Текст книги "Распятая на звезде"

Стук в ворота все усиливался, становился настойчивым. Собака во дворе залилась неистовым лаем. Надо открывать, добром не уйдут!..

В горницу гости ввалились всей гурьбой, разом и, не дожидаясь приглашения, расселись за столом:

– Принимай, мать спасителей. Кончилось у вас большевистское иго. Праздник этот сейчас и отметим. Мечи на стол!

– Спасать нас, вроде, не от кого, – женщина нехотя протянула тарелку с уже готовыми пирожками. Дочка поставила крынку с молоком.

– А большевики, комиссары у вас есть? – непрошеные гости с аппетитом уплетали немудреное угощение. Они были очевидно голодны, видимо, добирались откуда-то из далека.

– Да какие у нас комиссары? Из власти – один Ванька-сельсоветчик. Мы – люди мирные, в политику не лезем.

– А где этого Ваньку найти?

– В сельсовете, где же еще. В конце деревни изба с красным флагом. Он из нее почти не выходит – хромой и немощный. На империалистической войне все здоровье оставил. Он у нас тихий, спокойный. Никакого вреда от него нет.

– Мы сами разберемся: есть от него вред, или нет.

– Шуруйте, бойцы в сельсовет, найдите этого Ваньку, – закончив есть, приказал обладатель кителя, тот, что был постарше. – А мы с юнкером пока здесь задержимся, за хлеб-соль рассчитаемся.

Как только солдатики ушли, в комнате повисло напряженное молчание. Пока оставшиеся гости допивали молоко, дочь хозяйки скрылась за шторой в соседней спальне.

– Ну что, хозяйка. Иди сюда, – офицер поднялся из-за стола, отряхивая крошки с мундира. – Давно мужской ласки не видела?

– Какой там давно. Муж у меня на покосе сейчас. Завтра обещал вернуться.

– Завтра будет завтра. А мы с тобой здесь, сейчас, сегодня.

– Отойди, – женщина попятилась к печи, пытаясь дотянуться до ухвата. Но ее рука скользнула в пустоту.

Мужик резко дернул ее за руку, развернув спиной к себе. Другой рукой он крепко сжал горло своей жертве. Затем он швырнул ее на стол, раздавив тарелку, в которой совсем недавно лежали пирожки. Больно сдавив позвоночник, он задрал ей подол…

Из соседней комнаты раздался пронзительный крик! – пока в горнице продолжалась короткая схватка, юнкер успел заскочить за ширму и там накинулся на свою жертву…

Тем временем у сельсовета собралась жиденькая толпа. Собравшиеся увидели, как трое уже знакомых нам бойцов выволокли окровавленного мужика и бросили на землю отлеживаться.

– Вот этот кровопийца тянул из вас соки. Но сейчас мы за все с ним рассчитаемся.

– Оставьте убогого калеку. Что он вам сделал?..

– Господин офицер, – крикнул один из самозваных мстителей, увидев приближающуюся к ним парочку в кителях с ухмыляющимися рожами, – мы Ваньку-сельсоветчика нашли. Вот он лежит.

– Отлично! Я сейчас с ним займусь. А вы пока народ посторожите.

Солдатики разошлись широкой дугой, скинули с плеч винтовки и передернули затворы. К ним присоединился и юнкер с пистолетиком. Офицер же достал из-за голенища сапога нагайку с короткой рукояткой и тонким сыромятным ремешком и принялся стегать лежащего перед ним человека:

– Получи, краснопузая свинья, получи,.. получи!

Избиваемый катался по земле, нечленораздельно крича. Наконец он перевалился на живот и замер. Руки его оказались распластанными по сторонам. А на спину, исполосованную багровыми рубцами, сыпались и сыпались удары. У него уже не осталось сил для крика. А пальцы судорожно сжимали вырванную с корнем траву.

Толпа, сдерживаемая видом вооруженных людей, не пыталась прийти на помощь своему односельчанину. В этот момент к месту расправы прибежал какой-то доброхот:

– Господин офицер, у меня в бане скрывается беглый красногвардеец. Уже два дня, как там притаился. У него ноги стерты, идти не может. Но я его давно приметил, вида только не подавал. Но кто-то из деревенских ему еду носит. Пойдемте, покажу!

– Вот это будет отличная добыча, – самозваные мстители двинулись за своим новым провожатым, посчитав, видимо, что сельсоветчику будет уже довольно.

Баня оказалась едва ли не в центре села, в том месте, где крохотная речушка делала крутой поворот. Именно там она и прижалась к пологому берегу. Если красноармеец и заметил приближение людей, то бежать, да еще с больными ногами ему было некуда. Он забился за печку, в самый темный угол – теперь разглядеть его было непросто.

Дверь скрипнула. Офицер, еще не успевший привыкнуть к полумраку, сделал несколько шагов вперед и оказался в полоске света, падавшего из крохотного оконца.

– Бобыль? Ты? – воскликнул затаившийся красноармеец. – Как ты здесь оказался? И что это на тебе за наряд? Ты к белым переметнулся?

Вошедший, услышавший свое прозвище в тот момент, когда этого никак не ожидал, опешил. Он остановился и попытался всмотреться в чрезмерно информированного обитателя бани. Тот был неухожен и грязен (помещение, в котором он находился, по прямому назначению им, похоже, совсем не использовалось). Но рыбьи глаза с характерным немигающим взглядом не узнать было нельзя.

– Малышев? Тебя же в прошлом месяце убили?.. – череда неожиданных открытий продолжилась.

– Оставите нас! – крикнул в дверь тот, кого назвали Бобылем. Затем, пинком отбросив ведро, он сел на нижнюю ступень полка:

– Никакой я не белый. Меня с моим послужным списком они в один момент к стенке поставят. Я здесь со сцецзаданием. А вот что ты здесь делаешь, да еще в таком живом виде? Очень это интересно узнать.

– Когда наш отряд окружили, я не стал дожидаться исхода боя – и так итог был предрешен. Пока шла стрельба, мне удалось через пролом в полу тихохонько выбраться из вагона. За мной еще какой-то шустрый паренек увязался. В суматохе на нас никто не обратил внимание. Мы отползли подальше и в кустах залегли. Видели, как бой закончился, как оставшихся в живых погрузили на подводы и увезли куда-то в сторону Сима.

Мы до утра пролежали, а с рассветом двинулись к нашим. Только никого вокруг не было. Тишина одна. Видно, беляки здорово нашим наподдали, отогнав их к черту на рога. И тут я подумал, что из тех, кто к белым в плен попал, многие обо мне знали. Наверняка, проболтаются. И тогда за комиссаром Малышевым обязательно вернутся.

Солдатик плелся впереди, на меня совсем не обращал внимание. Я его догнал. И так легонько-легонько штыком под ребра ткнул. Он ойкнул и разом обмяк, завалился на подогнувшиеся ноги. Проверил: не дышит. Я ему лицо разбил – несколько раз прикладом по голове ударил. Кто его теперь узнает³⁹? В карман ему мандат засунул и был таков. Теперь он стал комиссаром Малышевым, павшим от рук белогвардейцев. А я превратился в безвестного солдата, бредущего туда, куда глаза глядят.

Я решил идти прямиком в Екатеринбург, не пытаясь прибиться ни к одной из наших частей.

– А почему ты в городе не объявился. Времени вот сколько прошло. Давно бы успел дойти.

– Как бы я предстал перед Голощекиным? Он меня давно похоронил, сделал из меня героя. Зачем я ему нужен был живым? Что, извините, товарищи – ошиблись?.. Я, когда обо всем узнал, решил затаиться. А там и белые к городу подступили, Екатеринбург взяли. Тут я прикинул: меня, покойничка они точно искать не будут. А там, глядишь, все и обойдется. А тут – ты!

Выговорившись, Малышев вознамерился удовлетворить и собственное любопытство:

– Ты-то где взял офицерский мундир, да еще такой ладный?

– Царское шмотье. От покойничка Николая достались. Мы его шлепнули, а от его богатств кое-что нам перепало. Мы в ЧК решили организовать несколько летучих отрядов, чтобы под видом белых по нашим тылам шастать, пугать крестьян их скорым приходом. Вот для этого бывшие императорские мундиры нашим товарищам раздали. Лучшие я отобрал для себя.

Вырядимся так, наведем шороху. А назавтра приедут комиссары – вроде как деревню обратно отбили – и начнут набор добровольцев в красные отряды. После наших художеств много охотников отомстить находится⁴⁰. Здесь-то мы тихонько себя вели – людей у меня нынче мало. А обычно я разворачиваюсь так, что только треск стоит! И таких отрядов, как мой, орудует сейчас несколько. Выбьют белые нас отсюда скоро. Но мы им напоследок подарочек оставим, потом вовек не разгребут!

– Возьми меня с собой. Мы вместе таких делов наделаем…

– На кой черт ты мне нужен, – Бобыль выхватил из-за пазухи заточку и умелым ударом вогнал лезвие прямо в сердце Малышеву. Погибший герой, и есть погибший герой. И воскрешать тебе ни к чему! А в таком виде ты еще послужишь пролетарской революции.

– Выволакивайте комиссара на улицу, – крикнул он в дверь, – Подвесьте его вверх ногами у сельсовета. Пусть все его видят, и помнят нашу доброту.

Изгнание бесов

Екатеринбург, июль 1918 г.

Утро уже окрасило город своими лучами, но на улицах все еще не многолюдно. Большевики приучили екатеринбуржцев без нужды не покидать свои жилища, превратившиеся за предыдущие месяцы в подобие крепостей. Владимир Петрович Аничков в одиночестве спешил на прием к Войцеховскому. И хотя тот, будучи человеком военным, всячески старался отгородиться от административных проблем, пока не один серьезный вопрос без его участия не решался – вооруженные люди, ставшие новой властью, выполняли только его приказы.

– Сергей Николаевич, помогите мне вселиться в мою квартиру. При большевиках меня оттуда изгнали, и теперь комнаты занимают совсем чужие люди, не желающие съезжать. Моя семья пока обитает у Аксеновых. Их гостеприимству я чрезвычайно благодарен, нам всем там удобно, особенно после того, что мы вместе пережили. Но такое ненормальное положение не может продолжаться бесконечно!

– Посмотрю, что смогу для вас сделать.

– Я знаю, что такие слова означают… По этому поводу я обращаюсь не к вам первому. Я уже говорил с городскими властями. Они ответили, что ничем помочь не могут. Люди, мол, вселились законно и девать их теперь некуда. Но как же это «Законно», когда вселились они по мандату, подписанному Голощекиным. Мне даже мебель не отдали. Она так и стоит на прежнем месте. А мне, получается, вернуться туда нельзя?

– Хорошо, – сдался Войцеховский, – сходим вместе, поглядим. Только освободиться я смогу лишь ближе к обеду.

– Я подожду неподалеку.

Владимир Петрович обосновался в чайной (первой, открытой после изгнания большевиков), которая располагалось в двухэтажном доме на противоположной стороне улицы, прямо напротив входа в комендатуру.

Кофе был здесь очень плохой, а булочки с изюмом – непомерно дороги. Но Аничкову здесь понравилось: тепло, уютно, из кухни доносятся приятные запахи. Через чисто вымытое окно можно разглядывать прогуливающуюся публику… Хорошо!

Наконец, появился Войцеховский. Выйдя на улицу, он начал беспокойно оглядываться по сторонам. Владимир Петрович поспешил к нему навстречу…

Квартира Аничковых располагалась на втором этаже, над Волжско-Камским банком, занятым в свое время большевиками под нужды областного совета.

Из воспоминаний В. П. Аничкова⁴¹:

Квартира моя представляла интересное зрелище. Особенно запомнились мне маленькие санки, обитые солдатским шинельным сукном, выкрашенным в голубую краску, принадлежавшие Наследнику. Их ужасно хотелось оставить себе на память.

Но это было только то, что сразу бросалось в глаза. Странных предметов оказалось значительно больше: чужое белье, одежда и обувь. Все это в беспорядке было свалено в кучу. А вот баулов, чемоданов и сундуков не было совсем. Похоже, перед бегством большевики очень торопились, им было уже не до предметов туалета. Все было выброшено только для того, чтобы опорожнить емкости, необходимые для переноски чего-то гораздо более ценного.

Надо сказать, что Волжско-Камский банк был выбран большевиками под свою резиденцию по единственной причине – в его подвалах имелось самое большое в городе хранилище-сейф. Туда и свозилось все реквизированное у населения золото, все похищенные и отнятые ювелирные украшения и иные драгоценности.

За время правления большевиков такого богатства скопилось немало – целые чемоданы и сундуки. Вот их-то и наполнили комиссары перед бегством. В спешке они забыли самую малость: «Во время осмотра помещения банка в аффинажной лаборатории между большими бочками с железным купоросом был найден узелок, в котором оказалось большое количество драгоценностей – тысяч, вероятно, на полтораста; все это, как выяснилось впоследствии, принадлежало как Царской семье, так и графине Гендриковой и фрейлине Шнейдер»⁴².

Упоминание имени графини произвело на Войцеховского очень сильное впечатление. Когда-то он знал ее лично. Она ухаживала за ним после очередного ранения. Эту кроткую и безмерно добрую женщину Сергей Николаевич буквально боготворил. И вот теперь дорогие ей вещи валяются под ногами, лежат в самом непотребном виде.

Впечатленные увиденным, они поднялись в квартиру Аничкова. Там долго не хотели открывать, но в конце концов вынуждены были уступить настойчивости пришедших.

В комнатах царил полный беспорядок: обои замазаны грязью, мебель поцарапана, диванная обивка надрезана, на кухне чадил кирогаз. И посреди всей этой разрухи – небритый мужик в трусах и растянутой майке:

– Чего надо? Пошли вон!..

Через минуту в том же одеянии: в одних трусах он оказался на улице перед закрытой дверью. Увы, не удалось на этот раз разбогатеть коммунисту.

– Ничего, Сергей Николаевич, дом я быстро приведу в порядок. Еще приглашу вас на новоселье!..

Четверть часа спустя они уже сидели в той же чайной, которую совсем недавно Владимир Петрович выбрал в качестве импровизированного зала ожидания. Войцеховскому нужно было успокоиться – возвращаться на службу во взвинченном состоянии он не мог.

– Откуда взялись эти гнусные хари?

– Они были всегда, есть и всегда будут. Когда-то большевистский вождь, ученостью которого они так гордятся, сделал исключительно важное открытие, которому сам не придал должного значения. Он заметил, что различия между феодальным и рабовладельческим способами эксплуатации заключаются в том, что в первом случае работник сам кормит и себя, и своего хозяина, а во втором – хозяин забирает все, а потом «от щедрот своих» швыряет подачки тому, кто на него работает.

Это замечание принципиально важно, ибо иных вариантов эксплуатации просто не существует, т. к. перед нами – лишь два субъекта взаимодействия и, если исключить абсурдный вариант, при котором работник эксплуатирует своего хозяина, только два возможных типа взаимоотношения между ними. Ничего другого быть не может! Все остальные «-измы» – от Лукавого! Нет никакого капитализма, никакого социализма. Не будет и коммунизма. А будут только рабство и феодализм, чередующиеся друг с другом.

Нынешние рабочие, да и все те, кто работает по найму, ни кто иные, как рабы. Этому учит коммунистическая теория – ведь они не имеют ничего своего, и только получают заработную плату или денежное довольствие.

– Но кто же тогда «не рабы»?

– Повторюсь: те, кто кормит себя сам. Все те, доход которых зависит исключительно от результатов их труда. Они проявляют инициативу, конкурируют друг с другом, а ради этого изобретают что-то новое. Они рискуют, могут потерять все, но при этом мечтают сорвать хороший куш. Согласитесь, это справедливо. Разумеется, чтобы чувствовать себя уверенно, они обзаводятся собственностью, которую стараются использовать максимально эффективно. И если рабы ее отберут, что и происходит теперь повсеместно, то им не остается ничего, как просто ее уничтожить. Собственность не совместима с их рабским статусом, который они так боятся потерять.

– Но почему же боятся? Кому приятно быть рабом?

– Свободным быть трудно. Нужно самостоятельно думать, делать, порой, не простой выбор, рискуя ошибиться. Нужно постоянно быть ответственным перед самим собой. Все это ой как не просто. И от подобной тягости человек старается поскорее избавиться. Рабу в этом отношении во много раз проще: перевали груз ответственности на хозяина и живи, как у Христа за пазухой, не рыпайся, и делай, что тебе говорят.

– Мне кажется немаловажным и тот факт, что раб кормится с рук хозяина и другого источника существования для себя не мыслит. Сколь бы ни была скудна подачка, раб будет бесконечно рад ей. Он не будет ничего для себя требовать, а только вымаливать. Помните, у Некрасова:

У бурмистра Власа бабушка Ненила

Починить избенку лесу попросила.

Отвечал: нет лесу, и не жди – не будет!

«Вот приедет барин – барин нас рассудит,

Барин сам увидит, что плоха избушка,

И велит дать лесу», – думает старушка.

– И любовь в доброго царя – все оттуда же: «царь хорош, но только не ведает о чаяниях народа». Стоит подать ему челобитную, и он все исправит самым чудесным образом.

– Действительно, так могут рассуждать только рабы. Свободному же человеку не до этих бредней. Ему нужно соображать, «крутиться», предпринимать что-то, пока он не добьется желаемого для себя результата.

– Именно на создании очереди из тех, кто стоит с протянутой рукой и построена вся общественная модель рабского общества, которое сейчас модно называть «социальным». Социализм, к построению которого призывают большевики – венец такой конструкции. Социализм и свобода органически не совместимы, они не могут существовать друг с другом. Нужно выбирать или одно, или другое… Увы, мы, россияне, похоже, делаем выбор в пользу рабства. Не все конечно, а только городское большинство, которое и так находится в рабском состоянии. Припомните мои слова: большевики еще расправятся с крестьянством, которое, по мнению их теоретика, является оплотом феодализма, самостоятельно кормящим и себя, и своего хозяина, а значит, являющимся непримиримым врагом рабства и его порождения – социализма.

– Да, большевики не случайно провозгласили диктатуру пролетариата, которому «нечего терять, кроме своих цепей». И если бы они не чувствовали себя рабами, то не твердили бы свою бесконечную мантру: «Рабы – не мы, мы – не рабы»!

– Рабы – особая категория. Им нечего ждать, а прилагать дополнительные усилия – непозволительная роскошь. Они живут сегодняшним днем, а завтра для них никогда не наступит. «Все забрать, да и поделить», – вот идеал их программы.

Но кто такие «хозяева»? Это те, кто берет на себя бремя принятия решений за других, от чего спешат избавиться рабы. Буржуям рабы не нужны. Они живут в другом мире. Им нужны те, кто будет кормить и себя, и их, то есть люди свободные, рискующие, принимающие самостоятельные решения. Капиталисты не нуждаются в слепом подчинении толпы, они тоже не хотят возлагать на себя заботы по принятию решений. Жаждут этого одни комиссары. Вот они и являются новыми хозяевами, новыми рабовладельцами. Куда до них прежним «властителям жизни». Власть денег – ничто в сравнении со властью власти.

– Пока благосостояние общества растет, рабы чувствуют себя спокойно. Но когда в результате каких-то обстоятельств экономическое развитие замедляется (заметьте: только замедляется) и благополучие рабов оказывается под угрозой, они выходят на улицы. Всякая революция – есть восстание рабов! И не надо впадать в манию величия, смакуя знаменитую фразу: «Русский бунт – бессмысленный и беспощадный». Таковым является любая революция в любой стране мира⁴³.

Первый бал

Екатеринбург, июль 1918 г.

Последнее июльское воскресенье 1918 года выдалось по-настоящему жарким. Накануне ночью прохладе не удалось заявить свои права, и поэтому даже утром было душно. На небе – ни облачка. Сама природа ласкала людей, освобождавшихся от оцепенения предыдущих месяцев.

В городском саду играл духовой оркестр. По аллеям прохаживались дамы в нарядных платьях, сопровождаемые галантными кавалерами. Семейства чинно шествовали по мостовым, время от времени раскланиваясь со знакомыми. Казалось, весь город вышел навстречу теплу и свету. Никто не хотел оставаться в одиночестве в такой день всеобщего благоденствия. Жизнь снова возвращалась в свою колею.

Нынче вечером должен был состояться бал, который общественность города давала в честь своих освободителей…

Таких масштабных торжеств в Екатеринбурге давно не случалось. А так хотелось организовать все наилучшим образом! Существенным образом усложняло подготовку то обстоятельство, что рестораны и кофейни уходящими большевиками были разграблены подчистую, а имеющийся запас продуктов оказывался весьма ограниченным. И поэтому был брошен клич, чтобы каждый поделился тем, чем богат. Стол собирали всем миром. И никто из тех, кто составлял городскую элиту, не остался в стороне. Впрочем, инициатива поддерживалась самым решительным образом: если кто-то захочет, то он сможет у себя дома принять знакомых офицеров, открыв свои двери для всех желающих.

Наконец, все трудности подготовки остались позади. А впереди екатеринбуржцев ожидали радость, счастье, веселье…

К вечеру Владимир Петрович Аничков, преисполненный важностью от той миссии, которую сам на себя возложил, уверенным рывком открыл дверь кабинета «господина коменданта», как он для себя продолжал величать Войцеховского. На сей раз костюм на нем был безупречен. От былой «деревенской» небрежности не осталось и следа. Лицо чисто выбрито, усы напомажены, а их кончики подкручены прямо-таки по-гвардейски.

– Сергей Николаевич, – придал он голосу подобающую торжественность, – от имени екатеринбургского банковского комитета я имею честь пригласить вас на сегодняшний торжественный ужин, который будет дан во дворе коммерческого собрания.

– Сердечно благодарю вас. Но сегодня я уже получил несколько подобных предложений и теперь нахожусь в крайне затруднительной ситуации: выбрав кого-то одного, я вынужден буду обидеть отказом всех остальных.

– Но выбирать все равно придется. У нас же соберется весь цвет общества. Из известных вам лиц будут Аксеновы, Имшенецкие. Румша обещал быть. Да и мы с вами уже побывали в переделках. Как-никак теперь не посторонние друг другу люди. Сердечно вас приглашаю. И тем более, если возникнет такая необходимость, начав вечер у нас, вы можете затем отправиться еще к кому-то. Соглашайтесь.

Перечисление будущих участников торжества возымело свое действие. Войцеховскому очевидно хотелось продолжить знакомство кое с кем из жителей города, уже ставших ему знакомыми.

– Что ж, в память о наших недавних приключениях готов вам уступить. Но только в том случае, если вы дадите обещание не лишать меня свободы общения… А как устроились ваши дела: помнится, при нашей последней встрече вы были едва ли не бездомным?

– Как видите, я – в порядке. Все разрешилось самым наилучшим образом. Я вам расскажу обо всем чуть позднее. А пока мне надо спешить. После того, как вы дали свое согласие, нам никак нельзя ударить лицом в грязь.

Часам к девяти, после того как по Главному проспекту от Кафедральной площади к улице Колобовской промаршировали войска, а в городском театре, в том самом, где в прошлом году большевики объявили о захвате власти, прошло благодарственное собрание, горожане вместе с победоносным воинством стали расходиться по местам предстоящих увеселений.

Самая изысканная публика собиралась у коммерческого собрания. К зданию, буквально залитому светом, одна за другой подъезжали пролетки. Возбужденные голоса, фраки, бальные наряды и парадные мундиры… Конечно, не обошлось и без примет времени – пикейных жилетов и даже косовороток. На их фоне гимназические платья и вовсе казались нормой!

Проходя через вестибюль, публика поднималась по мраморной лестнице и, с любопытством заглянув в парадный зал, украшенный лентами и цветами, проходила дальше, во внутренний дворик. Здесь на столах, составленных «покоем», среди огромных букетов были расставлены закуски в количествах, способных опровергнуть любые домыслы о текущей скудости городской жизни. Вот только столовая посуда подкачала: ни о каком ее единообразии не могло быть и речи. Впрочем, оно и понятно – ни в одном доме не нашлось сервизов, достаточных для такого количества персон. Так что стол собирали вскладчину в буквальном смысле.

Однако все это великолепие не могло развеять мрачных воспоминаний. Степенные главы семейств, собравшиеся вместе после долгого перерыва, делились впечатлениями о пережитом. Дамы же и молодые девушки, находившиеся в приятном предвкушении чудесных впечатлений, которые обещал подарить нынешний вечер, откровенно скучали. Но никто не проявлял нетерпения – все ждали главных героев.

Наконец, на улице протарахтел и затих автомобильный двигатель. А вскоре в дверях показалась группа офицеров, ведомая Войцеховским. Они вошли, сопровождаемые аплодисментами.

Сергей Николаевич, не ожидавший такого торжественного приема, стушевался. И первой, кто пришел ему на помощь, была девушка в голубом платье, так гармонировавшим с ее лучезарными глазами. Русые волосы были собраны в приподнятую праздничную прическу – вне всяких сомнений, на подготовку к балу она потратила немало времени.

– Надеюсь, такой доблестный офицер не откажется стать моим кавалером на сегодняшний вечер.

Дочь Аксеновых, вернувшаяся, наконец, в привычную ей среду, буквально светилась от счастья. И хотя она старалась сохранить светскую чопорность, ей это мало удавалось. Изящный маленький носик был задорно вздернут. А алые, слегка припухшие губки сложились в изумительную улыбку счастья. Веки были надменно приспущены, но под ними бушевал огонь безудержного любопытства. Щеки заливал румянец. А мочки ушей, еще не знакомые с серьгами, буквально пылали…

– Ольга, как я рад, что встретил здесь вас! Сочту за честь, если вы согласитесь составить мне партию.

Гостей тем временем пригласили к столу. Организаторы предложили недавно вошедший в моду фуршет. С одной стороны это было современно, а с другой – позволяло обойтись без стульев, запас которых оказался весьма ограниченным. Но, в конце концов, не для еды же все собрались.

Наконец, грянула музыка! Публика потянулась в парадный зал, которому и надлежало стать сосредоточием главных событий бала.

Следуя традиции, первым объявили полонез. Однако он не вызвал особого энтузиазма. Только самые бойкие кавалеры, преимущественно из числа молодых офицеров, пригласили наиболее решительных девушек. Торжественное шествие началось. Разумеется, зрителей оказалось гораздо больше чем участников. Но постепенно музыка захватывала, влекла за собой. Поворот за поворотом, круг за кругом. И уже завистливые взгляды провожают первых смельчаков.

В передних рядах возникло оживление, стали слышны смешки, шепотки. Взгляды, бросаемые прежде только украдкой, становились смелее. И вот последний поворот, а за ним и финальный поклон – холодок настороженности и стеснения растаял без следа.

Короткий перерыв… И мелодии хорошо сыгранного оркестра следуют одна за одной. Полька, мазурка,.. котильон вовлекают во всеобщее веселье даже самых нерешительных.

– Сергей Николаевич, а почему вы не танцуете? И вы совсем не держите данного вами обещания, – пристыженный блеском насмешливых глаз, Войцеховский попытался сослаться на свой возраст, но получил решительный отпор.

– Вам тридцать пять? Никогда не поверю! А если и так, то какой же вы старик? Так не годится. Сейчас объявят вальс – обязательно меня пригласите. Я ни на шаг не отойду. Для верности даже буду держать вас за рукав.

– Полноте. Ольга. Уступаю вашей решительности. И – позвольте вас пригласить.

Зазвучал божественный Штраус. Ольга, сразу же почувствовав свою большую опытность, повела. Она сдерживала себя в движениях, давая партнеру возможность уверенно следовать за собой.

– А вы очень аккуратны. С вами легко, не смотря ни на что.

– Последний раз танцевал года два назад, еще в Петербурге, на балу у Великого князя Сергея.

– Ой, а я его знаю. Нынешней весной он жил по соседству. Мы были знакомы и очень часто беседовали.

– ???

– Как жаль, танец закончился. Проводите меня.

– Папенька, – Ольга вспорхнула к своему отцу уже через несколько мгновений, – а мы с Сергеем Николаевичем беседовали о Великом князе…

Бал продолжался. Вынесенный крюшон добавил еще больше непринужденности. Реальность оказалась совсем забытой. Чудилось, что вернулся счастливый 1916 год. Войцеховский еще не единожды вальсировал с Ольгой, хотя время от времени вынужден был составлять партию и иным дамам.

Ближе к полуночи горожане начали расходиться. Засобирались домой и Аксеновы. Но в последний момент, уступив умоляющим взглядам дочери, глава семейства смилостивился:

– Сергей Николаевич, оставляю Ольгу на ваше попечительство. Надеюсь на ее благоразумие и вашу порядочность.

– Александр Дмитриевич, не извольте беспокоиться. Слово офицера и дворянина!

Еще час спустя, когда публика окончательно подустала и веселье начало иссякать, Войцеховский отправился проводить свою партнершу.

– А пойдемте пешком. Нам совсем недалеко. И вечер такой чудный. Я просто счастлива!

Они шли вдоль пруда и молодой месяц освещал им дорогу. Вышли на плотину. Ветер стал гораздо свежее. Поежившись, девушка дала понять, что замерзает. Кавалер, пытаясь ее согреть, едва коснулся ладонями плеч. Так они стояли достаточно долго, любуясь красотою лунной дорожки…

– Вот скажите, почему вокруг столько горя? – своим вопросом Ольга нарушила идиллию ночи. – Ведь революция делается для всеобщего счастья, чтобы всем было хорошо. Ведь вспомните, каким восторженными мы были в феврале 1917 года. Я тогда еще училась в гимназии – мы тогда побросали занятия, выбежали на улицу, смеялись, кричали, обнимались с незнакомцами… Куда все делось? Как оно ушло от нас?..

Вдалеке послышались одиночные выстрелы, а за ними и разрывы снарядов. Войцеховский заспешил, предчувствуя неладное. Ведь, если что-то случилось, то ему надо быть там, но и оставить девушку в одиночестве посреди пустынной улицы он не мог. Понимая настроение своего спутника, Ольга тоже прибавила шаг. Остаток пути они провели уже в сосредоточенном молчании.

Когда до порога Ольгиного дома оставалась пара десятков метров, из ближайшего переулка выскочил грузовик, полный офицерами. Сергей Николаевич взял Ольгу за руки, прижал ее ладони к своей груди, а потом поцеловал их.

В окнах дома забрезжил свет. Дверь приоткрылась… Развернувшись, Войцеховский одним рывком запрыгнул в кузов. И машина тут же рванулась с места.

А Ольга еще долго провожала взглядом удаляющийся автомобиль.

Глава третья

Неожиданная встреча

Екатеринбург, август 1918 г.

Закономерный финал

Екатеринбург, август 1918 г.

И вновь продолжается бой

Разъезд № 118,

45 верст к северу от Екатеринбурга, август 1918 г.

Бронепоезд появился с рассветом. Он двигался медленно, словно бы прощупывая пространство перед собой. Разведчикам, затаившимся на передней платформе, приходилось всматриваться в любую мелочь, способную привлечь внимание – впереди красные, а от них можно ожидать, чего угодно. Впрочем, для того, чтобы разглядеть сюрприз, который был заготовлен ими на сей раз, напрягать зрение вовсе не понадобилось.