Текст книги "Мавзолей для братка"

– Ты курок сначала взведи, – насупившись, буркнул мужик. – Стрелок…

Но нападать тем не менее не спешил, задумчиво вертя в руках свою оглоблю, словно зубочистку.

– Спасибо. – Коря себя, Жора щелкнул бутафорским курком.

– Кушайте с булочкой, – ответил пузан и, взглянув из-под руки на садящееся за голый лес солнце, аккуратно прислонил к стене «оружие».

– Никуда этот шустряк до утра не денется, – положил он могучую лапу постреленку на плечо. – А нам с тобой баиньки пора. Да и аппетит, козел, мне совсем перебил…

– Мне тоже!

Похихикивая, странная парочка удалилась в дом, а д’Арталетт остался торчать во дворе памятником самому себе, сжимая в руке бесполезный пистолет…

* * *

Смеркалось.

В доме-крепости давно зажглись и успели погаснуть окна-бойницы, из чащи на поляну вкрадчиво выбирались клочья ледяного тумана, в котором, изредка чем-то позвякивая, привидениями перемещались кони. Стоять было тоскливо и ужасно неудобно.

Попробуйте-ка часок простоять на прямых ногах, намертво зажатых в чем-то вроде тисков – ни с ноги на ногу переступить, ни присесть. Именно сейчас Жора понял скрытый смысл такого изуверского орудия средневековой пытки, как колодки. Почище испанского сапога будет, хотя на первый взгляд – сплошной гуманизм и христианское милосердие.

Пора было как-то выбираться из проклятого болота, тем более что сырое холодное марево, заволокшее все вокруг, пробирало до костей не хуже крещенского мороза.

Георгий извлек из кармана зажигалку и осторожно (чем черт не шутит – может, из темного окна за ним сейчас внимательно наблюдают) затеплил огонек.

Выяснилось, что ни в какую трясину он не проваливался. Ноги стояли на твердой земле, по щиколотку скрытые какой-то травкой, вернее, кустарничком с мелкими плотными листочками. Но держала эта невинная на вид растительность не хуже застывшего бетона.

Мало того, прикоснувшись пальцем к одному из листочков, Арталетов прилип и лишь огромным усилием освободился, оставив коварному растению клочок перчатки.

«Вот это цепкость! Куда там смоле какой-нибудь…»

Выход, конечно, был: «хрономобиль» так и притягивал к себе руку. Но спасовать перед какой-то травкой?

Пленник принялся раскачиваться на месте, намереваясь немного ослабить хватку странного растения. Он пытался освободить хотя бы одну ногу, пусть даже ценой подошвы, но ничего не получалось. Раскачивалось только тело от колен и выше, сапоги же стояли как влитые.

«Дохлое дело, – решил Георгий, добившись лишь того, что согрелся, даже вспотел немного от непривычных физических упражнений. – Таким макаром ее, заразу, не взять… Может, поджечь?»

Увы, сочная зелень воспламеняться не желала, да и туман, сгустившийся у земли в некое подобие желе, горению не способствовал. В такой сырой атмосфере вряд ли помог бы и бензин, разве что напалм какой-нибудь…

«А если шпагой?..»

Попытка завершилась тем, что путешественник лишился и шпаги, напрочь завязшей в предательской травке. Вырвать ее без риска сломать клинок или оторвать гарду, не представлялось никакой возможности.

Вообще беда.

«Что же делать?..»

– Что, не получается ничего? – раздался над ухом скрипучий голос.

12

– Вот, – сказал Ежик. – Ничего не видно. И даже лапы не видно. Лошадь! – позвал он. Но лошадь ничего не сказала.

С. Козлов. «Ежик в тумане»

– Что, не получается ничего?

Георгий вздрогнул от неожиданности, выпустил из рук рукоять шпаги, так и оставшейся мерно покачиваться, и выхватил из-за пояса пистолет, заполошно озираясь.

– Кто тут?

– Да я, я, не бойся…

Из текучего туманного марева показалась печальная морда лошади, на вид давно пережившей срок, отпущенный ей лошадиным создателем: вряд ли у молодой будет такая шерсть – не белая, а какая-то белесая, седая… Да и глаза чересчур уставшего от жизни создания.

Арталетов ожидал, что вот-вот появится и всадник, но кляча все продолжала вдвигаться в доступное взгляду пространство, и вскоре легко можно было убедиться, что отсутствует не только всадник, но и упряжь вообще. Разве что кто-то держался за хвост и оставался, так сказать, в тени.

– Коня не видел, что ли? – буркнуло «привидение», шевеля губами не в такт словам, и Жора запоздало понял, что причислил животное к женскому полу совершенно напрасно.

– Почему же, видел…

«Еще одна разумная животинка… – облегченно перевел человек дух. – Снова сказка, мать ее ити…»

– Чего шебаршишься тут, спать мешаешь? – сурово спросил старый конь. – Убери железку свою – не съем я тебя. Куда мне – и траву щипать зубов не осталось…

Голос его напоминал скрежет ножа по ржавому и неровному листу металла. Все же, как ни крути, голосовому аппарату лошади привычнее ржание, а не человеческая речь.

– Да вот, освободиться не могу… – виновато развел руками Георгий, пряча пистолет. – Завяз – ни туда ни сюда…

– Ну-ка, ну-ка… – Старый конь заинтересованно склонил голову к арталетовским сапогам.

Можно было поклясться, что, будь он человеком, то напялил бы очки в треснутой и скрепленной проволокой оправе – зрение у коня, несомненно, было стариковским.

– А ничего удивительного, – выдал он после пяти минут тщательного изучения растительного капкана. – Под ноги следовало смотреть, молодой человек, а не ворон считать. Это же рекун-трава, понимать нужно… И ни железо, ни огонь тут не помогут.

– Как же быть? – Жорино настроение от диагноза эксперта заметно упало. – Что-нибудь можно сделать?

– Отчего же нельзя? Конечно можно, – бодро обнадежил пленника конь, весьма напоминая при этом врача-венеролога, ставящего неутешительный диагноз. – Кровушкой ее напои – она и отпустит.

– Своей? – дрогнул голос у Георгия, с детства панически боявшегося всяческих кровопускательных манипуляций, будь то банальный анализ или визит на донорский пункт.

– А то чьей же? – опасливо отодвинулся от него старый скакун на почтительное расстояние, сразу почти целиком скрывшись в тумане. – Чужая не поможет!

Арталетов вздохнул и стянул с руки перчатку.

– Это… А много нужно-то?

– Да ерунда! Чисто символически. Пальчик себе порежь да окропи травушку. Рекун ведь тебе не вампир какой – капельки-другой с него довольно будет.

– И это радует… – проворчал путешественник, вынимая из тугих ножен кинжал.

Отвернувшись – прямо как у врача, – он помедлил и прижал подушечку среднего пальца к хищному острию, почувствовав короткий болезненный укол хорошо отточенной стали.

Стряхнуть с пораненного пальца несколько темных капель на плотоядно зашевелившиеся листочки было делом одной секунды.

И свершилось чудо…

* * *

– А теперь рассказывай, откуда ты такой взялся, – потребовал старый конь, когда Георгий выбрался из вмиг превратившейся в безобидную полянку ловушки и подобрал с обычной, нехищной травы шпагу. – Нутром чую, что нездешний ты будешь, паренек. Я живой великорусский язык от местного хрюканья за версту отличу, – похвастался он.

– Так вы тоже нездешний?

– Был нездешний… – вздохнул старый конь, и большая мутная слеза выкатилась из огромного лошадиного глаза. – Да сколько лет уж тутошний… Зато раньше – ого-го! Сколько мы с Иваном начудили! Бывало, говорю я Ивану… Ну, ладно, отвлекся я. Ты-то кто такой?

Пришлось Арталетову рассказывать свою историю, правда с большими купюрами. Рассказ вышел долгий, и по ходу дела старый конь не раз задремывал, клюя здоровенной башкой, будто внезапно решая пободаться с рассказчиком. Жора не был уверен, что его вообще понимали.

– Да-а… – протянул старый конь, когда повествование завершилось. – Наворочал ты дел, малый… А принцессу-то куда девал? Так и не женился?..

Похоже, в старых мозгах причудливо переплелись только что услышанный рассказ и какая-то давняя история. Георгий решил не вдаваться в подробности.

– А кто эти мужчина с мальчиком? – задал он более интересующий его вопрос.

– «Кто-кто»… Мужчина с мальчиком, конечно.

– Ну… Ну, это я понимаю. А конкретно кто? Как их зовут?

– Да не зовут их. – Конь, похоже, засыпал на глазах. – Кому такие нужны? Сами, бывало, припрутся к кому-нибудь без приглашения, и не выгонишь…

– Ну вот, к примеру, – начал терять терпение Арталетов. – Мальчик…

– С пальчик… – пробормотал старик.

– Что?

– «Что-что», зачтокал… Мальчик, говорю, с пальчик.

– С чей пальчик?

– Да ни с чей пальчик. Просто с пальчик. Фамилия у него такая: Мальчик-с-пальчик.

До Георгия наконец дошло. Все-таки сказка, как ни крути: Красная Шапочка, Кот в сапогах… Мальчик вот…

– Так какой же это мальчик-с-пальчик? Большой слишком, – усомнился он.

– Вырос, – последовал лаконичный ответ.

– Так ведь мальчик-с-пальчик добрый был, – не сдавался Жора. – А этот… Скотина какая-то.

– Ты со скотиной полегче, – обиделся конь. – А что до доброты… Жизнь такая.

– А мужчина кто? Я не про половую принадлежность, – упредил путешественник возможный ответ. – И не про ориентацию… Профессия у него какая?

– Профессия… – задумался старик. – Профессия у него уважаемая. Душегубец он.

– Палач, что ли?

– Почему палач? – Если бы у коня были плечи, то, судя по тону, он бы ими пожал. – Людоед.

– Лю… – Арталетов длинно вздохнул и почувствовал, как земля покачнулась у него под ногами.

– Ага, – охотно подсказал собеседник. – Доед.

* * *

Вампир нестандартной ориентации – это, конечно, жутко, но завершить свою карьеру в котле людоеда, согласитесь, переходит все границы. Георгий совсем не был готов к подобному развитию событий.

«А может быть, действительно, не мудрствуя лукаво, вернуться домой и отловить первого попавшегося помоечника поздоровее? А то ведь и Серому не помогу, и сам тут сгину…»

Право, новое путешествие начиналось заметно экстремальнее предыдущих. Хотя, опять же, смотря что считать экстримом. Порой самые неприятные приключения, подернувшись флером забвения, кажутся нам едва ли не романтическими прогулками. Пример? Да та же служба в армии, о которой мало кто из мужчин вспоминает без ностальгической нежности. И чем больше времени прошло с дембеля – тем нежнее.

– А разве его… Не этого?.. Я вот слышал, что его кот… Ну, который в сапогах…

– А от кого слышал? – живо заинтересовался конь. – Я бы на этого брехуна копыта не пожалел! У меня знаешь какой до сих пор удар задней левой? Быка с ног свалю! Как этот… Клич… Клич…

– Кличко? – изумился Георгий.

«Быть того не может, чтобы конь и его знал!..»

– Да какой там Кличко… Кличку, говорю, не помню у того бойца, который челюсти крушил, как орехи щелкал. А я – не хуже. Не веришь?

– Верю-верю! – торопливо закивал головой Арталетов, критически окидывая взглядом провисшую спину и торчащие из-под белесой шерсти ребра «сокрушителя». – Так что там с котом? – перевел он разговор на менее острую тему.

– С котом? А что с котом?

– Ну, который людоеда победил.

– Как же! Победил он его… Там ведь как было дело…

Слушать в бесчисленный раз вольный пересказ одной и той же истории, пусть даже в несколько иной интерпретации, было нестерпимо. Жора едва дождался конца рассказа, с точки зрения беллетристики – бездарного и к тому же густо пересыпанного старческими, к делу не относящимися, пространными отступлениями и перлами малопонятного современному жителю юмора, в основном касающегося гинекологии и ассенизаторского ремесла.

– Так вот, – добрался наконец старик до сути. – Как только Людоед мышью обратился, кот на него ка-а-а-ак прыгнет!..

– И? – едва сдерживал зевоту Арталетов. – Съел?

– Черта с два. Так, придушил слегка и принялся играть… Ну, знаешь, как коты с мышами пойманными играют?

Георгий утвердительно кивнул, на самом деле слабо представляя прожженного уголовника, которым он запомнил Кота в сапогах, невинно играющего с пойманной мышкой… Картинка вырисовывалась какая-то чересчур садистская…

– Заигрался, а мышь у него возьми да и смойся. Это уж он сам потом слух пустил, что съел, дескать, Людоеда и не подавился, а на самом-то деле…

– То есть ничего у него не получилось? А как же… – Путешественник чуть не брякнул «сказка», но вовремя проглотил, чуть было не сорвавшееся с губ слово.

– Почему не получилось? Замок освободился, лоха того ушастого он осчастливил… На время.

– Как на время?

– А так. Маркиз-то тот, липовый, Контрабас, что ли, как был деревенщиной, так и остался. Прокололся тут же, а королевские прокуроры знаешь какие строгие ко всяким там самозванцам? Словом, сгнил где-то на каторге тот Карбофос… Да и фиг с ним – не велика потеря. О чем я?.. Да! А Людоед тот, в мышином обличье, отлежался в норке, а обернуться обратно человеком – не может. Забыл я, как это по-ученому называется… Что-то там с трепетом еще связано…

– Шок?

– Во-во! То самое. Забыл заклинание и все тут. Это ведь только в сказках «крекс-пекс-фекс» скажешь – и готово. На самом деле – длиннющую матюгалку нужно выговорить, да еще на халдейском языке. Так и мыкался, бедолага, года два. От настоящих грызунов натерпелся – куда там этому маркизу Хлороформу в тюряге! А как оклемался – обратной дороги нет. В замке другой человек проживает. На законных, заметь, основаниях. В большом фаворе у королевской тещи – немаленький человек, потому ссориться с ним не след. Да и как поспоришь-то? Замок давно в казну отписан и, стало быть, – ведомственное жилье.

Честно говоря, у Людоеда и у самого-то ордера не было… Съел он предыдущего хозяина, а замок присвоил. Тогда смена королей была, кутерьма, ничего не разобрать… И не такие замки прихватизировали.

Старый конь зевнул и мотнул головой, отгоняя сон.

– Вот и удалился Людоед, стало быть, в старую свою берлогу родовую. Сюда. Он ведь из благородных происходит, Людоед-то. Прадед его отличился при тогдашнем короле или вожде, даже замок начал строить, а потом что-то не заладилось… Так и осталась башня одна недоделанная.

А там Мальчика-с-пальчика встретил… Тоже когда-то бедолагу кинул мальчонка, объегорил, но то дело прошлое. Скооперировались они по старому знакомству, и давай на пару работать. Малый простаков вроде тебя заманивает, а Людоед их лущит, словно орехи… Видал, сколько коней пасется? Это от конных осталось. А от пеших – вон, груда тряпья за сараем да железяки всякие – шлемы там, кирасы…

Арталетова вторично передернуло:

– А они это… Не проснутся?

– Чего им просыпаться? Это только мы с тобой, два дурака, тут глаза пялим, а добрые люди спят и седьмой сон видят. Да и не полезут они на тебя, когда ты высвободился: своя шкура дорога. Так что давай: ноги в руки и – ходу. А то коня возьми любого. Они простые, не чета мне, не обидятся. Седла, кстати, тоже там, за сараем, и прочая сбруя… А мне спать пора – заболтался я с тобой…

Конь клюнул головой и засопел. Лошади, как известно, спят стоя.

Георгий оглянулся на дремлющих коней, плавающих по брюхо в тумане, словно гигантские утки в молочно-белом пруду. Да, действительно, выбирай на вкус…

– А этих что, так оставить, что ли? Чтобы они и дальше людей губили?

Старик открыл глаз и с интересом глянул на собеседника:

– Не оставляй. Пойди и прикончи обоих. Людоедов, помнится, нужно камнями забивать. Сталь, понимаешь, – деловито пояснил он, – их хоть и берет, но убить трудно. А вот камнем по маковке – самое то. Прокрадешься в дом осторожненько и – хрясь!..

Георгий содрогнулся, представив, как булыжник с мясным хрустом врезается в висок спящего, и его чуть не стошнило. Нет. Хоть это и кровавый маньяк, даже больше – нечисть, во сне убивать нельзя…

– А мальчишке и вообще всего ничего требуется, – как ни в чем не бывало продолжал инструктировать конь. – Кинжалом ему брюхо вспорешь – всего и делов! Или за ноги – да об угол!

– Нет, – с трудом проглотил комок, стоящий в горле, путешественник. – Я не мясник. Должен быть другой выход.

– Есть и другой, – подмигнул старый конь. – Я тебя, честно говоря, проверял. Вдруг ты и сам не лучше этих… Молодец, выдержал мой экзамен! Потому так поступим: возьми в сараюхе кусок мела – там для побелки должен быть – и, с молитвой, очерти вокруг дома. Обережный круг никакой нечисти не переступить. Лучше всяких замков держит.

Ведерко с кусками мела стояло у самой двери. Жора выбрал самый большой.

– А какую молитву читать?

– Да любую. «Отче наш» или «Богородица, дева, радуйся».

«Хорошее дело… – подумал Арталетов. – А если я никаких не знаю? Ладно, попробую…»

– Господи Боже… Иже еси…

– Ты что делаешь?

– Как что? Чертю… То есть черчу.

– Да не по траве, дурья твоя голова! Прямо по стене черти! Башня круглая, вот и получится круг. Только следи, чтобы разрывов не было. Бестолочь!..

Обогнуть действительно круглое в сечении здание удалось минуты за две, но к концу операции у Георгия в руках остался крохотный кусок мела – остальное ушло на жирную линию.

– Во, молодец, добрая работа, – похвалил конь. – А вот теперь на двери, прямо над чертой, нарисуй эти знаки…

Копыто прочертило в грязи под дверью несколько замысловатых иероглифов, на которые и ушел остаток мела. И вовремя, потому что в дверь изнутри загрохотали кулаки и два голоса наперебой принялись угрожать:

– Открой, зараза! Выберусь – порешу на фиг!.. Уши отрежу!.. Пасть порву!..

Арталетов изумленно глядел на ничем не запертую дверь, в которую изнутри с уханьем бился здоровенный громила и никак не мог открыть. Неужели эта жалкая полоска мела способна на такое?

– Лучше всякого засова, не сомневайся! – подтвердил самодовольно конь. – Теперь сидеть им тут до скончания века. Разве что какой-нибудь дурачок сам эту дверь откроет, круг разорвет… Да только не ходит тут никто – гиблое место.

– А они как? От голода не того…

– От голода? Да у них там припасов на три года! А потом как-нибудь разберутся. Между собой.

На всякий случай путешественник все-таки подпер дверь снаружи той самой дубиной, которая едва не прошлась по его хребту. В таком случае лучше перестараться…

За сараем, больше напоминающим крутой супермаркет, нашлось и приличное седло, и упряжь… Причем в наличии были не только мужские седла, но и парочка дамских, на которых полагалось ездить, свесив ноги на одну сторону. Остатки жалости к двум мерзавцам улетучивались прямо на глазах.

– Спасибо тебе, – от души поблагодарил старика Арталетов, вскакивая в седло смирного конька гнедой масти, выбранного специально – все же до жокейского мастерства всаднику было далеко. – Чем мне тебя отблагодарить?..

– Да мне без разницы… – отвернулся конь. – Скачи уж…

Из дома раздавались уже не угрозы, а униженные мольбы о пощаде. Жора кивнул на прощанье и пришпорил скакуна.

– Стой!

Конь по-прежнему смотрел в сторону.

– Слушай… А как он там… Ну, царевич-то мой? Так и сидит у принцессиного гроба?

– Нет. Нашел он свою суженую. А принцесса еще той гадюкой оказалась.

– Да?! А как он сам-то? Старик небось совсем?

– Куда там! Не хуже тебя, конь, выглядит! Молодцом.

– Угу… Насчет молодца ты, конечно, загнул… Ну, ты скачи, скачи…

Уже въезжая в лес, Арталетов в последний раз оглянулся и увидел, что конь все еще стоит на том же месте, недоверчиво покачивая головой…

13

Излишняя популярность вредит здоровью.

Саддам Хусейн, пенсионер

Вопреки опасениям Жоры, до самого Парижа никаких происшествий больше не случилось. Да и в город он проскочил без проблем, через Сен-Антуанские ворота, низко надвинув на глаза берет и подняв воротник плаща, словно ему нездоровилось. Слава богу, столицу Франции охраняли стражники – не чета нашим современным блюстителям порядка: никого не заинтересовал одинокий дворянин в небогатой одежде. А серебряная монетка, звякнувшая о брусчатку, превратила караульщиков с алебардами в подобия трех знаменитых обезьянок[21]21
  Восточный аналог пословицы «моя хата с краю» – три обезьяны, закрывающие глаза, уши и рот: ничего не слышу, ничего не вижу, ничего не скажу.


[Закрыть]…

Зато на первой же улочке его ждал сюрприз…

– Добрые парижане! – верещал гаврошистого вида мальчуган, потрясая в воздухе толстеньким томиком «in quarto»[22]22
  In quarto (лат.) – формат в 1/4 бумажного листа


[Закрыть]. – Покупайте новую книгу мэтра Скалигера[23]23
  Жозеф Жюст Скалигер (1540—1609) – французский филолог-гуманист, издатель и комментатор античных текстов. Скалигер первым показал, что древняя история не начинается и не кончается греками и римлянами. Считается основателем современной хронологии.


[Закрыть] «Сожжение кровавого колдуна и чернокнижника, именуемого д’Арталеттом, как будто бы дворянина, а на самом деле – зловещего исчадия ада»! У меня лучшая цена в городе! Всего два экю серебром! Для тех, кто не умеет читать, – набор лубков с гравюр несравненного живописца Клюэ на ту же тему – половина экю и два дуизана[24]24
  Мелкая серебряная французская монета XVI столетия.


[Закрыть]!

«Черт побери! – Жора еще глубже надвинул на глаза берет, сожалея, что еще не изобрели молодежные шапочки с весьма неприличным названием – те самые, которые так легко превращаются в реквизит для всякого рода „масок-шоу“, равно обожаемых как силовыми структурами, так и криминалом всех мастей. – А я-то, дурак, думал, что шести месяцев хватит с лихвой, чтобы меня тут забыли…»

Куда теперь?

Дело в том, что Георгий почему-то не задумывался, как именно будет искать незаконопослушного кота в средневековом мегаполисе, именуемом Парижем. Вернее, задумывался, но, прежде чем начинать марафон по злачным местам, где, скорее всего, обретался мошенник, предстояло обрести временное пристанище. Крышу над головой.

А снять номер на каком-нибудь городском постоялом дворе теперь, после каверзы, подстроенной гадом Скалигером, будет проблематично. Любой корчмарь тут же заорет: «Вот он, колдун! С того света явился по наши бессмертные души! Держи его!..»

Если уже у какого-нибудь шустряка не сверкают пятки в сторону местного отделения мили… тьфу, инквизиции.

«А друзей ты уже позабыл напрочь? – осенило вдруг. – А Леплайсан? Вот уж кто будет рад и нипочем не выдаст!..»

Мысль казалась светлой, но лишь короткое время: шута отыскать не удалось.

Дело в том, что в их общей квартире, с которой нашему герою пришлось съехать так неожиданно, уже жил кто-то другой, а во всех остальных местах, где Людовик ранее обретался, от Георгия шарахались, словно от зачумленного, не вдаваясь ни в какие объяснения. Если же вдруг начинали подозрительно приглядываться – он сам ретировался по-английски. Зачем колебать устои веры добропорядочных католиков? Мертвецы, расхаживающие среди бела дня, вряд ли укрепляют подобные тонкие материи.

Визит туда, где Леплайсана не могло сейчас быть наверняка – во дворец, – Арталетов и не планировал. По слышанным краем уха обрывкам фраз, король опять воевал с кем-то в изрядном отдалении от Парижа, а его жена-королева и королева-мать – королевская теща – насмешника не переваривали. К тому же «колдуна д’Арталетта» – там узнали бы без проблем…

Да и что суетиться: шут наверняка увязался следом за своим царственным покровителем и собутыльником, поэтому в нынешний приезд друзьям, похоже, никак не увидеться. До эпохи тотальной телефонизации (не говоря уже о «мобилизации») еще добрых четыреста лет… Жаль, но что делать: не срослось, так не срослось. Как-нибудь в следующий раз.

Так что, плюнув в конце концов на розыски непоседливого выпивохи с его вечным зеленым спутником, Жора направил стопы (вернее, копыта своего Росинанта) в сторону книжного царства месье Безара. Вот уж у кого, книгочея и материалиста до мозга костей, к тому же смертельно ненавидящего борзописца, так омрачившего загробное существование д’Арталетта, может приклонить голову усталый путник!

* * *

«Интересно, а как все же выглядят эти кривые улочки в современном Париже… – размышлял Георгий, проезжая по знакомой части города, где когда-то приходилось бродить. – Доведись попасть как-нибудь – и не узнаю, поди…»

Из какой-то телепередачи Жора знал, что Париж перестраивался несколько раз, причем в середине девятнадцатого столетия – радикально. Да и как было не перестраиваться, если то, что сейчас, в веке шестнадцатом представляло собой столицу Французского королевства – небольшой, по меркам будущего, городок, стиснутый в кольце крепостных стен – уже через столетие-другое превратилось лишь в несколько центральных районов, отданных на поток и разграбление офисным работникам и орде туристов. А от башен, бастионов и контрфорсов, издавна защищавших Лютецию[25]25
  Лютеция – древнее название Парижа.


[Закрыть] от набегов недружелюбных соседей, остались лишь несколько ворот, похожих на триумфальные арки и возвышающихся теперь на зеленых газонах Бульварного кольца.

К слову сказать, те самые «недружелюбные соседи», бывало разбивавшие свои шатры под стенами города, в XXI веке вольготно чувствовали себя внутри него, изрядно потеснив чистокровных парижан…

И лишь одно Георгий знал точно: таких огромных луж ядовитого желто-зеленого оттенка, которые горожане, не чинясь пересекали вброд, в столице современной Французской республики нет и не может быть.

«Да и помои из окон не выливают! – чудом уклонился Арталетов от обдавшего его мерзким „амбре“ потока, обрушившегося откуда-то сверху. – Хотя это вроде бы и не помои совсем…»

Вонючий душ развеял романтическое настроение, будто его и не бывало.

«Ага! Вот и „LE PUITS DE LA SAGESSE“»[26]26
  «Кладезь мудрости» (франц.).


[Закрыть], – удовлетворенно отметил он знакомую вывеску, намалеванную поверх старательно стесанного «КНИ…», спешиваясь и стараясь незаметно оглянуться вокруг по всем канонам шпионского жанра.

Но окружающим не было никакого дела до очередного провинциала. Хмурые и сосредоточенные, они бежали куда-то по своим делам, сталкиваясь плечами, отдавливая друг другу ноги, и сакраментальное «Merde!»[27]27
  В переводе с французского… Ну, вы понимаете.


[Закрыть] звучало ничуть не реже, чем знакомое «Пошел на…!» на московских улицах.

Королю опять потребовались новые средства на бесконечную военную забаву, а значит, скоро снова введут какой-нибудь налог, снизят содержание серебра в разменной монете; цены же на сыр, хлеб и вино подскочат на целый денье, а то и на два… Не говоря уж о том, что сына – двадцатилетнего лоботряса – запросто могут забрить в солдаты и, как ни крути, от подарка квартальному не обойтись.

А на носу зима, дрова – дефицит, поставщики-заразы повышают цены, грозя вообще прекратить подвоз и мерзнуть всей семье до самого апреля. И люди бают, что в дальних восточных странах появилась какая-то птичья болезнь почище чумы с холерой, вместе взятых… Обычная история. Феодализм с человеческим лицом.

«Интересно, а перерывы или часы открытия-закрытия тут уже существуют? – подумал Арталетов, толкая дверь в подвальчик, по счастью не запертую. – А то хорош я буду, если книжник уже отчалил до дому. Хотя он вроде бы тут и живет…»

– Извините, молодой человек, – буркнул хозяин, как обычно полускрытый за огромным манускриптом. – Мы уже закрыты. Согласно последнему королевскому ордонансу о торговле в вечерние часы.

Он поднял от рукописи голову, близоруко сощурился глядя на вошедшего, приоткрыл было рот, чтобы что-то спросить, и вдруг начал заваливаться набок, комкая в руке драгоценный пергамент и хватая перекошенным ртом затхлый, пропитанный бумажной пылью воздух…

* * *

– Нет, уважаемый месье Жорж, вы все-таки д должны меня понять…

Язык у седовласого книгочея уже изрядно заплетался: для снятия шока пришлось влить в старика, материалистические устои которого сегодня дали изрядную трещину, добрый литр вина. А иначе как бы удалось Георгию его откачать при полном отсутствии корвалолов, валидолов, нитроглицеринов и прочих средств экстренной медицины? В старину, кажется, в подобных случаях полагалось делать кровопускание… Бр-р-р! Оживший покойник, вскрывающий кинжалом старческую вену? Да, это ни в одном кошмаре не приснится!

– Я же своими глазами видел, как вас объяло пламенем и вы вспыхнули, словно факел!

– Оптический обман зрения.

– Какой же обман!.. Да еще оптический… Своими глазами… А когда дым рассеялся – все увидели обгорелый столб со свисающими цепями – ни тела… Ничего! Понимаете? Как утверждал мой кюре, очищающий огонь Святой Церкви заставил дьявола бежать и начисто уничтожил прогнившую оболочку колдуна…

– Но я же перед вами. Во плоти. Можете пощупать.

– Знаете, я все-таки пощупаю… – Пьяненький книготорговец потянулся через стол, опрокинув свой бокал и в десятый, наверное, раз за вечер, ущипнул запястье Арталетова, стоически терпевшего все эти «экспертизы». – Да, несомненно, живая плоть. Теплая и упругая. Даже не верится…

– Удовлетворены? – Жора подобрал опрокинутый бокал и плеснул в него новую порцию «бордо», разлитую, судя по сивушному послевкусию, в соседнем подвале из контрабандного пьемонтского или астурийского пойла. Импорт оных напитков был строжайше запрещен стараниями главного санитара королевства месье о’Лямендиан[28]28
  «La mendiante» – по-французски «нищенка», соответственно, «о’Lamendiante»…


[Закрыть].

– Да, конечно, и тень наличествует, и в зеркале вы отражаетесь, и серебра совсем не чураетесь… Хотя, если Враг рода человеческого пожелал бы принять ваш облик, дорогой д’Арталетт…

– Может, вам продемонстрировать, что хвоста тоже нет? – взялся за опояску штанов путешественник, уже начавший терять терпение. – И копыта я в сапогах не прячу.

– Верю, верю! – замахал на него обглоданной костью мэтр Безар. – Тем более что над входом висит освященное в церкви распятие, а вы, войдя, не обратили на него ровно никакого внимания.

– Разумно, – отдал должное предусмотрительности хозяина гость, в голове у которого тоже понемногу начинало шуметь. – Распятие – это сильная штука против нашего брата-колдуна!

– Ха! Вы и шутите к тому же! Юмор – Божий дар… Давайте-ка я вам покажу! – Книжник встал и, пошатываясь, побрел к стеллажу, сплошь заваленному кипами бумаги так, что прогибались дубовые полки из доски-пятидесятки. – Это не то… И это тоже… Ага!.. Нет… Вот.

Откуда-то из середины высокой бумажной пирамиды (верхняя часть сразу развалилась, но на это не было обращено никакого внимания) мэтр Безар извлек тоненькую стопочку листов:

– Любуйтесь!

Картинки веером легли перед Арталетовым.

На всех раскрашенных гравюрах был явно он, собственной персоной. Сходство поразительное! Но если на первой гравюре д’Арталетт был юношей с книгой в руках и романтическим выражением на лице, выходящим из церкви, то на последующих – проходил все стадии грехопадения в их средневековом понимании.

Те, кто застал «развитой социализм», легко вспомнят подобные серии в журнале «Крокодил» и ему подобных средствах наглядной агитации. Грехопадение советского юноши, сиречь «молодого строителя коммунизма»: буржуинские джинсы и прическа до плеч, портвейн и гитара, в компании таких же лоботрясов, фарцовка импортными шмотками, а далее – в зависимости от того, что обличалось в данный момент. Если «безродный космополитизм» – получение пачечки долларов от дьявола-искусителя в образе коварного иностранца в неизбежном галстуке-бабочке и неминуемая кара в виде недремлющего КГБ с лицом коллективного Ильи Муромца (правда, без бороды). Если пьянство – синий нос, заплывшие глаза и Зеленый Змий в обнимку (варианты: огромная бутылка водки или набивший оскомину зеленый черт с трезубцем), если тунеядство – подметание улицы под зорким контролем сурового милиционера Добрыни Никитича…

Тут было примерно то же, лишь грехи и добродетели присутствовали в их истинном толковании. Ветреная красотка, сходство с Жанной у которой исчерпывалось лишь рыжими волосами (причем эротизм ограничивался чуть оголенным плечиком и кончиком босой ножки, едва виднеющимся из-под юбки), убийство на дуэли более удачливого соперника, падающего пронзенным шпагой с таким кротким выражением лица, что хотелось задушить негодяя д’Арталетта на месте… Кстати, его собственное лицо, по мере падения в пучину безнравственности, приобретало все более демонические черты, странным образом не теряя сходства с оригиналом. Ничего не попишешь – Малыш Клюэ оказался настоящим гением портрета. Вернее – шаржа. Этакими Кукрыниксами[29]29
  Кукрыниксы (псевдоним по первым слогам фамилий), творческий коллектив советских графиков и живописцев: Куприянова М. В., Крылова П. Н. и Соколова Н. А., прославившийся своими сатирическими работами, шаржами и карикатурами.


[Закрыть] средневековья в одном лице. Жаль, что его работы так мало известны в современном мире.