Текст книги "Рецепты сотворения мира"

8

Ветер принес голого на окраину уездного города Вязники в год нашествия Бонапарта. Эту историю Галина рассказала мне, когда стала моей бабушкой, сама узнала ее от своей бабушки, та – от своей, и так далее, по цепочке. Старушечий испорченный телефон сообщает, что в двенадцатом году западный ветер дышал на крыши городка перегаром московского пожара, и обыватели тревожились, как бы шалости Зефира не устроили кошмара на улицах Вязников. Французское слово приходило на ум из-за маленького капрала, который засел в Кремле, в кольце огня, словно импортная саламандра.

Вязники сплошь были деревянные и всегда хорошо горели. Мои предки жили на изгибе Клязьмы, на возвышенном месте, где раньше стояла крепость, когда-то служившая для защиты от кого-то. Замечательная фортеция с высокими стенами, которые комендант Суббота Чаадаев выстроил по приказу царя Алексея Михайловича, чье правление было сплошным лихолетьем. В столице бунты медные и соляные. В церквях распальцовка никониан и староверов. При таких обстоятельствах страшно жить маленькому человеку. Хочется укрытия, надежного места. Крепость была идеальным убежищем, бунтовщики и раскольники уважительно обходили ее стороной. Никто не дерзал штурмовать крутые стены. Они сами в одночасье сгорели дотла по неосторожности защитников. Вот как все запутано в нашей истории. А ведь предупреждали умные люди: не курите на бочке с порохом!

Голый появился в октябре. Мальчишки бежали за ветром и встретили крутящегося вокруг себя неизвестного, чья нагота не имела прикрытия, кроме желтого кленового листа, прилепившегося к груди, как звезда. Мальчишки обрадовались безумцу и тут же выдумали дразнилку:

 
Ветер голого принес!
 

Крики разбудили девицу по фамилии Ражева. Она высунулась на улицу и обомлела. Божественным показался ей танец обнаженного в вихре листопада. Он вращался отрешенно, как заводной, не замечая камней, которыми угощали его гостеприимные мальчишки.

Девица прикрикнула на мелких злыдней, но те в ответ ноль внимания, и тогда она позвала братьев.

– Убивают! – завопила девица.

Братья, в количестве четырех, выскочили из дома и рухнули от хохота, увидев дикое чудо в листьях, обдристанное кровью из носа, разбитого точным попаданием. Надо ли спасать такое?

Но все-таки решили спасти. Иначе любопытство замучает, если не узнают, откуда взялся сей адам.

Под руки привели его на двор, опоясав ему чресла рогожей, ибо имел он срам несусветный, как у коня. Хозяева даже подумали, не из сатиров ли пришелец. В губернии с древности водились чудесные создания. На стенах здешних церквей можно увидеть портреты мелюзин и кентавров, некогда изображенных с натуры. Теперь они охраняются ЮНЕСКО, а раньше люди просто удивлялись.

Принесенный ветром оказался немычачий. По-русски ни бе ни ме. Это навело хозяев на другую мысль: француз. Не так уж и далеко отсюда Москва. Видно, служивый отбился от своего Бонапарта и потерял дорогу. А пошто голый? Ну, так француз же!

Спорили долго, но всё без пользы. Тайна голого человека оставалась темна. Он не соглашался на разговор и скалил зубы, то ли веселясь, то ли угрожая. В конце концов решили с утра отвести его к священнику, а тот пускай думает. На ночь голого прикрепили к столбу во дворе, посадив на длинную цепь, чтобы не сильно страдал и мог поспать, лежа под забором.

Но прикованный бодрствовал, ему не лежалось. Он отверг рогожу и скакал по двору в лунном сиянии, во всей красе, гремя цепью и рыча на сторожевую псину, которая испуганно скулила, прячясь в конуру. Девица Ражева, как кукушка из ходиков, всю ночь выглядывала из окна и не могла насмотреться…

На этом месте дети всегда спрашивали у бабушек-рассказчиц:

– А потом она с ним поженилась?

Дети знают, что сказки кончаются свадьбой. Но бабушки им отвечали:

– Что вы! Кто бы ее отдал за нагого и немого безумца! Да и цепь он под утро оборвал. Не уследили, когда и куда умчался.

Маленькая Галя и ее старший брат Витя очень любили эту историю, по современным понятиям не годную для детской аудитории. Брат и сестра во весь дух неслись с горки, на которой стоял дом бабушки и дедушки, к речке, в которую они плюхались, на ходу успевая сбросить одежду. Пока бежали – кричали:

 
Ветер голого принес!
 

9

Характер девочки с комплексом гадкого утенка вычисляется по формуле: старший брат, всеобщий любимчик, плюс строгая мать минус слабый отец. Папаша Орлов покинул семью в двадцать восьмом году, оставив после себя только фамилию. Едва он удалился, как восьмилетний Витя объявил себя королем. Мальчик умел радоваться жизни. Чего нельзя сказать о его матери, беззащитной внутри себя перед лицом истории. Мария Васильевна преподавала в школе этот предмет, любила его, верила, что в нем есть смысл, который надо искать, а найдя – подчиниться. В двадцать четвертом году она вступила в партию большевиков, по так называемому «ленинскому призыву». Сам вождь мирового пролетариата, лежа в мавзолее, молчал как фиш, но его партайгеноссе, Троцкий и Сталин, решили, что это будет крутой прикол – записать в партию свеженьких романтиков, как если бы их позвал покойник. С точки зрения Марии Васильевны, это действительно было круто, однако даже Ленин занимал в ее сердце лишь второе место после ненаглядного Витюши. Галя, вечная номер три, искренне восхищалась братом, но хорошее чувство с детства было пропитано ревностью, как пирожные княгини Юсуповой цианистым калием.

На ночь мать не рассказывала детям сказок, презирая народное творчество, темную ложь неграмотных крестьян, а заодно и легкомысленное бла-бла-бла Ершова-Пушкина. Мария Васильевна признавала только non-fiction. Правда и ничего, кроме правды. Перед сном Витя и Галя слушали подлинные истории декабристов, народовольцев, цареубийц и заговорщиков. Юсуповские пирожные, отправившие Распутина в ад, были сладким блюдом этого меню. Когда мать уходила из детской и закрывала за собой дверь, артистичный Витя начинал корчиться на кровати, изображая агонию старца Гришки. Испуганная Галя пряталась под одеялом. Представляю, что ей снилось.

На первый, второй и третий взгляд брат с сестрой были не похожи. Кудрявый, чернявый, рослый, гибкий и веселый, Витя куролесил на улице, верховодил компаниями и обхаживал девчонок с тех пор, как научился говорить. Бледная Галя часто куксилась и отсиживалась дома, страдая мигренями, в которые мать не верила, называя притворством. Хватит гримасничать, говорила она, не хнычь, закрой книгу, иди на воздух. Но Галя хныкала и продолжала читать, вырабатывая характер. Ее список прочитанной литературы был ответом на донжуанский список брата.

Азартное соревнование прервалось осенью сорок первого, когда самолет Виктора вспыхнул в небе над Смоленском. В почтовый ящик упало письмо из военкомата. Галя плакала три дня. Мария Васильевна молчала и ничего не ела. Холодный ужас выбелил ее волосы.

История, жестокая сука, отнимала у нее близких мужчин. Одного за другим. Младший брат убит в Большом театре, старший сбрендил в Ярославле – боится отравления и употребляет только сырые яйца, всасывая их через нос. Сын пропал без вести. На этом фоне бегство супруга выглядело эпизодом водевиля.

Но пропасть без вести – худшее, что может сделать мужчина.

«Нет его в земле», – думала Галя. Что это значит? Какие дурацкие загадки у этих гадалок! Где же он? В какой стихии? Как может сестра найти брата у себя внутри? Вопросы мелькали в уме, как телеграфные столбы за окном вагона. Поезд шел в Саратов.

В купе, кроме Гали, вольготно расположились три весьма интересных пассажира. Всего трое. Как будто не было войны. Черноглазый, розовый, с тонкими усиками лейтенант, напоминающий креветку. Стриженная по-мужски дама на середине жизненного пути. Молчаливый майор со Сталиным в коричневой обложке.

Майор был погружен в чтение. Дама и лейтенант развлекались, играя в «ух ты!». Суть забавы состояла в том, что один закрывает глаза, а другой изображает из себя нечто такое, увидев которое нельзя не воскликнуть «ух ты!».

Первым водил лейтенант. Когда его спутница завязала глаза платком, он сунул за щеки по яблоку, выпучил глаза и высунул длинный язык, отчего стал похож на буддийского демона-защитника. «Ух ты!» – расхохоталась дама, сняв платок. Галя подумала, что у лейтенанта фантастическая пасть. Любой штатский наверняка вывихнул бы себе челюсти. Но молодой человек спокойно извлек изо рта яблоки и зажмурился, ожидая своей очереди прийти в изумление.

Веселая дама не подкачала. Лихо скинула платье и комбинацию, завернулась в простыню, оставив обнаженными плечи, а на голову водрузила тюрбан из полотенца. Галя страшно удивилась, до чего красивой может быть фигура, высокая грудь и все такое у старой (лет 35–40) женщины. А еще тому, что майор остался холоден к стриптизу и ни на секунду не отвлекся от Сталина. Зато лейтенант, открыв глаза, пришел в такое искреннее возбуждение, что Галя испугалась, как маленькая. «Ух ты!» – хором воскликнули игроки.

Лейтенант (весьма довольный): Я победил, два один!

Дама (щеки порозовели): Да уж! Пальма твоя. (Обращается к Гале.) Хотите с нами?

Галя: Спасибо. Я как-то не в настроении.

Д: Куда путь держите?

Г: В Энгельс. К жениху.

Д (глядя на правую руку девушки): Я вижу, что не к мужу. Составите нам компанию? Жених – это не постоянная переменная. Сегодня есть, завтра нет. (Лейтенанту.) Ну что? Поехали?

Л: Жених летчик?

Г: А кто же еще?

Д: Воздушный герой?

Л: Серьезный парень?

Д: Вы его любите?

Г (улыбается): Можно не отвечать?

Л: Сами, что ли, не знаете?

Д: Сомневаетесь?

Г: Не имею права?

Л: Боитесь, что мы будем над вами смеяться?

Г: А вы будете?

Д: Мы похожи на убогих, которые смеются над любовью?

Г: А может быть, я еще не знаю, что такое любовь?

Л: Хотите, научим?

Г: Прямо сейчас?

Д: Почему бы и нет?

Г: А как же товарищ майор?

Д: Разве майоры не люди? (Майору.) Милый, ты человек?

Майор: Что?

Д: Тебе нравится девушка?

М: Какая девушка?

Д: Ты не видишь?

М: Ты не видишь, что я читаю?

Г: Вы любите Сталина?

Д: Ты могла придумать более глупый вопрос?

Г: Я глупая, ну и что?

Л (с веселым смехом): Проиграла! Это не вопрос.

Г: Во что я проиграла?

Л: Ты не поняла?

Г: Вы все время играете?

Д (с улыбкой): Мы начинаем второй тур?

Галя пожимает плечами.

Д: Хочешь, мы расскажем тебе о Сталине?

Г: Кто же не хочет!

Д: И кстати, ты не против на ты?

Г: Почему я должна быть против?

Д: Как можно не любить Иосифа Виссарионовича, мудрейшего из людей, если он подарил нашему народу счастье?

Г: Как можно!

Д: Ты знаешь, что Сталин категорически запретил нам сомневаться, взвалив этот груз на себя?

Г: Когда?

Л: Представляешь, как трудно – всю ночь сомневаться за всю страну и каждый раз находить единственно правильное решение?

Г: А вы это представляете?

Д: Ведь что делают на Западе?

Г: Что-нибудь ужасное?

Д: Разве там не морочат людям головы так называемыми свободными выборами?

Л: А какой от этого прок? Какая польза для народа?

Д: Зачем все время пробовать что-то новое?

Л: Какого черта?

Д: Не похожи ли тамошние граждане на избалованных детей, которым позволяют без разбора хватать из вазы конфеты?

Л: Приходилось тебе облопаться сладким, хотя бы раз в жизни?

Г: С кем не бывало!

Л: Хочешь конфетку?

Г: Это метафора?

Д: Хочешь кандидата от правой партии?

Л: Или кандидата от левой партии?

Д: Шоколадку или ромовую бабу?

Г: Я должна выбрать?

Л: А ты способна попробовать всё?

Д: К чему это приведет?

Л: Не придется ли вызывать «скорую»?

Д: Тебе знакомо чувство тошноты?

Л: Представляешь, как мучаются трудящиеся в мире капитала?

Д: Ты читала Сартра?

Г: Кто это?

Д: Тебе не стыдно? Как можно не знать выдающегося французского сталиниста!

Г: Чем он так прекрасен?

Д:…который не побоялся назвать капиталистическое общество его настоящим именем?

Л: «Это ад», – сказал он.

Г: Ха-ха. Вы увлеклись и проиграли.

Д: Возможно, да, а возможно, нет. Ведь мы всегда задаем вопросы, ответы на которые знаем заранее благодаря Сталину. Мы живем в здоровом обществе, не мучаясь ерундой. Поэтому брось ломаться и давай играть в «ух ты!».

Много лет спустя, выпив за праздничным обедом немного вина, бабушка со смехом вспоминала, как сексуально озабоченная дама подписывала ее на оргию сталинистов и как ловко удалось тогда выкрутиться, побив даму ее собственным оружием – диалектическим материализмом. Галя похлопала глазками и ответила: ах, вы правы, какая я была дура, что сомневалась в любви своего жениха. Спасибо товарищу Сталину!

Но осадочек остался. Моему деду, в то время гипотетическому, она ничего не рассказала о разговоре на железной дороге. Сама капризничала всю дорогу во время их свидания под забором авиабазы и довела бедного парня до того, что он чуть-чуть повысил на нее голос. Тогда Галя воскликнула: ах так?! И уехала из Энгельса как бы навсегда.

10

У нее была феноменальная память. Фантазия тоже будь здоров. Плюс гигантский список прочитанной литературы. Словно карлик, стоящий на плечах гиганта, я слушал ее истории о далеком прошлом с подробной детализацией разговоров и думал: было или не было? Жизнь или театр? Клио или Мельпомена? Мы все врем о времени и о себе, но некоторые делают это так художественно, что сдвигают тебе точку сборки. Ходишь потом и сомневаешься как дурак.

Документы не проливают света. Чаще, наоборот, добавляют поэтической темноты. В кладовке старой квартиры хранится пачка писем девушки на фронт. Прекрасный почерк и легкие мысли блондинки, абсолютно безоблачные, когда марьяжные тревоги не портят настроения. Война, как говорится, войной, а девушка стареет. Двадцать один год, не шутка. Летом сорок третьего Галя при свидетелях заявила, что выйдет замуж до Нового года. Обязательно! И вот, приступив к исполнению плана, она садится за письмо:

«Успокойся, Дима, я, кажется, окончательно убедилась, что моим мужем будешь только ты. Ты сильнее всего, ты выше всех обстоятельств. Я никогда не решусь на последний шаг, пока знаю, что есть ты. Раньше я как будто смотрела пьесу, не понимая, кто главный герой. Все персонажи хороши, красивы, остроумны. Но только твое отсутствие на этой сцене огорчает меня до слез».

По-моему, отличная заявка на участие в фестивале стервозности: я, кажется, окончательно. Но влюбленному штурману пикирующего бомбардировщика кажется, что это победа. Летая над театрами военных действий от Финляндии до Аляски, он осыпает Иваново воздушными поцелуями, которые благосклонно принимаются на земле:

«Мальчик, мальчик! Ты хочешь моих поцелуев. Целую, целую, целую. А ты поцелуй меня. Ой-х! Ну зачем так сильно, милый. Нет, нет, целуй еще, еще».

Путем взаимной переписки они восстанавливают подробности Первого (главного) поцелуя накануне Второй (мировой) войны. Три года спустя летчик признается, что все еще чувствует фантомные боли в нижней губе. Галя любила кусаться. Семейный историк должен быть готов ко всему – открытие архивов шокирует:

«Твоя любимая обезьянка посылает тебе свою шерстку. Надеюсь, эти несколько волосков не изымет цензура. Они такие же, как раньше, только немного потемнели от тоски по моему обезьяну. Родинку оставляю на себе, потому что есть риск ее потерять из-за цензуры. А что будет со мной, если ты недосчитаешься родинок?»

В то время цензура была со своим народом день и ночь в самом ахматовском смысле глагола. Мне повезло. Я знаю об этом из первых рук. Письма на фронт дышали сексом, километры строк дымились от напряжения страсти. В конвертах скрывался любовный мэйл-арт. Перлюстрация возбуждала. Никто столько не дрочил в годы Великой Отечественной, как военные цензоры.

Но это никого не смущало. Пишущие знали, что их читают не только адресаты. Да и плевать! Лишь бы после войны было лето.

«Мы уедем в глухую деревню, где можно голыми купаться в реке и валяться среди цветов. Я буду целовать тебя, мой мальчик, везде-везде и еще раз везде и никогда не перестану…»

Так всегда бывает во время войны. Описания любви заменяют любовь. Миллионы разлученных рисуют картины рая, сочиняют коллективный рыцарский роман, который, если бы мог быть прочитан целиком, поразил открытием – сколько нежности чувствуют люди, занятые уничтожением себе подобных. Особенно под песни Клавдии Шульженко:

 
Строчи, пулеметчик, за синий платочек…
 

Влюбленный солдат идет в атаку, убивает вражеского влюбленного солдата, стряхивает его горячие кишки со своих сапог и возвращается на одинокую койку, чтобы написать, как я скучаю по твоим объятиям.

Жизнь другого, оставшегося на поле боя, растворяется в облаке слов, застывает в янтаре последнего письма. Он умирает не сразу, но со скоростью почты, которая, опаздывая, отставая, приходит недели, месяцы, годы спустя официального извещения о смерти автора, чтобы снова оживить его в воображении адресата. Этот танец никогда не кончается. Чтение – вдох, письмо – выдох. Пишущий и читатель меняются местами, перечитала свое письмо и вижу, что не рассказала, как скучаю по тебе, мой дорогой, без тебя, твоих писем мне совсем нечего читать…

Неуверенность заставляет переписывать текст до онемения пальцев, и в какой-то момент наступает отчаяние, клиническая смерть письма, пока новый вдох не освободит из памяти ранее прочитанное.

«Я буду целовать тебя всегда, на берегу реки, в прозрачной воде, в тени деревьев, на зеленой траве, на желтом песке, на белом снегу, под жарким солнцем, под звездным небом, на рассвете, когда птичий хор заглушает наши стоны, в шорохе дождя, утоляющего жажду, в тишине глухого леса, где мы оба станем молчанием».

Жаль, что действительность оказалась жестче этого милого порно и советская глушь была использована государством в иных, мрачных целях.

Но юных девушек государство интересует только в виде загса да еще почтальона, который приносит очередную серию любовных игр бумажных тигров. Ничего другого Галя знать не хотела и раздражалась, когда ее избранник писал о посторонних вещах, о смерти и горящих самолетах, как будто не верил в защитную силу ее чувства.

Она критиковала избранника за проявления эгоизма в ответ на письмо, где он признается, что не любит сбрасывать бомбы на людей, даже если это враги. Нездоровой показалась ей однажды высказанная летчиком мысль о том, что каждый взрыв уменьшает полезную площадь земли, и если война продлится еще год или два, то его самолету, возможно, некуда будет зайти на посадку.

В остальном он годился. Сильный, послушный, серьезный мальчик, с чем-то французским в своей красоте, наверное, потому, что одессит; талантливый, не хуже некоторых – отлично умел рисовать. Но главное, был готов пожертвовать всем, и собой в первую очередь, ради счастья любимой Галуси.

13.12.43. Мой маленький мужчина, поздравляю тебя с твоим 23-летием. Я дарю тебе свою, чуть было не потерянную нами, любовь. Пусть эта любовь заставит нас следующий декабрь, месяц наших рождений, провести вместе. И пусть заставят нас когда-нибудь мечты четырех лет очнуться от детства, стать взрослыми. 21 и 23. Это, кажется, уже немало.

Мужской

Поздравляем коллектив цеха № 10

с Наступающим 1981 годом!

Желаем крепкого здоровья, трудовых успехов,

счастья и семейного благополучия.

Цех № 4

1

В старину люди имели размах. Мой прадед, Павел Васильевич Филимонов, точно знал, какие слова произнесет перед смертью. Вот они: «Раньше надо было думать!» Найденные в минуту вдохновения, слова хранились в записной книжке, ожидая своего часа. Пока час не пробил, Павел Васильевич служил.

Малороссийские Филимоновы, от которых он произошел, любили перемены и в каждом поколении искали новую стезю на другом месте. Сын адвоката из города Сумы, внук черниговского священника, Павел Васильевич выбрал для себя Одессу, где занял должность инженера надземной железной дороги в грузовом порту.

Объект назывался Эстакада. С большой буквы. В Одессе любят большие буквы. По воздушному рельсовому пути товарняки подъезжали вплотную к бортам пароходов, где не лишенные театральности биндюжники открывали настежь двери вагонов, выпуская на волю сыпучие тела муки, зерна, угля, которые потоком изливались в широкие желоба и уползали, под собственной тяжестью, в пароходный трюм. Цвет поднимающихся над Эстакадой трудовых облаков, словно индейский телеграф, оповещал город, какая субстанция нынче грузится на корабли. Во-первых, это было красиво…

Интересную работу нашел мой прадед. Словно античный бог, он восседал на перекрестке четырех стихий: у границы земли и воды, где по воздуху, плюясь огнем, бегают локомотивы.

Настаиваю – восседал. Глагол употреблен не для красоты. Время было такое: заседания да отсидки. Приличные люди относились к ситуации с пониманием. За теми, кому не сиделось, бегала злая милиция.

Оставшиеся в его жизни часы свободы инженер отдавал карточным играм. Нежно любил преферанс. Был в нем непобедим. Зимой расписывал пульку с капитанами дальнего плавания, летом вписывал сына на их корабли за мизерную плату.

Мальчика звали Митя. У него было завидное детство баловня Черного моря.

В июне закрывалась школа. В гавани разводил пары какой-нибудь «Красный черноморец», возивший в сказочный Батум членов профсоюза. Митя с чемоданчиком поднимался на борт в последнюю минуту, как было условлено.

Отчаливали, любуясь Лестницей. Говорили о революции девятьсот пятого года. «Броненосец Потемкин» был еще свежим блокбастером. Не многие видели его дважды.

Первый якорь бросали в Новом Свете. Членам профсоюза, которые страдали морской болезнью, наливали голицынское шампанское, недопитое членами Крымревкома. Со своим чемоданчиком Митя спускался на берег, ловил попутную телегу до Старого Крыма, где скучала пожилая родственница, не дождавшаяся алых парусов. Здесь, в десяти километрах от моря, начиналась Татария, сквозь которую просвечивала древняя Киммерия. В скалах над городком ютились худые армянские монахи.

Пожилая родственница ходила в церковь, откармливала ленивого трехцветного кота и раскладывала пасьянс. На Митю возлагалась обязанность таскать святую воду из источника, сонно пузырившегося в церковном дворе. В этой засушливой глуши вода неохотно выходит на поверхность. Возвращаясь с ведром по кривым пыльным улицам, Митя проходил мимо компаний маленьких татарчат, но они ни разу не проявили к нему интереса. Мальчишки ногами подбрасывали в воздух сухие кости животных. Девочки держали на руках свертки с младенцами. И так каждый день.

Вспоминая сверстников из родного города, Митя удивлялся. В Одессе дети разных народов были живыми и шкодливыми, даже воспитанные еврейские девочки. А здесь казалось, что детство проходит как сон.

Через пару недель старокрымской скуки другой карточный должник Павла Васильевича подбирал Митю на набережной Коктебеля и увозил на восток, в деревню контрабандистов, к дружественным туземцам, где маленький гость за три рубля имел сервис all inclusive – кумыс, лепешки и полную свободу.

На рассвете, проснувшись от молитвенных выкриков мужчин в тюбетейках, мальчик шел гулять на край земли. Это было рядом. Надо было только продраться сквозь ущелье, заросшее можжевельником. Крутая тропинка, петляя, вела в голубую бухту, куда тихие парусники причаливали, чтобы укрыть в холодном гроте груду наживы – коньяк, чулки и презервативы.

Они подходили к берегу на веслах, как на цыпочках, по-быстрому сбрасывали товар и исчезали в тумане моря голубом. Речь этих аргонавтов была еще страннее татарской – сброд языков со всего побережья.

Дождавшись отплытия парусника, Митя вступал в индивидуальное владение пиратской бухтой. Инспектировал берег, собирая потерянные моряками пылинки дальних стран. Колотил по бочкам с контрабандой в гулком, как барабан, гроте. Жарился на солнце. Растворялся в воде. Ловил розовых крабов на большой палец ноги, долго и терпеливо притворяясь утопленником среди камней.

Этому приему, делать вид, что ты сам – еда, он научился годом раньше у хлопцев с Днестровского лимана, которые лихо выманивали из-под берега жирных раков. Морские гады тоже велись на простую хитрость. Запеченные в можжевеловых углях, они истекали соком и утоляли жажду. После обеда солнце, расплываясь от собственного жара, поджигало море и горизонт. Мальчик ленился возвращаться к дружественным туземцам и засыпал на теплой спине белого камня.

Ночью, открыв глаза, он долго не мог понять, где в этом мире верх, где низ, где настоящее звездное небо, а где только образ на пленке моря. Смотрел в ночь, не мигая, отчего звезд становилось больше, чем темноты. И темно-синий космос, выворачиваясь наизнанку, забирал юного наблюдателя на другую сторону тверди небесной, где желтые души людей лениво ползают по бесконечности. Это и есть звезды, ростовщики бытия, дающие нам взаймы каплю света в момент зачатия. Бизнес приносит им огромный доход. Получая с человека посмертные проценты, они каждый раз весело подмигивают.

Вот такое кино показывало мальчику дикое лето, пока он болтался по волнам и вялился на берегах страны, которая узкой лентой оборачивалась вокруг Черного моря. Из географии он знал, что на севере есть большие холодные города – Киев, Харьков, Москва. Но туда не тянуло. В конце августа, перед началом осенних штормов, Митю доставляли в родительский дом на улице Лизогуба, спонсора терроризма, казненного на Скаковом поле в царствование Александра Освободителя.