Текст книги "Государевы люди"

Глава 9

Сознание возвращалось долго и неохотно. Оно словно раздумывало – а стоит ли возвращаться в тот мир, где с ним обошлись так неласково? Или лучше сразу перейти в иной. Но человек цеплялся за жизнь, не желая уходить окончательно. И человек перетянул.

Он почувствовал боль в голове и понял, что жив.

И вспомнил все!

Вспомнил, что незваным гостем заявился в дом, где его приняли неласково, шандарахнув по темечку чем-то железным и тяжелым! Так, что чуть череп надвое не раскроили, как скорлупу грецкого ореха.

Он все вспомнил и открыл глаза.

Открыл, но все равно почти ничего не увидел.

Он лежал на полу, на животе, зарывшись лицом в ворс ковра. Ковер простирался во все стороны как безбрежный океан и отчаянно пах пылью. Куда он уходит и чем заканчивается, увидеть было невозможно, так как он заканчивался где-то там, за недоступным взору горизонтом. Недалеко, подобно одинокому утесу, погруженные в ворс ковра, как в пену прибоя, стояли сапоги. Тоже уходящие куда-то вверх, в бесконечность. А он в этом пейзаже, похоже, был кораблем, получившим пробоину, давшим течь и теперь стремительно шедшим ко дну.

И ведь так и было! Он действительно тонул, погружаясь в ворс, как в воду, задыхаясь от заполнявшего рот и нос густого, как щетина, ворса.

Он стал тонуть, стал задыхаться и... чихнул.

Носки сапогов-утесов медленно развернулись в его сторону.

– Ага, жив, очухался! – сказал далекий голос. – Подыми-ка его, Махмудка!

Сапоги придвинулись вплотную, и неведомая, но могучая сила рванула, вскинула его вверх, выдирая из зыбучих объятий ворса.

Горизонт стремительно расширился, раздвинувшись вдаль и вширь, и из океанской безбрежности ковра вынырнули, как новые материки и острова, дубовый письменный стол, кресло и стеклянные шкафы с золотыми корешками книг.

И еще на столе, подобно вынесенным на берег обломкам кораблекрушения, он заметил свой шестизарядный револьвер, полицейский жетон и вытащенные из внутреннего кармана бумаги, кои перебирал давешний господин в кальсонах и халате, который теперь был в дорожном сюртуке и нацепленном на нос пенсне.

– Очнулись? – притворно-радостно произнес господин. – Очень, очень рад-с... С вами познакомиться! Господин... Мишель Фирлефанцев, – прочел, поднеся к глазам бумаги. – Кажется, так? Вы уж простите великодушно, что я вам руки не подаю, но сами понимаете...

Мишель все прекрасно понимал. И тоже руки подавать не собирался. Потому что они были завернуты у него за спину и скручены крест-накрест веревкой.

Господин в сюртуке отложил его документы в сторону, вытащил из нагрудного кармана большие золотые часы, откинул крышку и нетерпеливо, развернув к свету, взглянул на циферблат.

– Да-с... – вздохнул он. – Времени у нас мало, поэтому я вынужден сразу перейти к делу-с. Позвольте полюбопытствовать, чему обязан вашим визитом?

Мишелю сильно захотелось сказать, что он ошибся дверью, домом или даже улицей, но только вряд ли эта уловка его спасет. И поэтому он просто промолчал.

– Не желаете-с отвечать? – выждав с полминуты, спросил господин. – Ваше право-с... Но только если бы мы с вами сейчас договорились, то разошлись бы миром. С немалой, смею заверить, для вас пользой.

И снова замолчал, выжидая.

Но Мишель опять промолчал.

– Нда... Очень, очень жаль... Атак, милостивый государь, ума не приложу, что с вами делать... – закончил господин.

И снова нетерпеливо взглянул на часы.

И тут же, сразу, глухо хлопнула входная дверь, раздались торопливые шаги, и в кабинет вошла закутанная в шаль Дарья Семеновна. Подошла к поставщику двора и протянула ему какую-то картонку. Тот повертел ее в руке, внимательно рассматривая со всех сторон, и сунул в карман.

– Извозчик просил сказать, что долго ждать не станет, – предупредила Дарья Семеновна. – Что нынче неспокойно и он опасается, что, того и гляди, лихие люди объявятся.

– Благодарю вас, голубушка, – поблагодарил поставщик двора. – Скажите ему, что я скоро, что сейчас. Вот только с господином побеседую...

Дарья Семеновна кивнула и тихо вышла.

– Вот что, Махмудка, – сказал господин, обращаясь к дворнику. – Я теперь должен уехать по срочному делу, а ты уж, будь так любезен, пригляди за квартирой.

Махмудка кивнул и поглядел на Мишеля.

– А с этим господином чего делать? – спросил он. – Его когда отпускать-то?

Поставщик двора задумался, нервно барабаня пальцами по столу. Потом вдруг, словно на что-то решившись, резко встал и стал собираться – выдвинул ящик стола, что-то вытащил оттуда, сунул во внутренний карман, что-то, скомкав, бросил на пол, потом выскочил в дверь, откуда спустя мгновение вернулся с большим дорожным саквояжем в руках.

Махмудка молча наблюдал за ним, ожидая приказаний.

Он рад был услужить, потому что получил свою обещанную «катеньку».

Затем поставщик двора вышел. Вряд ли надолго.

И если пытаться что-либо предпринимать, то нужно было делать это именно теперь!

– Слышь-ка, Махмудка, – тихо позвал Мишель ласковым голосом.

Дворник повернулся к нему, глядя своими узкими, как щелки, глазами, в которых ничего нельзя было прочесть.

– Господин-то твой нынче утром уедет, а ты останешься, – сказал, стараясь подбирать самые простые слова, Мишель. – Он уедет, а тебе ехать некуда, только разве в свою Бугульму. Но только тебя и там сыщут. Непременно сыщут! Так что лучше послушай доброго совета – лучше развяжи меня...

Набычившийся дворник слушал, о чем-то напряженно думая, так, что единственная, глубокая складка на его низком лбу извивалась и шевелилась, как червяк на солнцепеке.

– Ты лучше меня развяжи, а я за это отпущу тебя подобру-поздорову на все четыре стороны... А если нет, то плохо тебе, Махмудка, придется...

– А ведь он верно говорит, Махмудка...

Из двери, из-за портьеры быстро вышагнул поставщик двора Его Величества. Уже в дождевике, калошах и с зонтом. То ли он вернулся так не вовремя, то ли под дверью стоял...

– Верно, верно!.. Господин этот сообщит о тебе в полицию, и тебя сейчас схватят, в кандалы закуют и на каторгу в Сибирь сошлют.

Махмудка испуганно посмотрел на господина в пенсне, пророчествовавшего ему Сибирь!

– Нужно так, чтобы он о тебе никому ничего сказать не мог, – многозначительно произнес тот. – Ты его теперь в ковер заверни, да в реку брось. Мертвый-то он никому ничего не скажет. Нынче в Москве-реке много утопленников вылавливают... И рот, рот чем-нибудь заткнуть не забудь, чтобы он не кричал, вон хоть даже портьерой! А это тебе за труды...

И господин в пенсне вытащил и положил на стол, придавив мраморным пресс-папье, еще одну сторублевую ассигнацию.

– Прощай, Махмудка!.. – а повернувшись к Мишелю, добавил: – И вы тоже-с... Жаль, что не получилось нам с вами сразу столковаться, а теперь – поздно-с. Так что разрешите откланяться...

И, быстро кивнув, вышел...

Махмудка с полминуты смотрел на ассигнацию на столе, потом подошел, вытащил ее из-под пресс-папье и, аккуратно сложив, сунул за пазуху.

На чем все его раздумья закончились – не мог он долго раздумывать. Неумел.

– Послушай меня, Махмудка... – торопливо, чтобы успеть, начал было Мишель...

Но тот, сунув деньги за пазуху, повалил связанного по рукам господина, который стращал его револьвер-том, на пол и втолкнул ему в рот скрученный из куска портьеры кляп. Мишель извивался и мычал, выпучивая глаза, но поделать все равно ничего не мог. Бессилен он был против Махмудки...

Махмудка выдернул из-под мебели концы ковра и, перетащив Мишеля на край, встал на колени и стал, крутя, заворачивать его внутрь. Завернул так, что не шелохнуться, что даже дышать затруднительно! Завернул, крякнул и, подтолкнув тюк снизу ногой, вскинул его на плечо.

Здоровый черт был Махмудка!

Со свернутым в рулон ковром на плече он прошел по комнатам к выходу. Из кухни, заслышав шум, выбежала Дарья Семеновна.

– Ты что, злодей? Куда ковер хозяйский поволок?! – вскрикнула она, вставая на его пути.

Но Махмудка, не обращая на нее внимания, пнул входную дверь ногой, распахивая во всю ширь. А ковер вдруг замычал и зашевелился, отчего Дарья Семеновна чуть не лишилась чувств, потому что еще никогда в жизни не видела живых, говорящих ковров.

– Не балуй! Слышь – не балуй! – прикрикнул Махмудка и, развернувшись, с силой ударил мычащим концом ковра о стену.

Ковер затих, безжизненно переломившись пополам и повиснув на его квадратном плече.

Махмудка спустился вниз, вышел из подъезда и проходными дворами, то и дело ныряя в кромешную темноту арок, пошел к недалекой Москве-реке. На плече у него был свернутый в рулон ковер, а за пазухой – две «катеньки».

Никаких случайных прохожих на своем пути он не встретил – все прохожие нынче сидели по домам, боясь до света нос на улицу высунуть!

А вот уже и река показалась, аккурат против места, где брошенные, насквозь проржавевшие дебаркадеры купца Микишкина стояли и где дворники, ленясь тащиться к телегам, вывозящим мусор, ссыпали в воду разный хлам.

Здесь, на дне, среди дырявых тазов, рваных калош и обручей от сгнивших кадушек и предстояло успокоиться неудачливому сыскному агенту. Навек...

А саван у него уже был – хороший саван, мягкий, персидский, вот с та-аким, в два пальца толщиной, ворсом...

Замечательный саван, богатый! Далеко не каждому такой достается!.. А ему вона как повезло!..

Как...

Как утоплениику!..

Глава 10

Но... Но не может же так быть, чтобы было только плохо! Иногда в жизни должно случаться и везение.

Как у лейтенанта Шутова, которому однажды все-таки повезло. Первый и, может быть, единственный раз в жизни!

Из МИДа пришла разнарядка... МИДу, по линии шефской помощи, требовался какой-нибудь бойкий, без излишней солдафонщины, сотрудник для сопровождения, охраны и присмотра за группой иностранных телевизионщиков в одной из горячих точек. Посылать туда серьезных работников смысла не имело, и журналистам сплавили бесхозного и бесполезного, путающегося у всех под ногами неудачника-лейтенанта. Пусть съездит, проветрится перед пенсией...

У делегации появился шустрый и очень симпатичный второй администратор, в которого с ходу втрескалась известная французская тележурналистка. Итогом чего стал срыв коварных штанов вооруженной оппозиции и реакционных западных кругов, рассчитывавших раздуть большой международный скандал. Никакого скандала не получилось, так как тележурналистка дала очень позитивный и оптимистичный материал, скорее всего навеянный ее романтическими настроениями. Любовь, она даже войну способна раскрасить в веселенькие тона.

Успех был замечен, и Министерство иностранных дел затребовало к себе перспективного сотрудника. Лейтенанта Шутова временно откомандировали для работы в МИД, где его бросили на женские делегации, которых он обаял оптом и в розницу, работая на положительный имидж страны.

Приобретенные на спецкурсах навыки оказались как нельзя кстати. Он даже никого специально не соблазнял, он лишь, выгодно отличаясь от прочего мужского окружения, не забывал открывать двери, подавать дамам ручку и к месту вставлять:

– Мм-а-дам, вы... сегодня... изумительно... выглядите!..

И всё, и лед отчуждения таял, и переговоры шли в позитивном ключе, и Россия получала выгодные контракты и кредиты. Благодаря, в том числе, стараниям лейтенанта Шутова. Обаяшки, супермена и просто хорошего парня.

Теперь многие иностранцы и особенно иностранки заранее заказывали в провожатые лейтенанта, хотя догадывались, на кого он работает. Но лучше иметь в соглядатаях такого симпатягу и душку, чем все равно иметь, но какого-нибудь мерзопакостного, пропахшего кирзой и водкой субъекта.

Лейтенант шел нарасхват, так как вдруг выяснилось, что в спецслужбах почти нет молодых, симпатичных, умеющих общаться и нравиться ребят. Умеющих стрелять из всех видов оружия и ломать шейные позвонки агентов – навалом, а приятных во всех отношениях молодых людей – нет!

Как-то так само собой получилось, что, мотаясь по стране с иностранцами, Михаил стал завсегдатаем ночных клубов и закрытых вечеринок, войдя во всевозможные тусовки.

Став ценным источником информации и где-то даже агентом влияния.

Его вернули в штат и присвоили очередное звание.

А потом внеочередное.

Это был тот самый редкий случай, когда не человек подбирается под кресло, а кресло создается под конкретного человека!

Ему присвоили внеочередное звание и тут же разжаловали и отправили в отставку, осудив судом офицерской чести и заведя на него уголовное дело по факту каких-то там хищений, халатности, злоупотреблений и чуть ли не измены Родине! И даже на пару месяцев посадили в КПЗ.

Не потому, что он чего-то там украл, а потому что этого требовали интересы дела.

И его новая легенда прикрытия.

Которая больше напоминала авантюрный роман – молодой красавец-офицер, уволенный из рядов за то, что соблазнил жену своего непосредственного начальника, неожиданно разбогател, получив отступные от оброгаченного им мужа-олигарха одной из первых российских красавиц, и теперь проматывает деньги, от нечего делать занимаясь журналистикой и чуть-чуть политикой и интригами.

Раньше такая легенда не прошла бы. Теперь – запросто!

Теперь и не такое случается! Теперь недавние офицеры-ракетчики, отличники боевой и политической подготовки и, между прочим, орденоносцы, запросто перепрофилируются в стриптизеры и брюхатят звезд эстрады...

Личное дело капитана Шутова было сдано в архив.

И направлено в спецчасть, где было прошито ниткой и проштемпелевано грифами «Совершенно секретно», и поставлено на спецучет по особому закрытому списку.

После чего капитана Шутова в органах не стало. А вместо него появился номерной агент. Не 007, потому что таких аббревиатур в списках спецучета нет. Цифр нет, а агенты – есть!

И среди них – бывший лейтенант, а теперь уже майор Шутов – безработный и беззаботный плейбой, любимец публики, женщин и детей... Пока еще не своих...

Глава 11

И все же, почти наверное, Густав Фирлефанц из Москвы уехал бы обратно к себе в Голландию, кабы не зима, Уж и засобирался было, да только куда из Руси можно зимой уехать?

– Куда ты? – ахал да охал Геррит Кист, всплескивая руками.

И все охали и ахали, рассказывая о страшных морозах, пропадающих в сугробах дорогах, шайках разбойников и стаях оголодавших волков, задираюших одиноких всадников и даже целые обозы.

А ну как с дороги собьешься, а тут метель?.. Заметет, запуржит сани по самые оглобли, задеревенит руки-ноги, и пропал человек, как не было, и даже косточек его не найти! Сколько так людей навек пропало!

– Что ты – даже не помышляй!..

И Густав решил остаться до весны.

А весной развезло дороги так, что не проехать, не пройти. В Голландии да Германии, где сплошь песочек, дождь пройдет, да схлынет, просочившись, как сквозь сито, сквозь почву. А на Руси размажется жирным черноземом, превратится в липкую, чавкающую, хватающую путника за подошвы, а телеги за колеса, кашу! Увязнешь, утонешь – не вырвешься!

Дороги такие и города тоже!

Уж на что Москва, а и там не встретишь каменных мостовых, зато, куда ни глянь, – сияют крытые чистым золотом купола. А рядом с самым Кремлем, в лужах после дождей тонут лошади и целые повозки. И там же вповалку в холодной грязи валяются пьяные, которые на следующий день встают и идут себе домой как ни в чем не бывало, даже не заболев.

Такая она, Русь!

В общем, задержался Густав до лета, когда дороги подсохнут и станут проходимыми.

А летом на Руси хорошо – просторно, сухо и тепло. Трава кругом, леса, реки рыбой полные, птицы под окном щебечут, пчелы гудят...

Да и дело у Густава стало налаживаться. Обласканного царем голландского ювелира с радостью принимали в лучших домах, засыпая заказами. В Москве он быстро стал богатым, потому что мог назначать за свою работу любую цену, на которую тут же, не торгуясь, все соглашались. Русские совершенно не знали истинной цены вещей – за золотую безделицу, которую он мог изготовить в полчаса и за которую на его родине в Голландии ему бы не заплатили и гульдена, здесь ему легко выкладывали целое состояние.

Куда уж тут возвращаться? Кто по доброй воле от богатства, которое само в руки идет, уедет?

Остался Густав...

Год прошел, другой миновал, а на третий начал он строить себе большой каменный дом, причем точно такой, какой мечтал иметь в милой его сердцу Голландии. Он облюбовал место на берегу Москвы-реки, откуда виден был Кремль, и натащил туда, к всеобщему удивлению, гору камней. Русские строили свои дома, которые именовали избами, все больше из сухих бревен и только крепостные стены да церкви из валунов. Глупый народ... Их дома горели чуть не каждый год, занимаясь один от другого, так, что разом выгорало по пол-Москвы. Дома сгорали, и русские тут же, на их месте, возводили точно такие же. Густав не желал вкладывать деньги в то, что может в мгновение ока превратиться в прах, – лучше строить дороже, но один раз, чтобы дом простоял века. Именно так строят у него на родине.

Каменные стены выросли быстро, уставившись на Кремль черными провалами непривычно высоких и больших окон, которые пустовали так недолго...

Цветные стекла и черепицу для крыши Густав заказал польским купцам, которые, удачно соседствуя с Европой и Россией, активно и с немалой для себя выгодой торговали в обе стороны, сбывая европейцам пеньку, деготь и пушнину, а русским изящные товары, производимые немецкими и голландскими ремесленниками. Черепица и стекла, которые за две тысячи верст везли на огромных возах вначале по мощеным немецким дорогам, а потом по русской хляби, обошлись Густаву в немереные деньги, которые у него имелись.

Двор и часть улицы перед воротами он тоже вымостил каменной брусчаткой, чтобы избавиться наконец от прилипчивой русской грязи и сходить с крыльца как есть, не надевая сапог, в домашней обуви, и возвращаться обратно, не переобуваясь. Уж коли он не мог вернуться обратно в Европу, то решил построить ее здесь. Чтобы жить так, как привык!

Конечно, иностранцы приезжали в русскую столицу и раньше, но жили все больше отдельно, подальше от русских, на Кукуе, и лишь Густав, один из первых, начал строиться в самой Москве.

Он каждый день бывал на строительстве, пересчитывая камни и черепицу, перемеривая стены и приглядывая за работниками, которые так и норовили – попробуй только отвернись – стащить, что плохо лежит. Он смотрел, и сердце его радовалось тому, как быстро и ладно на берегу Москвы-реки, под самым боком дворца русских царей, растет и поднимается, подобно цветку из грязи, маленький кусочек Голландии.

И кто бы мог подумать, что все его мечты исполнятся так быстро – он имел свою мастерскую и лавку, имел деньги и уже почти имел большой, каменный дом. Правда, не в Голландии, а в России, но все равно имел! Лет десять назад, работая подмастерьем в ювелирной мастерской, подметая полы и получая по поводу и без повода тумаки, он даже помыслить ни о чем таком не мог!

А теперь... Теперь у него было почти все желаемое!

И... то ли еще будет!..

Глава 12

– Вы не знаете, кто этот высокий мужчина?

– Который?

– Вон тот, с бокалом шампанского.

Тот мужчина, что и говорить, был хорош – высок, статен, лицом прекрасен, одет с иголочки, причем явно не в ГУМе, и бокал держал, и пил из него как-то по-особому, не как прочие, присутствующие здесь джентльмены – не в один глоток залпом, с кряканьем и передергиванием лицом и плечами, с последующим занюхиванием выпитого рукавом фрака. Иначе... Пил – как пел, ну или танцевал!..

И откуда только он взялся? Здесь. И вообще...

– Может, это кто-то из дипломатического корпуса?

Впрочем, нет, ребятишки из дипкорпуса в сравнении с ним – деревенские увальни с завалинки, с гармошкой и семечками в карманах.

Этот совсем из другой оперы.

И до чего же хорош!

А как не быть хорошим, когда на это весь расчет?!

– Разрешите представиться?.. Мишель-Герхард-фон-Штольц. Проездом из Монте-Карло в Жмеринку.

И улыбка – не широкая, не во весь рот, а так, чтобы чуть приподнялись, поползли вверх уголки рта, чтобы дрогнули жесткие, волевые губы и стал виден безукоризненный прикус белоснежных, покрытых высокопрочной швейцарской эмалью, резцов.

Чи-и-из...

Ах, какая улыбка!.. С ума сойти!

И так не хочется, чтобы он прошел мимо, и не сообразить сразу, как его удержать подле себя, что бы такое умное спросить?

– Ну и как вам здесь после Монте-Карло?

– На самом деле – замечательно!

Здесь, в Москве, в европейской глуши?..

– У вас здесь тихо, хорошо... А в Монте-Карло теперь самый разгар сезона – со всего мира примчались нувориши, которым не терпится просадить свои, нажитые неправедным трудом, миллионы. В казино не протолкнуться, рестораны, из-за наплыва посетителей, перешли на комплексные обеды... А я в последнее время что-то стал склонен к уединению, к меланхолии...

Улыбка. На этот раз чуть с грустинкой.

И ожидаемый дежурный вопрос:

– Вы где-то уже остановились?

– Да... Хотел что-нибудь снять на полгода в вашем Президент-отеле, но мне отказали – единственный приличный люкс оказался забронирован для президента США. А я, знаете, не люблю менять номера, это совершенно против моих правил! Я привыкаю к любому временному жилью как к дому. Из-за чего приходится держать апартаменты в отелях годами. К сожалению – там, не у вас...

Ну, давайте же, спрашивайте, где – там?

– Простите, я не поняла – где «там»?

– Везде... В Нью-Йорке, Токио, Париже, Сиднее... Ведь никогда наперед не знаешь, где будешь нынче вечером. Атак очень удобно – где бы и в какое время я ни оказался, я оказываюсь дома.

Ну что – сообразили, прониклись?..

– Жаль, что здесь мне отказали. И поэтому пришлось срочно покупать квартиру. Вы знаете, у вас в Москве очень недорогие квартиры...

Ведь вот врет подлец и не краснеет! Ничего он не купил – а всего-то снял! Но точно – пол-этажа, в старинном особняке на берегу Москвы-реки с видом на Кремль. Снял – у административно-хозяйственного управления делами Президента, причем очень удачно, за копейки. Потому что при посредничестве своих начальников. Только – снял! Но мог всякому желающему в любой момент продемонстрировать оформленную по всем правилам купчую!

– Когда мне доставят из Лондона мебель, я вас приглашу на новоселье. Так, кажется, было принято в Советской России?

– А разве в Москве подходящей мебели нет?

Теперь слегка удивиться. Дремучести собеседника. И чуть-чуть смутиться... Тому, что поставил его в неудобное положение.

В Москве – мебель? Какая?.. В Москве есть только дрова. И нефть. Достойную мебель можно найти лишь в Европе в двух-трех местах на аукционах. Как этого можно не знать?..

Впрочем, что можно ожидать от новорожденной российской буржуазии? Они еще не научились тратить свои деньги, еще только учатся. Вкус появится потом, через два-три поколения, когда они утолят первый голод. А пока им довольно «шестисотых» «Мерседесов», парижских бутиков и турецких курортов.

Мадам...

Слегка наклониться, шаркнуть ножкой, взять ручку...

Господи... да не пугайтесь так – никто не собирается ее выкручивать и заламывать вам за спину! Это всего лишь такая форма приветствия. Ну помните, у Толстого...

Вспомнили, догадались? Ну вот...

Утопить пальчики в своей ладони, слегка, но так, чтобы дама почувствовала мужскую силу, обжать, потянуть вверх, припасть губами к пальчикам...

Кольцо золотое пятьсот восемьдесят шестой пробы, камень карата на три, огранка...

Придержать руку чуть дольше, чем требуется, просто для дежурного поцелуя, любуясь изгибом запястья...

Браслетик... На шесть камней, два бриллианта по три карата и четыре изумруда...

Не переусердствовать бы. Впрочем, откуда им знать, как долго может джентльмен, впервые познакомившийся с дамой на полтора десятка лет старше себя, удерживать ее руку в своей. Так что никто его ляпов здесь не заметит.

Теперь аккуратно отпустить ручку и прочувствованно сказать:

– Вы...

сегодня...

изумительно...

выглядите...

Заметить растерянный и даже немного испуганный взгляд, метнувшийся в сторону дующего коньяк из полулитрового фужера супруга... Не избалованы наши дамы комплиментами. Даже как-то жалко их...

– Нет, честное слово. Мне приходилось бывать на приемах в Букингемском дворце, но...

Придвинуться чуть ближе, изображая доверительность, наклониться, чтобы тихо прошептать на ушко:

– Вы знаете...

Конечно, не знает...

Сережки... Ажурного плетения, в форме широкого трилистника, два камня карата по четыре, оправа – платина.

Странная форма. Редкая. Ажур...

Так это же вензель! Буква "А", переплетенная с буквой "М".

Интересно, чьи это сережки носит мадам?

– Вы знаете, я потрясен...

И пауза. Чтобы дать возможность сообразить чем.

– Я потрясен вашим безупречным вкусом! Этот браслет и эти сережки... Мне представляется, что это старинные вещи. Вы знаете, возраст придает бриллиантам особенный, мягкий отсвет. Я не прав?

– Да, это фамильные драгоценности. Прабабушкины.

– Я так и думал!

А вашу прабабушку звали Анна?

– Нет, с чего вы взяли? Ее звали Марией.

Ну Марией ее, положим, стали звать только теперь, а там, в деревне, где она гусей с коровами пасла, кликали не иначе как Машкой. Но хоть Машкой, хоть Марией – первая буква все равно не сходится. На вензеле "А", а у ее прабабки – "М".

Да и другая буква на вензеле с фамилией не совпадает.

Выходит, никакого наследства не было! А что тогда было? Откуда она их взяла? Эти сережки, браслет и кольцо?

Конечно, если бы можно было провести экспертизу...

Но в том то и дело, что экспертизу провести не получится. С этих пальчиков эти колечки так просто не снять! Потому что эти колечки и серьги принадлежат дамам, которые, в свою очередь, принадлежат кавалерам, которым принадлежит Россия. И которые вряд ли будут в восторге от того, что кто-то решил стаскивать с их жен драгоценности.

В общем, как это верно сформулировал, благословляя его на ратный подвиг, его непосредственный начальник:

– Санкций на аресты и обыски я тебе дать не могу, следить за подозреваемыми запрещаю, очные ставки устраивать и допрашивать тоже, а во всем остальном препятствий не чиню...

Ей-богу, легче было бы на пузе, нелегалом, через пять границ с засадами и перестрелками и там с парой дивизий на кулачки схлестнуться и их самолет-невидимку из-под их же носа умыкнуть! А?..

Что?.. Легких путей ищешь?

Вообще-то – да, есть такой грех...

– Познакомься, Саша... Мишель-Герхард-фон-Штольц... Проездом из Монте-Карло.

Оч-чень приятно!

Это, надо понимать, супруг? Тот, который подарил бриллианты? Очень известный. Но ничем не примечательный. Кроме разве манжет... Сереньких, потому что, наверное, стирались «Тайдом». Хотя стираться не должны были. А должны покупаться на один раз, использоваться и выбрасываться. Хотя они и новые... Но дело не в них – в запонках. Бриллиантовых. Карата по два! Которые совершенно не подходят к этому фраку, но сами по себе, вне зависимости от того, что скрепляют, являются самодостаточным произведением искусства.

Ах, как жаль, что ему ручку поцеловать нельзя.

Но можно пожать, чуть развернув вверх.

Да, два карата... Огранка... Прозрачность... Одни камешки стоят тысяч пятнадцать – долларов, естественно...

– Вы в Москве по делам?

Чуть улыбнуться...

Ну, какие могут быть дела у Мишелей-Герхардов-фон-Штольцев? Кроме единственного и главного дела – развлечь себя, совершив легкий променад в экзотическую глушь.

– Да! Конечно! По делам! По поручению Попечительского совета. Королевского.

«Королевского» сказать так, между прочим, как о чем-то само собой разумеющемся. Потому что это для них монархи, князья, бароны, фрейлины – экзотическое прошлое. А для кого-то – обыденное настоящее.

Для него – обыденное настоящее.

Чем он от них и отличается.

– Их Величества выразили озабоченность положением сирот в России и хотели бы оказать им посильную помощь, прислав...

Ты смотри, как он сразу уши навострил!

Зря навострил...

– ...пять тысяч экземпляров иллюстрированной Библии для детей на французском языке.

Ах, какое разочарование... А вы думали Их Величества такие дурни, что пошлют в Россию живые деньги. Наличные. В чемодане, перевязанном ленточкой...

Впрочем, сильно их расстраивать нельзя, так как предполагается с ними задружиться. Небескорыстно.

– Должен заметить – это будет лишь началом обширной благотворительной программы, призванной облегчить страдания сирот в вашей стране.

И их попечителей, конечно же, тоже!

– К примеру, на предыдущую подобную благотворительную программу – создание ледяных городков в экваториальной Африке, где маленькие африканцы смогли узнать что такое снег, – было истрачено что-то около полумиллиарда долларов...

Ну так что – будем дружить?

Похоже – будем...

– Как интересно – снег в Африке! – восторженно всплеснули руками присутствующие дамы.

– Да, очень хороший снег, безупречно белый и экологически чистый, который доставлялся специальными судами-рефрижераторами прямо из Гренландии. Африканские детишки, получившие возможность лепить снеговиков и кататься с ледяных горок, были в восторге!

– А почему из Гренландии? Мы бы тоже могли поставлять в Африку снег, – обиделся господин в запонках.

– Да?.. Жаль, что мы об этом не знали. Но теперь поздно – эта программа была завершена в прошлом году.

– Но...

Что – но? Неужели господин хочет предложить для продажи в Африку прошлогодний российский снег?

– Но... Ведь, наверное, эта не последняя ваша благотворительная акция?..

– Вы хотели сказать – Попечительского совета, под патронажем Их Величеств и Президентов девяти европейских стран, почетным председателем которого я являюсь?

– Ну да... это я и хотел сказать.

– Безусловно – нет. По причине чего я здесь и нахожусь.

– И смею вас уверить – я приложу максимум усилий, чтобы убедить Их Величества не оставить без их высочайшего внимания ваших бедных сирот. Хотя бы потому, что Россия является моей исторической, до семнадцатого года, Родиной. Которую мои предки, не до своей воле, были вынуждены покинуть.

– Да-да, эти проклятые большевики – все беды от них!

– Не смею оспаривать, но вынужден заметить, что ваш Иосиф Виссарионыч был избран почетным попечителем нашего общества – таким же, как папа римский, – и принимал в нем самое деятельное участие.

– Да?.. Да... Сталин был великий человек!

– К сожалению, последующие ваши правители были менее склонны к меценатству, хотя есть надежда, что прерванная традиция продолжится, по поводу чего Их Величествами теперь ведутся переговоры на соответствующем их рангу уровне...

Ну – все!.. Теперь приглашения на великосветские рауты посыпятся как из рога изобилия, теперь все – куда ни сунься, двери гостеприимно распахнутся...

Уф-ф!..

Пусть не полдела, но четверть или даже, пожалуй, треть – сделана. Доступ к телам подследственных получен. Без всяких на то санкций и разрешений...