж и Третьяковскую галерею – замазывать на картинах лишние детали…

В чем негодность такого подхода, очевидно: для решения сложной проблемы предлагаются слишком простые административные меры, и при этом совершенно не учитываются те побочные эффекты, которые неизбежно возникнут, и могут оказаться страшнее решаемой проблемы. Но зато простые меры понятны, они взывают к эмоциям, удовлетворяют чувство гнева. Эффективно или нет – неважно, зато эффектно.

А главное, ничего против такого безумия не удается возразить, на все возражения последует только один гневный ответ: так значит, вы защищаете наркотики? Пьянство за рулем? Детское порно? Как не стыдно! Реальная проблема может оставаться без решения, зато гневный проповедник простых мер зарабатывает очки (а порой и немалые деньги) одним своим гневом. И ему достаточно.

И не стоит думать, что подобная логика совершенно чужда церковной жизни. Вся эта борьба против ИНН, или масонов, да вообще любая пламенная борьба против неких внешних вещей основана на той же самой логике праведного гнева. Берется некое простое и понятное внешнее явление, ему говорится непримиримое «нет», и никакие аргументы уже не могут быть восприняты. Как, вы за эту гадость? Даже если борются с настоящей гадостью, гнев человеческий может натворить не меньше разрушений, чем она сама.

Главное, что человек уже начинает весь мир воспринимать по-сектантски, сквозь призму гнева. Так во времена моего отрочества подростки-фанаты могли поймать другого подростка и прижать его в углу вопросом: ты за кого болеешь – Спартак, Динамо, ЦСКА? Вариант «ни за кого» вообще не рассматривался; если угадаешь – похлопают по плечу, а если не угадаешь – по физиономии.

Человек, в конце концов, проникается логикой того, на что гневается. Давно известно, что многие пламенные и последовательные антисоветчики спустя почти два десятилетия после распада СССР ведут себя совершенно по-советски. Христианской аскетике этот принцип тоже известен: пламенно осуждая некую страсть в другом человеке, ты сам рискуешь ей заразиться. «Над чем поглумишься, тому и поклонишься», говорит русская пословица.

Это вовсе не означает, что со злом необходимо смиряться. Нет, если есть реальная, насущная проблема, необходимо ее решать. Но сначала следует всё тщательно взвесить и обдумать, оценить предлагаемые пути решения, эффективность и, главное, побочные эффекты каждого из них. Очень часто ведь бывает так, что непримиримая борьба ведется как раз между людьми, которые пытаются, по сути, решать одну и ту же проблему, просто подходят к ней с разных сторон.

Например, сейчас спорят о ювенальной юстиции. Одни утверждают, что она совершенно необходима, так как ребенок не может самостоятельно бороться за свои права, да и нельзя заставлять ребенка, ставшего жертвой преступления, проходить через все круги следствия и суда, рассчитанные на взрослого человека. С ним должны работать профессионалы, обученные именно такой работе, и по особым методикам. Другие возражают: если некие особые профессионалы получат некие особые права, это может вылиться во вмешательство государства во внутреннюю жизнь семьи, права ребенка станут поводом для насилия над взрослыми. Поэтому одни категорически настаивают на необходимости ювенальной юстиции, другие (и нередко под православными знаменами) не менее решительно борются с этой идеей.

Нетрудно заметить, что оба лагеря имеют одну и ту же благую цель: защиту ребенка и семьи. У них есть разные представления о том, как это лучше всего сделать, и это нормально. Но когда в дело вступают лозунги… Может быть, лучше было бы тем и другим оставить эти магические заклинания и начать обсуждать конкретные случаи с реальными, живыми людьми: как им помочь, не навредив при этом другим людям? Я уверен, что так они договорились бы скорее.

Но логика человеческого гнева требует обобщений. Он сражается со всемирным злом, ему не до отдельных пострадавших… если, разумеется, кто из пострадавших не представляет удобный пример для демонстрации безусловной правоты Великой Идеи. Это вы, либералы, развалили великую страну и причинили нам неисчислимые несчастья! Это вы, ретрограды, тащите нас в болото вековечной отсталости! Как тетерева на току, никого не слышат гневные люди, каждый талдычит только о своем. Может быть, наша главная проблема еще и в том, что мы в советские времена слишком привыкли к великим идеям и к непримиримой идеологической борьбе? Идеологии-то сменились, а вот модель осталась.

И вообще, об этом в Библии исчерпывающе полно сказано: «всякий человек да будет скор на слышание, медлен на слова, медлен на гнев, ибо гнев человека не творит правды Божией» (Послание Иакова, 1:19–20). Исчерпывающе точно.