Текст книги "Морской узел"

Глава 10
Парад

Я начал нервничать. Оказывается, в нашем городе были проблемы с приобретением телефонных карт. Может быть, из-за того, что люди стали больше пользоваться мобильной связью? Я бегал от киоска к киоску и повсюду получал отрицательный ответ. Я был голоден, измучен проблемами, мое тело ныло, словно я недавно был побит палками. И все-таки это была мелочь, малозаметная помеха для меня. Свои страдания и переживания я всегда переносил легче, чем чужие, если я был причиной этих страданий. Мысль о том, что Ирина могла позвонить в аэроклуб и узнать о крушении самолета, была просто ужасной, она разбивала мое сознание, словно разрывная пуля, угодившая в башку. Только не это! Вероятность того, что Ирина именно так и поступила, была невелика. Обычно в выходные мы с ней не встречались, каждый из нас занимался своими делами, и в этом заключалось одно из обязательных условий нашей свободы. Расстались мы с ней в четверг после обеда. Сегодня было воскресенье, и Ирина не могла знать, что меня не было в городе двое суток. Вот завтра – это другое дело. Завтра она придет в агентство, подождет меня пару часов, а потом обязательно начнет меня искать.

Я мысленно молил бога, чтобы Ирина не проявила в эти дни какой-нибудь инициативы, чтобы не надумала пригласить меня на концерт или на скалы. Мобильный телефон, не отвечающий двое суток подряд, – это серьезный повод для беспокойства, тем более что Ирина знала о предстоящем мне в пятницу полете… Мое богатое воображение не заставило себя долго ждать и принялось рисовать слезоточивые картины: Ирина звонит в аэроклуб, потом начинает обзванивать больницы, морги; она сходит с ума, она плачет, носится по моим знакомым, опрашивает людей, – не видел ли кто красно-белого самолета, будь он неладен! А я, как назло, не мог ей позвонить, потому что не мог купить телефонную карту.

В конце концов мое терпение лопнуло. Я больше не пожелал мучиться оттого, что в безвестности мучается Ирина, и поймал такси. Проще и быстрее приехать к ней, чем позвонить из телефона-автомата.

Ирина недавно отметила новоселье. Она переселилась на «Горку», в старый двухэтажный особняк с кипарисовыми зарослями и открытой верандой с видом на Побережье. На первом этаже располагался детский культурный центр и художественная студия Бари Селимова. На втором этаже Ирина занимала две комнаты, одна из которых была маленькой, в ней Ирина только спала и наводила макияж, а вторая была огромной, там запросто разместился бы симфонический оркестр. Из окна этой комнаты можно было смотреть на канатную дорогу, на людей в подвесных люльках, которые подобно птицам проплывали мимо.

Таксист погорячился и повез меня по большому кругу через центр, вместо того чтобы сразу взять влево, в гору, и по узеньким путаным улочкам добраться до нужного места. Наверное, он думал, что в центре сейчас свободно, можно будет развить приличную скорость и сэкономить время. Но только мы проехали кинотеатр «Солярис», как вклинились в пробку. По проезжей части с воплями и плясками шла толпа, ее сопровождал эскорт милиционеров. Сначала я подумал, что это циркачи или клоуны, потому как большинство демонстрантов были одеты в спортивное трико, а их лица, разукрашенные всеми цветами радуги, напоминали цветные маски; поверх толпы покачивались клоунские колпаки, плыли воздушные шарики, на некоторые из них были натянуты женские трусики и лифчики.

Водитель выругался вполголоса, посмотрел в зеркало, обернулся, взялся за рычаг передач. Он хотел развернуться и поехать обратно, но было поздно – за нами уже выстроилась очередь легковушек.

– Что это? – спросил я.

– Парад сексуальных меньшинств! – Водитель сплюнул в окно. – Второй день подряд позорят город! И милиция их охраняет… Ты только посмотри, посмотри вот на этого раскрашенного петуха в плавках! А вот рядом с ним – это женщина. Представь!

– Нет, мужчина, – возразил я.

– Женщина! Точно женщина! – не соглашался водитель. – Грудь-то вон как торчит!

– Это не грудь, – отпарировал я. – Это живот.

– Да ты не туда смотришь! Вот, под шарами идет, с наклеенными усами и бородой!

– А это вообще не человек, а собака.

– Разве?

Мы еще немного поспорили, потом я вежливо напомнил о своем желании быстрее добраться до места. Водитель вырулил на газон и по тротуару добрался до ближайшего поворота. Я думал о том, что Ирина обязательно будет настаивать, чтобы я остался у нее. Спорить с ней трудно. В принципиальных вопросах она всегда проявляет небывалое упрямство, и дело может дойти даже до драки. Но остаться у нее – это все равно что превратить ее квартиру в склад наркотиков или боеприпасов. Не дай бог Дзюба узнает, где я прячусь! Тогда Ирине тоже не поздоровится. А Дзюба знаком с Ириной. Я помню, какими глазами он смотрел на нее, когда она готовила ему кофе в нашем агентстве. Этот взгляд мне тогда очень не понравился, и чтобы загасить его раз и навсегда, я шепнул Дзюбе, что Ирина – моя невеста и мы скоро обвенчаемся. «Да-а-а? – недоверчиво протянул Дзюба. – Что-то на тебя не похоже…» Похоже – не похоже, но в любой момент Дзюба может нагрянуть к ней с проверкой.

Последние метры перед домом – а это был крутой подъем – такси преодолело с трудом. Старый мотор захлебывался, гудел, стучал клапанами. В конце концов машина заглохла посреди подъема. Я предложил водителю сдать назад, а потом подъехать к дому с другой стороны. Мне вовсе не трудно было пройти оставшиеся метры пешком, дело в другом… Такси скатилось вниз, развернулось у мусорных баков. Распугивая бродячих котов оглушительным треском, завелся мотор. Я опустил голову вниз, делая вид, что зашнуровываю туфли. Водитель осторожно, чтобы не помять крыло, проехал между столбами палисадника и замшелым сараем из терракотового клейменого кирпича.

– Вот что, я передумал, – сказал я. – Поехали обратно.

Водитель с недовольством посмотрел на меня. Наверное, он сначала хотел поворчать на капризного клиента, который сам не знает, чего хочет, но передумал – сумма-то теперь удвоится.

– И чем быстрее, тем лучше, – добавил я.

Прислонившись спинами к старой кирпичной кладке сарая, на такси пялились два милиционера. Они выбрали хорошее место: отсюда были видны двухэтажный особняк, окруженный, словно частоколом, кипарисами, и все дорожки, ведущие к нему.

Глава 11
Ненавижу недосказанность!

Я не мог сидеть спокойно, не мог дышать спокойно. Автомобиль давил на меня, не позволял дышать полной грудью, и я чувствовал себя паровым котлом, в котором давление уже перевалило все допустимые нормы. Произошел какой-то казус, необъяснимое наваждение, что нельзя было объяснить только безобидным нарушением воздушного пространства. Дзюба искал меня как особо опасного преступника, как сбежавшего из тюрьмы серийного убийцу. Вся милиция города разделилась на две группы. Одна охраняла демонстрацию педиков, другая вылавливала меня. Больше стражам порядка нечем было заняться. И никак мое серое вещество не могло объяснить эту реальность.

Уже ничуть не сомневаясь в конечном результате эксперимента, но желая выяснить все до конца, я назвал водителю адрес своего агентства. Это свойство моего характера – всегда и во всем искать, требовать и насаждать полную ясность и завершенность во всем – начиная с отношений с женщинами, заканчивая погодой. Ненавижу недосказанность, полунамеки, незавершенные дела, недопитый бокал, неразборчивый почерк, туман, слякотную весну, тяжелый рассвет, полугрузовик «Газель» и реанимацию; мне больше по душе или полноценная жизнь, когда энергия хлещет через край, или кладбище с тяжелой, монолитной, неподъемной могильной плитой; я убежден, что мужчина должен быть мужчиной, а женщина – женщиной, причем на все сто процентов. Тогда я чувствую себя хорошо, тогда я уверен, что хожу по планете Земля, а не порхаю в космосе, что адекватно воспринимаю мир, а не блуждаю по фантомному лабиринту, рожденному воспаленным мозгом. Все в этом мире должно иметь четкие, несмазанные границы, ибо смазанные, нечеткие границы – это лукавство. Потому я хотел немедленно и окончательно убедиться, что за мной следят во всех местах, которые определил сыщицкий ум подполковника Дзюбы.

Нам не понадобилось даже подъезжать к дверям агентства, маневрировать в тесноте, разворачиваться между десятками припаркованных машин – неподалеку изрыгали музыку два ресторана и казино, и в воскресные вечера здесь всегда был парковочный аншлаг. Я сразу заметил сидящих на лавочке молодых мужчин, которые уж слишком старались казаться расслабленными, дабы убедить общество, что они оказались тут совершенно случайно, и никого не ждут, и не кидают выжидательные взгляды на двери агентства – тьфу на это агентство, мы его и знать не знаем, и видеть не хотим, и пусть оно горит синем пламенем, и наши глазки вовсе не вылезают из орбит от многочасовой слежки.

– В отделение милиции! – крикнул я и так хлопнул по приборной панели, что из нее вывалились и повисли на проводах часы.

Меня трясло от негодования. Я подгонял водителя, который и без того выжимал из своей старой клячи ее последние лошадиные силы. Обложили! По всем адресам! Всюду церберы, куда ни плюнь! Мою квартиру пасут, Ирину пасут, агентство пасут. Была б у меня собака – и ту, наверное, держали бы под контролем, высматривали, под каким кустиком пописала да где понюхала. Но что случилось?! Какой вселенский грех я совершил, что даже старый товарищ солгал, предал, зажевал между зубов правду, как мундштук папиросы? Я бы позвонил Дзюбе, да противно, от души воротит слышать его ровный, чеканный голос, каким раньше на партийных собраниях читали отчетные доклады. Захочет – сам позвонит. Номер моего мобильника у него есть. Трубка включена. Но не звонит, не хочет. Я для него теперь – гражданин Вацура, и всякий разговор со мной отныне должен проходить в его кабинете и называться допросом… Это хорошо, что не звонит. Это – ясность, это четкая граница, которую он проложил между нами.

– Тормози здесь! – приказал я и показал водителю на большой куст сирени.

Отсюда можно было наблюдать за дверями районного отделения, куда меня попутал бес ворваться сегодня днем. Ждать пришлось долго. Водитель нервничал, поглядывал на часы, но опасался моих взвинченных нервов и моего нестандартного интереса к милиции, а потому не наезжал и не грубил. Я дал ему пятьдесят долларов, чтобы его не терзали сомнения. Водитель сразу подобрел, расслабился и даже вздремнул пяток минут.

– Поехали тихо! – сказал я. – Вон за тем мужчиной в синей рубашке.

Сыщик, которого я осчастливил сегодня взяткой, неторопливо шел на остановку троллейбуса. Закурил на ходу. Движения его были размашистыми, неэкономными. Зажигалку он подносил так, словно попутно давал прикурить еще целой роте милиционеров. По тому же маршруту вернул ее в карман брюк. И походка такая, словно он снимался в кино, а режиссер орал: «Живее, энергичнее! Больше жизни, динамики!» Правая нога вперед – туда же правое плечо, левая нога вперед – и плечо за ним. Подбородок поднят, настроение, видимо, хорошее. Еще бы! Запросто отхватил сегодня две тысячи баксов. Может быть, долларов триста даст своему молодому коллеге, чтобы молчал. И теперь на ходу мечтает, что купить на эти деньги.

Сыщик заскочил в троллейбус. Пропустив вперед себя «Москвич», мы поехали следом. На четвертой остановке, рядом с автовокзалом, сыщик вышел. Мой водитель хорошо понял, что требуется. Чтобы не привлечь внимание тихой ездой, он проехал метров сто вперед, свернул в какой-то проулок и по кругу вернулся назад. Сыщик к этому времени успел купить в ларьке бутылку пива, откупорил ее и стал отхлебывать на ходу. Нам пришлось сделать еще один круг по дворам… Сыщик пошел вдоль подъездов пятиэтажного дома. В какой-то момент мне показалось, что он почуял неладное, остановился и повернулся в нашу сторону. Водитель среагировал и тотчас свернул на другую улицу.

Я попросил его ждать меня здесь, выскочил из машины и, снимая с себя поясной ремень, помчался через кусты и палисадники. К пятиэтажному дому я подбежал вовремя: сыщик бережно опустил пустую бутылку в мусорный бак и вошел в подъезд. Тут-то я припустил со всех ног и ворвался в сумрачный, пахнущий сыростью подъезд. Наверное, сыщик почувствовал слежку и, дабы развеять сомнения, наверх не пошел, а встал в темноте у почтовых ящиков. Я не увидел его, но почувствовал душное тепло его тела и уловил запах табака. Кинулся на темную фигуру, нащупал потную шею, сдавил ее ремнем. Сыщик попытался ударить меня по лицу, но руки были у него коротковаты, не достал. Тогда я схватил его за затылок и – шварк лицом о почтовые ящики.

– Что вам от меня надо?! – сдавленно прошептал я, еще сильнее надавливая ремнем на горло сыщика. Тот тяжело дышал, толкался.

– Я тебе не завидую, парень, – прохрипел он, пытаясь просунуть пальцы под ремень.

Я еще раз кинул его на ящики. На дверках остались вмятины. По этажам полетело эхо.

– Две тысячи баксов надо честно отрабатывать! – зарычал я прямо в ухо сыщику. – Почему за мной следят?! Почему обложили со всех сторон?!

– Не знаю, – тяжело ответил сыщик. Он задыхался, по его лицу струился пот. – Тебя приказано упрятать за решетку…

– За что?!

– Руководство не докладывало…

– Банду обезвредили?

– Какую банду?

Я рывком повернул сыщика к себе и влепил ему пощечину:

– Хватит прикидываться почтовым ящиком! Обо всем было сказано в протоколе!

– Я доложил начальству об этой яхте, – ответил сыщик. – Мне приказали взять тебя… Больше я ничего не знаю…

Я отпустил его. Он поправил рубашку, застегнул пуговицы, сплюнул.

– Ты позволил себе слишком много, – сказал он. – Постарайся больше не попадаться мне на глаза.

Повернулся и пошел по лестнице. На пролете остановился, повернулся.

– Я думаю, у тебя нет никаких шансов.

Глава 12
Не ешьте борщ на ночь

Моя свобода обходилась мне очень дорого. И не только по финансам. Я уже не мог вести себя так, как прежде, не мог расслабленно ходить по улицам города, не мог позволить себе пройти мимо милиционера с развернутой грудью и высоко поднятой головой. Эта роскошь была мне уже не по карману. Я словно получил несмываемое и хорошо заметное на расстоянии клеймо, которое было единственным и достаточным основанием для того, чтобы упрятать меня за решетку. Дома, деревья, заборы, столбы – все, что меня окружало, приобрело глаза и уши, и мне мерещились скрытые взгляды – словно гигантская линза фокусировала солнечный луч, и мне было некомфортно, что-то мучило, заставляло сворачивать в узкие темные улочки и дремучие, густо заросшие кустами скверы.

Море, ставшее мне ненавистным, притягивало меня своим величественным молчанием, ненавязчиво предлагало мне разговор по душам. С него все началось, точнее, с проклятой яхты, которую кинул мне бесенок под видом спасательного круга. Как бы моя душа ни противилась, я вынужден был снова искать встречи с яхтой. Невозможно было излечиться от тяжелого недуга, не обращая внимания на омерзительную язвочку, ставшую причиной всех бед.

Я спускался к морю зигзагами, по малознакомым улочкам, избегая появляться в тех местах, где у меня было много друзей и где я мог нарваться на засаду. Очень хотелось заглянуть в спортивный клуб, в котором атлетическое железо было щедро пропитано моим потом, и поздравить Юрку Беспалова с победой на республиканских соревнованиях по бодибилдингу. Или зайти в кафе к Ашоту Вартаняну, который готовит лучшую на всем Побережье хашламу. Или заскочить в художественную студию к Бари Селимову, пройти на цыпочках по намастиченному паркету мастерской, не дыша постоять за спиной художника и посмотреть, как он близоруко щурится, точечно выписывает тонкой кистью крохотные детали, и близко-близко придвигается губами к холсту, словно вдыхает в него жизнь… Эти и многие другие близкие моему сердцу люди словно умерли или остались в какой-то иной, недоступной для меня жизни.

Я даже пляж выбрал такой, на котором никогда не был – элитный, безлюдный, где входная цена предполагала разве что море из чистого шампанского и гальку из золотых слитков. По мраморной лестнице я спустился к шезлонгам, разделся, развесил джинсы и рубашку на «плечики». Ко мне тотчас подошла девушка, такая тонкая, что даже не отбрасывала от себя тени, и золотая галька под ее ногами не шуршала. Она говорила счастливым голосом, при этом счастливо улыбалась и вообще откровенно демонстрировала, что очень рада деньгам, которые я с собой принес. Она стала предлагать мне спиртные напитки, легкий бизнес-ленч, нумидийский массаж в пять рук (наверное, его должны были исполнить три массажистки, одна из которых была однорукой), сауну, бильярд, полный рилэксейшн, интеркурс, айонинг и еще много такого, о чем я никогда не слышал, но, возможно, испытывал. Я прервал девушку в тот момент, когда она предлагала мне «коминг инто стэп», и попросил организовать полет на параплане.

Девушка застопорилась и некоторое время молчала, хмуря лобик с прыщиками, зашпаклеванными тональным кремом. Видимо, ее тонкие мысли текли только в одном направлении, и она не совсем поняла, какой именно рилэксейшн мне приглянулся.

– Вы хотите «коминг инто стэп» во время полета на параплане? – осторожно, чтобы не оскорбить моих своеобразных пристрастий, уточнила она.

Мне, конечно, было безумно интересно узнать, что представляет собой эта услуга, которую девушка готова была предоставить немедленно, и все же предпочел только параплан в его базовой, классической конфигурации без каких бы то ни было довесок. Мое желание было исполнено словно по мановению волшебной палочки. Не прошло и пяти минут, как к берегу подлетел скутер, и два парня в длинных шортах принялись раскладывать параплан и распутывать его стропы.

– Как долго хотите летать? – поинтересовался наездник скутера с порезанной во многих местах широкой физиономией.

– Пока не надоест, – уклончиво ответил я. – Только, пожалуйста, подальше от берега.

– Насколько подальше? – усмехнулся наездник. – До самой Турции?

На меня надели обвязку. Скутер взревел, стрельнул в небо водяным фонтаном и помчался по волнам, увлекая за собой фал и меня, пристегнутого к нему. Параплан тотчас наполнился воздухом, и меня с силой потянуло вверх. Пляж вместе с шезлонгами, зонтиками, золотой галькой и не отбрасывающей тени девушкой ухнул вниз, словно в земной коре образовался провал и все стало туда сливаться; у моря раздвинулись границы; распускался как цветок город, открывая моему взгляду улицы и районы, которые никогда нельзя было увидеть с пляжа. Я воспарил быстро и без усилий, и даже в глазах чаек, которые поглядывали на меня снизу, можно было распознать зависть.

Скутер мчался в открытое море, издавая пронзительный, как стоматологический бор, вой. Он прыгал на волнах, резал темную воду, и брызги, расходящиеся от него веером, напоминали белые крылья. Я смотрел по сторонам, вглядываясь в мелкий мусор, покрывший водную гладь от горизонта до горизонта. Этим мусором были корабли, баржи, рыболовецкие сейнеры, катера и прочие суда, прилипшие к поверхности моря. Их было намного больше, чем можно было увидеть с берега. Я висел над ними, будто над обширным голубым сукном, на котором ювелир рассыпал мелкие безделушки из платины, агата и рубина, я выбирал, присматривался, но не было ничего подходящего. Выбор большой, на любой вкус, но вот маленькой одномачтовой яхты «Галс» нигде не было видно.

Я крикнул наезднику и махнул рукой на восток. Скутер сделал поворот по большой дуге, оставляя за собой клиновидный след, и помчался параллельно берегу. Солнце висело уже низко над водой и, прежде чем окунуться в воду, по-комендантски строго оглядывало порядок на море. Корабли отбрасывали длинные тени и на фоне оранжевой воды смотрелись особенно четко. Просмотреть яхту я не мог. Ее не было в тех пределах, какие я мог окинуть взглядом.

Вскоре мы вышли за границу цивилизованных пляжей. Я летел вдоль скалистого берега с темными пятнами можжевеловых и сосновых зарослей; у самой воды разноцветной полоской раскинулся палаточный городок; между тряпичных лоскутков мерцали костры, и синие дымные столбы поднимались высоко в небо. Я крикнул наезднику, чтобы поворачивал обратно. Быстро темнело, и надежды увидеть яхту уже не было никакой. Видимо, за день она успела уйти на приличное расстояние в открытое море или же поплыла вдоль берегов да остановилась на ночлег в какой-нибудь уютной бухте.

Я подлетел к своему пляжу, где меня ожидал персонал, одетый в бело-черное и оттого поразительно напоминающий разгуливающих по пустынному берегу чаек. За версту от них тянуло заботой и вниманием. Я был единственным клиентом этого замороченного пляжа, и просто так они отпускать меня не собирались.

Скутер сбавил скорость, я спланировал на воду, отстегнул обвязку и доплыл до берега на спине, глядя в темнеющее небо, где уже усердно сверкала Венера. Едва я вышел из воды, как меня окутали большим пушистым полотенцем, поднесли чарку водки и вразнобой стали произносить вертлявые американизмы, означающие какие-то экзотические развлечения. Я молчал, чтобы не вступать с чайками в диалог, насухо вытерся, оделся и попросил извозчика отвезти меня на дикий пляж, в палаточный городок, что было исполнено немедленно.

Там, в волнах теплого прибоя, я с ним и рассчитался. Извозчик помахал мне рукой, сделал эффектный пируэт, обернувшись на своем плавучем коне вокруг своей оси, и умчался в темноту.

Связав туфли шнурками и перекинув их через плечо, я пошел по прибою в сторону зеленого вагончика коменданта. Теплые волны омывали мои ноги, размягчали песок, и я утопал в нем по щиколотку, оставляя за собой следы, которые тотчас затирала пенная вода. Разношерстные палатки, притулившиеся друг к другу, изображали нестройные ряды, вырисовывали «улицы», «площади», «тупики» полотняного города. Со всех сторон доносился нежный шум, который не оскорбил бы даже самого ревностного ценителя тишины и покоя. Я слышал негромкое бормотание радиоприемников, взрывной смех компаний, которые теснились под светом тусклых лампочек, визг детей, шипенье сала на сковородках. То и дело задевая невидимые в сумерках растяжки, между палаток бесшумно ходили люди в плавках и купальниках, носили кастрюли, ведра с водой или увесистые валуны. Из недр городка тянуло запахами еды – простой, нехитрой, вроде отварной картошки или яичницы на шкварках. На пустыре, обложенном по периметру камешками, каким-то чудом угадывая в сумерках мяч, играли в волейбол, доносились шлепки по мячу, отрывистые замечания и комментарии… Мне было здесь хорошо, спокойно. Моя уставшая, истерзанная психика отдыхала и как лекарство воспринимала эту простую, «дикую» жизнь с ее милым и самодостаточным бытом, собранным на узкой полоске пляжа – словно законсервированную без каких-либо добавок, без «усилителей вкуса», «подсластителей», «красителей» и прочей гадости, за которой уже трудно распознать настоящее.

У коменданта я взял напрокат палатку, спальный мешок и керосиновую лампу, расписался в трухлявом журнале об ознакомлении с правилами противопожарной безопасности и пошел выбирать себе место. По пути мне пришлось сыграть в волейбол за команду женщин, которые били по мячу так, будто отвешивали пощечины пьяному мужу, и всякий раз мяч улетал в неизвестном направлении и его приходилось искать всему палаточному городку. Чтобы откупиться, я забил несколько голов, а потом растворился в плотной тени, которую отбрасывал большой, как шатер, тент.

Палатку я поставил на краю городка, рядом с колючими кустами, из которых раздавался дружный треск цикад. Соседка – могучая, шумная женщина, которая звонко ругала свою многочисленную детвору, – накормила меня борщом. Это были остатки, которые она из жалости не вылила в помойную яму. Борщ был вкусным и густым, но сварено было слишком много – целый пятилитровый чугунок! – а дети, бестолочи худозадые, кроме чипсов и пепси-колы, ничего есть не хотят. А разве ей и мужу пять литров жирного борща со свиными ребрышками и фасолью одолеть? Да еще сметаны туда сколько вбухала! И чесночком свежим приправила, и кинзу накрошила, да чтоб поострей был, черненького перчика добавила…

Расправившись с борщом, я тщательно оттер чугунок крупным прибрежным песком, сполоснул его в море и забрался к себе в спальник. Слушая шум волн, который изредка дополняли тихая возня и оплеухи, доносившиеся из соседней палатки, я думал о том, что, если бы мне удалось снова подняться в небо на самолете, то я обязательно нашел бы яхту. Мысль была опасная и подлая, ибо далее следовало делать вывод: нашел бы яхту, и что потом? Таранил бы ее, как летчик Гастелло вражеский состав? Или сбросил бы на палубу бомбу? Или погрозил бы бандитам кулаком?

Ответа на этот вопрос у меня не было. Уснул я с тем тревожным чувством, как если бы боялся проспать какое-то важное событие, например, отправление утреннего поезда, и потому просыпался едва ли не каждый час, чтобы посмотреть на зеленоватый дисплей часов. Под утро – еще не было пяти часов – в тамбур палатки забралось какое-то животное, которое я сначала принял за небольшую собаку. Испугавшись моего окрика, животное принялось кидаться на стены палатки, сотрясая ее с такой силой, словно начался ураганный ветер. В темноте я мог видеть лишь темный комок размером с меховую шапку, который подпрыгивал необыкновенно высоко. Я кинул в него туфлей, и тотчас все утихло. Зверь исчез бесследно, словно приснился мне.

До рассвета я уже не мог уснуть, и тягостные мысли наполняли меня предчувствием неотвратимой беды.