Текст книги "Тревожный звук"

Дурак

1 апреля. Валит снег, хмурая погода. Артемий Геннадьевич без какого-либо желания трудиться валит на работу. Он работал делопроизводителем в небольшой компании. Его затертая кожаная сумка-почтальон позвякивала консервами. Артемий Геннадьевич был любителем помаслить пальцы килькой прямо на рабочем месте, а затем там же устроить себе сиесту…

Он зашёл в бизнес-центр, лифт пропиликал несколько этажей, шаги, приглушённое дзиньканье консервов и… дверь офиса заперта, а на ней приклеен листок с надписью: «Закрыто, дамы и господа». Первоапрельская шутка от главы компании, в которой трудился Артемий Геннадьевич. Его босс был взбалмошным гомо сапиенсом…

Домой Артемию Геннадьевичу идти не хотелось: он уже настроился на сиесту в рабочее время.

– Закурить не найдётся? – остановил Артемия Геннадьевича у выхода из бизнес-центра молодой человек, от которого несло перегаром.

– Не курю.

Артемий Геннадьевич не любил курящих. Он считал их всех пессимистами, встреча с которыми вызывала у него колики в левом боку. У него часто кололо в боку, но он был оптимистом…

Солнце засветило, заставив Артемия Геннадьевича зажмуриться. Внезапно в его голове зазвучали сияющие нотки ча-ча-ча, услышанные им ещё в юности… Это был Энрике Хоррин… По словам Артемия Геннадьевича, он не умел танцевать, однако ритмичное бряцание консервов в сумке говорило об обратном.

Он спустился в подземный переход, где гремучая мелодия ча-ча-ча была заглушена «Весной» Антонио Вивальди. Произведение «рыжего священника» исполняли двое: скрипач с рябыми щеками и человек с очками в роговой оправе, играющий на виолончели.

Артемий Геннадьевич сел напротив музыкантов на свою сумку, перед этим достав из неё консервную банку, чтобы полакомиться килькой, и стал слушать классику.

В детстве Артемий Геннадьевич мечтал стать музыкантом, но… Мимо него проходили люди, многие из которых тоже похоронили свою мечту… Он вспомнил, как в юности учился играть на скрипке, мозоли на пальцах, боль в плече… Также в памяти Артемия Геннадьевича всплыло отчаяние, охватившее его после осознания того, что играть на скрипке он так и не научился. Тогда, осатанев, он порвал скрипичные струны, изорвал нотные тетради и обматерил всех своих преподавателей по музыке. С того момента Артемий Геннадьевич перестал мечтать и растворился в житейской сутолоке.

– Дурак! – воскликнул про себя Артемий Геннадьевич, продолжая ностальгировать под кильку и Антонио Вивальди.

Через некоторое время его настигла сиеста. Сквозь полудрёму он урывками слышал гул шагов, звон, падающих монет и мелодию наступающего «Лета»…

Прощение/прощание

Артем посмотрел в зеркало на стене, перевёл взгляд на серый платяной шкаф со сломанным замком. Потом снова глянул в зеркало. Затем уставился на шкаф и… блеванул. Похмелье стучало в Артемкиных висках… Более-менее придя в себя, он вышел на свежий воздух.

Под ногами желтели листья, моросил дождь – в Москве было тепло… Артёму тридцать семь, а седина в его поредевших чёрных волосах, обрюзгшее лицо и впалые глаза накидывали ему ещё двадцать лет. Висящая на нём чёрная замшевая куртка с засаленными рукавами, грязные серые вельветовые брюки и замызганные коричневые ботинки придавали его неказистой внешности еще более отталкивающий вид…

Тренькнул дверной колокольчик… На прилавок антикварного магазина Артём взвалил тряпичный, кое-где уже порванный синий рюкзак. Из него он достал позолоченные карманные часы, вазу из купоросного стекла, золотые кольца и брошки, серебряные столовые приборы, доставшиеся Артёминым родителям, которых уже не было в живых, и ему от его дедушек и бабушек. За всем этим жадно наблюдал продавец в круглых очках с толстыми линзами и чёрной футболке с изображением солдата, кота, вертолёта и надписью «Вежливые люди»… При выходе из антикварного магазина, Артём бросил свой пустой рюкзак у мусорной урны…

Артём зашёл в пивнушку. Его встретил решительный взгляд пузатого бармена в клетчатой рубашке, к которому он подошёл и вручил две рублевых купюры по пять тысяч:

– Вроде столько я должен?

Бородатое лицо бармена смягчилось:

– Ёлы-палы. В кой-то век ты при деньгах. По такому поводу налью тебе за счёт заведения.

– Сегодня не пью.

– Чё так? – с настороженностью во взгляде спросил бармен.

– Хочу вспомнить, как быть трезвенником, – чуть заметно улыбнулся Артём и двинулся к выходу. – Прощай.

– И тебе того же. Главное, не злоупотребляй этим.

Через час день продолжал быть пасмурным. Артём нажал на дверной звонок. Из-за того, что лестничная площадка была не освещена, он заметил, как сверкнул глазок. Затем дверь открыла миловидная, чуть сутулая женщина с рыжей чёлкой и конопушками на носу – мать его ребенка. Ей было тридцать три. Женщина в бирюзовом халате недружелюбно обратилась к Артёму:

– Чего тебе?

– Дочурку хочу повидать.

– Посмотри на себя. Ты её напугаешь.

– Пугало твой трахарь. Дай мне пройти.

Женщина укоризненно посмотрела на него, но пропустила. Дойдя до детской, он остановился на пороге комнаты, подобрал лежащую в её углу заводную игрушку в виде цыплёнка, повернул у неё ключик и направил жёлтого птенца в сторону четырёхлетней девочки, которая, лёжа на полу, увлечённо что-то раскрашивала. Заметив приближающегося цыплёнка, девочка со светлыми косичками, носиком-пуговкой и платьицем в разноцветных сердечках оторвалась от раскраски, увидела Артёма и радостно бросилась к нему. Обняв свою дочь, он, прослезившись, пробормотал: «Любимая… как я по тебе соскучился… Как я рад…». В ответ Артём ничего не услышал – девочка была глухонемой. От слёз его грубое лицо смягчилось…

Поднявшись на лифте на восьмой этаж, Артём позвонил в железную дверь… Воняло мочой…

– Кто? – раздался из-за двери надтреснутый женский голос.

– Я.

– Проваливай!

– Не бойся… Я пришёл извиниться.

– Раньше надо было.

– Пожалуйста, открой.

Минуту спустя щёлкнул замок. Открывшая дверь девушка, которой было двадцать девять лет, осуждающе посмотрела на Артёма. На её лице красовались фингал и подбитая губа – дело рук Артёма. Эта брюнетка в растянутом зелёном свитере была его любовницей. Он хотел было её обнять, но она отпрянула от него:

– Не трогай меня.

– Прости… Я люблю тебя…

Прослезившись, девушка завертела головой:

– Бог тебя простит, – после этих слов она захлопнула дверь.

Артём сидел в кресле с деревянными локотниками на своём балконе и курил. По левую ручку кресла стояла облезлая тумбочка, а на ней – стеклянная пепельница, в которой отражался оранжевый закат. Рядом с пепельницей лежала Библия в тёмно-синей мягкой обложке. Артём с равнодушием пускал дым в открытое окно, из которого летом, сидя на балконе, он любил высовывать ноги. Теперь они с напряжением упирались коленками в стенку балкона…

Артём болел раком и должен был скоро умереть… Но ему уже было всё равно… Он затушил в пепельнице бычок и положил руку на Библию… Солнце практически спряталось за горизонт, уступая место полумесяцу…. Темень, расплывающаяся вокруг, дождавшись, когда бледная рука на Библии перестанет судорожно шевелиться, затмила глаза Артёма… Наступила ночь…

Взрыв!… В Артёмином мозгу вспыхнуло воспоминание. Было начало сентября и конец девяностых. Двадцатитрехлетний Артём, взвинченный, бродил по району Печатники. Наступала ночь, а он всё никак не мог решиться зайти к своей подруге, чтобы извиниться. Ссора произошла днём и, как говорится, на пустом месте. Артём даже уже не помнил, кто её начал: он, которого распирали грандиозные планы на будущее, или она, светленькая, с карамельными глазами девушка, любившая его всем сердцем. Но Артём точно знал, что извиниться сначала должен был он и не по телефону – так делают только трусы, считал молодой человек… Артём, пнув валявшуюся на его пути смятую банку из-под «Кока-Колы», уверенно двинулся к дому своей девушки…

До девятиэтажки, где жила она, Артёму оставалось идти всего ничего: один поворот налево и по прямой. Но раздавшийся резкий грохот, как будто рядом обрушилась часть скалы, остановил его… Словно придя в себя, Артём побежал на страшный звук… В его ушах теперь шумело сбивчивое дыхание… Артём выбежал на улицу Гурьянова… Впереди он увидел на месте дома, где жила девушка, расстилавшееся по земле облако темноты и язычки пламени…

Рука на Библии дёрнулась… Артём так и не успел попросить прощения у своей любимой… После этого утекло много воды… Больше мёртвой, чем живой… Умерло несколько его друзей от безысходности… Также Артём потерял мать с отцом: они попали в аварию. В их «Ладу Калина» влетела новёхонькая иномарка, в которой сидела «золотая молодёжь»… И чёрт с этим молодняком! Пусть они жопы жарят в аду! Но родители… Артём даже не осмелился прийти на похороны и попрощаться с матерью и отцом, кто жил ради него… Артём понимал свою глупость, с болью принимал совершённые им ранее ошибки… и жил в ожидании конца…

Домовой

Мне было жаль оставлять эту варежку на кухне, и я повесил её у себя в комнате. Когда я это сделал, случилось… да ничего не случилось. Хотя варежка была непростая: на ней был изображён бородатый мужичок с бочонком каши в ручках. Домовой – так звали такого мужичка в народе. Где-то я слышал, что это был языческий божок. Сам я был атеистом и относился ко всем таким религиозным премудростям с простотой… Но эта варежка обладала какой-то непонятной притягательностью, и я смотрел на нее, как религиозный фанатик. Когда я смотрел на неё, в голове моей начинал кружится ворох воспоминаний: зима, снежки, детские варежки на резинках, смех…

– Чё уставился? – буркнул кто-то.

В растерянности я огляделся – комната была пуста… Звонок… Чуть приоткрыв входную дверь, я понял, что переборщил, и тут же захлопнул её, тренькнул замком и прильнул к дверному зрачку:

– Кто?

– Смартфон сдох. Позвонить нужно… Пожалуйста, – ответила девушка, от внешности которой я пришёл в восторг: чёрные волосы, смуглая кожа – она напоминала красивую индуску из болливудского фильма, которой нужна была помощь… Потом танцы, потом… Моя быстрая возбудимость была оправдана тем, что мне было 20 лет и у меня не было ещё девушки…

Она зашла, сняла кроссовки… Я обожаю девчонок в кроссовках…

– Холостяк? – заигрывающим тоном спросила девушка.

– Родичи уехали на дачу.

– Сюда? – она указала на мою комнату.

Я сглотнул, кивнул и тут же вспомнил, что телефон в другой комнате. Я быстро за ним… Когда моя рука с телефоном потянулась к девушке, она осматривала комнату, точнее, всматривалась в фотографию, где я с родителями.

– Спасибо! Туалет там?

Я кивнул. Она ещё раз, теперь уже с каким-то сожалением, взглянула на фотографию и пошла облегчиться. Я стоял, как истукан с трубкой в руке… Слив бачка… Девушка вернулась, взяла у меня трубу, начала набирать номер, и тут раздался звонок в дверь.

– Ждёшь гостей? – заискивающе улыбнулась девушка…

Чуть приоткрыв входную дверь, я снова вспомнил, что надо было сначала глянуть в зрачок. С этой мыслью я попытался её закрыть, но не тут-то было: мужик с одной ноздрёй рванул дверь, сбил меня с ног и поволок в мою комнату. Девушка, порхнув за квадратную спину мужика, закрыла дверь…

В комнате увалень отмудохал меня до темноты в глазах… Но перед сумерками я успел увидеть, как в эту отмороженную парочку полетели вещи: вешалки, книги, стул… Это вынудило пентюха с красоткой дать дёру… Перед потерей сознания я услышал своё имя:

– Дурилка ты, Алёша, дурилка! – ворчливо-нежно произнесла висевшая на стене варежка… точнее, домовой…

После я не раз вспоминал это неудавшееся ограбление. Помнил и появившуюся у меня после этого озлобленность на баб… И неутешительные для себя последствия этой злобы…

Было ли то чудо или причуда меркнущего сознания?… Я склонен думать, что это было чудо… Говорящая варежка… Хотя после того случая домовой не проронил ни слова… Я даже пытался с ним поговорить… И сейчас, открыв рот, я захотел ему спеть. Но раздался звонок на прогулку… Забрякали цепи…

В тюремной камере остался одиноко висеть домовой…