Текст книги "Загадки истории. Междуречье"

Хотя шумеры специальных царских святилищ не сооружали, но посвящали царям статуи, часовни, пристройки и притворы, отдельные обособленные помещения крупных городских храмов и дворцов. Упоминания о такого рода сооружениях, возведенных в честь царя Шу-Суэна, сохранились во многих городах Двуречья. На руинах одного из храмовых помещений Ура была обнаружена табличка с надписью: «Шу-Суэну, любимцу Энлиля, царю, коего Энлиль избрал в своем сердце, могущественному царю, царю Ура, чарю четырех стран света, своему богу, слуга его Лугаль-Магурре, начальник городской стражи наместника Ура, любимый дом построил». Такое помещение было обнаружено также в Тель-Амасре в развалинах дворца правителей Эшнунны. В таких местах царям приносились жертвы, к ним обращались с молитвами и увещеваниями, пели им обрядовые гимны. До наших дней сохранилось восемнадцать культовых песен в честь одного из правителей Ура Шу-Суэна (Шу-Сина). После смерти Шульги в его честь была названа звезда и один из месяцев (седьмой или десятый) календаря города Ура, а имя Шульги входило в состав имен подданных «Царства Шумера и Аккада» в формуле: «Шульги – мой бог».

К обожествленным царям обращались с молитвой о здоровье, о долголетии, о помощи в делах, о заступничестве перед верховными богами. Такие обращения могли быть не только устными, но и письменными, записанными на глиняных табличках, прилагавшихся к жертве. Со временем такого рода «письма к богам» стали одним из наиболее распространенных литературных жанров. Вот пример одной из таких просьб-молитв некоего горожанина Ура по имени Уршагга. Царь, к которому подданный обращается, в тексте не назван, но, скорее всего, это был один из последних правителей ІІІ династии Ура – Амар-Зуэн либо Шу-Суэн, возможно, уже ушедший в мир иной. Уршагга обращается к царю как богу, ставя его в один ряд с Инанной и Аном:

 
К моему царю с многоцветными глазами,
  носящему бороду из лазурита,
Я обращаюсь.
Золотой статуе, изваянной в добрый день,
«Сфинксу», воздвигнутому в чистой овчарне,
  избранному в чистом сердце Инанны,
Господину, герою Инанны, скажи:
Его приговор подобен воле сына Ана,
Его приказ, подобно словам бога, непреложен,
Его слова, подобно каплям дождя,
  обильно падающим с неба, неисчислимы.
Так говорит Уршагга, его слуга:
«Мой царь заботился обо мне, сыне Ура,
Потому что мой царь –  это царь Ан,
Да не будет разрешен дом отца моего,
Да будет неприкосновенен фундамент дома отца моего,
Да будет это известно моему царю!»
 

Наиболее ярко божественное заступничество царя за свою страну выражалось в ритуале так называемого «священного брака», проводившегося во время восхождения нового монарха на престол. «Брак» заключался между очередным правителем и богиней Урука Инанной, которую представляла жрица нин-дингир. Сам царь выступал во время обряда в образе бога Думузи (Таммузи), «Истинного сына водной бездны», божественного супруга Инанны, бывшего умирающим и воскресающим божеством плодородия. Обряд проводился каждый первый день очередного нового года и сопровождался специальными песнопениями, в которых рассказывалось о сватовстве Думузи и зарождении любви между богами. При этом поведение богов очень напоминает поведение людей. Так, жених уговаривает возлюбленную обмануть ее мать, сказав, что она пойдет «попеть и поплясать» с подругой, а самой провести с ним ночь любви. В другой песне описывается ссора влюбленных:

 
– Если бы не мать моя, на улицу и в степь тебя бы прогнали!
Герой! Если бы не мать моя, на улицу и в степь тебя бы
        прогнали!
Если бы не мать моя Нингаль, на улицу и в степь тебя бы
        прогнали!
…
Если бы не отец мой Зуэн, на улицу и в степь тебя бы прогнали!
Если бы не брат мой Уту, на улицу и в степь тебя бы прогнали!
– Девушка, не заводи ссоры!
Инанна, обменяемся речами достойно!
Инанна, не заводи ссоры!
Нинэгалла, посоветуемся спокойно!
Мой отец твоего не хуже!
Инанна, обменяемся речами достойно!
Мать моя твоей не хуже!
Нинэгалла, посоветуемся спокойно!
…
Сам я бога Уту не хуже!
Нинэгалла, посоветуемся спокойно!
…
Речи, что сказаны, – речи желанья!
С ссорою в сердце вошло желанье!
 

Еще более важен тот факт, что «священный брак» мог заключаться и с другими богинями шумерского пантеона, причем царь мог действовать не только в качестве символического воплощения бога, но и от собственного лица, поскольку сам был божеством. В данном случае роль супруги царя выполняла жрица лукур или лукур-каскала – «дорожная наложница». Клинописные таблички сохранили имена таких жриц и записи брачных песнопений, исполнявшихся перед соитием царя и жрицы.

Божественный статус царей ІІІ династии Ура привел также к тому, что им, впервые в истории Двуречья и, видимо, единственный раз в истории Нижней Месопотамии сооружали мавзолеи. Интерес представляет мавзолей первого обожествленного монарха III династии Ура Шульги, еще в древности, к сожалению, ограбленный. Этот погребальный комплекс состоял из двух частей – подземной, с двумя сложенными из кирпичей сводчатых погребальных камер, и надземной, представленной крупным зданием размером тридцать восемь на двадцать шесть метров со стенами, достигавшими в толщину не менее двух с половиной метров. Одна камера предназначалась для самого правителя, в другой же были обнаружены останки его приближенных, которых похоронили с ним. Опустившись до уровня пола погребальных сооружений проводивший раскопки Леонард Вулли обнаружил занимательный факт – камеры, одна из которых была девять, а другая – девять с половиной метров в длину имели при этом несуразно низкую высоту, вследствие чего кости и фрагменты керамики лежали практически на уровне опор свода, а выпрямиться во весь рост исследователи смогли лишь в самом центре обоих сооружений. Догадаться о причине столь странных пропорций помогла лестница, которая опускалась от уровня выявленного пола куда-то еще дальше вниз. Продолжив раскопки, Л. Вулли пробился сквозь состоявший из нескольких слоев пол на несколько метров вглубь и добрался до выставленных на ребро обожженных кирпичей с незаполненными промежутками между ними. Кладка оказалась двухслойной, и лишь под вторым ее слоем был выявлен настоящий пол из пяти слоев обожженного кирпича, скрепленного битумным раствором. Скорее всего, случилось следующее: когда сооружали гробницу, архитектор заложил усыпальницу слишком глубоко, почти на девять метров ниже дневной поверхности, не учтя уровня подземных вод и ориентируясь на их летний уровень. Когда же царь умер и гробницей необходимо было воспользоваться, то оказалось, что она заполнена водой. Единственным выходом стало создание засыпи и поднятие уровня пола на 1,5–2 метра от запланированного, что и исказило пропорции усыпальниц.

Верхнее сооружение непосредственно над усыпальницами было предназначены для вечного поклонения обожествленным царям, однако напоминало не храмы того времени, а походило скорее на роскошный частный дом-дворец. Видимо, это было связано с тем, что, с одной стороны, усыпальница – обиталище бога, но, с другой, сам этот бог имел человеческое происхождение. Так и после смерти подданные не забывали, что бог некогда был человеком, точно так же, как при жизни помнили о божественной природе правителя. Переход в иной мир, мир мертвых, не был для правителя переходом в ранг бога – он уже и так был им при жизни, менялось лишь соотношение двух его сущностей. В связи с этим, несмотря на то, что теперь подданным приходилось служить богу-царю по-иному, его «храм» все равно оставался прежде всего дворцом.

Божественного монарха окружали исключительно чиновники, которых можно было свободно назначать и смещать, переводить с места на место в пределах обширной страны, повышать или понижать их положение на административной лестнице. Важнейшим чиновником государства, стоящим сразу после царя и имевшим разнообразные властные полномочия, был суккаль-мах – «великий посланец». Этот администратор действовал в зависимости от ситуации от имени самого правителя и был, по сути, его прямым заместителем и правой рукой. Известна целая династия «великих посланцев», служивших царю Шульги и двум его преемникам: суккаль-махами были Ур-Шульпаэ и его сын Варад-Нанна.

Энси (по-аккадски «ишшаккумы») отдельных городов, бывшие ранее самостоятельными правителями, при ІІІ династии Ура стали обычными наместниками, послушно исполнявшими волю царя. Они были лишены светской власти, хотя и продолжали номинально возводиться в свою должность местными сановниками-старейшинами и выполнять жреческие функции. Это, впрочем, было формальностью, пережитком, с которым правители Ура не считали нужным бороться, ведь он утратил свое значение. Основной задачей энси стало управление государственными царскими хозяйствами в пределах номов. При этом номовые хозяйства потеряли былую обособленность и самостоятельность и рассматривались как рядовые структурные подразделения единого царского владения. В случае необходимости любые ресурсы того или иного номового хозяйства – продовольственные запасы, посевные фонды, рабочая сила и т. п. – могли быть переброшены по решению царя из одного территориального округа в другой и никакой местный энси не мог этому противиться. Это было тем более невозможно, что параллельно гражданским управленческим структурам в округах действовала военная администрация, представленная окружными наместниками-военачальниками шагане. Эти военные чиновники имели не только собственный административный аппарат, но и подчиненные им воинские формирования, способные, в случае необходимости, принудить строптивого энси к выполнению царской воли. Военачальники поддерживали прямую связь с царем и регулярно отправляли в столицу подробные донесения о состоянии подотчетного им округа и деятельности энси. Благодаря этому урский монарх имел возможность перекрестной проверки донесений глав местной гражданской администрации, не говоря уже об отправке специальных чиновников-эмиссаров, которые должны были проверить состояние дел на местах и составить подробный доклад. Важную роль в координации деятельности разбросанных по территории страны царских хозяйств играли разного ранга «посланцы» и «гонцы», действовавшие в качестве правительственных эмиссаров.

Община, бывшая ранее важным органом административно-территориального управления, окончательно утратила какие-либо политические права и полномочия. Она, конечно, сохранила за собой некоторые земельные наделы, но они не шли ни в какое сравнение с громадной по своим размерам царской собственностью. Общинники, хотя и сохранили ряд пережитков самоуправления, находились в полной зависимости от государства и были низведены до уровня локальных групп населения, живших исключительно за счет натурального, практически полностью земледельческого хозяйства. Таким образом, в политическом отношении община полностью зависела от государства, а в экономическом была изолирована от какого-либо внутригосударственного торгового обмена. С одной стороны, она не могла поставить на рынок никакой ремесленной продукции, поскольку сельское ремесло было неконкурентоспособно на фоне правительственных мастерских. С другой стороны, община не имела ни права, ни фактической возможности продавать на внутреннем рынке продукцию земледелия или животноводства, поскольку представители остальных социальных страт страны в них либо не нуждались (вследствие получения всего необходимого за счет централизованного государственного распределения – чиновники всех уровней, воины, жрецы), либо были неспособны (в правовом и экономическом отношении – зависимые царские работники, рабы) приобрести.

В экономическом отношении ведшие натуральное хозяйство общины были разбросаны по просторам Двуречья, разобщены и существовали как бы в параллельном измерении к социально-экономической системе, созданной «Царством Шумера и Аккада», и были связаны с государством лишь через систему налогообложения. Единственная прямая польза, которую, очевидно, получали общины от существования государства ІІІ династии Ура – безопасность на всей территории страны. При этом жизнь общинников сложно было назвать зажиточной или безбедной, подвергаясь поборам и повинностям со стороны государства, они нередко терпели нужду и не без труда сводили концы с концами. Это отразилось в такой шумерской «житейской мудрости»: «Если умер бедняк – не воскрешай его: когда у него был хлеб, у него не было соли; когда у него была соль, у него не было хлеба; когда у него была горчица, у него не было мяса; когда у него было мясо, у него не было горчицы».

Территория страны была наново перекроена без какого-либо учета прежних границ между номами, а сами номы, как мы говорили, потеряли значение как самостоятельные самоуправляемые округа. Очертания новых административно-территориальных единиц определялось отныне не давними межномовыми межами, а исключительно удобством управления ими из единого центра. Пределы новых номов проходили теперь по линиям ирригационных каналов, зачастую не совпадавшим с границами древних номов. Ликвидация самостоятельности отдельных административно-территориальных регионов, так же как и ликвидация самостоятельности должности энси нередко приводили к произвольному переводу энси из одного округа в другой, о чем свидетельствуют многочисленные надписи, или же к объединению номов под управлением одного чиновника, совмещавшего должности энси разных округов. Так, суккаль-мах Варад-Нанна одновременно был энси Субума и страны кутиев, энси нескольких городов Загроса (в частности, Хамази и Карахара) и энси Лагаша. При этом он замещал также должности военачальников-шагане длинного перечня пограничных крепостей на восточных пределах «Царства Шумера и Аккада» от реки Нижний Заб до Персидского залива. Он же был и верховным жрецом бога Энки, вероятнее всего – в городе Эреду.

Централизованное государство требовало единообразия во всем. При Ур-Намму и Шульги были вновь в Двуречьи введены так называемые «царские меры» – система единых мер и весов, что должно было способствовать не столько развитию торговли, сколько стандартизации системы учета и контроля всего производившегося в государственных царских хозяйствах. В прологе к законам Ур-Намму сказано: «Он сделал бронзовую меру в 1 ка (0,84 л), гирю в одну мину (496 грамм) он утвердил, гирю в один сикль (шекель, (8,3 г)) он утвердил [по отношению] к мине». Были согласованы между собой лунный и солнечный годы, для чего была введена система вставных месяцев, расписанная в пределах 36-летнего цикла. В государстве появился общий календарь с единым летоисчислением, в которым годы обозначались в соответствии с крупными событиями, имевшими общегосударственное значение. Они пришли на смену разрозненным хронологическим системам, существовавшим в каждом отдельном городе и породили феномен «датировочных формул» – кратких записей о важнейшем событии, наиболее памятном для того или иного года. Такие формулы, записанные последовательно, представляют собой предельно краткую летопись истории ІІІ династии Ура и позволяют отчасти восстановить событийную политическую историю «Царства Шумера и Аккада», которая, к сожалению, известна довольно поверхностно из-за крайне скудной освещенности в источниках.

А вот активной внешней политики правители ІІІ династии Ура не вели и воевали лишь на таких традиционных для властителей Двуречья театрах военных действий, как Элам и предгорья Загроса. Известны, впрочем, и их походы в Северную Месопотамию и Сирию, восточные области Ирана. Наиболее активным в этом отношении стало правление Шульги, совершившего не менее девяти крупных походов против племен лулубеев и сумуру, вторжений в Элам на востоке и Субарту на севере. Не случайно именно в гимне этому правителю сказано: «Я, Шульги, тот, кто разгромил все вражеские силы, кто людям дал надежность жизни». Первый значительный военно-политический шаг зафиксирован на двадцатом году его царствования «датировочной формулой»: «Граждане Ура были обязаны службой копейщиков (или «лучников» в ином варианте перевода)». Видимо, до этого горожане либо были вообще освобождены от военной службы, либо, если речь идет о том, что их набрали именно в качестве лучников, речь идет о важной военной реформе, в ходе которой шумерская тяжеловооруженная неповоротливая пехота была преобразована по аккадскому образцу в легких подвижных лучников. к этому же времени, по мнению ряда исследователей, относится и введение нового способа обеспечения армии, при котором профессиональным воинам предоставлялись для кормления государственные земельные наделы с прикрепленным к ним зависимым населением.

В дальнейшем походы совершали также сыновья Шульги Амар-Зуэн (по-аккадски Бур-Сина І, 2045–2037 гг. до н. э.) и Шу-Суэн (Шу-Сина, 2036–2028 гг. до н. э.). Источники сообщают об их походах в соседние с Месопотамией страны Элам, страну луллубеев, набегах на Хухнури, Зашпали, Гасур, Адамдун, Ашшурум, Симуррум, Хумурти, Харши, Ганкар (или Карахар). Несомненно, что главной целью походов царей ІІІ династии Ура был вооруженный грабеж, захвата добычи и пленных. Обычными трофеями был скот и рабы, однако могли захватывать и другие ценности. Так, известно, что Шу-Суэн привел в Междуречье целый караван груженных золотом ослов.

Владыки Ура, впрочем, не очень любили воевать и использовали грубую военную силу преимущественное против менее развитых и недоговороспособных, с шумерской точки зрения, народов. Так они поступали преимущественно с населением гор Загроса, где обычно громили местные крепости и захватывали рабов. С соседним же Эламом правители «Царства Шумера и Аккада» предпочитали вести дипломатические договоры, хотя и с позиций превосходства, подкрепленного реальной военной силой и победоносным опытом предыдущих вторжений. Так, важными событием стал заключенный в 2076 г. до н. э. брачный союз между дочерью Шульги и эламским правителем Мархаши (Варахсе). Его значение было столь велико, что упоминание о нем стало «датировочной формулой» 18-го года правления Шульги: «Ливир-миташу, дочь царя, была возвышена до светлости (со)правительницы Мархаши». Видимо, Элам попал после этого в полузависимое от Ура положение и время от времени пытался добиться самостоятельности. Столь же важным стал во внешней политике ІІІ династии Ура брак с царской дочерью энси Анчана (2063 г. до н. э.), о чем было сказано в «датировочной формуле» 30-го или 31-го года правления Шульги: «Правитель Анчана заключил брак с царской дочерью». Впрочем, всего лишь несколько лет спустя отношения царственного тестя и зятя были расстроены и «датировочная формула» 34-го года правления Шульги сухо сообщает: «Анчан был разрушен».

В целом, как свидетельствуют источники, главным стремлением правителей «Царства Шумера и Аккада» было не расширение границ и даже не грабеж соседей, а установление прочного мира на границах и мирное контролируемое взаимодействие с внешним миром. Активность войска царей ІІІ династии Ура была невысока, в особенности на фоне многочисленных свидетельств об интенсивной деятельности в соседних с Двуречьем регионах посланцев-эмиссаров урских правителей – дипломатов и торговцев, которые последовательно склоняли контрагентов к взаимовыгодному сотрудничеству и торговле. Любопытно отсутствие в источниках сведений о браках правителей «Царства Шумера и Аккада» с дочерьми иноземных правителей. Возможно, это также является свидетельством своеобразного изоляционизма их внешней политики. Наконец, прямым свидетельством желания не расширять пределы своего государства, а наоборот отгородиться от внешнего мира стало строительство на внешних северо-западных границах страны оборонительной стены. Построенная вдоль края «гипсовой» пустыни от Евфрата до Тигра, она должна была послужить настоящим «железным занавесом» против жителей запада и севера. Стена получила название «Отдаляющая (сдерживающая) диданов» (так называлось одно из западносемитских аморейских пастушеских племен, надвигавшихся на Месопотамию с северо-запада). Она имела в длину 26 бэру (около 200 км) и была сооружена царем Шу-Суэном, о чем свидетельствуют его надписи и «датировочная формула» четвертого года правления (2032 г. до н. э.): «Шу-Суэн, царь Ура, построил стену амурру (называемую) мурик-тидним / удерживание диданов».

Этим, собственно, и ограничиваются современные знания о внешнеполитической активности правителей ІІІ династии Ура. Гораздо больше данных, чем о внешнеполитической деятельности, сохранилось в упоминавшихся уже многочисленных документах хозяйственной отчетности, сберегших богатейшие сведения об организации земледелия и скотоводства в крупных государственных царско-храмовых хозяйствах, использовании рабочей силы в сельскохозяйственном производстве.

Из этих же многочисленных табличек знаем мы и о труде рабов и зависимых от государства подданных, бывших, фактически, рабами, в больших правительственных кораблестроительных, гончарных, столярных, ткацких, кузнечных, ювелирных мастерских. Предоставляют они также сведения об организации государственного сбора, складирования, хранения, выдачи и распределения накопленных в государственных хранилищах материальных ресурсов – металла, дерева, шерсти, мебели, посуды, одежды и т. п. Известно, что неподалеку от Ниппура был сооружен один из таких колоссальных по своим размерам складов, куда поступали на хранение зерно, овощи, плоды и иные продукты, доставлявшиеся в местный храм не только в качестве даров и подношений божеству и жрецам, но и в виде фиксированной натуральной ренты от зависимых земледельцев и скотоводов. Согласно сведениям сохранившегося архива глиняных табличек из Ура сюда везли фасоль (или бобы) и ячмень, из Уммы – ячмень и тростник, из Гирсу – пшеницу и рыбу, из Лагаша – рыбу, ячмень, орудия труда и ценное сырье, из города богини Нинтинугга Урубиля прибывали партии главного строительного материала страны – кирпича.

Все государственные и храмовые земельные владения были объединены в общегосударственный земельный фонд, значительно превышавший по своей суммарной площади мелкие на его фоне наделы общин и частных лиц. Все земельные угодья страны были измерены, оценены в зависимости от качества грунта, обеспеченности орошением, плодородия, и записаны в специальные земельные кадастры, разделенные по административно-территориальным округам. В каждом из регионов были созданы крупные государственные земледельческие хозяйства – своеобразные «госхозы», управлявшиеся местными чиновниками, деятельность которых пристально контролировалась из столицы. По самым минимальным подсчетам царские имения занимали более 60 % обрабатываемых земель страны, по более смелым предположениям их доля могла приближаться к 75–80 %. Как бы то ни было, царская, а по сути – правительственная, государственная форма собственности во много раз превосходила все иные возможные формы собственности в Двуречье. Причем рабочая сила таких хозяйств подлежала не менее пристальному учету, чем сама земля. В рабочие отряды государственных имений была сведена бóльшая часть свободного населения, оторванная, таким образом, от средств производства и низведенная до положения рабов. Все работники-мужчины обозначались термином «гуруш», который можно перевести как «юноша, мóлодец», а женщины именовались «нгеме», то есть попросту рабынями. Использовался также обобщающий безликий термин «эрен» – «люди, объединенные в отряды». Общее число таких «огосударствленных» работников составляло от одного до двух миллионов человек.

Все находившиеся во владении правительства земли делились на три категории, границы между которыми были, впрочем, непостоянными и условными, в случае необходимости наделы из одного типа могли переводиться в другой. Первым, наиболее обширным видом земельных владений были собственно царские, или же государственные хозяйства, использовавшиеся для обеспечения нужд правителя, его семьи и двора, строительства дворцов, правительственного аппарата, обслуживания, финансирования и обеспечения необходимыми ресурсами разного рода общегосударственных мероприятий, таких, как строительство ирригационных сооружений или городских фортификационных укреплений.

Очевидно, именно на средства, собранные с эксплуатации зависимых работников царских хозяйств, второй царь ІІІ династии Ура Шульги построил свой роскошный дворец – Экурсаг, «Горний дом», раскопанный известным шумерологом Леонардом Вулли. Одноэтажное прямоугольное здание дома царя отличалось изысканным великолепием. Оно было построено из обожженного кирпича, укреплено и украшено снаружи по периметру внешних стен изящными плоскими контрфорсами, вымощено изнутри скрепленными битумом обожженными кирпичами. На покрывающих мостовую перед дворцом кирпичах сохранилась следующая надпись: «Шульги, могучий муж, царь Ура, царь Шумера и Аккада, воздвиг Экурсаг, свой возлюбленный дом». Сооружение состояло из трех частей – приемного зала, занимавшего почти две трети общей площади с примыкающими к нему кладовыми и канцелярскими помещениями, и двух комплексов комнат с большой гостиной в центре каждого из них. Исследователь посчитал их жилыми помещениями, первый комплекс которых принадлежал собственно царю, а во втором размещался его гарем.

Вторым типом государственных земель были храмовые хозяйства, предназначенные для удовлетворения потребностей жречества, жертв богам, отправления обрядовых служб, накопления, хранения и содержания культовой утвари, ремонта и строительства храмов. К последнему, впрочем, обычно привлекались и царские, то есть общегосударственные средства, ведь сооружение храмов было важнейшей почетной обязанностью царя, вплоть до того, что наиболее значимым событием для обозначения года, то есть выведения «датировочной формулы», было сооружение крупного святилища. Так, обозначения ряда лет правления Ур-Намму гласили: «Год, в котором построен храм Нанны»; «Год, в котором был построен храм Энлиля»; «Год, в котором изготовили колесницу Нинлиль». В перечне обозначений лет правления Шульги о сооружении храмов богам и вхождении их в сооруженные для них святилища говорится около двадцати раз, что свидетельствует об исключительной значимости этих событий в глазах как самого правителя, так и его подданных, ведь почти половина лет правления царя названа в связи с сооружением храмов.

К третьей категории государственных земель относились хозяйства, предоставленные во временное владение профессиональным воинам, крупным чиновникам, представителям правительственной и храмовой бюрократии. Наделы предоставлялись им вместе с зависимыми людьми, которые, как мы уже упоминали, должны были обеспечивать потребности своих господ на время несения ими военной службы, выполнения административных функций или отправления культовых обрядов. По сути, это были государственные хозяйства, предоставленные для кормления должностным лицам в уплату за выполнение ими служебных обязанностей.

Централизованным в государственных хозяйствах было не только земледелие, но и скотоводство. Документы свидетельствуют, что гуруши-пастухи занимались выпасом скота и птицы – гусей, уток, предназначавшихся преимущественно для царского стола и на жертвы богам, отчасти – для кожевенного и сыроваренного производств. Обеспечение храмов жертвенными животными было скрупулезно просчитано в документах таким образом, чтобы каждое хозяйство и административный округ по очереди отправляли свою продукцию в точно предусмотренный отрезок времени. Так гарантировалась непрерывность поставок при сохранении достаточного для воспроизводства поголовья в каждом из скотоводческих хозяйств. Интересно отметить, что Лагаш, как попавший в государственную немилость округ, должен был осуществлять поставки два месяца в году, остальные же номы – по одному месяцу. Наиболее массовыми были приношения в занимавший центральное положение в стране храм Энлиля в Ниппуре. По сути, это было определенным религиозным налогом или, скорее, данью, которую храм взимал с царских хозяйств, а значит – с самого государства. Источники, впрочем, позволяют проследить и сбор жертвенных животных с частных имений, осуществлявшийся местными энси. Проводился он, видимо, в форме, напоминающей «продовольственную разверстку» времен военного коммунизма, когда хозяйства должны были предоставить в заранее обусловленное время точно определенное количество скота. В находившемся около Ниппура Пузриш-Дагане, где видимо, собирали присылавшихся в ниппурский храм животных, сохранился колоссальный архив глиняных табличек, в которых содержатся подробные сведения об этих жертвенных дарах-«взносах» (му-тум) – коровах, баранах, козах, свиньях, ослах. Интересно отметить, что держали здесь не только домашних животных, но и диких – оленей, туров, зубров, ланей, антилоп, муфлонов, горных козлов, газелей, даже кабанов и медведей. Известно, что мясо молодых медведей даже поставлялось на дворцовую кухню, а старых держали в качестве символической стражи у городских ворот.

Среди гурушей документы выделяют представителей разных профессий – садовников, виноградарей, смотрителей за рощами, старших полевых работников (энгар), мясников, ткачей, пекарей, носильщиков, бурлаков. Встречаются даже воины или стражники – ага-уш. Впрочем, несмотря на то, что работники были разделены по профессиональному признаку, ничто не мешало государственным чиновникам перебросить их всем отрядом или индивидуально в другое место и на другой вид работ, ничем не связанный с их предыдущей специализацией. Так, медников или плотников могли направить работать носильщиками и разгружать баржи, а прядильщиц шерсти или ткачих привлечь к полевым работам, посевной, жатве или бурлачеству.

Трудились работники от зари до зари, без каких-либо свободных дней, на полевых, садовых, огородных, землекопных и погрузочных работах. При этом для каждого вида работ существовали единожды и навсегда установленные нормы выработки. Лишь рабыни не допускались к работе на несколько дней в месяц в те дни, когда они по тогдашним воззрениям считались «нечистыми». В это время их, по всей видимости, держали взаперти. Постоянные работники не получали какого-либо задания на определенный период времени – урока, тогда как наемным рабочим (существовали и такие) всегда давалось конкретное задание. Получается, что для государственных рабочих «мерилом работы считали усталость», тогда как вольнонаемных оценивали по результатам труда. Видимо, сами учетчики и контролеры видели существенную разницу в продуктивности и производительности труда этих двух категорий работников, первые из которых были абсолютно не заинтересованы в плодах и эффективности своего труда. В связи с этим гурушам, независимо от выработки, выдавалось ежедневное кормление – стабильный стандартный паек, тогда как наемным работникам выплачивалась заработная плата, в два-три, а то и в четыре раза превышающая «зерно кормления» постоянных работников. В связи с существенной разницей в оплате труда к привлечению наемных работников прибегали лишь в крайних случаях – во время срочных и временных работ, таких, к примеру, как сбор урожая или, наоборот, посевная. Интересно отметить, что среди вольнонаемной рабочей силы фигурируют только мужчины, тогда как в число постоянных рабочих государственных имений входили также женщины и даже дети.