Текст книги "Распятая на звезде"

– А этого буржуя, – теперь он повернулся к Александру Дмитриевичу, – тащите к остальным. Там ему самое место.

И хотя слова эти не были обращены непосредственно к красноармейцу, стоявшему у дверей, но именно он воспринял их как руководство к действию, причем в самом буквальном смысле. Продолжая держать винтовку, свободной рукой он схватил Александра Дмитриевича за ворот рубахи и энергично дернул, едва его не оторвав.

Через несколько минут новоявленный узник оказался в длинной комнате, посреди которой стояли ободранные столы с сетчатыми лузами по углам. Знаменитая бильярдная – краса и гордость «Американских номеров». Вот где ему предстояло обосноваться и, судя по всему, надолго.

В помещении уже находилось несколько человек – все сидели на корточках у ближней стены.

– Не били? – участливо спросил один из них.

– Нет. Кричали только сильно. Их главный производит впечатление вполне интеллигентного человека. Вряд ли он опустится до физического насилия. Но уж очень он грубый.

– А главный-то, это кто? Не тот ли толстый блондин с усиками и чеховской бородкой?

– Тот, видимо… Он сказал, что его фамилия Голощекин.

– Ну, тогда ты точно узнаешь, насколько он интеллигентный.

– А что такого?..

– Этот звереныш, говорят, чуть ли не десять лет по тюрьмам провел. Там ему, наверное, башку напрочь отбили. А, может быть, у него отродясь мозгов не было. Одним словом, сошелся он с одной женщиной. Жили они вроде бы ладно, ребеночек у ним даже родился. Да только стал он на сторону хаживать. То к одному ссыльному в койку залезет, то к другому⁹. Поначалу жена его ревновала, а потом махнула рукой: горбатого могила исправит. Да только вскорости бросил он жену. Вчистую по мужикам пошел¹⁰. Он и сюда, к нам иногда наведывается. Успеешь еще на него полюбоваться. Только ты – старый, не в его вкусе…

Впечатлений текущего дня Александру Дмитриевичу хватило с избытком. И осмыслить дополнительную информацию он оказался не в силах. По примеру остальных обитателей комнаты он сел на корточки и прислонился к стене. Он настолько устал, что, даже находясь в такой неудобной позе, умудрился погрузиться в сон…

Разбудили его грохот открывающейся двери и вспышка света от включившейся лампочки, подвешенной под потолком. В комнату ввалились полуголые мужики с хлыстами и дубинками в руках. Морды у них были красные, распаренные. От них нестерпимо разило самогоном. Нечленораздельно крича, они накинулись на узников, совершенно не готовых к этой внезапной атаке.

Один удар, второй, третий,.. свист плети, глухие удары по податливому телу, крики боли, стоны…

Александр Дмитриевич едва успел поднять руки, чтобы прикрыть ими голову, как и на него обрушилась ярость тюремщиков. Его повалили на бок. Затем рубаху на его спине рассек удар хлыстом, за ним еще один, и еще. Палкой больше не били. Нападавшие, очевидно, не желали утруждать себя наклонами к распластанным телам людей, вжимающихся в пол.

Чем сильнее стонали жертвы, тем возбужденней становились палачи. Они кричали, хохотали, свистели. Наконец, достаточно насладившись и убедившись, что никто из заключенных не помышляет о сопротивлении, они схватили белобрысого конопатого парня в белой косоворотке и начали рвать на нем одежду. Тот безвольно повис у них на руках. Глаза у него расширились от ужаса, а между приоткрытых губ застыл немой крик!

Оголив полностью, пьяные мужики потащили его к бильярдному столу. А затем двое, повалив на спину и прижав поясницей к приподнятому бортику, развели ему ноги, вывернув их каким-то неестественным образом. Двое других в это время крепко схватили руки и голову своей жертвы…

Во внезапно установившейся тишине в двери показался брюхатый мужик. Он был в пиджаке, но без штанов. И его открытое всем взорам мужское достоинство свидетельствовало о крайнем возбуждении. Он приблизился к распластанному парню и с явным наслаждением покачал из стороны в сторону бедрами. Раздался одинокий крик, сопровождаемый хохотом оставшихся не у дел палачей.

Брюхатый недовольно крякнул, проделал какие-то невидимые Александру Дмитриевичу манипуляции, а затем ритмично задвигал напрягающейся задницей вперед и назад

Парень на бильярдном столе сначала кричал от боли, потом затих. Через несколько минут все было кончено! Брюхатый с удовлетворением отошел в сторону, победоносно окинул взглядом камеру и, заметив Александра Дмитриевича, заговорщицки усмехнулся:

– А вы говорите «не убьют»… Но советская власть не позволит ни одной сволочи безнаказанно поднимать голову.

Из книги И. Бабеля «Конармия»:

И тогда я потоптал барина моего Никитинского. Я час его топтал или более часу, и за это время я жизнь сполна узнал. Стрельбой, – я так выскажу, – от человека только отделаться можно: стрельба – это ему помилование, а себе гнусная легкость, стрельбой до души не дойдешь, где она у человека есть и как она показывается. Но я, бывает, себя не жалею, я, бывает, врага час топчу или более часу, мне желательно жизнь узнать, какая она у нас есть…

Происшествие в Мещанском бору

Екатеринбург, июнь, 1918 г.

В биллиардной комнате «»Американских номеров» дни тянулись бесконечно. Время от времени красноармейцы вталкивали сюда новых узников. Однако позабавиться со своими жертвами большевики больше не отваживались, опасаясь, очевидно, что заложники, количество которых многократно увеличилось, решаться дать отпор…

Из статьи Владимира Ильича Ленина

«Как организовать соревнование?»¹¹:

Война не на жизнь, а на смерть богатым и прихлебателям, буржуазным интеллигентам… с ними надо расправляться, при малейшем нарушении… В одном месте посадят в тюрьму… В другом – поставят их чистить сортиры. В третьем – снабдят их, по отбытии карцера, желтыми билетами… В четвертом – расстреляют на месте… Чем разнообразнее, тем лучше, тем богаче будет общий опыт…

И хотя обстановка не располагала к знакомству, почти все сокамерники, успевшие пожить вместе не один день, уже знали друг друга. Были здесь инженеры К.И. Бронских, А.М. Мокроносов, А.И. Фадеев, дядька цесаревича Е.Т. Нагорных, лакей царской семьи И.Д. Седнев, домовладельцы В.В. Соколов и Н.Е. Первушин, братья Дылдины, крестьянин Е.И. Зырянов, юрист Н.П. Чистосердов, а также несколько рабочих, схваченных за участие в антибольшевистских выступлениях. Теперь, не смотря на все их былые различия, им была уготована единая судьба…

29 июня ближе к полуночи в их узилище в очередной раз вспыхнул свет. (В предыдущие ночи этого не случалось. Насильники, предводительствуемые брюхатым главарем, в камеру больше не совались. Видимо, они опасались получить отпор от заключенных, количество которых заметно возросло.) На сей раз, когда дверь распахнулась, в камеру никто не вошел. Чекисты, оставшись за порогом, вскинули винтовки и стали стрелять поверх голов. Несчастные обитатели бильярдной комнаты бросились на пол, вжались в стены. И тогда, прекратив стрельбу, но продолжая держать всех под прицелом, красноармейцы начали вытаскивать узников в коридор по одному.

Руководил экзекуцией человек, уже знакомый Александру Дмитриевичу. Это был тот самый высокий молодой человек, который привел его к Голощекину на допрос. Чекисты называли его «Товарищ Сахар»¹². Распоряжался он энергично и толково. Вскоре хаотичные и суетливые действия тюремщиков приобрели определенную осмысленность. Арестантов вывели на задний двор и заставили разместиться в двух грузовых автомобилях. Когда все заняли свои места, появился конный конвой, состоявший из 35 – 40 человек, вооруженных карабинами и гранатами. Сам «товарищ Сахар» сел в кабину одного из грузовиков, и колонна двинулась в путь.

Они ехали медленно: сначала по Златоустовской улице, потом по Сибирскому тракту… Вскоре стало понятно, что они приближаются к станции Екатеринбург-II. Кто-то неожиданно предположил вслух:

– Наверное, нас вышлют куда-то на север.

Но этим радужным надеждам не суждено было сбыться. Автомобили повернули направо и затряслись по ухабам лесной дороги, углубляясь в Мещанский бор. Ехали долго. Потом колеса застучали по железнодорожным рельсам, а через четверть часа остановились. Арестантам было приказано выйти, и их тут же окружила охрана. Кое-как собрав окончательно упавших духом людей в некое подобие колонны, красноармейцы повели их куда-то вперед, через рытвины и канавы.

Александр Дмитриевич знал это место. Их вели к городской свалке, куда свозились все нечистоты и сливались канализационные отходы, собираемые из отхожих мест.

Тем временем прежде ясное небо, освещаемое звездами и полудиском убывающей луны, стало затягиваться тучами. Опустилась мгла.

«Товарищ Сахар» чертыхнулся и приказал:

– Хватит!

Через пару шагов колонна остановилась у края канавы, дно которой было едва заполнено водой. Очевидно она ограничивала край свалки.

Последовала команда:

– Встать в шеренгу!

Но люди, к которым она была обращена, уже поняли свою обреченность и утратили способность к организованности и выполнению приказов. Они, сбившись в кучу, стали инстинктивно жаться друг к другу. И попытки конвоя растащить их в стороны ни к чему не привели.

Вскоре «товарищ Сахар» понял всю тщетность дальнейших усилий по наведению порядка и отозвал к себе красноармейцев. Те живо и сноровисто выполнили его приказание, выстроившись в два ряда, и вскинули карабины на изготовку.

Распорядитель расстрела, очевидно, не чуждый дешевой театральности, решил придать моменту торжественности. Подняв зажженный фонарь так, чтобы его лицо было хорошо видно, он выкрикнул:

– Вы, представители бывшего эксплуататорского класса, являющиеся врагами трудового народа, сейчас ответите за смерть нашего товарища, председателя Екатеринбургского горкома нашей родной большевистской партии, товарища Малышева Ивана Михайловича…

Александру Дмитриевичу был знаком этот бывший заведующий больничной кассой Верх-Исетского завода, обретший после революции большую власть, которая его нисколько не изменила. Он остался все таким же недалеким и малообразованным. Но теперь налет властности и высокомерия делал черты его лица еще более неприятными. А взгляд его рыбьих глаз, способных долго смотреть, не мигая, стал просто невыносимым… Вот за кого придется отдать свою жизнь!

– …Он отправился на борьбу с контрреволюцией, – продолжал разглагольствовать оратор, – поднявшей свою голову в Златоустовском уезде. Но на Симском заводе подлые враги рабочего класса исподтишка убили нашего товарища. Он сложил голову за победу пролетариата, за торжество социализма. Но его смерть не останется без ответа. За каждого нашего павшего героя мы будем уничтожать десятки буржуев! Сегодня настала ваша пора отвечать за все злодеяния вашего класса…

На этом поток его убогого красноречия истек. Он резко вскинул руку вверх и по-флотски выкрикнул:

– Товсь!

Жертвы совсем потеряли остатки воли: кто-то завалился на колени, кто-то заскулил, иные запричитали, обращаясь то к палачам, то к богу:

– Родненькие, не стреляйте!

– Господи, помоги!

– За что? Что мы сделали?

– Только не убивайте!..

Из речи Я. М. Свердлова¹³

Я хочу остановиться на вопросе смертной казни…

Я – не сторонник употребления резких слов, но важно указать, что как-нибудь нужно свести концы с концами… Это невозможно, и если говорить сколь-нибудь серьезно о тех мероприятиях, к которым нам приходится прибегать в настоящее время, о том, к чему мы имеем намерение призвать все Советы, о том, что имеем намерение предложить Всероссийскому Съезду Советов, – мы можем указать отнюдь не на ослабление террора по отношению ко всем врагам Советской власти, отнюдь не на ослабление, но, наоборот, к самому резкому усилению массового террора против врагов Советской власти.

Считаете ли вы правильной или нет самую беспощадную борьбу всеми доступными нам средствами?.. Считаете ли целесообразным применение самых суровых кар, вплоть до применения казни, по отношению ко всем контрреволюционерам?.. Мы глубоко уверены, что полное одобрение встретят все наши действия в борьбе с контрреволюцией, которые мы вели до сих пор!..

Александр Дмитриевич, вопреки всему сохранивший присутствие духа, понял, что сейчас ему предоставляется единственный шанс на спасение. Пусть он ничтожно мал, но он есть!… Когда раздалась команда «Пли!», он бросился на дно канавы. И сделал этот очень вовремя – над его головой просвистели пули. А через мгновение на него, уже лежащего в зловонной жиже, начали валиться грузные тела. На его лицо что-то закапало. Потом густая липкая жидкость потекла тонкой струйкой…

Стрельба прекратилась. Но это еще не конец! Наверняка, решат перепроверить свою работу и добьют оставшихся… Молчать, не шевелиться, ни единым мускулом не выдать того, что жив… К счастью, луна все еще скрыта за плотными облаками. Сверху в несколько рядов лежат трупы. А на дно зловонной канавы красноармейцы не полезут, едва ли захотят мараться.

Где-то рядом послышался стон, а за ним – отрывистый глухой пистолетный выстрел. С противоположной стороны повторилось то же самое. А потом все затихло Только «товарищ Сахар» негромко отдавал какие-то приказания.

«Неужели все закончилось, и я спасен!» – подумал при себя Александр Дмитриевич и открыл один глаз, оказавшийся замазанным чьей-то чужой кровью… Но нет: по краю канавы шли какие-то люди и подносили к телам зажженные спички:

– Моргнул, подлец! Мертвым прикинулся! Хотел нас перехитрить… Получи, собака! – одинокий выстрел прервал еще чью-то жизнь.

– А этот, смотри, ручками, ножками сучит. Совсем, как таракашка. Мы его как жучка и прихлопнем, – в живот очередной жертвы со всего размаха воткнулся штык. Тело судорожно забилось в конвульсиях. – Смотри, как смешно он трясется. Эх, в темноте плохо видно. Надо было фонарем подсветить.

«Молчать, не двигаться, ничем не выдавать, что живой», – Александр Дмитриевич мысленно повторял себе один и тот же приказ: «Ты умер, умер – замри»!

Красноармейцы прошли мимо него, так ничего и не заметив…

Через четверть часа затарахтели автомобили, раздалась команда:

– По коням!

Но еще долго Александр Дмитриевич неподвижно прислушивался к тишине… Наконец, он решил выбраться из-под груды тел. Он не верил своей удаче:

– Живой!

Он осмотрелся, пытаясь найти тех, кому тоже посчастливилось выжить… Нет, все мертвы!

Он поднялся и, пошатываясь, побрел в сторону леса.

Дорога домой

Юго-восточные пригороды Екатеринбурга, июнь, 1918 г.

Александр Дмитриевич плохо помнил, что было дальше, в сознании мелькали только смутные картинки: вспаханная земля, неглубокие ямы, заполненные водой (в некоторые из них он проваливался едва ли не пояс, а затем выбирался не без труда), какие-то деревья, выжженная поляна, далекий свист паровоза. Он совершенно не понимал, куда он шел, главное – подальше от этого страшного места…

Часа через два, когда раннее восходящее летнее солнце едва-едва осветило северо-восточный край неба, он вышел к странным постройкам, не похожим на жилые дома. Не размышляя, он забрался под крыльцо ближайшего из них и там затаился. Ощутив, наконец, относительную безопасность, он погрузился в глубокий, тяжкий сон…

Очнулся он ближе к вечеру и долго лежал, не шевелясь. Он пытался уловить каждый шорох, но ничего не выдавало присутствие людей. Осмелев, он повернулся на бок и через щелку стал осматривать место, в котором очутился.

На широкой поляне, заросшей высокой травой, стояло несколько неказистых строений: стены низенькие, бревенчатые, оконца маленькие, крыши покрыты замшелыми досками. В стороне – спуск к реке, дорожка к которому совсем не протоптана. Значит: место это давно необитаемо. На Урале немало таких охотничьих заимок, изредка посещаемых, да и то, преимущественно в зимнее время.

Пару дней назад Александр Дмитриевич огорчился бы тому, что оказался в безлюдном месте, где не было никого, кто бы мог оказать ему помощь, но теперь он был этому рад: жизнь быстро научила его опасаться чужих!

«Все хорошо», – он решил для себя с облегчением. – «Здесь-то я и отлежусь, а потом тихонько-тихонько проберусь домой, в усадьбу. Ходу тут – два, от силы три дня. Дай бог, все обойдется!».

Он выбрался на свет, осмотрел, ощупал себя… Выглядел он ужасно: одежда порвана, весь, с головы до ног покрыт грязью, волосы всклокочены, от него смердит нечистотами. В таком виде он мог бы привести в трепет обладателя даже самых крепких нервов.

Первым делом Александр Дмитриевич решил привести себя в порядок и отправился к реке. Оказалось, что это, скорее ручей: быстрая вода едва покрывала каменистое дно. Она взвихрялась вокруг больших обкатанных булыжников, вспыхивала крохотными радугами. Ширина – не более метра, а по обоим берегам сплошные россыпи окатышей. Помыться здесь вряд ли удастся. Он вволю напился и вернулся к избушкам. Возле одной из них имелась громадная бочка, вкопанная в землю до верхних ободьев. Клепки на ней рассохлись, но все еще продолжали служить – больше, чем наполовину емкость была заполнена водой, нагретой солнцем. Правда, там имелось изрядное количество мягкой зеленой плесени, но, если не привередничать, то в качестве ванной и постирочной ее можно было использовать вполне.

Александр Дмитриевич тщательно отмыл с себя грязь и ополоснул одежду, вывесив ее на соседние кусты. Стало зябко. Однако осознание того, что он вновь приобрел нормальный человеческий облик, очень бодрило.

Он вошел в тот домик, под крыльцом которого он спал совсем недавно. Дверь была не заперта, а закрыта на щеколду. Внутри, как и следовало ожидать, не имелось ничего ценного: широкая лавка у стены, на которой разложено какое-то тряпье, колченогий стол и одинокий корявый табурет поодаль. В углу, который вполне можно поименовать красным, виднелась широкая полочка, определенно божница, но там не имелось ни одной иконы. Однако, самое важное – Александр Дмитриевич, в этом не сомневался, должно было находиться за печкой: дрова, спички, соль и сухари (на Урале хозяева всегда оставляли такие подарки непрошеным гостям, которых беда могла привести в их дом). Его ожидания оправдались. Пусть и понемногу, но все самое необходимое оказалось на своем месте.

Можно было согреться и подкрепиться. И этой возможностью грешно не воспользоваться. Первую ночь своей новой жизни Александр Дмитриевич мог провести в относительном комфорте, чтобы, набравшись сил, утром отправиться в путь. Однако от продолжительного отдыха ему пришлось отказаться почти сразу. Сориентировавшись по заходящему солнцу, он понял, что должен идти на юго-запад, чтобы через пару часов выйти к Уктусу, небольшой деревеньке, лежащей на Челябинском тракте. Обойти стороной ее было нельзя, отворачивая в сторону, пришлось бы идти вокруг всего Нижне-Исетского пруда, а это – лишние полтора десятка верст! В его положении, когда приходилось во что бы то ни стало оставаться незамеченным, селение необходимо было пересечь в темноте. А значит – в путь следовало отправиться без промедлений.

В сумерках идти было сложно, но Александр Дмитриевич не сбился с пути и к наступлению ночи уже лежал за околицей. Переждав немного, он крадучись, огородами перебрался на другую сторону. Обошлось. Похоже, его никто не заметил.

Эти места ему были хорошо известны, и относительная темнота не являлась помехой. Он обогнул крутую горку, поднимавшуюся с левой стороны, и двинулся вдоль русла реки Патрушихи. По плотине, подпиравшей Елизаветинский пруд, он перешел на другую сторону и, пройдя по сухому ручью, отправился в сторону железной дороги. Буквально одним броском преодолев насыпь, а сразу за ней дорогу, ведущую в сторону Полевского завода, он решительно углубился в лес. Все!.. Дальше, почти до самого дома можно было пробираться тайгою, вовсе не рискуя наткнуться на людей.

Прошагав еще какое-то время и оказавшись в непролазной чащобе, он решил, наконец, остановиться, чтобы немного отдохнуть: привалился к стволу покосившегося дерева, пожевал сухарей, предусмотрительно захваченных из избушки, и стал дожидаться утра.

Измотанный долгим переходом и не отошедший от пережитого стресса, он глубоко задремал и очнулся только тогда, когда солнце уже показалось над горизонтом. Он проглотил остатки сухарей и, примерно определив нужное направление, отправился в путь. Конечно, если бы он был помоложе, то забрался на высокое дерево и попытался сориентироваться. Но теперь об этом не приходилось даже мечтать. Оставалось полагаться на удачу и стараться по мере возможности не отклоняться от первоначального маршрута.

Примерно через час Александр Дмитриевич наткнулся на заброшенную лесную дорогу, к несчастью, скоро растворившуюся в болоте. Еще одно испытание?! Не долго думая, он пошел напрямик, благо, что до очередной горки казалось совсем недалеко. Однако, этот отрезок пути ему дался не просто. Только через час он в изнеможении упал на сухую, устланную сосновыми иглами землю под огромной развесистой сосной.

Лежал он очень долго. Но надо было идти. И Александр Дмитриевич, превозмогая себя, отправился дальше. Ходьба ободрила. Дыхание окончательно выровнялось. Дорога шла в гору. И это хорошо – лес становился сухим и светлым, можно было ускорить шаг.

К вечеру ему удалось отмотать добрый десяток верст. За спиной осталась великолепная вершина горы Хрустальной, в лучах закатного солнца горевшая солнечным блеском над верхушками сосен – большая часть пути пройдена. До дома уже недалеко. Но, увы: опустилась ночь. Необходимо останавливаться на привал.

Эти места находились далеко от любого жилья. И поэтому костер можно было развести безо всякой боязни. Эту ночь Александр Дмитриевич провел в относительном комфорте. А утром, пройдя какие-нибудь пару сотен метров, он наткнулся на великолепную поляну земляники. Ягоды были крупными, переспевшими. Они отваливались от малейшего прикосновения. И оставалось только собирать их горстями и закидывать в рот. Эта возможность подкрепиться оказалась как нельзя более кстати. Голод явственно давал о себе знать. А, как известно, без еды в лесу человек скоро падает духом, чего сейчас никак нельзя было допустить… Примерно через четверть часа он уже глотал сладкую ягоду через силу, но желудок следовало набивать всем пригодным в пищу.

Приятная находка приободрила Александра Дмитриевича: значит все у него закончится благополучно. От предвкушения скорой встречи с семьей силы буквально удесятерились…

За очередной опушкой показалось обширнейшая равнина, густо заросшая невысокими кочками, покрытыми сухой белесой травой. Как хорошо – вот она, очередная удача! Александр Дмитриевич вбежал сюда. Но уже через несколько шагов понял, что судьба уготовила ему очередное испытание (хотя, что это значило в сравнении с ранее пережитым). Земля у него под ногами была твердая, не болотистая, лишь кое-где зияли темными провалами наполнившиеся водой ямки. Но идти по ней оказалось еще трудней, чем по болоту: очень уж густо были понатыканы кочки: никак не получалось нормального шага. Приходилось семенить, прыгать с кочки на кочку. Но, все равно он часто запинался и несколько раз падал.

Выбравшись из этого ада, Александр Дмитриевич – о чудо – почти сразу вышел на дорогу, на ту самую, на знакомую, которая вела к его дому! Она казалась совершенно пустынной. А снова сворачивать в чащобу не имелось уже никаких сил. От места расстрела теперь было очень далеко. И вряд ли кто-нибудь мог бы заподозрить неладное в бредущем по дороге одиноком путнике, каких можно встретить теперь немало.

Размеренный шаг, приятные мысли о доме окончательно притупили бдительность. И стук повозки, раздавшийся прямо за спиной, оказался абсолютно неожиданным. Александр Дмитриевич обернулся и обмер: на бричке, развалившись, сидели два здоровенных мужика в тельняшках и бескозырках с красными повязками на руках. Революционные матросы – от них можно ожидать любой подлости! И в обычном состоянии их следовало обходить стороной, а теперь они казались смертельной угрозой.

Александр Дмитриевич не совладал с собой и бросился в лес…

Бегущий человек сам по себе превращается в жертву, невольно провоцируя погоню. А эти матросы и вовсе оказались азартными охотниками. Поначалу они немного замешкались – нужно было выбраться из повозки, подобрать оружие. Тем самым они дали небольшую фору беглецу, которой он попытался воспользоваться сполна.

Несколько стремительных шагов, прыжок через поваленное дерево, учащенное дыхание, снова бег изо всех сил, еще один прыжок, неудачная попытка уклониться от торчащей в сторону ветки, оцарапавшей лицо… Только бы не упасть…

За спиной грянул выстрел, тут же еще один,.. и еще,.. и еще… Но свиста пуль не слышно! А сзади – треск ломающихся веток и пронзительный стон…

Поворачивать голову некогда – бежать, бежать, как можно скорее… Но, вроде бы, звуков погони уже нет, а человеческие голоса раздаются откуда-то сбоку:

– Александр Дмитриевич, постойте! Для покойника вы слишком резвый… Да остановитесь же вы!

Слова эти даже не доходят до сознания. Но сил уже нет. И если смерть неизбежна, то ее следует встретить лицом к лицу. Александр Дмитриевич решительно развернулся…

К нему бежал совсем не матрос, а какой-то неведомый человек, одетый в широкую холщевую рубаху, подпоясанную веревочным ремешком, из-под которой виднелись офицерские бриджи, заправленные в хромовые сапоги. Он был невысок. Голова его была чисто выбрита, большие, растопыренные уши торчали в стороны. Он широко улыбался.

– Вы выскочили прямо на нас, как ветер пронеслись буквально в нескольких метрах от кустов, за которыми мы сидели. И когда эти бугаи бросились за вами, я никак не смог им позволить убить вас второй раз подряд.

– Конченные, оба! – крикнули откуда-то сзади.

– Собакам собачья смерть, – это известие не произвело на незнакомца никакого впечатления, он воспринял его как само собой разумеющееся. – А вы, похоже, меня не узнаете, – протянул он руку, приблизившись.

Александр Дмитриевич, действительно, его не узнавал, что, учитывая его состояние, было совсем не удивительно.

– Казимир Румша! Вместе с другими офицерами я был у вас в усадьбе в начале прошлого месяца¹⁴.

Только сайчас Аксенов начал что-то припоминать… Действительно, тогда с Ольгой приехали какие-то молодые люди, провожавшие ее из города. Она вернулась тогда очень поздно, заставив родителей изрядно поволноваться. И с ее кавалерами они с Маргаритой Павловной обошлись не слишком любезно, не пригласив войти, а отправив их сразу же восвояси. Среди них был и этот красавчик, оказавшийся сейчас именно в этом месте как нельзя более кстати.

– Позвольте, а почему вы назвали меня «покойником»? – до сознания, наконец, стали доходить детали происходящего.

– Ну как же… Вчера в большевистских газетах было напечатано сообщение о том, что вас, вместе с двадцатью другими заложниками расстреляли в отместку за смерть товарища Малышева. И еще предупредили, что так будет с каждым, кто поднимет руку на советскую власть¹⁵. За каждого своего павшего героя они будут убивать по десять «буржуев». Что, как всегда, наврали коммунисты? Даже в таком, святом для них деле…

– Нет, не наврали. Они на самом деле меня растеряли, только не до конца. Выжил я!.. Но вы сказали «напечатали в газетах»? Так, об этом могла узнать Маргарита Павловна! Как она это пережила?!

Разговаривать о чем-то, терять драгоценные минуты было теперь совершенно немыслимо – скорее домой с благой вестью. Александр Дмитриевич развернулся и побежал к дороге.

– Постойте! С ними будет быстрее. Мы отвезем вас, – догадался обо всем Румша. – За пару минут мы дела свои закончим, отгоним комиссарскую бричку подальше, чтобы карателей не привлечь, и поедем – наша телега неподалеку стоит.

Этот довод показался Александру Дмитриевичу разумным, и он перестал суетиться. Его новые знакомые вытащили из леса какие-то ящики и, погрузив их в повозку, все вместе отправились в путь.

Через две версты они остановились. Молодые люди опять занялись ящиками. На сей раз они все проделали в обратном порядке: сгрузили их и унесли подальше от дороги, за кусты и завалили срезанными ветками. Когда снова тронулись, Румша решил дать кое-какие пояснения:

– Когда вы на нас так решительно налетели, мы едва закончили прятать пулеметы, которые накануне умыкнули из-под носа у большевиков. Не могли же мы оставить их рядом с трупами, пришлось переносить на другое место. И вот теперь, со свободными руками и чистой совестью мы можем оказаться в вашем доме.

Новый быт горожан

Усадьба «Гальяново», июнь, 1918 г.

Всеобщее уныние, царившее в усадьбе в день, когда Александра Дмитриевича увезли в ЧК, с наступлением следующего утра сменилось жаждой деятельности – узника надо было спасать, а сделать это можно было только в Екатеринбурге. Началась подготовка к отъезду. На фоне всеобщего воодушевления оживилась даже Маргарита Павловна. Поначалу она еще сопротивлялась, надеясь, что муж вернется с минуты на минуту, но потом согласилась: нельзя терять ни минуты. Дорога в город одна. И если Александра Дмитриевича освободят, то с ним никак нельзя будет разминуться.

Аничковы, взявшие на себя заботы об Аксеновых, жили в огромной квартире на Фетисовской улице. Туда и поехали. По дороге им никто не встретился. И поэтому по приезде они сразу же стали хлопотать о судьбе узника. Маргарита Павловна порывалась сама все узнать, благо мест, где могли содержаться арестанты, в городе имелось всего четыре – две городские тюрьмы, бывший дом Злоказова и «Американские номера» – обойти их все можно за пару часов. Однако ее убедили, что ходить по таким местам – вовсе не женское дело!

На разведку отправился сам Владимир Петрович Аничков. И когда он вернулся, то у него было две новости: одна хорошая, а другая плохая. Он узнал, где содержится Александр Дмитриевич, однако договориться о его освобождении не удалось. Даже предложение денег, на которое прежде большевики были такие падкие, на сей раз не возымело действия. Когда же Владимир Петрович стал настаивать и, призывая к совести, требовать освобождения невиновного, комиссары пригрозили, что посадят буяна вместе со всеми. Единственным послаблением, которое ему удалось добиться, оказалось разрешение приносить арестанту домашнюю еду.

Появившаяся определенность окончательно взбодрила Маргариту Павловну: муж жив и здоров, а дальше все с божьей помощью наладится!.. Вместе с хозяйкой дома она весь вечер колдовала над плитой – хотелось приготовить узнику царский обед, чтобы хоть им скрасить горечь его заточения.

На следующее утро Маргарита Павловна вместе с Ольгой, сопровождаемые Владимиром Петровичем, пришли в «Американские номера». Они были уверены, что им позволят пообщаться с заключенным. Но этого не произошло. Еду у них отобрали на входе и выпроводили восвояси. Аничков, уже наученный прежним опытом, посоветовал не протестовать и не качать права: «Взяли передачу – и то хорошо».