Текст книги "Распятая на звезде"

Едем. Теплая майская ночь, полная луна – довольно светло. Выехали на окраину Екатеринбурга, кругом какие-то лачуги. Телеграфные столбы стоят, почему-то посредине дороги и случилось тут, что задел кучер оглоблей или гужем за столб и лошадь распряглась. Валька, едущий передо мной, ускакал, а я кричать ему не решился – еще разбудишь кого, хотя в ту ночь [хоть] из пушек пали – все одно, ни одна душа из домов бы не появилась. Стоим посреди дороги. Ни души. Кучер не может понять, что же порвалось в упряжи.

Что же делать, думаю я? Говорю князю Долгорукову: «Придется идти пешком. Тут недалеко…» Он охотно соглашается, беру его чемодан, идем… Дошли до леса. На счастье вижу тропинку, и между деревьями огонек мерцает: «Вон и разъезд виден», – говорю Долгорукову. Дорогой он все порывался нести свой чемодан, тут уже я с удовольствием вручил ему ношу и иду за князем. Вошли в лес. Ну, думаю, пора действовать! Отступил на шаг, стреляю ему в затылок и обомлел: никогда я не видел, чтобы так падал расстрелянный человек – свалился как куль с сеном, мгновенно без крика, без стона. Лежит на земле, а я думаю: вот, подойду к нему, а он жив – схватит меня за ноги и пойдет борьба. Осторожно подошел к нему и издали беру его руку – она как плеть. Кажется, мертв. А теперь что с ним делать? Оставить князя на тропинке нельзя, закопать его – нечем!

Вышел обратно на дорогу – как раз едет Валька обратно в коляске: увидел меня (я руку поднял) – стрелять хотел. – Стой, кричу, – не стреляй! Вот у меня дело какое: что делать с князем?» – Да, тебе повезло! Мой Татищев мне всю коляску кровью запачкал. Я его сперва-то не убил, ранил только, так он боролся со мной в коляске, еле прикончил его. Пошли мы в лес, раздели князя догола – и правильно сделали, когда рассмотрели одежду в городе, оказалось что все белье имеет метки с вензелем – инициалами²⁴.

– Видите, очень важно с убийством царя не наделать таких же ошибок. Надо разработать детальный план. Пусть этим займется ЧК и те люди, которых мы назначим руководить расстрелом. А вы, товарищ, свободны, – Голощекин окинул присутствующих сосредоточенным взглядом и, дождавшись, когда за Никулиным закроется дверь, продолжил: – А теперь самое главное! Что делать с сокровищами, хранящимися в царской семье? Их надо найти! Ленин при нашей встрече особенно требовал, чтобы все императорское имущество, после ликвидации нынешних владельцев, были бы обязательно доставлено в Москву. Для него это очень важно. И мы не можем подвести Владимира Ильича!

Из свидетельств Г.П. Никулина²⁵:

…Состояние наше было очень тяжелое. Мы с Юровским ждали какого-нибудь конца. И вот в одно прекрасное время… да, утром 16-го июля Юровский мне говорит: «Ну, решено. Сегодня в ночь… В эту ночь мы… должны ликвидировать всех».

Из рассказа Я. М. Юровского²⁶:

Часов в 11-ть вечера 16-го я … пошел будить арестованных. Сборы заняли много времени, примерно минут сорок. Когда семья оделась, я повел их в заранее намеченную комнату, внизу дома… Очевидно, они еще в этот момент ничего себе не представляли, что их ожидает. Александра Федоровна сказала: «Здесь даже стульев нет». Тогда я велел принести пару стульев, на одном из которых по правой стороне от входа к окну почти в угол села Александра Федоровна. Рядом с ней, по направлению к левой стороне от входа, встали дочери и Демидова. Николай, посадив Алексея, встал так, что собою его загородил…

Тут вместо порядка началась беспорядочная стрельба,.. причем пальба усилилась, когда поднялся крик расстреливаемых…

Из воспоминаний М.А. Медведева (Кудрина)²⁷:

… Вдруг из правого угла комнаты, где зашевелилась подушка, женский радостный крик: – Слава Богу! Меня Бог спас! Шатаясь, подымается уцелевшая горничная – она прикрылась подушками, в пуху которых увязли пули. У латышей уже расстреляны все патроны, тогда двое с винтовками подходят к ней через лежащие тела и штыками прикалывают горничную. От ее предсмертного крика очнулся и часто застонал легко раненный Алексей – он лежит на стуле. К нему подходит Юровский и выпускает три последние пули из своего маузера. Парень затих, и медленно сползает на пол к ногам отца. Мы с Ермаковым щупаем пульс у Николая – он весь изрешечен пулями, мертв. Осматриваем остальных и достреливаем из кольта и ермаковского нагана еще живых Татьяну и Анастасию. Теперь все бездыханны.

Из протокола № 159 заседания Совета Народных Комиссаров о расстреле царской семьи²⁸:

Москва, 18 июля 1918 г.

Председательствует Владимир Ильич Ульянов (Ленин).

Слушали:…

Внеочередное заявление Председателя ЦИК тов. Свердлова о казни бывшего царя Николая II…

Постановили: Принять к сведению…

Расставание с прошлым

Екатеринбург, июль 1918 г.

Дом Ипатьева, где еще совсем недавно жил царь, имел неполных два этажа. Парадное крыльцо дома, выходившее на Вознесенскую площадь, имело лишь 3-5 наружных ступенек и ступенек восемь уже за входной дверью внутри вестибюля и приводило прямо во второй этаж.

В комнате, занимавшейся Великими княжнами, кроватей не было. Их походные кровати, привезенные из Тобольска, были сложены со всем багажом в каретнике. На одной из этих кроватей, ближней к проходу, не было чехла на спинке; он валялся наверху в столовой с кровавыми следами обтертых об него рук.

Угловая комната верхнего этажа с двумя окнами, выходящими на Вознесенскую площадь, и двумя на Вознесенский переулок, служила спальней бывшему Государю Императору, Государыне Императрице и Наследнику Цесаревичу. Левое окно, выходящее на площадь, имело снаружи частую железную решетку. На правом окне на левом его косяке рукой Государыни начерчен египетский знак благополучия и под ним поставлена дата: “17/30 апреля 1918 г.” – день приезда императорской семьи в Ипатьевский дом.

В смежную комнату вела дверь без дверных половинок; это комната Великих княжон. Она имела одно окно с двойной заклеенной рамой без форточки. Комната была почти без мебели: у стены стоячее зеркало, два кресла, столик, два стула²⁹. На них сидели люди, одетые в кожаные куртки. Один из них разбирал ворох одежды, грудившийся прямо перед ним. Он аккуратно поднимал каждую вещь, вертел в руках, тщательно осматривал, а потом несколько раз встряхивал и перекладывал в другую кучу, лежащую поодаль. Делом своим он был увлечен чрезвычайно. Второй расположился у растопленного камина, на горящие поленья которого периодически закидывал какие-то тряпки, время от времени приподнимая и переворачивая их чугунной кочергой с короткой ручкой. Эта работа не вызывала у него никакого интереса. Развернувшись в очередной раз, он с горечью констатировал:

– Вот ты, Никулин вечно все самое интересное захватываешь. А я теперь должен жечь окровавленные царские обноски.

– Занимайся со своим костром, не отвлекайся! Еще не хватало, чтобы непрожженным что-то осталось. Видишь, все еле тлеет. Плесни керосинчика… Вот так! Ты, Сахар, не понимаешь серьезности момента! Сам товарищ Голощекин поручил собрать непорченые царские вещички, чтобы они были без всяких дырок, без крови. Нужно проверить, чтобы в них не завалялось ничего ценного (такие предметы велено складывать отдельно). Разве можно тебе такое дело доверить?

– Ладно тебе важничать. Тоже мне, командир нашелся. Дай-ка я царские шмотки примерю – может что подойдет…

– Я тебе примерю! Голощекин приказал ничего из дома без приказа не выносить. А если кто-нибудь что-то к рукам приберет, обещал расстрелять, не взирая ни на какие заслуги.

– Но я же сам нынче видел на любовнице Дидковского сапожки, которые раньше одной из княжон принадлежали.

– Ты с комиссарам себя не ровняй. Иди, давай, к печке, а то огонь совсем зачах!

Недовольный товарищ Сахар вновь занялся своим скучнейшим делом. Но в это время красноармейцы затащили в комнату очередной ворох одежды.

– Это последняя… Из самих царских покоев.

– Славно. Через часок все закончим. А вы, – Никулин повернулся к красноармейцам, – соберите всю мелочь: щетки зубные, гребешки, шпильки, мыльницы, пузырьки всякие, и закопайте их за каретником. Да собирайте тщательно, чтобы в комнатах ничего не осталось.

– А что с книгами делать? Их много…

– Насчет книг никаких указаний не поступало. Кому они нужны?! Сожгите их к чертовой матери.

– Будет сделано, товарищ Никулин! Разрешите идти?

– Валяйте.

Как только красноармейцы ушли, в комнату ввалился коренастый невысокий мужик, одетый в гимнастерку, туго перевитую ремнями, и армейские бриджи, заправленные в сапоги. Лицо у него было удлиненное с непропорционально широким лбом. Густые прямые брови нависали над впалыми глазницами с коричневатыми веками. Жесткий, сосредоточенный взгляд. Слегка раздутые ноздри. Широкие чувственные губы. Короткий скошенный подбородок.

– Вечно ты, Бобыль³⁰, припрешься, когда тебя не просят, – недовольно буркнул Никулин, всецело погруженный в разглядывание лежащих перед ним вещей.

– Поговори мне еще! – вошедший был явно не расположен к дискуссии. Он деловито приблизился к последнему вороху, только что принесенному красноармейцами, и начал поочередно выхватывать военные мундиры, которые когда-то так любил носить царь.

– Куда лезешь! Руки убери! – попытался утвердить собственное главенство в переборке вещей Никулин.

– Тебя что, на месте шлепнуть? Пошел вон!

– Но, Бобыль… – повелительные нотки в голосе Никулина разом сменились плаксивым причитанием, – Голощекин с меня за это по полной программе спросит…

– Не бойся. Я с ним договорюсь. – С этими словами собеседник проворно скинул свои штаны и стал натягивать царские брюки, а затем и надел китель. – Ну, как?

– Пиджачок впору пришелся. Ты в нем, прямо, как белогвардейский генерал. А штаны широковаты – сзади весят, как будто только что в них навалил.

– Ладно, сойдет! Отбери мне всю военную форму, которая раньше принадлежала царю да цесаревичу. Я ее заберу. Вот мандат, подписанный самим Голощекиным, – смилостивился он, заметив отчаяние в глазах Никулина. – Мундиры нынче никому не нужны, не в них же по городу гулять. Морячки, не разобравшись, на месте прихлопнуть могут. А нам для революционного дела они вполне сгодятся. И заканчивайте побыстрее. Скоро уже грузовики к вам подъедут.

Через неполный час обещанные грузовики, действительно, въехали во двор дома особого назначения. Сопровождавшие предъявили бумагу, обязывающую Никулина незамедлительно начать погрузку всех подготовленных для дальнейшей транспортировки вещей. Кузова прибывших автомобилей были забиты пустыми ящиками, чемоданами, сундуками, коробками и огромными баулами. Вот в эту тару и надлежало упаковать, по возможности аккуратно, все собранное.

Сначала дело шло медленно. Из Уралсовета даже послали гонца с требованием поторопиться. Но потом решили не церемониться и посбрасывать все кое-как. Так управились за полчаса…

Из свидетельства генерала М. К. Дитерихса,

руководившего дознанием по факту убийства царской семьи³¹:

Среди вещей Царской Семьи, найденных как в комнатах дома Ипатьева, так и в каретнике при этом доме, не оказалось ни одной вещи из носимого белья, одежды, платьев, обуви и верхней одежды. Все эти вещи были вывезены Исааком Голощекиным и Янкелем Юровским начисто.

На станции груз уже ждали. Прямо напротив почтовой конторы на путях стояли три новеньких грузовых вагона с раскрытыми дверями. Каждый из них уже почти наполовину был заполнен такими же коробками, чемоданам и баулами, привезенными из других мест. Как только красноармейцы сноровисто перегрузили из грузовиков весь багаж, к коротенькому составу, состоявшему из уже упомянутых грузовых вагонов и двух теплушек, подогнали паровоз с полностью загруженным угольным тендером.

Едва Никулин, вместе с остальной охраной успел забраться в теплушки, как кто-то из железнодорожного начальства зычно прокричал:

– Литерному дают срочное отправление!

Вагонные сцепки лязгнули. Колеса скрипнули о ржавые рельсы, и пришли в движение³²…

Наконец-то!

Усадьба «Гальяново», июль 1918 г.

Нынче в доме Аксеновых сели обедать позднее обычного. Маргарита Павловна вся сияла. Теперь, когда Александр Дмитриевич вернулся домой, она неизменно пребывала в восторженном настроении. Ее счастью не было предела…

– Десерт нынче скромен, – прежнее кокетство к ней снова вернулось, свидетельствуя об окончательном выздоровлении после пережитых потрясений.

– Не беспокойтесь, голубушка, присядьте.

Вздохнув, она села рядом с мужем и тут же, как клещами, вцепилась в его ладонь:

– Как хорошо!..

Внезапно со стороны железной дороги раздался шум: что-то шипело, что-то позвякивало. Все бросились на крыльцо и – о радость! – увидели целую вереницу поездов, медленно движущихся друг за другом с запада в сторону Екатеринбурга. Расстояние между ними было совсем маленьким – не более пятнадцать – двадцати саженей. В головном составе паровоз был прицеплен сзади, а на передней открытой платформе были установлены две небольшие пушки, развернутые дулами по ходу движения. Двери теплушек распахнуты. Из них выглядывают солдаты, одетые в гимнастерки защитного цвета с петлицами чехословацкого корпуса…

– Наши!!! Пришли!!! – степенные люди, забыв о возрасте, бросились по ступенькам вниз.

– Выходите на дорогу, машите платками, – скомандовал Александр Дмитриевич.

Женщины бросились собирать цветы. Рвали их без разбора, главное – чтобы побыстрее набралась большая охапка.

Поезд еще двигался, а Маргарита Павловна уже передала свой букет солдату, курившему у лафета пушки:

– Родненькие, пришли!..

– Не разумию, – сдержанно принял он подарок.

А к ним уже бежал моложавый капитан, выпрыгнувший из передней теплушки. Он обнял незнакомую ему пожилую женщину, слегка приподняв над землей:

– После Шайтанки вы – первые, кто нас встречает так восторженно. Надеюсь, и в Екатеринбурге нас ожидает такой же прием³³.

Составы медленно проплыли к станции, где заняли все подъездные пути. Хвостовая часть колонны, для размещения которой уже не хватало места, так и осталась на главном ходе. Но ничего страшного – по железной дороге все равно ехать было больше некому.

Обитатели усадьбы, как зачарованные провожали взглядами двигавшиеся мимо них эшелоны. А когда, наконец, все остановились, оказалось, что единственный классный вагон замер в десятке метров от них. Его двери были уже распахнуты, со ступенек спрыгивали молодые офицеры. Они с интересом разглядывали встречающих, однако вступать в беседу им было некогда. Обменявшись с местными короткими приветствиями, они бежали вдоль составов, выкрикивая какие-то приказания.

Было очевидно, что прибывшие войска намереваются организовать стоянку, обеспечив разведку и боевое охранение. Солдаты буквально ссыпались из вагонов. После короткого построения часть из них заняла импровизированные оборонительные рубежи. Остальные разбрелись по поляне: кто-то собирал дрова, кто-то разводил костер, остальные слонялись бесцельно, радуясь возможности высвободиться из замкнутого пространства теплушки.

– Как я поняла, вы остановитесь здесь на какое-то время, – обратилась Маргарита Павловна к уже знакомому ей капитану, оказавшемуся в этот момент неподалеку, – позвольте пригласить вас в наш дом.

– Я не могу бросить своих солдат. Но, может быть, наш командир, господин Войцеховский уважит вашу просьбу, – он кивнул на офицера, спускавшегося в этот момент из классного вагона.

Человек этот был относительно невысок. Может быть, излишне худощав. Имел слегка удлиненные руки с крупными ладонями и неширокие покатые плечи. Словом, фигура у него была не армейская, а, скорее, аристократическая, утонченная. Лицо худое, с приподнятыми скулами. Лоб высокий, прямой. Брови густые, неширокие. Глаза узкие, чуть раскосые. Нос тонкий. Уши большие. Подбородок – крупный, с явно проступающей ямочкой. Губы были сжаты в вежливую полуулыбку:

– Если не ошибаюсь, Александр Дмитриевич? – неопределенно обратился он к стоявшим перед ним мужчинам.

– Да, это я, – поспешил разрядить возникшую неловкость Аксенов, безмерно удивляясь тому, что его назвали по имени-отчеству.

– Казимир Румша – надеюсь, знаете такого – назначил мне встречу у вас. Он по нашему уговору должен выдвинуться из города к нам навстречу, а в этих местах он знает только вашу усадьбу.

– Конечно, какой может быть разговор! Для друзей моего спасителя двери нашего дома всегда широко открыты. Тем более, господин Войцеховский, мы вас так долго ждали! Милости просим…

Когда зашли в дом, Маргарита Павловна с остальными дамами поспешила на кухню готовить стол. А Ольгу отправила развлекать гостей, указав взглядом на уже подзабытое пианино, бесцельно пылившееся в углу со времен прихода к власти большевиков.

Воспользовавшись присутствием молодой девушки, Войцеховский представился, попутно давая возможность остальным как бы между прочим узнать, как его зовут:

– Сергей Николаевич Войцеховский, к вашим услугам…

Очень скоро в комнату впорхнула Маргарита Павловна:

– Прошу вас, Сергей Николаевич, к столу!

Пока женщины выносили незатейливые закуски, мужчины вели ничего не значащие светские разговоры. Тем временем Ольга, наигрывая на инструменте, украдкой разглядывала офицера, так неожиданно ворвавшегося в их жизнь. Для своего положения он был достаточно молод… А, может быть, это только казалось³⁴. Взгляд у него добрый, внимательный. Между тем, улыбка, скорее, вежливая, нежели сердечная (хотя, почему он должен раскрывать душу перед людьми, которых он видит впервые?). Голос негромкий, с едва заметным южным налетом. Слушает охотнее, чем говорит…

В ожидании развития ситуации прошло более получаса. Разговор мужчин, утративший первоначальную восторженность, стал угасать. Паузы удлинялись, и заполнить их собравшимся было решительно нечем…

Наконец, в дверях появился сияющий Румша. В руках он держал по бутылке настоящего крымского вина. Не обращая внимания на собственный неуставной вид, он доложил своему новому командиру:

– Сергей Николаевич, подполковник Румша прибыл! Жду ваших распоряжений!

– Казимир Юрьевич, рад встрече!

– Спешу доложить, что дорога до Екатеринбурга проверена и полностью очищена от остатков красных. На маршруте выставлены заслоны. В городе же ситуация спокойная. Красные драпают, даже не помышляя об обороне. Группа патриотов под командованием прапорщика Зотова захватила большевистские склады и, вооружившись, атаковала городскую тюрьму. Обошлось без жертв. В итоге всех заложников удалось освободить. Большинство из них присоединилось к нам. Но людей гн хватает. Наши контролируют только западные окраины, в центр Екатеринбурга идти не решаются, дожидаются подхода главных сил… Думаю, все складывается как нельзя лучше.

– В город к вечеру идти не стоит. Атакуем его утром. Мои бойцы уже расположились на постой, не будем их тревожить.

– Сергей Николаевич, полностью с вами согласен. Я уже приготовился отмечать нашу грядущую победу… Надеюсь, Александр Дмитриевич нам позволит? Присоединяйтесь и вы. Хотя я знаю – вы человек суеверный, и предпочитаете ничего раньше времени не праздновать.

– Давайте, – махнул рукой Войцеховский, – в вагоне я еще успею насидеться. А тут у вас такое приятное общество собралось, – сделал он поклон в сторону Ольги.

Девушка, смутившись его вниманием, покраснела.

Мужчины расслабились. Разговор пошел живее, перейдя на животрепещущие темы. Тон задавал Румша. Он будто бы продолжил беседу, состоявшуюся в этом доме неделей раньше.

– С красными можно биться. Можно их побеждать. Они же всегда только стаей налетают. Когда им дают отпор, когда они видят, что не имеют подавляющего преимущества, они быстро хвосты поджимают. К примеру, Малышев, из-за которого Александра Дмитриевича чуть не убили, оказывается, во время своего последнего боя бросил своих и удрал в одиночку. Только далеко уйти ему не удалось – на следующий день его нашли неподалеку уже убитым. Кто с ним расправился, не известно, только отделали его перед смертью знатно. Лишь по мандату его и опознали.

– А Цвиллинг – революционный герой соседнего Челябинска?.. В этом городе он не успел наследить кровью, зато в полной мере развернулся в Оренбурге. Этот красавчик имел разнообразные увлечения: он любил хорошо поесть, со вкусом одеться, а для плотских радостей завел себе настоящий гарем из семи женщин, с которыми не расставался даже во время карательных экспедиций. И эти излишества его и сгубили.

Обычно, подойдя к станице, которую собирался ограбить, он обстреливал ее из пушки. Этого хватало, чтобы нагнать страху. Все разбегались. Но однажды мужики, среди которых было много фронтовиков, подготовили ему встречу. Заранее спрятав детей да баб, они засели в засаду. Когда красногвардейцы зашли в станицу, от ярости людей, защищавших свои дома, их уже ничто не могло спасти. Цвиллинга же взяли живым³⁵. Когда его пленили, он начал уверять всех, что к карателям не имеет никакого отношения, что в их обозе оказался случайно, что он вообще доктор, готовый оказать помощь любому, кто в ней нуждается. Выдали его свои же женщины из гарема, не сумевшие в этот момент преодолеть отвращения к своему бывшему любовнику. И на таких людей большевики старались равняться во всем³⁶!..

Вино, доставленное Румшей, быстро закончилось. Но к тому времени Маргарите Павловне удалось добыть кое-что из своих закромов. Вкус этого напитка заметно уступал изделию довоенного разлива, но для нынешнего времени был совсем не дурен. Тем временем разговор мужчин уже перекинулся на другие темы:

– Большевистские лидеры беспрестанно твердят о революции, противопоставляя ее эволюции. А ведь у этих слов имеется много схожего: стоит только к основе «ре-». Значение слова «эволюция», полагаю, всем понятно. А вот подлая добавка имеет два значения. Во-первых: повторное, возобновляемое действие. А во-вторых: противоположное, обратное действие, противодействие. И то, и другое в применении к обществу и государство очень плохо. В любом случае это разрушение, обнуление, деградация: «Сегодня хуже, чем вчера, но лучше, чем будет завтра».

– Большевистский вождь и их идейный вдохновитель не раз говорил, что эволюция – это превращение обезьяны в человека посредством труда. То что нам предлагают ре-эволюционеры – это превращение человека в скотину, когда любой труд становится бессмысленным.

– Удивительно, но большевики даже не обманывают никого. О своих целях они говорят открыто, свято веря в непроходимую тупость толпы, внемлющей им с восторгом. Выходит, что те, кто идет за ними, уже утратили разум и человеческий облик!..

Ольга не пыталась вслушиваться в разговоры мужчин, продолжая негромко наигрывать разнообразные этюды. Делая вид, что всецело поглощена музыкой, она замечала, как Войцеховский время от времени бросал в ее сторону короткие взгляды…

Из воспоминаний красного героя Л. Резнова³⁷:

25 июля стал чуть свет, из В-Исетска пошел в Екатеринбург к ближайшему булочнику захватить хлеба на дорогу… Иду через площадь, где стоит цирк, вдруг слышу: «Стой! Руки вверх!» Оказывается, раскинута цепь местных белогвардейских повстанцев. Бежать некуда: кругом открытое место, пришлось подчиниться.

Подходит ко мне вроде офицера, формы не было, но по выходки можно определить, спрашивает так вежливо: «Вы знаете, с кем дело имеете?!». Я отвечаю: «Нет».Тот: «С белой армией, ваши документы»…

Я немного помялся и, боясь, чтобы меня не обыскали, достаю один из документов, в котором было указано, что я член Нязепетровскаго совета, подаю ему. Он говорит: «Очень приятно, вас и нужно». Обыску я боялся потому, что у меня ещё было ряд документов, если бы они попали им в руки, то возможно, что они немедленно бы меня отправили в лоно отца Авраама-Исаака… Толкают в подвал, а там уже трое сидят. Знакомимся: тов. Лобанов, Скарпе и Шилов, а вслед за мной привели еще несколько человек. В общем, за несколько часов натолкали полно…

А пока мы сидели в подвале, город занимался чехами и казаками.

Местной буржуазией и интеллигенцией было устроено шествие с иконами с пением «Боже, царя храни». В ограде интеллигентная молодежь, гимназисты и т.п. вооружались, кто чем мог. Разные дамочки, кисейные барышни в этой же ограде накрывали столы – встречать и угощать дорогих избавителей от нашествия большевиков.

Продержав нас в подвале до 3-4 часов дня, начинают выводить… Когда всех построили, команда: «Поворот налево, левое плечо вперед, шагом марш!» Выходим за ворота, и что же? Почти от самых ворот по площади до тюрьмы №1 построен конвой коридором в две шеренги на каждой стороне, а за ними кавалерия – шашки на голо, а дальше уже толпы народа. Пока нас вели до тюрьмы, можно было слышать лестные выкрики: «Расстрелять надо, куда их повели!», «Отдайте нам их, мы сами с ними разделаемся».

Счастливое возвращение

Екатеринбург, июль 1918 г.

Екатеринбург был освобожден тихо, без единого выстрела. Еще накануне газеты сообщали:

Из сообщений местных газет³⁸:

Рабочие заводов Верх-Исетского и расположенных в черте города – Ято, Макаров и других, а также железнодорожники отказались от явки по мобилизации в защиту советской власти. Рабочие эти заявили, что не намерены пролить ни одной капли крови для поддержания власти комиссародержавцев

В Екатеринбургский Совет явились фронтовики, потребовавшие вооружить их, но Совет, опасаясь, что фронтовики могут обратить свои штыки против членов Совета и комиссаров, оружия фронтовикам не выдал.

В пределах города не наблюдается больших военных сил. По улицам можно лишь заметить разгуливающих латышей, которых насчитывается в Екатеринбурге до 1400 человек. На Верх-Нейвинском и Невьянском заводах вспыхнуло восстание рабочих, причем Советская власть свергнута; часть комиссаров арестована, часть перебита.

21 июля из Екатеринбурга уехали многие комиссары и их помощники, занятия во всех учреждениях почти прекратились. По городу носились нелепые слухи, и создавалось крайне тревожное настроение. С 22 июля город совершенно вымер, на улицах бродили только красноармейцы и патрули.

Приближались чехословаки. Паника среди красноармейцев стояла невообразимая. Грузовики переполненные вооруженными людьми мчались по направлению к вокзалу… Начался обстрел горнозаводской линии с целью пресечь продвижение поездов с эвакуируемым имуществом и красной армией. Благодаря обстрелу линия была разрушена и движение поездов остановилось. Чехам удалось захватить 19 эшелонов с имуществом и красной армией.

Александр Дмитриевич решил без промедлений вернуться в городскую квартиру, покинутую Аксеновыми еще в конце весны. Опасность миновала. В такое время нельзя оставаться в сельской глуши – надо обязательно быть в центре событий. Необходимо принимать самое деятельное участие в восстановлении нормальной жизни.

Выехали вместе с армейскими эшелонами – так было проще и безопасней…

Железнодорожный вокзал Екатеринбурга встретил их абсолютным безмолвием. На перроне валялись разбитые сундуки и чемоданы, из которых торчала дорогая одежда, разворошенные коробки, перевитые обрывками кумача, корзины, заполненные какими-то бумагами. Легкий ветерок подхватывал их по одной, и кружил, кружил, собирая в ворох и смешивая с остальным уличным мусором. Все свидетельствовало о большой спешке, с которой покидали город его прежние хозяева.

На привокзальной площади стояли брошенные грузовики. Они оказались как нельзя более кстати – найти извозчиков в нынешней ситуации было совершенно нереально. Дом же Аксеновых находился достаточно далеко – на Большой Съезжей. Идти пешком, да еще с поклажей пришлось бы очень долго.

Сергей Николаевич, заметив затруднения своих новых знакомых, распорядился выделить им один автомобиль. На остальные же быстро погрузились его бойцы, выделенные в головной отряд. Вскоре раздалась команда:

– По машинам!..

Колонна, между тем, тронулась в путь. Аксеновы могли ехать напрямик, через Макаровский мост, но предпочли остаться вместе со всеми и двигаться через центр города по Арсеньвскому, Вознесенскому проспектам, мимо мрачного Ипатьевского дома. Румша уже рассказал, что последний земной приют императора Николая II теперь опустел – там нет обитателей, его никто не охраняет. Но все равно угрюмое приплюснутое здание, едва видимое над уродливым дощатым забором, воздвигнутым большевистскими тюремщиками, по-прежнему вселяло ужас.

Молва о прибытии освободителей быстро разлетелась по городу. На Главном проспекте их уже ожидала многолюдная толпа. Все кричали, размахивали букетами, бросали цветы… Только флагов не было: притрагиваться к мерзкому красному полотнищу противно, а российского триколора ни у кого не имелось – за его хранение большевики расстреливали на месте.

Военный отряд во главе с Войцеховским проехал прямо – к зданию женской гимназии, где предполагалось организовать штаб и комендатуру. А автомобиль Аксеновых повернул направо, к Кафедральному собору.

Через Плотинку их машина ехала в гордом одиночестве. Александр Дмитриевич больше не хотел сидеть в кузове. Он поднялся и, опершись руками о кабину, встал в полный рост. Встречный ветер обнимал его лицо. Жаркое солнце ласкало своими лучами. В небесах пели птицы. Прохожие улыбались, поднимая в приветствии руки… Внезапно громыхнул оркестр, двигавшийся навстречу. Заголосили трубы. Ударили литавры. Раздался ликующий марш «Прощание славянки». И уже вся улица вторила ритмичным ударам барабана:

– Ура!

– Ура!

– Ура!!!

Тайная жизнь большевиков

Белоярская волость,

32 версты к востоку от Екатеринбурга, июль 1918 г.

На железной дороге уже третий день тишина – ни одного поезда. Да и куда ехать – под Екатеринбургом белые стоят, все движение перекрыли. Со стороны Баженово показался, было, красный бронепоезд. Он попыхтел, попыхтел перед стрелками, да и восвояси убрался. Тихо!

В предутреннем мареве застучала дрезина. Перед станционным перроном она возникла внезапно, как будто сама собой материализовалась из густого тумана. Разминая затекшие ноги, из нее спрыгнули пятеро вооруженных мужчин. Трое не представляли собой ничего интересного: холщевые штаны, косоворотки на выпуск. А вот двое других оказались весьма примечательными. Они были одеты в давно позабытые офицерские мундиры – неужели белые?

Один из них был покрупнее, хотя и невысок. Китель сидел на нем просто великолепно, прямо, как на картинке. Смущало только то, что в лице его не чувствовалась порода. Но таких, кто выбился в «господа» из простонародья, за годы войны, набралось немало. Его напарник был щупленьким и худым, совсем молоденьким. Похоже, что из юнкеров: усики едва пробивались, кучерявый, черноглазенький. Но при всей его немугочей комплекции кителек был ему маловат – рукава коротки, да и пуговицы на груди едва застегнулись.

Все пятеро неспешно спустились с насыпи, постучали в первые же ворота. В этот ранний час там уже не спали – хозяйка с дочкой стряпали пирожки. Незнакомцам они долго не открывали. Затаились, как будто дома никого нет. Но предательский дымок, вившийся из печной трубы, выдавал их присутствие.