Текст книги "Тропинки к паучьим гнездам"

– Я все правильно излагаю?

– Да правильно, Леха, правильно. Только, кажется, с издевкой.

– Извини, забыл еще одно: тебе кажется, что за тобой постоянно следят. И поскольку это все нелепо, то ты хочешь, чтобы я подыскал тебе толкового психиатра.

Хариг молча кивнул.

– Слушай, а может еще заодно и от сглаза кого-нибудь подобрать, а…? Ладно шучу, шучу…

– А может, перестанешь шутить и наконец серьезно ответишь на мой вопрос? – Хариг начал кипятиться, теряя терпение. – Найдешь ты мне психиатра или нет? Ты понимаешь, что я боюсь паранойи! Боюсь, что я дошел до точки! Ты хоть понимаешь, что если уж я решился позвонить тебе, рассказать всю свою подноготную и попросить у тебя помощи, то я в крайнем отчаянии?! А ты тут стебешься и упражняешься в остроумии. Так сможешь ты мне подыскать толкового психиатра или нет?

Алексей Христофорович вдруг осознал, что перед ним сидит человек до крайности напуганный самим собой. Резко посерьезнев, он заглянул в глаза приятелю.

– Андрюша, успокойся. Я все понял. Навскидку сказать не берусь. Поспрашиваю, найду специалиста и дам знать. Позвоню на днях… Успокойся ты. Извини, заигрался я что – то…

3

Единственное, что спасало меня от безумства в эти дни, была моя работа. Тупая, нудная, но в этом однообразии и было спасение. Редактор задавал тему, а я просто копался в интернете, и из скопища собранных фактов и описаний ваял какую-то статью с крикливым заголовком, или передавал собранный материал дальше по пищевой цепи. И уже мои сметливые коллеги сами создавали что-то для чтения в метро.

Спешить мне было некуда, и я задерживался на работе допоздна. Квартира, где я жил, принадлежала моему бывшему сокурснику по МГУ. Его уже года четыре не было в стране, так как он работал собкором ОРТ в Париже, хорошо зарабатывал и возвращаться на Родину не собирался.

Ключи от однокомнатной квартиры на Тверской у «Макдоналдса» он передал мне, чтобы я за ней присматривал. Как ни странно, но сдавать он ее не хотел, поскольку в средствах не нуждался и не желал видеть следы чужого присутствия там, где прошло его детство.

Вот я и переселился сюда после того, как мы с Ольгой решили пожить порознь. Старая обшарпанная мебель, выцветшие обои, порядком износившийся паркет с проплешинами истертого лака, не соответствовали престижности места, где находилась квартира. Даже дверь была обычной деревянной, с небрежно врезанным глазком за пятьдесят восемь советских копеек, и выделялась, как белая ворона, среди соседних дверей – солидных, железно-бронированных, обитых чем-то дорогим, с глазками камер слежения поверху.

Входя в эту квартиру, я ощущал потрясающее умиротворение, вселенское спокойствие, которое я не испытывал уже очень давно. Это было спокойствие моего детства – уверенность, что все будет хорошо. Детства, где жили папа с мамой, бабушка с дедушкой. Детства, где жизнь – это вечность, а доброта и невинность неисчерпаемы и обычны, как воздух, и где папа защитит от всего, потому что он самый сильный человек в мире, а мама утешит и приласкает, потому что она – сама нежность. Где ты непобедим – потому что еще не познал поражений.

Приходя с работы в эту квартирку, я доставал с навесных деревянных полок, стоящих друг на друге на полу, какой-нибудь потрепанный томик Майн Рида или Жюль Верна. Ложился на скрипучую кровать и под шепот миллиарда шин автомобилей, снующих по Тверской, визга клаксонов и крики невменяемой от алкоголя шпаны у «Макдоналдса», уходил в мир бесконечных прерий или океанических загадок моего детства, впоследствии так беспощадно развенчанных бытом взрослого человека.

Только в такие мгновения я отвлекался от того ужаса, который охватывал меня все больше и больше с каждым прожитым днем. Говорят, что человек привыкает ко всему. И это так. Но как привыкнуть к осознанию того, что ты постепенно сходишь с ума? К тому, что твой мир постепенно осаждают бестелесные призраки, досаждающие тебя маленькими пакостями? Как привыкнуть к тому, что сама жизнь, подстегиваемая фантомами больного воображения, ополчилась против тебя?

Я осознавал, что моя деградация – результат постоянной алкогольной «нирваны», которой я обеспечивал себя на протяжении последних лет. И я бросил пить. С трудом! С огромным трудом я заставил себя не смотреть в сторону «спиртоносных» напитков. И многое прояснилось, но ощущение паранойи осталось. Осталось ощущение чужих глаз, следящих за мной на улице, пачки сигарет, лежащей не на том месте…

Очевидно, алкоголь нанес непоправимый вред определенной части моего мозга, и осознание этого приводило меня в ужас. Я понимал, что с нарастанием паранойи скоро перестану контролировать себя. И, убегая от реальности, запоем читал книги моего детства, заперев хлипкую дверь квартиры на замок и тонкую совдеповскую цепочку, осознавая при этом насколько смешны и нелепы мои действия. Редкие звонки Оли возвращали меня в реальность, но я уклонялся от разговоров с ней, не желая добавлять в наши, и без того не безоблачные отношения еще и проблемы моего нарастающего безумия.

Я уже два дня, как ждал звонка от Леши. Моего друга. Одноклассника. Моей единственной, хоть и призрачной надежды на помощь.

Леша – хороший парень, добрый и циничный одновременно. Это, наверное, профессия накладывает свой отпечаток. Своего рода профессиональная деформация психики, как никак, а реаниматолог. Вроде обещал психиатра.

В кафе он был серьезно озабочен моим состоянием. Во всяком случае, даже несмотря на свои постоянные пофигизм и юмор, в конце разговора я увидел, как он встревожился – и правильно! Я на грани, и эта грань становится все тоньше. Я цепляюсь за эти старые книги, за эту обстановку, как улитка, которая в ужасе пытается забраться в безмятежную раковину своего прошлого. И это становится делать все сложнее и сложнее. Так что, торопись Леша! Торопись! Звони, брат…

– За последние три месяца девять самоубийств по Москве. Как думаешь – тема? …

Капли пота скатывались на лоб Артема Александровича, прорываясь дальше, на херувимско-розовую переносицу. Даже кондиционер не в состоянии был справиться с этой жарой, и поэтому мой шеф-редактор, так смахивающий на большого упитанного херувима своей курчавой шевелюрой и молочно-розовой кожей, потел, как свинья. Мне было абсолютно безразлично, о чем писать, поэтому я обреченно кивнул.

Вдохновленный моим молчаливым согласием, херувим продолжал, смачно затянувшись сигаретой:

– Смотри. Описываешь морг, подробнее останавливаешься на одном суициднике. Потом выкладываешь сравнительную статистику по годам, естественно, в связке с политикой и социальными проблемами. Ну не мне тебя учить… ВДОХ, ВЫДОХ. СТРУЯ ГРЯЗНО – СЕРОГО ДЫМА… Сам понимаешь, нужен крепкий репортаж. Свяжись с моргом, договаривайся и вперед, Андрюша. Нас ждут великие дела! …

Без этой своей идиотской присказки он не мог обойтись, и это означало – разговор окончен.

Я тяжело встал и, кивнув, вышел из кабинета в тошнотворную вонь редакционного коридора…

Судя по стенгазете и фотографиям на стене второго административного этажа городского морга, веселее и жизнерадостнее людей, чем работающие здесь, я не встречал никогда. На стенах мрачного коридора, под мерцающим белым светом люминесцентных ламп, висели веселые фотографии собак, кошек, одного хорька, двух гусей, трех морских свинок, двух попугаев странной породы в обнимку со своими улыбающимися хозяевами, судя по всему, здешними работниками.

В сочетании с жуткой головной болью, которую я пытался зажевать очередной таблеткой «тайленола», и местом, где я находился, все это отдавало каким-то сюрреализмом.

– Как раз есть очень интересный случай. Все при нем: и странгуляция четко выраженная есть, и молодой, и врач по специальности…

Жизнерадостный голос патанатома с трудом пробивался сквозь плотную пелену головной боли, и мне стоило огромных усилий притворяться заинтересованным и оживленно кивать головой.

Мы шли по коридору первого этажа патологоанатомического отделения, вымощенного мраморной крошкой, и каждый наш шаг громким гулким эхом отдавался в коридоре, а еще громче в моей голове.

Эскулап посмертных дел продолжал свою экскурсию, а я, зажав включенный диктофон в руке, продолжал кивать, как китайский болванчик.

– Собственно, это и есть то, что в народе именуют «моргом». А вас интересует процесс вскрытия тоже, или просто посмотреть на суицид-ника – и все?

– Вскрытие тоже, конечно, – я выдавил это из себя, понимая, что хорошего репортажа без живописного описания вскрытия не получится.

Патанатом явно оживился и продолжал свое выступление, направляясь к секционному столу.

– К сожалению, это наш коллега, – по этому случаю эскулап состроил положенное случаю удрученное выражение лица и придал скорбную интонацию голосу. Вышло не очень убедительно, но мне было плевать. – Такой молодой. Еще жить да жить, а все туда же. Жизнь тяжелая пошла, да еще с такой работой, как у него, с ума спрыгнешь…

Мы уже подошли к секционному столу, и патанатом театральным жестом иллюзиониста сдернул простыню, накрывшую недавно доставленное тело.

ГОЛОВНАЯ БОЛЬ ВДРУГ СТАЛА НЕСТЕРПИМОЙ! ОЩУЩЕНИЕ, ЧТО ИЗНУТРИ ПО ГОЛОВЕ НАЧАЛ БИТЬ НАБАТ! Я ВЕСЬ ПОКРЫЛСЯ ИСПАРИНОЙ, И ПЕРЕД ГЛАЗАМИ ПОПЛЫЛИ КРУГИ! СТАЛО НАСТОЛЬКО СТРАШНО, ЧТО Я АЖ ЗАЖМУРИЛСЯ! ОТКРЫЛ ГЛАЗА – ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! ЭТО ОШИБКА! ОЧЕРЕДНЫЕ ВЫКРУТАСЫ МОЕЙ УЩЕРБНОЙ ПСИХИКИ! СЕЙЧАС ВСЕ ПРОЙДЕТ! НЕТ, НЕ ПРОШЛО…

– Не надо так реагировать. Дышите, глубоко дышите. Все там будем, – смиренно и притворно тяжело вздохнув, эскулап подошел ко мне, чтобы поддержать, если что. – Понимаю, многие так реагируют на трупы в первый раз…

Я помотал головой, не в силах что-то произнести. Я просто смотрел и всматривался в эти синюшные, набрякшие, но такие знакомые черты Лешиного лица, с багровой полосой спереди по шее. Мне не верилось. Не может быть! …

– Когда это произошло? – через силу просипел я.

– Что произошло, простите? – патанатом явно не врубался в ситуацию, а я был не в силах что-то прояснить.

– Доставили когда? … Это Леша – мой друг… – невпопад выдавил я из себя.

– Ой! Сочувствую…

Врач начал что-то понимать, но уже не знал, как себя вести.

– Вчера и доставили. Удушение, суицид. Такой молодой, а сам на себя руки наложил… – запричитал он как-то по-бабьи.

Мне становилось все хуже и хуже. Голова не просто болела, было ощущение, что она наполняется болью и увеличивается в размерах. Глаза слезились то ли от боли, то ли от отчаянья…

Я повернулся и, пошатываясь, вышел в яркий, живой и от этого не менее мучительный мир…

Как такое могло случиться, чтобы Леха – жизнерадостный, полный здорового скептицизма, покончил жизнь самоубийством?! Неужели его подтачивала скрытая депрессия, которую я не смог распознать при нашей последней встрече? Да я, собственно, и не приглядывался к нему – у самого проблем выше крыши. Вот почему он не отвечал на звонки. Надо было ехать к нему…

Я сидел в квартире и от отчаяния не находил себе места. То ли жалость к Лехе, то ли жалость к самому себе (я уже и не пытался разобраться) медленно убивали мой и так уже покореженный мозг.

Вспомнился наш с Лехой разговор, где-то трехгодичной давности. Разговор тогда зашел про «секс, наркотики, рок-н-ролл» и логично перетек к идее «умереть молодым». И тут Леха вспомнил про своего деда, которого очень любил, часто вспоминал и цитировал по поводу и без.

Мы порядком «набрались» и Леха внезапно посерьезнев, сказал:

– А знаешь, любимая поговорка моего деда была – «старость не радость, но гордость». Хотя вторую часть поговорки последние несколько лет своей жизни он уже опускал и не цитировал. Так вот, Андрюха, для меня так и осталось загадкой – а в чем гордость старости? Я, как врач, заявляю: старение безобразно! Все наши недостатки, как физические, так и душевные, со временем выпирают все больше и больше, и к старости принимают гротескные безобразные формы. Так в чем гордость-то? В том, что становишься долбанутым старпером с недержанием мочи? Не понятно! Так что, может лозунг «умереть молодым» имеет гораздо более глубинный смысл? Странно, но чем дольше живу, тем бессмысленнее становятся перспективы моего дальнейшего существования. Так что давай пить, Андрюха! За секс, наркотики, рок-н-ролл!

Я вспомнил этот разговор, который происходил у него на квартире, там же, где тремя годами позже он повесился, решив, по-видимому, не стареть. Господи, что за хрень? А может, он прав!?…

Крюк от люстры на потолке достаточно крепкий и запросто выдержит. Веревка бельевая то же крепкая, а если сложить вдвое, то уж наверняка не оборвется. Единственный минус – это высокие потолки сталинской архитектуры, но стремянка решила и этот вопрос.

Кажется, все. Все по любому! И в плане подготовки, и в плане жизни. Так и надо заканчивать эту тупую, бессмысленную жизнь! Так правильнее и справедливее по отношению и к себе, и к семье. Меньше проблем. Леха был прав.

Лучше сейчас самому, чем оставить Оле и сыну еще и геморрой в виде сумасшедшего и неконтролируемого мужа и отца! Так хоть останусь в их памяти почти нормальным человеком – опустившимся, но хоть в сознании.

Ну, все! Допью водку, выкурю последнюю сигарету и на стремянку – ввысь! К петле! Спасибо Леше – подсказал! И почему мне самому это не приходило в голову? Самый правильный выход! Самое справедливое решение!

И что самое чудесное – мне не страшно! Решение всех проблем – вот это что! Петлю на шею, толчок от стремянки… все…

4

В глазах постепенно прояснялось, и предметы вокруг стали приобретать более четкие очертания, а вместе с четкостью усиливалась боль в горле и надсадный кашель. Он не понимал, где находится. Не понимал, что с ним происходит.

Лежа на спине, он всматривался в грязную белизну потолка, с которого на крюке свисал, покачиваясь, обрывок веревки.

– Бл…, даже здесь не повезло, – подумал он и отметил про себя, что для свежеудушенного голова работает на удивление ясно.

И что теперь делать? Пойти в магазин купить веревку качества «премиум», чтоб не подвела, и опять повеситься? Может, на этот раз повезет?

Он поднес ладони к лицу. Руки мелко дрожали. Попытался шевельнуться – ноги с трудом подчинились и ощущались, как ватные. Он опять рухнул на пол и продолжал лежать, бессмысленно пялясь в потолок.

– Простите, что прерываю ваше созерцательное состояние, но у нас очень мало времени, – тихий старческий голос, раздавшийся внезапно из дальнего угла комнаты, заставил его вздрогнуть и повернуть голову.

В неверном сером свете уходящего дня он увидел незнакомого старика, сидящего в кресле. В нелепом серо-выцветшем пиджаке, в потертых черных в полоску помятых брюках и с седой щетиной на щеках он выглядел очень обыденно, как миллионы московских пенсионеров, вечно балансирующих меж двумя ипостасями – нищих и бомжей. Только внимательный и цепкий взгляд карих глаз никак не вязался с остальным образом. Да и русский язык, на котором изъяснялся старик, был какой-то слишком правильный, с едва уловимым акцентом.

Хариг тяжело привстал, опершись на локти. Страха не было, да и удивления почему-то тоже. Хмель выветрился, и появилась непонятно откуда взявшаяся, беспричинная легкость.

– Вы кто? На ангела явно не тянете.

– На данный момент, какой ни есть, а ваш ангел-хранитель. Это я успел перерезать веревку.

– Зачем? Я вас вроде об этом не просил.

Слабость в ногах начала постепенно проходить, и он присел на полу напротив старика, с любопытством разглядывая бесстрастные тонко очерченные, сухие черты. Седая редеющая шевелюра, прямой нос, узкие губы. Лицо, которое увидев в толпе, потом и не вспомнишь. Старик слабо шевельнулся в кресле.

– Все, что вам надо знать, я расскажу позже. Сейчас же во избежание недоразумений, я попрошу вас просто довериться мне и выполнять все мои указания. Вы нужны мне настолько, насколько я нужен вам. А сейчас ваша жизнь под угрозой. Вы не осознаете этого, так как не видите всей картины целиком.

Хариг усмехнулся:

– Во-первых, я за эту жизнь, как вы успели заметить, не особенно и цепляюсь. Во-вторых, кто вы и зачем здесь? В-третьих…

– Времени нет препираться, – старик грубо прервал Харига. – Я же сказал, потом объясню. Сейчас сюда могут зайти люди, чтобы проверить насколько вы труп. И если они увидят вас живым, да и меня в придачу, повешение покажется вам детской забавой. Так что помолчите и просто выполняйте мои инструкции. Все остальное – потом.

Тон голоса старика был настолько серьезным и приказным, что Хариг повиновался. Страха не было. Было любопытство, замешанное на беспричинной эйфории.

– Ладно, так что мне делать?

– Оденьте петлю на шею и ложитесь на спину. Поверните голову ко мне, чтобы вошедший не увидел ваших глаз, и не двигайтесь, что бы ни произошло, пока я вам не разрешу.

Кресло, на котором сидел старик, находилось сбоку от двери, и Хариг сделал все, что от него требовалось. Через несколько минут послышался тихий щелчок замка входной двери, и Хариг замер. Впервые, с момента воскрешения, чувство страха закралось к нему в душу. Он смотрел на неподвижно сидящего в кресле старика и ждал, что же будет дальше. Скрип отворяемой за спиной двери провозгласил, что в комнату входят. Открывшаяся дверь скрыла старика от вошедшего, а тот застыл, как изваяние. Казалось, что он даже не дышит.

Легкие шаги приближались, и Хариг во все глаза смотрел на старика. Вдруг рука того резко дернулась, послышались два чмокающих звука, а секундой позже позади он услышал грохот падения. Тяжелое тело свалилось на Харига, и что-то горячее все быстрее закапало и потекло по щеке.

Старик неожиданно легко для своего возраста вскочил на ноги и подошел к журналисту.

5

Чье-то тело скатилось на пол, и на меня уставились остекленевшие глаза молодого парня с аккуратной дыркой во лбу.

Я ошарашенно скосил глаза на лужицу чужой, уже застывшей крови под своей щекой и в ужасе резко попытался приподняться.

– Не вставать! Лежите, как лежали, если хотите жить! – ледяной голос старика пригвоздил меня к полу. В его руке угрожающе блеснул ствол пистолета с навинченным глушителем.

– Слушайте меня внимательно и выполняйте все, что я скажу. Медленно отползайте вдоль стены к входной двери.

Старик стал тоже пробираться к двери, обходя окна.

– Кто вы? – сдавленным шёпотом, прохрипел я. – …Вы убили парня! …

– Потом все объясню. Если хотите, чтобы у вас и вашей семьи был шанс выжить, делайте так, как я скажу.

Я ничего не понимал, и единственное, что мне оставалось – это делать так, как мне приказывал этот безумный старик. Под его внимательным взглядом я стал медленно отползать к двери, размазывая чужую кровь со своей щеки по старому паркету.

– Быстрее! У нас очень мало времени! – поторопил меня старик. – Где ключ от входной двери?

– В прихожей, – прохрипел я, почти доползая до двери.

– Медленно вставайте и проходите в прихожую. Держитесь подальше от окон. Сотрите кровь со щеки, берите ключи, и выходим.

Я на автомате, не сводя глаз от руки с оружием в кармане плаща старика, вышел за ним на лестничную клетку.

– Закройте дверь на ключ и следуйте за мной. Быстрее! …

Я послушно запер дверь, зачарованно вглядываясь в старческие черты. Все происходило ужасающе стремительно, но кроме страха, постепенно нарастающего во мне, была еще и доля какого-то отстраненного любопытства. Кроме того, мою послушность стимулировала еще и наглядная демонстрация владения стариком огнестрельным оружием и то, как без всякого замешательства и сомнений он им пользуется.

– Теперь вдоль стены подъезда спускаемся вниз. Избегайте проемов подъездных окон. За мной…

Старик мягко, бесшумно и одновременно по-будничному, стал спускаться вниз. Я следовал за ним. Если бы кто-то поднимался наверх, то на него не обратили бы никакого внимания «кто-то спускается, просто вежливо прижался к стене, чтобы уступить дорогу…»

У подъездной двери старик остановился, быстро достал из кармана мятую кепку с длинным козырьком (по-видимому прихватил из прихожей) и протянул мне:

– Наденьте и надвиньте козырек поглубже на глаза. Снимите куртку и оденьте ее наизнанку. Я сейчас выйду и буду ждать вас снаружи. Досчитайте до десяти и выходите после меня, не торопясь, но и не мешкая. Не оглядывайтесь, держите голову прямо и чуть опущенной. Выйдя из подъезда, поверните направо и идите, не останавливаясь, вдоль Макдоналдса, там много людей. Идите прямо, не спеша, пока не услышите мой голос. Услышите голос, не реагируйте – просто выполняйте инструкции. При ходьбе не спешите, не привлекайте к себе внимание.

Все было сказано быстрой, но четко акцентуированной и не оставляющей никаких двояких толкований скороговоркой. Произнеся все это, старик исчез в дверях, а я в уме стал отсчитывать до десяти…

Где-то на задворках сознания красной лампой пульсировала гремучая смесь паники, ужаса и, что удивительно, любопытства вперемешку с азартом. Было такое ощущение, как будто я раздвоился, и одна личность была в ужасе от всего происходящего, а вторая – с холодным любопытством следила за разворачивающимися событиями.

… ДЕСЯТЬ.

Я открыл обшарпанную дверь подъезда, вышел наружу, повернул направо и сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег, пошел вдоль Макдоналдса. Людей как всегда было много, и я практически сразу затерялся в толпе.

Молодые, старые, бомжи и студенты, омываемые мощными волнами запахов жаренной картошки и бургеров, при каждом открытии и закрытии дверей кафе, создавали тот бесшабашно-безумный сюрреалистичный колорит, который характеризовал Москву после дефолта 1998 года.

Вдоль стен Макдоналдса сидели и лежали, облокотившись о брусчатку пьяные бомжи, а между ними стояли группами то ли студенты, то ли просто бездельники, переговариваясь друг с другом, оживленно жестикулируя руками с зажатыми между пальцами сигаретами. Их обтекал послушный поток людей (вниз-вверх), туристов, работяг или просто зевак с бутылками пива в руках. Рядом, в вечных московских пробках Садового кольца, пыхтели, урчали, блюя недопереваренным дымом из выхлопных труб, машины, медленно ползущие вниз.

Как ни странно, с другой стороны Тверского бульвара, движение в противотоке было оживленнее, и машины резво ехали мимо чинно расположившегося на другой стороне гастронома «Армения» и безумно дорогого, по-купечески декорированного, под аристократические запросы московских нуворишей, ресторана «Кафе Пушкинъ». Даже пешеходы на этой стороне улицы ходили степенно, и не видно было ни одного бомжа.

Я поглубже натянул кепку на голову и стал спускаться по Большой Бронной, приноравливаясь к скорости людского потока. В голове пульсировали вопросы (…а не слишком ли быстро я иду?!.. а если старик не окликнет, что мне делать дальше?!..), и я продолжал свой вынужденный променад, чутко прислушиваясь к голосам за спиной, пытаясь вычленить знакомый из потока разноголосья. Паника начала нарастать, когда я прошел мимо кафе «Чебуречная СССР» и дошел до перекрестка. Старика все не было. Он приказал идти прямо, пока не окликнет…

Я дождался зеленного света светофора и с огромным усилием воли, заставив себя не оглядываться нервно назад, пересек Сытинский переулок и продолжил свое путешествие вниз по Большой Бронной. Народу стало значительно меньше, и я замедлил шаги, чтобы не бросаться в глаза.

Дойдя до узкой улочки, которая сворачивала направо в задворки здания, я почувствовал огромное желание свернуть туда и стремглав броситься бежать, спрятавшись между домами. Но старик сказал «прямо, не сворачивая», и я продолжал идти прямо, хотя нарастающая паника и чувство безысходной обреченности все больше овладевали мной.

«…а если он не придет?! Что тогда делать?! Идти в милицию?!.. И что мне там говорить? … Как объяснить, что я сбежал?!.. Кто поверит про какого-то безумного старика?!..»

– Направо по переходу. За мной. Держите дистанцию. Не торопитесь! – отчетливый громкий голос раздался у меня прямо над ухом, прервав горестные мысли, когда я уже дошел до следующего перекрестка, и фигура в знакомом мятом плаще, обогнав меня на переходе, старческой походкой засеменила по Богословскому переулку в сторону уединенно стоящей церкви Иоанна Богослова.

Церквушка представляла из себя неопрятное ветхое строение и как-то умудрялась существовать, сожительствуя с театром имени Пушкина. В ней даже находились его театральные мастерские.

В тот момент из обшарпанных и неопрятных дверей церквушки одновременно вышли какой-то церковный служка в черной, сомнительной чистоты, ризе и одетый в дорогой клубный пиджак, гламурный щеголь, который бесцеремонно оттолкнув попа, сел в свой «BMW», припаркованный прямо в саду церкви. В красноречивом взгляде служки, брошенном на своего богемного сожителя, сквозили далекие от церковного смирения чувство ненависти напополам с завистью… Мятый плащ не без доли изящества прошел между ними и продолжил семенить по Богословскому переулку в сторону Тверского бульвара.

Я, сохраняя дистанцию, облегченно выдохнул и последовал за ним вдоль церковного забора. Вдруг маячивший впереди плащ исчез, и я в панике непроизвольно ускорил шаги, чтобы снова найти его.

Дойдя до того места, где пропал старик, я обнаружил, что в заборе отсутствуют два прута. К нему прижимался разросшийся неухоженный кустарник, делая щель невидимой. Там, по-видимому, и скрылся мой загадочный спутник. Я, не мешкая, пролез в дыру, обдирая лицо о сучья, которые царапали куртку и затрудняли мой и без того неуклюжий ход.

Как только я оказался за забором в кустарнике, меня резко схватили за рукав куртки и потянули в сторону. Я попытался встряхнуть руку с себя, но хватка была мертвая, и передо мной оказался старик. Кроме холодного и непреклонного спокойствия его глаза не выражали ничего. Я еще раз попытался стряхнуть его руку. На этот раз она разжалась, и мы со стариком оказались стоящими лицом друг к другу. Коротко подстриженный, седой и редеющий ежик волос, резко очерченные тонкие черты худощавого лица, внимательный взгляд серых глаз…

– Кто вы?! Я больше ничего не буду делать, пока не объясните мне, что происходит! – мой голос прерывался из-за волнения, но я надеялся, что звучал убедительно.

Старик внимательно посмотрел мне в глаза.

– Я понимаю и расскажу все, что вас интересует, но позже. Сейчас надо действовать, если хотите обезопасить свою семью. Все очень серьезно. Вопрос жизни и смерти …

Старик на мгновенье замолк, внимательно посмотрел на меня и тихим, но отчетливым шепотом произнес слова, которые вогнали меня в ступор.

– Я – Степан Карташов, или как вы там меня назвали. Тот самый, о котором вы писали…

На мгновение я застыл, отказываясь воспринимать сказанное. Сознание сопротивлялось его смыслу, как нереальному. Мы застыли, всматриваясь друг в друга – я и «мой литературный герой». Мелкие лепестки кустов, отбрасывающие подрагивающие тени на наши лица, замерший между ветвями горячий воздух, провонявший отбросами, показались какой-то декорацией и неестественной бутафорией. Как будто наслоились два слайда друг на друга (центр Москвы стал размываться и на мгновенье превратился в джунгли Северного Вьетнама… подрагивающие листочки, полутени… потом снова кусты рядом с церковью Иоанна Богослова…)

– Невозможно… – прошептал я, всматриваясь в тонкие черты старческого лица, изборожденного морщинами.

Старик резко встряхнул меня.

– Возьмите себя в руки, если хотите спасти свою семью. Сейчас нет времени! Потом расскажу вам обо всем! Где в данный момент ваши жена и ребенок? Они в опасности.

Я механически взглянул на часы.

– Жена вот-вот выйдет с работы и пойдет забирать сына из детского сада.

– Работа далеко? Успеете перехватить жену?

– В принципе успею. Это на Ленинском проспекте. Она там врачом в Первой Градской работает. Это близко от метро Октябрьская.

– Тогда быстро едем туда. За вами был хвост. Я его нейтрализовал. И пока его не обнаружили на лавке Тверского бульвара, у нас есть минут 20–30 форы. Ни в коем случае нельзя, чтобы ваши жена и ребенок зашли домой. Если не успеем, считайте, что вы их потеряли.

Последние слова старик произнес уже по дороге к метро, и я механически следовал за ним, с ужасом осознавая услышанное.

Я стоял на Ленинском проспекте снаружи от ворот Первой Градской больницы, судорожно высматривая Ольгу и молясь, чтобы мы не опоздали, и Ольга еще была на работе.

Старика рядом не было – он контролировал «периметр», как он выразился. Все происходило настолько стремительно, что я не успевал с анализом событий, но был уверен в одном: нам грозит смертельная опасность.

По дороге Карташев рассказал вкратце, что происходит, и мне стало понятно, что когда Осилов дал мне рукопись, он смел, как взрывом, мое будущее и будущее моей семьи, мое спокойствие, семейное счастье и, возможно, жизнь моих близких.

Степан (я с усилием заставлял себя думать о нем, как о реальном человеке) рассказал мне, что я подписал себе приговор в тот момент, как отправил рассказ в первую же редакцию. Потом я усиливал этот эффект, пересылая рукопись в другие издательства.

Скорее всего, с того времени за мной и начали следить. А незначительные мелочи: сдвинутая пачка сигарет, чуть приоткрытый ящик закрытого до этого стола – были результатами лихорадочных поисков оригинала рукописи у меня на работе и дома. И только благодаря тому, что она еще не найдена, я жив. Знали бы они, что в очередном приступе алкогольной ярости я сам ее выбросил в мусоропровод! …

Моя стремительная деградация была им выгодна. И, не найдя рукопись, «Лебедь и компания» решили просто убрать меня по-тихому.

Степан рассказал мне, что бомжом, который спас мне жизнь, выбив из-под колес жигулей, был он. Он тоже следил за мной, и ему было на руку, что я, как приманка, вывожу его на «цель». А целью его был генерал Лебедь.

– Вот тогда все и изменилось, когда они решили тебя убрать, – мы как-то незаметно перешли на «ты», и мне было не до формальностей. Я зачарованно слушал старика.

– Убрав тебя, они бы снова успокоились и сгруппировались, заодно подчистив и твою семью… – от равнодушной деловитости, с которой это было сказано, меня передернуло… – И все, тогда к Лебедю не подобраться.

Я никак не мог принять, что это происходит наяву.

– Сейчас они не понимают, что происходит. Те, кто следили за тобой, мертвы, и они будут ломать голову над тем, как ты это сделал, не имея специальной подготовки. Они не знают про меня и перестали узнавать тебя. Я – твой туз в рукаве, и, если мы уведем твою семью, ты выпадешь полностью из их системы, – он коротко взглянул на меня. – Твой единственный вариант выжить – делать то, что я тебе буду говорить, и тогда, возможно, у тебя появится шанс спасти себя и свою семью. Я обещаю, что постараюсь вывезти вас из страны. А если у меня получится то, что я задумал, интерес к вам автоматически угаснет. При таком бардаке в стране чекистам уже будет не до вас. Ты понимаешь, о чем я говорю?