Текст книги "Варяжский десант"

Светлана, невеста, широко раскрыв от удивления и ужаса глаза, смотрела на него и сквозь него; похоже было, что она стала плохо соображать от пережитого и не успевает вовремя и правильно оценивать происходящие события. В ее затуманенном взоре были бешеный гнев и мольба о помощи – довольно дикое сочетание эмоций.

Они не понимали простейшей вещи: чем более они ценны для Николая с точки зрения пиратов, тем с большей вероятностью их могут использовать в качестве живого щита, прикрытия, а то и убить одну из них с целью устрашения спасателей.

В них говорила всепобеждающая женская обида: на них плевали, ими пренебрегли.

Что может быть страшнее для девиц, для женщин? Угроза группового изнасилования всем пиратсоставом с последующим утоплением – пустяк по сравнению с перспективой быть связанной, привязанной, но после этого и вопреки логике забытой, не раздетой, не избитой и не спасенной – словом, абсолютно – даже извращенным способом! – не востребованной.

Аверьянов скользнул по лицам девушек равнодушным, не замечающим их взглядом и отрицательно покачал головой:

– Пока что-то ничего путного вспомнить не могу. Позже, может быть, вспомню…

Одноногий, да и все остальные пираты выглядели весьма обескураженно: основной, с их точки зрения, предмет переговоров совсем не вызвал интерес у прибывших.

– А девок, значит, не берем? – вкрадчиво поинтересовался Одноногий. – Принцесс-то?

– Да ну к шутам, они заразные, – отмахнулся Аверьянов. – Пусть остаются.

– Я аплодирую тебе, Аверьянов! – От удовольствия поросенок сделал в воздухе бочку, двойной боевой разворот и иммельман. – Ye-es-s-s!!! …Это круто! «Заразные»! Фу, гадость! Да, находка!

Пираты, наиболее близко стоящие к задней мачте, слегка попятились от девушек.

– Верно! – «вспомнил» поросенок. – Мы же сюда их привезли, чтобы подальше, чтоб сжечь живьем. А то чего их одевать-то так было? А как не одевать? Они же жертвы для наших кровожадных богов! Одеть получше, сжечь поярче… Очищение огнем…

Света, открыв было рот, собралась закричать, но вместо этого оглушительно чихнула.

– Будь здорова! – кивнул ей Николай. – Крепко простудилась. Ну ничего! Костер все спишет…

– Погребальный! – подчеркнул поросенок. – Не забывай уточнять.

– Да я из деликатности, – объяснил Аверьянов. – Чтоб лишний раз не напоминать им, не расстраивать. Оп-па! – повернулся он к четверым пиратам, принесшим в этот момент сундучок. – Показывай!

Сундук был невелик, ведра на два по объему.

– Так-так… Ювелирные изделия из желтого металла, бижутерия… Украшения из прозрачных и полупрозрачных ограненных минералов либо веществ неизвестного химического состава, различных цветов… Бусы, состоящие из бусинок шарообразной и эллипсоидной формы, размером от пяти до тридцати пяти миллиметров в диаметре… белого, розового и черного цветов с характерным жемчужным блеском… Пойдет! Вон туда, в люк поставьте. Прекрасно. Так, молодцы! – Николай перевел дух, понимая, что сейчас не тот момент, когда стоит снижать темп и степень давления на потенциального противника, превосходящего его во всем, кроме смекалки и житейского опыта. – Ага! А вот и потроха приехали! Так. Господин кок, слушай мою команду. Потроха делишь примерно пополам и выкидываешь за борт: половину – с правого борта, половину – с левого. Кровь. Что непонятно? Половину кувшина с кровью выливаешь с левого борта, половину – с правого…

Кок, принесший кувшин крови и потроха, завернутые в окровавленную шкуру, как в мешок, испуганно отступил на полшага:

– На кровь акулы придут!

– Я понимаю, – кивнул Аверьянов. – Акулы придут, а там ваши купаются. Все правильно, так и было задумано, ты не волнуйся. Именно! Приступать! Что встал, как памятник?! Не кладбище здесь, не мемориал, здесь бойня сейчас будет!

Кок испуганно оглянулся на своих…

В левом ухе его висела крупная серьга, свидетельствующая, как известно, о том, что кок ходил и успешно прошел опаснейший Магелланов пролив…

Аверьянов, качнув «марголиным», сшиб серьгу выстрелом, не задев пулей уха кока.

– Лей, сказал!

Качаясь, как сомнамбула, кок выкинул половину потрохов и вылил половину принесенного кувшина крови с правого борта, а затем заковылял к левому…

– Вот молодец! – похвалил его Аверьянов. – Да, вот еще что! Девок мне отвяжите от мачты. Мы их все-таки сами сожжем. Да режь веревки! Боишься заразиться – получишь пулю в лоб. Вот то-то! Всем спасибо! Света, Вера… Быстро, девочки, в люк и проходите вглубь, подальше. Здесь скоро пули будут летать. Да что у вас за лица?! Улыбнитесь, милые, – вас снимает скрытая камера! Ну, вот и хорошо. Пора и нам, анимированный интерфейс, выполнить обещанное.

– Не заржавеет! – кивнул поросенок, вонзая взор в безвольно висевшее на плече Одноногого тело умиравшего от горя Брашпиля.

* * *

Сознание неожиданно забрезжило в нем, и сквозь туман возвращающейся действительности Брашпиль понял, что видит какой-то совсем другой мир, где солнца и зелени больше, чем невзгод и огорчений, где вода журчит звонко и радостно, а не глухо-бурчаще, как моча в унитазе, где солнце светит не пожелтевшей от алкогольного гепатита луной, а оранжевым теплым светом неразлучных подружек – Веры, Надежды, Любви.

Энжела склонилась к нему, тревожно блестя влажным глазом.

– Не покидай нас, любимый, – дрожащим голосом, подавляя рыдание, курлыкала Энжела. – Ты нужен мне – что стану делать я без тебя в этом пустом и ненужном мне больше мире! Не уходи! Я умру от тоски, если ты вдруг выберешь для себя другой, параллельный мир!

Я этого не переживу! Я уже видела сон, как меня насмерть забила ворона и выклевала мозги, как пух моей теплой груди полевая мышь затырила в землю – себе на гнездо! Ты не представляешь, как это ужасно! Не уходи, мне не жить без тебя; солнце, орехи и фрукты не будут мне в радость, полет потеряет стремительность и упоение свободой!

Кто без тебя будет разбрызгивать плошку с водой на всю комнату, кто, если не ты, будет так мастерски, так смешно хрупать фундук, выплевывая скорлупу на голову спящей кошке?!

Кто наделает дел на макушку бюста Карла Великого, одарив его стекающей по лицу серо-зеленой тюбетейкой съеденного тобой только что шпината? Кто так умело загадит весь верх гардероба, украсив черно-белыми сосульками все дверцы и стенки с боков?

Найди, отыщи, дорогой, в себе силы вернуться в наш мир! Я не хочу потерять тебя!

Посмотри в мечтах на наших будущих детей! Мне предстоит их снести, высидеть, а тебе воспитать, обучить, вырастить!

Я уже вижу их – два мальчика и две девочки!

Ты должен встать, расправить крылья, стать здоровым, готовым к длинной и счастливой жизни!

Ведь без тебя я останусь бездетной – пожалей меня!

А если и появятся в моей жизни другие какаду, подумай, как, пользуясь твоим отсутствием, они ощиплют меня, простодушную! Я беззащитна и наивна, не выживу я без тебя, без твоей любви, без твоей бесконечной заботы!

Кто, если не ты, станет учить меня среди подруг не щелкать клювом?

Ты нужен мне, ты нужен миру! Не падай духом, ты востребован.

Всех надо будить по утрам; кто крикнет нам: «Утррро! Утр-р-ро!», кто? Ведь настоящих, натуральных петухов, кукарекающих на заре, давно уж не хватает: кругом лишь пидоры, а не певцы Авроры!

Вспомни, Брашпиль, как много у нас тупорылых, которые нуждаются в повторении, повторении, повторении старых, проверенных временем, надежных истин, которые все равно до них не доходят!

Вспомни, мой Брашпиль, и о глухих – им тоже нужно повторять сто раз, пока они в тебя ботинком не запустят!

Кто, если не ты, будет повторять им с божественным терпением и упорством одно и то же, одно и то же… Кто, если не ты, способен за вечер сто семьдесят раз пошутить, крикнув кому-нибудь в самое ухо: «Пир-р-раты!!!»

Проснись, мой Брашпиль, дорогой, восстань из мертвых, щелкни клювом!

Пронесшееся вмиг видение оживило Брашпиля.

Покачиваясь, он встал на плече Одноногого, собрал ноги в витую пару и прохрипел, обращаясь к Аверьянову и поросенку:

– Звер-р-ри!

– Попка – дурак! – равнодушно констатировал поросенок.

Внезапно Аверьянов заметил, что пират, висящий на вантах, наводит пистолет.

– Сверху! – крикнул он, отскакивая в сторону.

– А это лишнее! – заметил поросенок и понесся прямо на источник угрозы, на наведенный пистолет.

Грохнул выстрел, пират окутался клубом сизого дыма. Поросенок, влетевший в облако, буквально нанизался своим телом на ствол пистолета и тут же закатился громким, надрывным кашлем, как будто захлебнувшись дымом… Вспыхнувший внутри поросенка эллипсоид Эйри замигал синхронно со звуками кашля, попутно раскалив металлическую окантовку рукояти пистолета до темно-пурпурного свечения.

Вскрикнув, стрелявший отбросил пистолет и, с искаженным от боли лицом, вперился в свою обожженную до мяса ладонь.

– Пописай себе на руку! – громогласно посоветовал поросенок, садясь ему на голову, так, чтобы ухо пирата стало как можно ближе к источнику звука. – Это известное народное средство…

Ухо пирата в ответ задымилось.

Пират, вскинув руки к голове, сорвался с вант.

– А на ухо пописать не сумеешь – попроси друзей, – снова посоветовал поросенок вслед летящему за борт пирату. – Друзья с удовольствием обоссут тебе голову!

– Акулы! – крикнул кто-то.

– Господи, сколько их!

– Боже мой, Грейса пополам перекусила!

– Помоги им, святой Патрик!

– Трап скинь! Трап!

– А где он, трап-то?! Кто последним видел трап?

– А он вообще-то был у нас?!

– Да ты стоишь на нем, дубина эфиопская!

– От Клайда только красное пятно осталось!

– Ужас!

– Господи наш, Христос, Сын Божий!

– Вспомнил…

– Пора! – решил Аверьянов, задраивая люк хронотопа.

Однако он успел увидеть, как один из пиратов, ухитрившийся вскарабкаться по якорной цепи, выхватил у кока из рук большой кухонный нож и, тут же воткнув его коку в живот, захохотал:

– А вот и тебе акула, да?!

* * *

«Вот странно, – мелькнуло в голове у Аверьянова. – Пираты. Отпетые разбойники, убийцы. За душой – ну абсолютно ничего святого. Душа черна, как ночь, грехов на сердце на три вечных срока в аду потянет, а вот купились же на попугая! Как дети. Как малыши, чистые души: „птичку жалко“. Я точно вычислил: весь экипаж все лучшее, что было у них за душой, поместил в этого Брашпиля. Для них он бог, тотем и вместе с тем единственный их коллективный ребенок, воплощение самого святого, свет в их общем окошке. Человеческий фактор!»

Как же все-таки правильно сказал Антуан де Сент-Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кого приручили»!

…Как позже выяснилось, акулам удалось сожрать двенадцать головорезов. Они их сожрали живьем, но после этого ни в каком ответе не были.

Акулы никого не приручали и, значит, ни за что не отвечали.

* * *

– Колоссально! Такая сцена! – Теща и свекровь повисли на Аверьянове, выходящем из хронотопа, почти не обращая внимания на спасенных Веру и Свету.

– Натуральная кровь! Акулы – как живые! Такая анимация! Такие куклы! Человек десять они схрумкали, мы считали. Вы – гений! Мы наблюдали за всем, глаз не отрывая, с самого начала. Признаюсь честно, я очень давно так не волновалась! Сюжет захватывает, вам удалось привлечь и удержать внимание!

– Каскадеры прекрасно выполнили синхронный прыжок за борт, да и бой – вы отсюда гляньте – на палубе предельно натуралистичен.

Аверьянов кинул взгляд в сторону барка. Там дым висел коромыслом.

Кто-то из пиратов, встревоженный возникшей проблемой с приготовлением пищи и будучи удручен беспричинным убийством кока, происшедшим исключительно под воздействием необузданного порыва, разбил голову убийце кока, разбил в брызги-дребезги, выстрелив в нее в упор из допотопного мушкета, использовав в качестве пули тяжелую и крупную серьгу, отстреленную у кока несколькими минутами ранее Аверьяновым.

Трое пиратов, вылезшие из трюма уже к шапочному разбору, припозднившись, видимо, из-за ярко выраженного абстинентного синдрома, ощутили дискомфорт от немыслимой щедрости Одноногого, имевшей следствием исчезновение сундука с драгоценностями.

Однако, попытавшись нарушить пятую заповедь, гласящую, как известно, «не убий», они опять проваландались лишние полсекунды, в результате чего сами залетели под ту же пятую статью, которую охрана Одноногого успела нарушить раньше их, проколов недовольных шпагами. Не останавливаясь на достигнутом, охрана произвела затем каждому нападавшему контрольное перерубание горла до позвоночника. Это было выполнено мгновенно, самыми концами шпаг, с лихим свистящим звуком, отдаленно напоминавшим резкий и глубокий выдох.

Даже издалека ощущались профессионализм, живость и заразительный задор в работе телохранителей Одноногого: ребята шпагами владели хоть куда.

Брашпиль тревожно заклекотал, взмывая на ванты.

– Наконец-то и наши по-настоящему кино снимать научились!

– Вдобавок еще – с первого дубля!

– В нашем кино, со скрытой камерой, второго дубля не бывает, – объяснил Аверьянов.

– Я буду писать о вас! – пообещала теща. – Я шеф-редактор журнала «Овцеводство»…

– Спасибо.

– Нет, вы не думайте, это специальный журнал, распространяется по подписке в высших эшелонах власти. Так управлять народом, своей командой…

– Это не моя команда, – отмахнулся Николай.

– Тем более! Тогда это дар свыше! Этому нельзя научить. Значит, вы колдун, вы приметы знаете…

– Знаю, – согласился Коля. – Перелом руки – это к гипсу, а газовый пистолет – к слезам…

* * *

Свекровь, подхватив невестку под руку, отвлекла ее в сторону:

– Что там случилось, Светочка? На тебе лица нет… – Голос свекрови был тих и настойчив. – Тебе нагрубили там, деточка, да? Или сказали, что ты им не подходишь на съемки, а все, за что мы тут все страдаем, – фотопроба? Или что-то в этом духе. Я угадала?

– Я даже не знаю. Как вам сказать…

– Тогда скажи, как есть. Ведь у тебя такое лицо… Я правду говорю, не комплимент, – с лица, как говорится, не воду пить, но в лице, с которого не то что пить, а даже деньги получать противно… Ты уверена, что ты поняла, что я хотела сказать, но деликатно промолчала? Если у тебя такое лицо, извини меня, с которым рядом на поле, прости меня, деточка, какать не сядешь… Почему я не слышу хамства в ответ?! Что с тобой происходит, милая?!

– Это настоящие пираты, Софья Соломоновна, – зашептала Света. – Это не кино. Не знаю, как объяснить, но это все взаправду, понимаете?

По лицу Софьи Соломоновны пробежала тень… Быстро, за пару секунд, подвергнув переоценке происшедшее, она понимающе прищурилась:

– Интересная мысль…

– Нас чуть там не убили.

Лицо Софьи Соломоновны на мгновение стало жестоким и хищным:

– Ну, ты скажешь тоже…

Взгляд скользнул по пиратскому барку – оттуда донесся далекий, приглушенный, но тем не менее душераздирающий крик: повисшего на якорной цепи пирата акула сорвала назад в воду, почти перекусив ногу.

– Отсюда надо бежать, бежать, бежать!

– Да, тут я с тобой соглашусь, пожалуй. – Софья Соломоновна помолчала, а затем, задумчиво пожевав губами, спросила свистящим шепотом: – Они там надругались над тобой?

– Нет… – Светлана отрицательно покачала головой и вдруг вся затряслась от беззвучных рыданий. – Они не успели…

Свежеиспеченный муж, спрыгнувший с пальмы, хромая, подковылял к ним, придерживая правой рукой надорванный левый рукав пиджака:

– Что ты к ней пристаешь, мам? Еще и обвенчаться не успели, а она уже рыдает… – Он обнял жену: – Светунчик, Светочка, ну прекрати… Иди отсюда, мама…

– Как ты говоришь с матерью? – возмутилась вполголоса Софья Соломоновна. – Чтобы я тут такого больше не слышала!

– Хорошо, мама, – сбавил тон Петр. – Оставь нас одних, я прошу!

– Вот так бы и надо начать! Если хочешь чего-то добиться, научись говорить так, чтоб все видели в тебе человека! – отпечатала свекровь, не сдвинувшись ни на миллиметр.

– Хорошо, тогда мы уйдем.

Отведя Свету в сторону, Петр нежно обнял ее за плечо. Почувствовав мужскую поддержку, участие, Света пустила слезу.

– Ах, Петя, Петя…

– Я видел все, Светунчик. Видел, как они тебя к мачте привязывали, видел, как потом отпустили, перерезав веревки… Не плачь… Они надругались над тобой?

Света, прекратив плакать, подняла на мужа широко открытые, полные слез глаза:

– Ты же все видел, Петя…

– Я середины не видел, – признался Петр. – Не мог смотреть, я разливал. Меня мужики отозвали с пальмы, чтоб я последнюю бутылку точно на всех разлил. У меня же глаз – ватерпас.

– Боже мой! – Света закрыла лицо руками. – Боже мой!

– Что «боже мой»?! Скажи! Клянусь, я ничего не сделаю. Надругались?

Света застонала и, отвернувшись от мужа, протянула руку к стоящим поодаль остальным, окружившим свидетельницу Веру.

– Светка! – вдруг крикнула Вера, вырываясь из толпы и устремляясь к Вере с Петей. – Скажи ты им, что нас не насиловали! Скажи им, гадам!

– Почему, Вера, вы ставите так вопрос? – возмутилась Софья Соломоновна, идя вслед за Верой. – Я никого не хотела обидеть. У меня близорукость, и я ничего не вижу! Поэтому и спросила. За спрос денег не берут!

– По коням! – скомандовал Аверьянов, закончив запихивать в хронотоп сильно поплывших мужиков, квасивших в тропиках сутки без дельной закуски. – Я ждать не буду: кто не успел, тот опоздал!

– Странный какой у вас БМВ… – сказала Софья Соломоновна, усаживаясь поудобнее.

– С чего вы взяли, что это БМВ? – удивился Николай.

– Ну, только не держите меня за дуру, не люблю! Вы же бандит? Значит, это БМВ!

Не желая вступать в пререкания и что-либо объяснять, Николай повернулся к мужикам:

– Двигаем прямо к церкви. Кто помнит адрес, где у вас венчание заказано?

– На2 приглашение, – протянул ему кто-то карточку. – Там адрес есть и даже карта…

– Ну, то, что надо! – кивнул Аверьянов, кладя руки на штурвал.

* * *

– Я не знаю, что с ней. – Врач «скорой» распрямился над все еще не пришедшей в сознание Оленой. – Пульс нитевидный, едва прощупывается, давление… Не знаю. У нее раньше были такие обмороки, то есть как бы выпадания из жизни?

– Не знаю, – честно ответил Алексей. – Но вроде нет.

– Ага. – Врач скрутил муфту тонометра. – Опасности для жизни я не вижу, признаться. Но раз она из этого состояния не выходит, то на обследование можно было бы ее положить… Не для того, чтобы диагностировать и вылечить, вывести из этого состояния, вернуть к полноценной нормальной жизни… А так просто, из интереса…

– И это говорит врач, – хмыкнула Катя. – Не для того, чтобы вылечить, а просто потому что интересно…

– А что вас раздражает, девушка? Лечить сейчас не лечит никто. Так, облегчают участь, и только. При этом многим, так сказать, «врачам» достигаемый результат не интересен… Христос воскрес?.. Воистину воскрес!.. Умер Максим?.. Ну и хрен с ним! Так что, если хотите, сейчас подыщем вашей сестре какую-нибудь неврологию… Боюсь, правда, ее оттуда могут в психиатрию сдвинуть – ну, когда пролежни начнут образовываться…

– Нет-нет! – возразил Алексей. – Нам этого не надо.

– Вот в этом и распишитесь – в том, что вам этого не надо. От госпитализации отказываемся. Вот тут. Все. До свидания!

– Будьте здоровы!

– И вам не болеть.

– Что же мы все-таки делать с ней будем? – спросила Катя, провожая взглядом фургончик «скорой», отъезжающий раза в три-четыре быстрее, чем пять минут назад приехал. – Даже не знаю. Идеи-то есть?

– Есть. – Алексей достал сотку и набрал по памяти номер. – Звонок другу…

– Вы где сейчас? – спросил Коптин, сразу врубившись в ситуацию.

– В Москве. Стоим недалеко от общественного туалета в Верхнедоуменнобожском переулке…

– Через минуту буду.

* * *

Коптин прибыл к месту происшествия действительно через минуту: в длинном ряду припаркованных автомобилей появились зеленые лохмы устремленных вверх игл возврат-луковицы и тут же опали, растаяли, оставив вместо себя обыкновенную малолитражку невнятной марки – из тех, что на Западе клепают для студентов.

– Ну что? – сказал Коптин, выйдя из этого мини-хронотопа и поздоровавшись. – За что боролись, на то и напоролись? Вот, Алексей, добился ты своего, протащил девчонку сюда – получай результат, пожинай плоды.

– Я никаких правил не нарушал.

– Кроме самого основного: люди из прошлого в будущем не жильцы.

– А что с ней? – спросила Катя.

– Темпорально-моральная кома. Психика не вынесла информационного потока, неожиданных переживаний, неоднозначно интерпретируемых событий. Ты в этом мире – как рыба в воде, а для нее это неподъемная ноша…

– Но я-то сам был в будущем! И ничего со мной не стряслось!

– Ты там не жил, а учился. Учеба, сон, еда, учеба, сон, еда… На остальное времени тебе не давали. Поэтому ты уцелел.

– Я не поняла… – пожала плечами Катя. – Какая разница?

– Огромная. Маугли можно вытащить из джунглей к людям, научить его спички зажигать или там зажигалкой пользоваться – и назад в лес отправить. Он будет счастлив, он будет Данко или Прометей, пока лес не спалит… Вот это то, что было с Алексеем. А вот попробуй заставь Маугли жить здесь, работать, любить, отдыхать, платить по счетам… Месяц максимум, и с катушек долой. Это вот ее вариант. Теперь все понятно?

– Нет, не все! – возразила Катя. – Что же вы сразу Алексею не объяснили, к чему это приведет?

– Не объяснил, потому что тогда мы с ним лично знакомы не были, когда он эту кашу заварил. А второе: человеку просто не объяснишь такое, он не поверит. Как это так, в прошлое можно уйти – да хоть на десять тысяч лет назад – и навсегда там остаться, а в будущее – нет, на сто лет, всего-то, вперед – и уже нет! Это трудно понять. Пока сам не столкнешься, не веришь.

– И что теперь с ней делать – назад в тринадцатый век ее, в Берестиху?

– Ни в коем случае! Она теперь там тоже не приживется. Говоря фигурально, джунгли не примут Маугли назад после того, как он искренне попытался стать человеком. Это тоже не просто…

– Это-то как раз просто! – возразила Катя. – Джунгли не прощают предательства.

– Верно, – согласился Коптин. – Но не только это. Маугли тоже не сумеет простить джунглям отсутствия в них соток, пиццы и унитаза… Ее нужно закидывать куда-то еще глубже, в шестой-седьмой век… Там ей будет все понятно, и она превратится в носительницу высших знаний. Высших знаний тринадцатого века. А наше время у нее все в памяти сотрется.

– Само собой? – спросил Алексей.

– Само собой. Но не быстро. Защитная реакция психики. Вот сейчас-то как раз и стирается наше время, как наносное, излишнее. Не базовое ее.

– Но ее можно сейчас разбудить? – спросила Катя.

– Можно, конечно. Но зачем? Она несколько дней поживет, снова во все свои проблемы въедет, болячки растеребит и опять в кому рухнет. – Коптин достал карманный компьютер. – Сейчас найдем…

– Кто бы обо всем этом рассказал заранее… – задумчиво протянул Алексей.

– По этому поводу я уже высказывался… – равнодушно процедил Коптин. – Да тебе и в будущем то же самое говорили: все уши, я слышал кое от кого, прожужжали: «Не надо этого делать, не надо!» А ты одно в ответ: «Закон не запрещает, закон не запрещает!»

– А чего, запрещает, что ли?! – возмутился Алексей.

– Нет! – кивнул Коптин и улыбнулся с удовлетворением, найдя что-то в базе данных своего карманного компа. – Да ведь кирпичи толченые есть тоже закон не запрещает… А пить из копытца? Разве свод уложений запрещал? Нет! Ну а раз нет, то и пили! И пили! И пили!.. И становились козлами, козлами, козлами! Хорошее место для вашей Олены нашел. Пушкинская гора. С 851 года свободна.

– Пушкинские горы – это под Питером?

– Нет, это на Волге. Она одна гора, единственная. А Пушкинской она называется потому, что именно про нее было написано: «В той горе, во мгле печальной, гроб качается хрустальный…» Ну и так далее… Словом, папа если спросит, скажешь ему: «В том гробу твоя невеста». Вот ее штрих-код – горы, где будет она отдыхать. – Коптин протянул Алексею визитку реабилитационной пещеры «Пушкинская гора», дописав на ней пространственно-временной штрих-код мира, в котором планировалась госпитализация. – Все понял?

– Нет, не понял: как это Пушкин про эту гору написал?

– А его тоже вытаскивали в наше время. Кстати, известнейшее стихотворение «Я помню чудное мгновенье…» Пушкин у Высоцкого украл. Тот его Марине Влади написал, на салфетке, в ресторане… Но только написал, а прочесть не успел. А Пушкин воспользовался, так сказать…

Совместными усилиями Коптин с ребятами перенесли Олену из «опеля» в коптинский хронотоп.

– Поглубже, подальше от дверей…

– Скажите, – поинтересовалась Катя, – а вы ее сами в гроб уложите?

– Сам, конечно, – кивнул Коптин. – В гроб положить, чего уж проще?

– Она, если проснется, станет сопротивляться – лучше прикрикнуть на нее: «А ну-ка, в гроб!» – посоветовала Катя. – Она послушная.

– Ну… Это вообще-то совсем не гроб, а анабиозационный контейнер, дорогая и сложная штука… Внешне похож просто. Специально так сделали, чтобы случайно забредшего охотника или грибника как ветром бы сдувало… Какой это гроб, что вы…

– Сергей Ильич, – Алексей тронул Коптина за локоть, – вы, если помните, обещали меня держать в курсе событий, происходящих с отцом…

– Было, – согласился Коптин и протянул Алексею свой штрих-кодер: – Держи. Ознакомься, пока я девушку отвезу. Только в дерьмо его не кидай, ладно?

– Я вас не понял, – удивился Алексей, беря штрих-кодер.

– Да это я так, пошутил глупо, – хмыкнул Коптин и, повернув ключ зажигания старт-луковицы, захлопнул дверь.

Стекла окон малолитражки тут же потеряли прозрачность, слились с корпусом в единое целое, стремительно вознеслась в небо старт-луковица и тут же исчезла, растаяв вместе с хронотопом.

Женщины, выгуливавшие собак в маленьком скверике метрах в ста от места события, не замедлили прокомментировать старт:

– Опять кого-то взорвали, видала, Полина Сергеевна?

– Как взорвали? А взрыва не было!

– Новые мины наши изобрели, зять говорил, – с глушителем. Ничего не слышно! Всех нас взорвут, а мы и не проснемся!

– Ну, слава богу! Стали наконец об людях думать!

* * *

К церкви, в которой должно было состояться венчание молодых, Николай подогнал хронотоп точно – секунда в секунду.

– Все! – скомандовал он, открывая люк. – Вот вам церковь. Прибыли за четверть часа до начала обряда, как и положено, автомобили подъедут к концу венчания и отвезут в ресторан тех, кого и должны были отвезти. В общем, вот – Бог, а вот и порог! Спасибо вам и – до свидания!

– Как это вы ухитрились на сутки позже все организовать? – подозрительно поинтересовалась свежеиспеченная теща. – Не люблю, когда меня дурят…

– Никто вас не дурит. И никаких суток не было. Это все вам приснилось – ну, остров там, пираты…

– А вы обещали нам скомпенсировать моральный ущерб… – начала было свекровь. – Или это мне тоже приснилось?

– Нет, это было. Согласен! Я обещал. Но счет вы не представили? Нет. Значит, и оплачивать нечего. Сейчас мы уже все находимся в своем законном времени, а наше время – это не время для претензий, как вы знаете. – Подумав, Коля добавил ехидно: – Наше время – это время больших перемен…

– А мне-то что, больше всех надо? – пожала плечами Софья Соломоновна. – Я думала, вы что-нибудь молодым от своего имени презентуете…

– Да я ж их в Полинезию свозил! – удивился Аверьянов. – Разве это мало, сударыня? С кондачка-то?

– Так это же нам приснилось? – хмыкнула Софья Соломоновна. – И вообще, кто вы такой?

В планы Аверьянова не входило долгое прощание в совокупности с подробными комментариями происшедшего. В поисках выхода он оглянулся, ища, на что переключить женское внимание… И Провидение тут же устремилось ему на помощь.

– Люди… Люди… Эй, кто-нибудь! – послышалось со стороны церкви.

Священник, лет семидесяти пяти, стоя на крыльце храма, призывал то ли людей на помощь, то ли Бога – в свидетели.

– Что случилось, батюшка? – В ту же секунду Аверьянов оказался рядом со священником.

– Святотатство невиданное! Над усопшим глумление – страшный грех! Смертный грех!..

– Ничего не понял, говори яснее, батюшка.

– Да ваши вон, пьяные, прорвались! Я говорю им, еще дневных не вынесли, не подготовлено…

Действительно, в храме стояло два гроба. В гробах лежали уже отпетые покойники – в одном почивший старик, в другом – отдавшая Богу душу старушка.

– Не успели их вынести, ваши же разбойники пьяные и не позволили… – чуть не плакал священник, семеня за Аверьяновым. – Драку чуть в храме не затеяли…

Сломив сопротивление батюшки и махнув по полстакана «Перцовой», полумуж-полужених хороводил теперь с друзьями вокруг гробов, распевая старинную песню: «Дедушка рядышком с бабушкой…»

Заметив вошедшего Аверьянова, компания стушевалась и немного затихла, прекратив кощунствовать – с целью перевести дух…

Жених подмигнул Николаю, склонился к телу старичка и, опираясь руками в боковинки гроба, сказал покойнику прямо в лицо:

– Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера! Ребята, да он же глухой, покойник-то! Эх, глухой!.. А бабушка? Улыбнитесь, бабушка, вас снимает скрытая камера! Стесняется… А эта стесняется… А так бы – с радостью… «Дедушка рядышком с бабушкой…» – снова завел он свою шарманку.

– Господи! – взялся за голову батюшка. – Прости им, бо не ведают, что творят!

– Иди к нам, святой отец, сейчас поправишься!

«И вот ради этого надо „подломить“ Штаты? – мелькнуло в голове у Аверьянова. – Чтобы вот это восторжествовало на всех континентах?!»

* * *

Когда подъехали «линкольн» и две остальные машины свадебного кортежа, вызванные Аверьяновым по сотке, чтобы везти всю компанию в ресторан, дым возле церкви уже висел коромыслом.

Торжественная часть венчания явно кончилась, уступив место праздничному концерту.

Батюшка тоже, видно, успел причаститься вместе со всеми, так как вдруг затянул «Перекаты» Городницкого.

– А где-то бабы живут на свете… – доносился из церкви его сочный, помолодевший бас.

– Друзья сидят за вод-ко-ю… – подхватили дискантом хоры.

– Владеет камень, владеет ветер…

– Моей дырявой лод-ко-ю!

В дверях женщины допрашивали свежеиспеченную жену:

– А все-таки, Светочка, ты нам скажи – надругались они над тобой?

– Надругались или так себе, от скуки снасильничали? Формально, без души?

– Ох, счастливая, Светка, ты: и досыта, и без греха…

– Да не успели они, не успели… – стонала Светка.

– Ну, успеют еще, вся жизнь у вас впереди, – заметила одна из женщин, уже в возрасте.

Мысленно сплюнув, Аверьянов спустился с церковного крыльца, не обращая внимания на нищих, являвшихся на сто процентов выходцами с Кавказа и Ближнего Востока. Да, эти пришельцы выжили славян уже не только из-за прилавков магазинов и колхозных рынков, но и отсюда – с церковных папертей.

Ближневосточные и кавказские нищие были молоды, полны сил.

Одеты они были в ослепительно белые одежды, не стояли на коленях, как наши, а сидели на корточках, прислоняясь спиной кто к поручням лестницы, кто к церковной стене, непрерывно куря дорогие сигареты и мелко сплевывая на паперть прямо перед собой, между своих же согнутых колен, при этом никогда не попадая себе на белоснежные брюки. Точно так же они не попадали и в собственные кепки, тюбетейки, тюрбаны, чалмы, выставленные вперед, видно, только для подаяния, а вовсе не для сбора собственных плевков.