Текст книги "Фронтовая любовь"

– Слышь, дядя Паша?!

– Ась?

– Фитилек-то прикрути, копти-ть.

– Понятно. И снова – ни словечка благодарности. А ведь я для него…

– Да-да. Я помню. И как, и каким местом, – перебил Митя, теряя остатки терпения.

А в следующую секунду раздался звонок в дверь. И вот это было некстати в квадрате.

– Все, Медведяра, отбой! Я без того еще не собран, а тут, до кучи, кого-то нелегкая принесла.

– Вернешься – сразу отзвонись! Расскажешь, как оно все прошло. Я не церемонию имею в виду, а…

Митя, не дослушав, сбросил звонок, в состоянии легкого раздражения прошлепал в прихожую и щелкнул замками.

За дверью обнаружились двое – Ольга и незнакомый ему парень лет двадцати, державший в руке внушительных размеров сумку.

– Па! Ты даже представить не можешь, в какую жуткую пробку мы угодили! Ещё немного, и пришлось бы разворачиваться и перехватывать тебя в Шереметьево… Ах да! Если тебе интересно, его зовут Глеб.

– Здрасьте, – заметно смущаясь, кивнул парень.

– А это – мой героический папа.

– Дмитрий.

– Очень приятно.

– Проходи. Можешь не разуваться. Всё равно полы грязные.

– Что за наветы?!

– Сумку в комнату, сам – на кухню, – проигнорировав отцовское возмущение, скомандовала Глебу Ольга. – И чайник там включи!

К немалому изумлению Мити, парень молча и покорно исполнил приказ. Тем временем Ольга сбросила на руки отцу шубку, посмотрела на часы и деловитым тоном заключила:

– Минут 15–20 у нас есть. Давай демонстрируй, как ты тут «сам собрался».

Размышляя о том, что с годами в голосе дочери все чаще прорезаются интонационные нотки ее матери, Митя пристроил шубку на вешалку и прошел в комнату, где Ольга уже приступила к таможенному досмотру.

– Па! Ну а этот совковый анахронизм тебе зачем?

Дочь выудила из недр сумки маленький походный кипятильник и негодующе потрясла им в воздухе.

– Да это я так… Сугубо по привычке. Пихнул.

– Я листала страничку твоего отеля. Пять звёзд! Так что чем-чем, а кипятком тебя всяко обеспечат. При этом вода будет премиум-класса!

Пока Митя собирался достойно парировать, взгляд дочери упал на приготовленный к санитарной обработке костюм.

– Та-ак! А это что?

– Его зовут Костюм.

– Если память мне не изменяет, он мой ровесник! Надеюсь, ты не намеревался именно в нём?.. – В ответ Митя не то пожал плечами, не то вжал голову в плечи. – Всё понятно. М-да… Хорошо, что мы с Глебом успели.

Ольга рванула молнию на внесенной Глебом сумке и поочередно вытащила из нее классический однобортный смокинг, брюки, жилет и подтяжки.

– Раздевайся! Примерь!

– Фига се! Откуда такое чудо?.. Да, кстати, можешь отвесить мне саечку. За испуг.

– Не поняла?

– Когда я узрел на пороге вас двоих да ещё и с большой сумкой, грешным делом, подумал… хм…

– Что мы решили воспользоваться твоей трёхдневной отлучкой? – догадалась Ольга. – Стереотип дремучего холостяцкого мышления налицо. Я тебе уже говорила, что не вожу сюда своих мальчиков.

– И всё-таки – откуда прикид? – уходя от скользкого, поинтересовался Митя. – Хочется верить, не из похоронного бюро?

– И юмор у тебя тоже дремучий! Мать Глеба работает костюмером. На «Мосфильме». Дала напрокат. Между прочим, именно в нём год назад снимался Машков. Забыла название фильма.

– Это, безусловно, большая честь. Вот только… Олька! Да я его и носить-то не умею!

– Ой, да чего там уметь?! Облачайся и запоминай: однобортный смокинг должен застёгиваться на одну пуговицу. Брюки для смокинга с ремнём не носят, так что в комплект входят подтяжки – их под жилетом не видно… Ну, чего стоим, кого ждём?

– Может, ты все-таки дашь мне возможность переодеться в одиночестве?

– А то я тебя в трусах не видела? – фыркнула дочь.

Но тем не менее ушла на кухню, где ее дожидался «тише травы, ниже воды» Глеб.

– Вы чего там ругаетесь?

– Мы? Ругаемся? Пфе… Когда мы ругаемся, то на последнем этаже слышно. А это так, подискутировали немного.

– Ни фига себе «дискуссия»!

– А ты думал: со мной связался – в рай попал?.. Ладно, не пугайся. На самом деле я белая и пушистая. Чай будешь?

– Буду.

– Только черного, наверное, нет. Отец зеленый пьет.

– Давай зеленый… Слушай, а кроме Сирии, он еще в каких горячих точках был?

– В Афганистане, Ливии, Ираке, секторе Газа, Нигерии… – взялась перечислять Ольга, звеня чайной посудой. – Проще перечислить те, в которых он не был.

– Круто! А тебе за него не страшно?

– Вот с виду ты вроде производишь впечатление умного человека, но вопросы задаешь идиотские. Разумеется, страшно! Если б ты знал, в какие он переделки попадал! А в Ливии – и вовсе ранение получил. Между прочим, ему после той командировки медаль «За отвагу» вручили.

– Странно. Я специально Интернет мониторил, но ничего подобного о твоём отце мне не попадалось.

– И не попадётся… Держи. Сахар сам клади.

– Спасибо. А почему «не попадется»?

– Да потому что когда какой-нибудь хороший сюжет по телику выходит, все лавры достаются кому? Корреспонденту! А про операторов никто и не вспоминает… О! Кстати, о птичках. Пойду гляну, как там наш оператор. А ты давай пей по-быстрому. Минут через пять стартуем.

Ольга возвратилась в комнату и… застыла на пороге в изумлении.

– Ой! Папка! Какой же ты у меня!

– Какой?

– Ну, прям вылитый Джеймс Бонд! Стой так, не шевелись! Я за телефоном!

– Зачем?

– Селфи с тобой сделаю.

– Может, не надо?

– Ещё как надо! Я эту фотку в Инстаграм выложу. Пусть все знают, какой у меня клёвый родитель. А маман – она у меня в подписчиках, – та просто в осадок выпадет…

* * *

Много лет назад, теперь уже и не вспомнить сколько, довелось Образцову лететь из Тель-Авива в Москву в соседнем кресле с одним средней руки олигархом. Митя тогда возвращался из очередной командировки в сектор Газа, а олигарх – со свадьбы племянника.

Олигарх оказался вполне себе нормальным, компанейским мужиком. Правда, бухал весь рейс преизрядно, поскольку панически боялся летать. Так, рюмка за рюмкой, они все четыре часа в воздухе и проболтали. Причем разлет обсуждаемых тем оказался масштабен – от заката жанра «русский шансон» до прогнозов на развитие биполярной структуры международных отношений на ближайшую перспективу. Не обошлось и без извечного, музыкантом Юрой сформулированного вопроса «что же будет с Родиной и с нами?» Мите тогда особо запомнилась не без цинизма произнесенная олигархом фраза: «Рыдать над разрушающейся страной в трамвае или в „мерседесе“ – это, как говорят одесситы, две большие разницы. Согласись, плакать в „мерседесе“ все же немного комфортнее?»

Именно эта фраза невольно припомнилась Мите в тот момент, когда они с Элеонорой, утопая в мягких креслах Airbus A320 «Чешских Авиалиний», попивали шикарное терпкое вино, закусывая стейками из мраморной говядины. До недавнего времени он искренне считал, что полеты бизнес-классом – это голимое мажорство и понты либо просто неоправданная роскошь. Но сейчас в его мозгу невольно происходила если не переоценка, то некоторая корректировка ценностей.

– …Вот прямо так и сказал? – переспросила Элеонора.

В уголках ее глаз заплясали смешинки.

– Слово в слово, – подтвердил Митя и, копируя голос Медвежонка, процитировал: – «А ведь я тебе всегда говорил, старик, что вы нас недооцениваете».

– Выходит, не только у нас, но и у них, в Европах, вечно всё делается через…

Оба расхохотались. А отсмеявшись, снова чокнулись, выпили.

– Дочка у тебя – просто красавица.

– Ну так есть в кого! Кстати, помнится, примерно в таких же выражениях она отзывалась о тебе.

– Да ладно? С чего вдруг?

– Рыбак рыбака… У вас характеры во многом схожие.

– Даже так? И в чём конкретно?

– Вы у меня обе такие… э-э… харáктерные.

Реагируя на оборот «у меня», Элеонора напряглась. И правильно сделала, так как далее Митя заговорил уже с иной, абсолютно серьезной, интонацией.

– Эля, я… Я давно собирался тебе сказать… Да всё случая подходящего не сыскивалось…

– Не надо! Очень тебя прошу! Иначе ты всё испортишь!

Ее резкий, почти повелительный тон задел Митю.

Элеонора это сразу почувствовала и заговорила уже мягче:

– Давай-ка лучше доставай свой планшет. Посмотрим, что там за фильмы тебе дочка в дорогу закачала?

– Как скажешь. – Митя нашарил в сумке планшет, положил его на колени, разбудил. – Спать так спать.

– Не поняла?

– Зная свою дочь, уверен, там нечто очередное дико заумное… Опять какой-нибудь Ларс фон Трипер.

– Вот ты балда! Триер!

– Ну да. А я как сказал? – Митя раскрыл папку «Загрузки» и, поморщившись, констатировал: – Ну вот, что и требовалось доказать. Звягинцев, Сигарев, Чунь-Джунь-… Тьфу, с ходу и не выговорить. Терпеть ненавижу авторское кино! Особенно русское и корейское!

– Почему?

– Потому что оно – типа, про очень сложный внутренний мир его автора.

– Ну, в какой-то степени – да, соглашусь.

– То есть мне заранее дают понять, что автор как личность что-то из себя представляет? А если это не так? А если его внутренний мир никому, кроме него самого, не интересен?

– Митя! Если персонально тебе не понятно авторское кино, это еще не означает, что оно неинтересное. Авторское кино – не для всех.

– Ну да, ну да, куды мне сирому?… Идеальная, к слову, отмазка: «Художник зашифровал в своем послании…» Меня бесит от таких формулировочек! Хочется спросить: а на хрена ты шифруешься, приятель?! Проще изъясняться не пробовал? Или, может, ты в подполье живешь?!.. К тому же, если задаться целью расшифровать эту мысль, чаще всего выясняется, что она проста, как мычание! Кино, блин, не для всех. А где тогда для всех?

– А для всех – по телевизору. Прайм-таймовые сериалы. Например, на нашем канале. Такое кино тебе нравится?

– Нет. Мне и такое не нравится.

– Ну, знаешь, на тебя не угодишь.

– А мне не надо угождать. Мне, как зрителю, достаточно, чтобы меня просто уважали.

Элеонора уставилась на Митю с плохо скрываемым удивлением.

– Э! А чего ты на меня так?.. Я сейчас что, изрек что-то нобелевское?

– Да нет. Просто никогда бы не подумала, что ты с такой страстью способен рассуждать о кинематографе.

– Понятно. А ты, выходит, думала, что я из дремучего лесу вышел? Где молятся колесу да шишкой пузо чешут?

– Нет, я думаю, что тебе пора обновить бокал.

– А вот это – да! Золотые слова! Мудрая ты у меня женщина, Элеонора Сергеевна!

Элеонора на сей раз невозмутимо проглотила второе за последние пять минут «ты у меня» и поспешила нажать кнопку вызова стюардессы. В самом деле, иногда лучше выпивать, чем говорить…

Глава вторая

В аэропорту нас встретили и отвезли в пятизвездочный отель Paris Prague, что на площади Республики. Церемония должна была состояться следующим вечером, так что почти на сутки мы с Элеонорой, согласно взаимной договорённости, разбежались… Уж не знаю, чем занималась она, ну а я, накачавшись ночью в баре отеля, оформленного в романтической стилистике Парижа 1920-х годов, весь следующий световой день посвятил бесцельному шатанию по старушке Праге. Похмеляясь морозным воздухом и ароматами неумолимо надвигающегося Рождества. Правда, пройти мимо пивницы «У двух кошек» всё равно не смог. Нанёс краткосрочный визит. Но держался в рамках, позволил только две кружечки, потому как вечером предстояло соответствовать…

На этот колоритный ресторанчик, расположенный всего в паре минут ходьбы от Вацлавской площади, в свое время Митю подсадил сотрудник чешского бюро «Euronews», а в быту – фанатичный кошатник Зденек Гжежек. Кошачья тема пронизывала это пивное заведение целиком: от оформления интерьеров до названий блюд в меню и сортов местного пива. К котикам Митя всегда был равнодушно перпендикулярен, но вот здешнюю кухню по достоинству оценил. И кухню, и ненавязчиво звучащую живую музыку с солирующими аккордеоном и губной гармошкой. Правда, музыку включали в итоговый чек, и по этой причине практичные чехи забредали сюда нечасто – разве что во время обеденного рабочего перерыва. А во все остальные часы заведение было отдано на откуп туристам.

Тем удивительнее, что сегодня, в национальный выходной по случаю сочельника, войдя в пивницу, Митя обнаружил за одним из массивных деревянных столов медитирующего над кружкой нефильтрованного Světlá Kočka пана Гжежека, собственною персоною.

– Матка боска честнахостка! Гжежек!

– Дмитрий?! Сколько лет, сколько вёсен!

– У нас говорят «сколько зим». Рад тебя видеть, дружище. Вот только… Тебя что, Марта отставила от дома?

– Еще нет, но может.

– Даже так? Погоди секундочку… Официант… Дэйте ми то просим… Два бокальчика такого же, как у пана пива, и… И порцию утопенцев [21]21
  «Утопенцы» – маринованные шпикачки в натуральной оболочке. Традиционная чешская закуска к пиву.


[Закрыть]… Декуи… Ну, рассказывай, как ты докатился до жизни такой? Какого черта почтенный отец почтенного чешского семейства в большой светлый праздник обретается в этом, исключительно некошерном для правильных чехов заведении?

– Что заставило? Хм… – Пан Гжежек задумчиво потер лоб. – Как это по-русски… халтурна?

– Халтура.

– Да. Мне предложили сегодня вечером поработать вторым помощником на флайке[22]22
  «Флайка» – передвижная станция спутниковой связи, или ПССС. Аббревиатура не самая удобная, поэтому в телевизионных кругах у нее бытует другое название – «флайка», от англ. «fly car» («летающая машина»).


[Закрыть]. За двойную, по случаю Рождества, оплату.

– Променял семейный очаг на презренный металл?

– У нас с Мартой в начале января выплата очередного транша за дом. Деньги нужны позарез.

– Понятно. Аналогичный случай был в Тамбове.

– Как? Не понял?

– Я говорю, деньги – они да, того… Вечно нужны, – пояснил Митя. – И, как правило, именно что позарез. А что собираетесь транслировать?

– Как что? Церемонию «Honest journalism». Наш «Euronews» – официальный информационный партнер премии.

– Иди ты? А я и не знал.

– Кстати, прими мои поздравления. У нас развелось очень много премий, но очень мало достойного этих премий «продукта». Ваш сирийский репортаж – отличная журналистская работа.

– Спасибо на добром слове, дружище. Раз такое дело, ты это… Ты нас как-то покрасивше вечером подсвети. Мне-то, понятное дело, все равно, а моей бабе – ей приятно будет.

– Постараюсь. Между прочим, в здешних кулуарах про вас двоих и без того шуму предостаточно.

– И о чем, стесняюсь спросить, шумят?

– Многие европейские телеакадемики считают ваше выдвижение абсолютно заслуженным. Но есть и немало таких, у которых при одном только упоминании русских… Э-э… Как бы это правильно сформулировать…

– «Рука тянется к пистолету»?

– Приблизительно так, – согласился пан Гжежек и, улыбнувшись, с грубоватым простодушием добавил:

– У нас принято считать, что русская журналистика и честная журналистика – понятия взаимоисключающие.

– Ну да, ну да. Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно…

Мне припомнился гаденький случай, приключившийся года полтора назад. Работали мы в Брюсселе, на международной конференции по мирному урегулированию очередного чего-то там, где-то там в Северной Африке. Тема привычная, да и в общем-то проходная: небольшой лайв в зале заседаний, плюс – скайп-врез с чертом из нашего МИДа, плюс стендапчик на ступеньках Дворца наций. И вот когда я протискивался с камерой и штативом по этим самым ступенькам, коллега с канала TVP1 [23]23
  TVP1 – полное название Program Pierwszy Telewizji Polskiej; с польск. – «Первая Программа Польского Телевидения».


[Закрыть], тусовавшийся поблизости, любезно подставил мне подножку. Спасая камеру, пришлось со всей дури бухнуться коленями на мрамор. Да так, что синяки потом не сходили несколько недель. Оно конечно – русский народ по натуре своей в основном незлобив. Если, конечно… не доводить до предела. Так что отсняв картинку и спускаясь вниз, я улучил момент и – совершенно нечаянно (I’m sorry, sir) – весомо приложился штативом по черепушке того самого пшека. К слову, он оказался корреспондентом, и это весьма показательно – среди телеоператоров-международников устоявшиеся негласные традиции корпоративного братства, слава богу, еще не подверглись тотальным идеологическим пересмотрам…

– …О чем задумался, Дмитрий?

– Да так. О своем, о девичьем.

– Девицы, насколько мне известно, задумываются всегда об одном – о любви.

– Как же, дождешься любви от вашего евросоюзного брата. А что касается взаимоисключающих понятий, то чья бы корова мычала! Про честное-нечестное!

– Похоже, пан Дмитрий собирается провести для меня очередной сеанс контрпропаганды? – ухмыльнулся пан Гжежек.

– Пан Дмитрий собирается всего лишь рассказать тебе одну поучительную историю. В свою очередь я услышал ее от своего питерского приятеля, известного журналиста Андрюхи Баконина. Итак: в 2000 году (заметь, это еще когда было!) прикатила на берега Невы би-би-сишная банда снимать документальный фильм о Путине. Тогда его только-только избрали, и весь мир сходил с ума, задаваясь вопросом: «Who is mister Putin?» Вот приехали они и обратились в Андрюхино журналистское агентство, с просьбой показать им коммуналку, в которой Путин в детстве жил. А хату ту к тому времени давно выкупил какой-то новый русский, и все там изменил.

– Извини, а «новый русский» – это в значении «современный»? – уточнил пан Гжежек.

– Нет. Это в значении… Хм… В общем, долго объяснять. Да и не существует в английском аналога этому слову.

– Но, значит, тогда есть и старый русский?

– Старый русский – это я. Все, не перебивай!.. Выяснив, что в подлинную квартиру Путина их не пустят, би-би-сишники попросили найти им другую коммуналку. Ну, с этим делом в Питере проблем нет – отвезли дорогих гостей, показали. А те жалом в подъезде поводили и интересуются: а как здесь насчет крыс? Дескать, им по картинке желательно, чтоб под ногами крысы шоркались.

– А крысы-то зачем? – удивился чех.

– Видимо, подобным творческим подходом они хотели показать беспросветное прошлое нашего российского президента… Андрюха им на это: сугубо теоретически крысы тут, возможно, и водятся. Но не настолько пока обнаглевшие, чтобы днем на глазах у такого количества народа себя демонстрировать. Би-би-сишники призадумались, а потом на голубом глазу предлагают: а отвезите-ка нас в зоомагазин или на птичий рынок. Или где тут у вас крысами торгуют? Мы, мол, крыс прикупим, привезем сюда, камеру настроим, а потом их разом выпустим, чтоб скопом по лестнице побежали.

– Holy Christ! [24]24
  «Боже правый!» (Англ.)


[Закрыть]

– Вот-вот! – подтвердил Митя. – У Андрюхи от такого креатива тоже глаза на лоб полезли. Он говорит: живых крыс прикупить, конечно, не проблема, тем более за валюту, но – вы о местных жильцах подумали? Вам – яркая десятисекундная картинка, а им – на всю оставшуюся жизнь новые, в геометрической прогрессии плодящиеся хвостатые соседи?.. В общем, не стал он им помогать крыс покупать и всякие такие аллегории о Путине снимать… Ну, и как тебе история? Насколько она согласуется с якобы честной журналистикой?

– Если все действительно было так, как рассказывал твой петербургский приятель, история в самом деле мерзкая. От кого-кого, но от представителей столь уважаемого, с таким громким именем СМИ я никак не ожидал.

– Ай, брось! Для них подобные кунштюки – в порядке вещей. И рассказал я тебе это лишь для того, чтобы ты не питал иллюзий, что в Евросоюзе, в Штатах с вопросами журналистской этики все шоколадно и шикарно, и лишь мы, пустоголовые русские, её постоянно нарушаем. Это, мягко говоря, не соответствует действительности.

Пан Гжежек призывно махнул официанту, прося принести счет.

– Все, Дмитрий, мне пора.

– Что, правда глаза колет? Предпочитаешь спастись бегством?

– Не говори ерунды. Просто подготовительной работы еще до черта. Прямая трансляция будет вестись на два десятка стран, и мы, чехи, этим вечером не имеем права обосраться. Вот проведем эфир, и уже после, на фуршете, если захочешь, можем этот разговор продолжить. Хотя лично я предпочел бы просто основательно выпить.

– Так еще и банкет намечается? – оживился Образцов. – А я думал сэкономят, по нынешним кризисным временам, на святом.

– Обижаешь! Будет фуршет. И, насколько мне известно, по высшему разряду.

Пан Гжежек расплатился и уже направился к выходу, но, внезапно что-то вспомнив, вернулся.

– Да, забыл сказать. Твоей персоной очень интересовалась журналистка из Guardian. Она прилетела в Прагу еще позавчера и замучила всех вопросом: прибудет ли на церемонию мистер Образцов?

Митя задумался.

– Из «Гардиан»?.. Хм… С чего вдруг?

– Но ты особо губу не раскатывай, – усмехнулся пан Гжежек. – Ей на вид лет семьдесят, если не больше.

– А! Она еще такая… В общем, чем-то на киношную мисс Марпл похожа?

– Согласен, что-то общее есть. Так вы знакомы?

– Ага. Было дело под Полтавой. Вернее, под эстонской столицей…

* * *

В начале сентября на наш канал пришло письмо за подписью некоего ответственного товарища из комиссии Европарламента.

В первой части письма звучали велеречивые дифирамбы в адрес заместителя директора канала Элеоноры Розовой, а во второй озвучивалась робкая надежда на то, что госпожа Розова, при всей своей занятости, быть может, изыщет возможность посетить город Таллин, чтобы принять участие в международном журналистском семинаре, посвященном глобальным вызовам современности. Учитывая, что в последние годы нашего брата, российского журналиста, не балуют подобными приглашениями, решение о командировке Элеоноры приняли практически сразу. (Разумеется, после неафишируемого согласования с АП.) Но так оно вышло, что буквально за два дня до поездки у Элеоноры серьезно разболелся младший сын, и она взяла решительный самоотвод. Руководство канала спешно связалось с таллинским оргкомитетом и предложило в качестве замены любого другого сотрудника – на их вкус и цвет. На что те огорошили ответом: хорошо, в таком разе засылайте своего телеоператора, того самого, который летом работал с госпожой Розовой в Дамаске. Наши поначалу заартачились: где это видано, где это слыхано, чтоб всякие телешестерки на такие важные международные мероприятия выезжали. Но потом согласились. (Опять-таки после неафишируемого согласования с АП.) Персонально моим мнением, естественно, никто не интересовался, ну да я и сам особо артачиться не стал. Понимая, что моя персона приглашающую сторону интересует лишь постольку-поскольку. Как некая, все еще худо-бедно медийно-узнаваемая русская рожа.

«Ну слетаю, ну поторгую там, где прикажут, харей. Зато в оставшееся время пошатаюсь по Старому городу, отведу душу коктейлями на основе „Вана Таллина“. А что?» – так рассуждал я, попивая на борту самолета купленный в шереметьевском «дутике» джин и просматривая новое творение господина Спилберга под названием «Шпионский мост». (От Москвы до Таллина всего 1 час 45 минут лета, так что финал пришлось досматривать уже в номере отеля.)

Однако по прибытии на место выяснилось, что дела обстоят не столь радужно. И что одной рожей дело не обойдется – требуется еще и получасовое выступление. И отказаться никакой возможности нет, поскольку мое щебетание проанонсировано в официальном расписании мероприятий конференции. Я сначала впал было в панику, но, поразмыслив, решил – да и хрен с ними, где наша не пропадала? Схожу на утреннее заседание, послушаю, что другие говорят, уловлю, так сказать, общий тренд, ну и… Что-нибудь такое, на скорую руку, да долгую муку протрендю. Оно конечно: можно было позвонить Кулу, попросить, чтоб тот дал команду нашим спичрайтерам – эти зубры за пару часов способны не то что доклад, текст нобелевской лекции накатать. Но я, как тот пушкинский поп, понадеялся на русский авось и на вечерний таллинский бар. Отметить день приезда – это святое…

А уже следующим вечером состоялся мой ораторский дебют. Не скажу, что при массовом стечении слушателей, но человек тридцать представителей Антанты в зале было. Французы, испанцы, итальянцы, прибалты, поляки, хохлы и разные «прочие шведы». Исходя из тональности утренних выступлений нетрудно было догадаться, что от меня ждали обличительного спича про нашу внутреннюю цензуру, про выворачивание рук и закручивание гаек в части гласности, политических свобод и прочую подобную хренотень. Но – «жестоко просчитался пресловутый мистер Пек»! [25]25
  Цит. из песни В. Высоцкого «Пародия на плохой детектив».


[Закрыть] Не буду здесь дословно производить текст моей зажигательной таллинской речи. Если кому интересно, поройтесь на сайте Европарламента – там в принципе должна храниться стенограмма. Хотя могли, конечно, и удалить. С них станется. Ну а начал я свою речь с рассуждений о… накануне просмотренном фильме. Такой вот нестандартный заход. Но, забегая вперед, замечу, он оправдал себя вполне.

«Друзья! Коллеги! – не без торжественности обратился я тогда к аудитории. – Я, конечно, могу заблуждаться, но мне кажется, что в мире, в целом, в последнее время происходит нечто, очень сильно меняющее всех нас. Чтобы не быть голословным, приведу неожиданный на первый взгляд пример. А именно – новый фильм Стивена Спилберга „Шпионский мост“»…

Реакция в зале, скажем так, недоуменная. Ну а мне наплевать – шпарю себе дальше. Говорю, мол, что очень хорошо отношусь к этому американскому режиссеру, на фильмах которого прошла моя юность. Вообще считаю Стивена Батьковича большим художником, но вот последнюю его киноработу в зачет поставить никак не могу. Почему? Да потому, что этот фильм наглядно демонстрирует то, сколь предвзято, ангажированно ныне смотрит на нас, русских, так называемый Западный мир. По большому счету «Шпионский мост» можно рассматривать как учебное пособие того, как делается историческая фальсификация. Чего я от Спилберга, честно говоря, не ожидал.

Недоумение в зале усилилось.

Правда, краешком глаза я успел заметить, что несколько человек слушают меня с явным интересом. «Ну, – думаю, – лиха беда начало». И продолжаю:

«Тем, кто еще не посмотрел этой картины, берусь проспойлерить, что сюжет там строится на истории обмена советского разведчика Абеля на сбитого американского летчика Пауэрса. Но, по сути, на протяжении всего фильма идет четкое сравнение двух систем: хорошей, демократической, в образе и подобии Соединенных Штатов, и страшной, даже ужасной, гулаговской советской России. В драматическом финале минимум со счетом 4 : 0 побеждает система американских ценностей. Причем по ходу «матча», всякий раз когда реализации творческого замысла господина Спилберга мешает подлинная историческая фактология, он ее либо смазывает, либо игнорирует, либо интерпретирует по собственному усмотрению. Более того – в некоторых моментах откровенно, извините за грубое слово, врет».

После таких моих слов к поголовному недоумению на лицах слушателей добавилось возмущенное шипение отдельных, особо демократически настроенных товарищей. В первую очередь – представителей бывших братских народов СССР.

Но мне это все уже ехало-болело. Потому как «Остапа понесло»:

«По сюжету фильма Абеля осудили, дали огромный срок, причем он вполне мог получить даже смертную казнь. Но американский киноадвокат честно защищал нашего парня, несмотря на угрозы местных жителей, ненавидевших СССР. Вопросов нет: вот она – настоящая демократия, когда защищают всеми силами даже врага, потому что закон есть закон. А что же в это время происходит в СССР? А там над американским летчиком, само собой, устроили натуральное судилище… Такова в общих чертах трактовка Спилберга. Но главный прикол здесь в том, что вообще-то на самом деле гулаговская советская система дала Пауэрсу не 30 лет, как Абелю, а всего 10. Звериное лицо СССР почему-то оказалось в три раза милосердней!

Движемся далее: Абель своей вины не признал и никого не сдал, заранее согласившись с любым, даже самым суровым приговором. А вот Пауэрс, вместо того чтобы уколоть себя отравленной иглой, как это ему перед вылетом настоятельно рекомендовала гуманная американская система, сдал после поимки всех, кого мог. А потом еще и извинился перед всем советским народом на публичном судебном заседании. Но в фильме этих моментов, разумеется, не показано…

Дальше – больше: в сцене самого обмена на «шпионском мосту» нашего парня привозят одетого, как распоследнего обсоса – в чем его в свое время взяли, в том он несколько лет и просидел. Американца же наши люди приодели, как лондонского денди: костюм с иголочки, шляпа, пальто, в руках – портфель (видимо, с водкой, икрой и балалайкой). Ну да, ну да – чего еще ждать от жадных злобных русских?.. В последний момент адвокат спрашивает Абеля, а не боится ли тот возвращаться в Союз, где его могут репрессировать как предателя. Абель отвечает: «Сами увидите. Либо меня посадят на переднее сиденье и обнимут при встрече, либо просто засунут на заднее – значит, дела не очень хорошие». В итоге его сажают именно на заднее. Давая понять, что дела нашего парня отныне незавидны. Для особо тупых еще и припасен особый титр: дескать, сгинул бедолага где-то в заснеженной Сибири…

А вот здесь, извиняюсь, хрен вам! На самом деле на родине Абель стал национальным героем и был удостоен Золотой звезды Героя Советского Союза. До самой смерти жил в Москве эдаким светским львом и даже засветился в кинофильме «Мертвый сезон», в котором выступил в роли консультанта и комментатора. Это как раз к Пауэрсу в Штатах отнеслись как к предателю. Его-то как раз с позором выгнали из американских ВВС как человека, сдавшего военные секреты родины, и отношение к нему в обществе было ужасное. Он даже свою медаль военнопленного сумел получить лишь два десятилетия спустя. Работал летчиком какого-то частного извоза, всю оставшуюся жизнь сидел на антидепрессантах».

«И вот как, – интересуюсь я у своей обалдевшей аудитории, – ко всему этому относиться? Думаете, Спилберг всего этого не знал, пребывая простодушно в добросовестном заблуждении? Да быть такого не может! Потому что Голливуд – это великий пропагандист всего американского. А Спилберг и его команда – это высочайший голливудский уровень…»

Тут модераторша всего этого дела, симпатичная эстоночка с птичьим именем Кайра, наконец опомнилась и впервые вклинилась в мой эмоциональный монолог:

– Но вы же не станете отрицать, Дмитрий, что, хотя сюжет и основывается на реальных событиях, автор имеет право периодически отступать от них? Все-таки это не документальное, а художественное произведение?

А голос у модераторши – воистину птичий: робкий такой, даже испуганный. Но ее-то как раз понять можно, потому как шкандаль назревает. Русский слон вторгся в посудную лавку с рейнским фарфором. Причем сами же пригласили и дверь открыли. На свою голову.

– Конечно, – отвечаю. – Автор такое право имеет. Но вот мы с вами – не имеем! Не имеем права отходить от реальных фактов. Хотя в современной журналистике такие вещи происходят сплошь и рядом. Уверен, вы и сами прекрасно знаете, как это делается.

Тут с места поднялся седовласый дядечка – не то француз, не то бельгиец. Ну все, думаю, сейчас начнется. Ан нет, дядечка интеллигентно так, можно даже сказать почтительно, заявляет:

– Мне кажется, Дмитрий затронул сейчас очень важный вопрос: может ли журналист в своей профессии быть ангажирован собственными убеждениями? Скажите, коллега, у вас у самого есть ответ на этот вопрос? Любопытно было бы услышать ваше мнение.

А чего ж не озвучить? Мне не жалко:

– Персонально мое мнение такое: настоящая журналистика не должна быть идеологизированной, не должна быть, условно говоря, партийной. Настоящий журналист в своей профессии должен быть нейтрален, как врач. А еще – он должен быть сомневающимся.