Текст книги "Форс мажор"

– Класс! – восхитился Паша. – И ваша служба может все это вытянуть?

– Наша служба может, – помрачнела Катя. – Но ты же знаешь, что инициировать и грамотно обставить подобное задание легальным путем, в принципе, реально, но… труднодостижимо. А проводить это дело как личный сыск не прокатит – масштаб не тот…

– И что теперь делать? – испуганно спросила Полина.

– Мне почему-то кажется, что такую комбинацию эффективней организовывать через вашего всемогущего Саныча. У него наверняка есть свои выходы на сотовые компании. Да и неформальные контакты с людьми из нашей службы, зуб даю, тоже имеются. В общем, одно дело – шпицштихель и совсем другое – больштихель.

– Ясен пень, – подтвердил Козырев. – Полин, помнишь, как он тогда буквально за пять минут договорился поставить прослушку на того урода, на Моромова?

Ольховская рассеянно кивнула. Переизбыток свалившейся на нее информации вкупе с изрядным количеством выпитого спиртного тяжким грузом ухнулись на стресс сегодняшнего дня. Так что голова ее сейчас была близка к состоянию отключки. Внимательно всмотревшись, Катя догадалась о чем-то подобном, а потому осторожно намекнула:

– Все, народ, большего наш с вами мозговой штурм сегодня родить не сможет. Цель мы определили. Завтра вернется ваш Саныч и займется установлением трубки.

– А Некрасов? – очнувшись, напомнила Полина.

– Ох, ребята, а вот здесь я – пас, – честно призналась Востроилова. – Что касается железа, мобильной связи, компьютеров – это еще куда ни шло, но в этой части… Оперативные комбинации, махинации, хренации – я в этом ни бум-бум. Да и знакомых у меня в Главке не особо: все больше заказчики, да и с теми… Дальше приглашения кофе выпить да шоколадок взяточных за «по возможности, вне очереди» как-то не складывалось. А у тебя, Паш?

– Издеваешься? Какие у рядовых «грузчиков» контакты с гласниками? Так… Привет-привет, пока-пока, разрешите выполнять.

– Пашка! – вспомнила Ольховская. – А помнишь того парня, из розыскного? Который с Нестеровым дружил? Он вроде нормальный парень, вменяемый. Может, как-то через него попробовать?

– Блин, точно! Леха Серпухов! Это ты правильно вспомнила. Леха – наш человек. Где-то дома у меня были его телефоны. Вернусь, попробую найти. Может, и подсветит что про эту крысу. И еще, Полин, а как это мы про Лямку забыли? У него ведь там, в штабах, связей поболее будет. Надо и его подтянуть. Уж мы бы, да сообща…

– Нет, – сказала, как отрезала, Полина. Зло так сказала, будто проклиная. – Лямку мы никуда подтягивать не будем.

– Почему?

– Не будем, и все.

– ?!

– Паш, – уже открытым текстом попросила Катя. Она ничего не поняла «за Лямку», но сообразила, что если сейчас бывшие коллеги начнут выяснять отношения, то первую зорьку здесь, на Итальянской, они всяко встретят. – Посадишь меня в машину? А то скоро мосты того, вот-вот…

– Да-да, конечно, – спохватился Козырев. – Полин, ты как, в порядке? Мы с Катей, наверное, двинем, а?

Ольховская молча кивнула, ревниво отметив про себя, что ее «вещь», похоже, отныне ей действительно больше не принадлежит.

* * *

Распрощавшись с Ольховской, Павел и Катя покинули душный, вконец прокуренный ладонинский кабинет и, миновав темный холл и серпантин переходов, спустились на вахту, где разбудили подремывающего охранника. «Что и требовалось доказать, – проворчала Катя. – Что б ни случилось, им все – божья роса». Они с облегчением вышли на Итальянскую и всеми легкими жадно хватили ночного бодрящего питерского воздуха.

– Ну что, будем ловить машину? – спросил Козырев, когда они завернули на неправдоподобно пустынный в эту пору Невский.

– А сам потом как?

– Да мне на Лиговку пешочком минут двадцать – двадцать пять. Добегу.

– А можно… Можно мне с тобой? – осторожно спросила Катя.

– В смысле?

– Господи, лыцарь, какой ты все-таки тугодум! Объясняю по слогам: я хо-чу на-про-сить-ся но-че-вать к тебе. Теперь понятно, балда?..

Когда в полной темноте, скрипя, казалось, бесконечными коридорными половицами, они нащупали наконец вход в козыревскую берлогу и, войдя в комнату, включили ночник, первой реакцией девушки стал сдавленный смешок. Обстановка козыревского жилища один в один совпадала с интерьером номера в пансионате «Зорька», куда маленькую Востроилову, страдавшую астмой, мама ежегодно вывозила подышать сосновым воздухом. Здесь имелись диван, заботливо одетый в совдеповское одеяло, огромная обшарпанная тумба, на которой стоял самый натуральный телевизор «Спутник», еще одна тумба, выполняющая функции комода, и скособоченный стул. Довершали картину обои. Когда-то были белыми в розочках, а теперь стали бежевыми.

Катя присела на диван и легонько подпрыгнула. Словно тем самым пыталась вернуть обратно разом пропавшую легкость, с которой она предложила прийти сюда. Паша какое-то время неловко переминался в дверях, но потом, решившись, присел рядом. В эту минуту ему очень хотелось взять Катю за руку, а еще сильнее – погладить по мягким рыжим волосам. Но вместо это он поднялся и зачем-то нажал кнопку телевизора. На экране появился снег: судя по всему, последний на сегодня спутник над лиговской слободкой уже пролетел. Пару минут они словно играли в пару Алентова– Баталов из «Москва слезам не верит», а потом выключили «снегопад» и, не сговариваясь, стали раскидывать диван. Совершали это нехитрое дело нарочито медленно. Наконец, расправив все до единой складочки на шерстяном одеяле, снова присели на краешек. Говорить не хотелось. Казалось, оба прокручивают в голове пути отступления.

Через некоторое время Востроилова решилась и неловко заерзала на диване.

– Что-то не так? – забеспокоился Козырев.

– Да спина болит, – смущенно улыбнулась девушка. – Сам знаешь, это у нас профессиональное. От долгого сидения на попе ровно.

– Может, сделать тебе массаж? – неожиданно смело предложил Паша.

– Давай, – ее ответ задержался разве что на пару-тройку секунд.

Востроилова легко стянула с себя кофточку и небрежно отбросила на старенький стул – судя по его внешнему виду, предметы девичьего туалета были максимальным весом, который тот мог принять на себя и при этом не рассыпаться. К некоторому огорчению Паши, вслед за кофточкой более ничего в полет не отправилось: не снимая юбки и бюстгальтера, Катя просто легла на диван, перекатившись на живот. Козырев примостился было рядом, но, поняв, что в сложившейся ситуации это и неудобно, и попросту глупо, осторожно сел ей на бедра, после чего аккуратно, чуть дрожащими пальцами разъединил два маленьких крючочка, отделяющих от полного контакта с кожей.

Сначала он аккуратно, одними кончиками пальцев, осторожно обследовал каждый изгиб ее шеи, потом прошелся ладонями по лопаткам, пересчитал легкими прикосновениями каждый позвоночек, слегка помял бугорки на талии и снова предпринял путешествие наверх. Паше казалось, что меж пальцев течет шелк ее кожи. Ему даже привиделся запах нежно-персикового цвета, хотя до этого момента он и предположить не мог, что у цветов, оказывается, есть запахи… Осторожные перебежки вверх-вниз все больше распаляли его, и он мог поклясться, что Катерина испытывала схожее чувство. По крайней мере ее тело потихонечку стало трепетать под его руками. И вот когда Козырев интуитивно почувствовал, что она вот-вот перевернется на спину и тогда…

И тогда у Кати мелодией Корнелюка из «Бандитского Петербурга» напомнил о себе мобильный телефон. Девушка ужом выскользнула из-под Паши и бросилась к сумке, оставив на одеяле ажурный элемент нижнего белья.

– Да… Нет-нет, могу говорить… Хорошо… Сейчас достану ручку, запишу. – Востроилова принялась судорожно рыться в сумочке, из которой на потертый ковер посыпались заколка для волос, пудреница, помада, солнечные очки, несколько смятых, будто пожеванных бумажек. Наконец из нее вылетел искомый карандаш.

Паша смотрел на этот карандаш со стертой до основания резинкой на хвостике, на Катю, которая одной рукой пыталась примостить на голой коленке обрывок листка, а другой прикрывала рукой грудь, и не сдержался. Сначала он тихонько хихикнул, а затем и вовсе стал неприлично хохотать. Катя, которой в этот момент на другом конце трубки продолжали бубнить про «неопытную молодость и язвительный опыт старших коллег», укоризненно на него посмотрела, но тут и сама поняла, как нелепо она смотрится на этом ковре, посреди разбросанных дамских штучек, с зажатой голым плечом трубкой и огрызком карандаша, и тоже заулыбалась. Невидимый голос Смолова (а кто еще мог столь бесцеремонно вторгнуться в ее жизнь в столь поздний час?) ни о чем подобном не догадывался и продолжал вещать о том, как «устроен этот мир», а Востроилова смотрела на растрепанного и раскрасневшегося от желания Пашку и завелась сама. Ни эта дурацкая комната, ни прежний ступор, ни смысл доносящихся извне фраз Смолова уже не имели ни малейшего значения. Катя скоренько записала продиктованные начальником вводные на завтра, быстро попрощалась, отключилась и уже в открытую захохотала. Козырев прыгнул с дивана, подхватил ее на руки, начал кружить по комнате, а потом, устав держать, осторожно положил на постель и поцеловал. От этого страстного поцелуя внутри у Кати все будто перевернулось. Ей стало трудно дышать, и, с трудом расставшись с Пашиными губами, она чуть отстранилась от него и мотнула головой, будто пытаясь прогнать морок.

– Что? – недоуменно спросил Козырев. Но, заглянув в ее глаза, сразу отогнал любые сомнения – столько в них было тепла и света. Паша тихонько поцеловал ее снова, и теперь уже Катя сама потянулась к нему. Как цветок к воде. Он понял, что теперь можно все, и смело стянул с нее юбку. Вслед за ней на пол полетели его рубашка и джинсы…

Через пару часов, когда они, вконец обессиленные, все-таки угомонились, Катерина… нет, теперь уже Катюша, своя, родная… сладко посапывала, примостившись в районе козыревской подмышки. Стараясь не разбудить, Паша осторожно выбрался из-под одеяла, зачем-то натянул джинсы, достал сигарету и, затянувшись, стал смотреть на спящую девушку. Похоже, ей снилось что-то очень хорошее. По крайней мере за то время, пока сигарета была скурена до фильтра, она несколько раз улыбнулась во сне.

В этот момент Козырев вспомнил свою единственную ночь с Полиной. До сих пор воспоминания об этой странной ночи всякий раз кололи его, словно иголкой. Он не мог понять умом, но чувствовал, что их скоропалительная близость не была ночью любви в полном смысле этого слова. Ольховская отдала ему лишь свое тело, душой же явно пребывала совсем в другом измерении. Помнится, он очень долго и болезненно ощущал тогда свое мужское поражение, при этом так и не поняв сути произошедшего. Полина словно заворожила его второпях, так и не подарив после этого свободы. А ведь любовь – это и есть свобода. Он понял это только сейчас, в этот самый момент. Понял раз и навсегда. Теперь Козырев мог с уверенностью сказать, что, даже если бы Катя сейчас встала и ушла, он все равно остался бы свободен в своей любви к ней. Его никогда особо не занимали вопросы философского толка, но сейчас, докурив сигарету, он почувствовал, что и такой любви ему будет достаточно. И что теперь она, его любовь, уже не зависит от того, будет ли продолжать испытывать к нему схожие чувства Катя-Катюша…

Снова укладываясь, он загадал, что если в их отношениях все останется так же здорово, как сейчас, то зимой он обязательно отвезет ее на старенькую родительскую дачу в Сосново. Он положит ее на тахту, укроет меховым спальником, затопит печь, сварит глинтвейн. А утром выдаст Кате безразмерные валенки, и они станут носиться меж заснеженных сосен и играть в снежки… А потом, раскрасневшись от мороза, она упадет в сугроб и будет учить его делать на снегу ангела. А он, пытаясь поднять ее из сугроба, упадет в него же… А потом будет долго отогревать ее, они заберутся в постель и примутся до самозабвения заниматься любовью. А потом… А потом Козырев уснул.

Без четверти восемь на мобильнике Кати подал голос будильник. Она долго пыталась нащупать его на привычном месте у изголовья, но вместо этого наткнулась на Пашу и улыбнулась. Они пили холоднющий кофе, который из-за беспристанных поцелуев дважды безнадежно остыл. Затем дружно искали Катину расческу, непонятно как завалившуюся за диван. Наконец, когда, слегка помятые после бурной ночи и непривычно активного утра, оба были готовы к трудовым подвигам, они долго стояли у порога обнявшись, не решаясь открыть дверь в немножечко другую отныне жизнь. Хоть и с сожалением, но в какой-то момент они все-таки отлепились друг от друга. Паша открыл дверь, и они, взявшись за руки, вышли.

Как Козырев ни шифровался, ни подстраховывался, но покинуть квартиру незамеченными не удалось: «Питерские коммуналки – CONNECTING PEOPLE!» Сперва в коридоре они наткнулись на соседа Фаруха, который проводил их чуть насмешливым, но в то же время похотливым взглядом. А после, проходя мимо «общаковой» кухни, нос к носу столкнулись с Михалевой. Та церемонно несла в свою каморку свежедымящуюся овсянку – традиционную утреннюю пищу богов и аристократов.

– Доброе утро, Людмила Васильевна, – промямлил Паша, покраснев до самых кончиков ушей.

– Здрасьте, – вслед за ним смущенно кивнула Катерина.

Михалева внимательно, неприлично внимательно осмотрела Востроилову, что называется, с ног до головы, тем самым вогнав в краску и ее, а затем как ни в чем не бывало предложила:

– Оттрапезничать не желаете, молодежь?

– Нет, спасибо, – решительно замотала головами молодежь.

А Козырев добавил:

– Извините, Людмила Васильевна, мы уже того… В общем, сытые.

– Да я уж поняла, – усмехнулась Михалева и, сделав на прощание ручкой, прогарцевала в свою комнату. «В нумера», как она ее называла.

«Слава Богу, – подумала соседка, выкладывая кашу в изящную сервизную фарфоровую тарелку „от Попова“. – Наконец-то у Пашки девочка появилась. Кстати, миленькая и, похоже, не из этих, из современных, которые из „Дома-2“. Вот и хорошо. А то уж думала, так ноги и протяну, напоследок на свадьбе не погулявши».

Людмила Васильевна улыбнулась своим мыслям и мгновенно простила «молодежь» за сегодняшнюю бессонную ночь. Вернее, за те полночи, в которые она никак не могла уснуть по причине нескончаемых ахов и охов, раздававшихся за стенкой.

«А Пашка-то наш – мужик, – не без гордости подумалось Михалевой. – Как он ее, а!.. Эммануэль всяко отдыхает!»

– …Тебе куда? На трамвай или в метро?

– Ой, – Катя посмотрела на часы, – на самом деле мне лучше всего на тачку. Опаздываю капитально, опять от Смолова достанется.

– У меня есть немного денег… – принялся рыться в карманах Козырев.

– Брось, пригодятся еще, – остановила его Катерина. – Я вчера у Лерки долг забрала, так что могу себе позволить эдакий шик. Хотя, согласись, ездить на работу на частнике – это пошло.

– Ага, – подтвердил Козырев, которому подобное трудно было даже представить.

– Может, тебя по ходу подбросить?

– Нет, спасибо, я прогуляюсь немного. У меня времени до десяти еще вагон и малая тележка. У нас сегодня учебный день.

– А это что за зверь?

– Да так, моделируем практику, а потом, на общем разборе, подгоняем под нее теорию. В общем, фигней страдаем. Типа, совершенствуем профессионализм и оттачиваем мастерство.

– Богато живете. У нас в Управлении часов на такие игрушки не предусмотрено.

– Да и правильно, все равно не в коня корм. Кать!..

– Что?

– Спасибо тебе.

– За?..

– Ну… За всё. За помощь по Игорю. Если бы не ты…

– А-а… – разочарованно протянула Востроилова.

– Вообще, за все… – понимая, что сморозил глупость, поспешил исправиться Козырев. – Особенно за эту ночь.

– Балда, – чмокнула его в щеку Катя. – За ЭТО – не благодарят!

– А можно я тебе вечером позвоню?

– Дважды – балда! Да если ты этого не сделаешь, я тебя сама найду. И только попробуй не найтись! Мы, с нашими возможностями, тебя на дне морском…

– Это твое заднее слово? – улыбнулся Паша.

– Заднее не бывает! Все, я побежала. – Наградив Козырева прощальным «чмоком», Востроилова нырнула в подземный переход.

* * *

На этот раз учебный день выдался по-настоящему «практическим». А все потому, что учебным объектом руководство назначило Эдика Каргина. Уж он-то и дал трем специальным приказом освобожденным ради теоретических занятий экипажам просраться. И, будем откровенны: такого на своем веку они еще не видали.

Вдохновленный, не связанный путами заданий Эдик вертелся как ужик на юру: он то уходил «товарными», то менял экипировочку в самых не приспособленных к тому местах. То замедлял бег, а затем ни с того ни с сего ускорял. Упиваясь свободой, Каргин, согласно предписанию, походя совершал малозначащие покупки и тут же, не дожидаясь подхода «грузчиков», заглатывал чек. Резко, на сто восемьдесят градусов, он менял маршрут, срубая не успевших поменять легенду «чайников», он… Короче, Эдик играл роль. И роль эта ему безумно нравилась, ибо в этой роли, примерив на себя шкуру объекта, он условно жил и условно получал настоящий кайф. И пускай это была всего лишь игра – Каргин, в отличие от молодняка, играл в нее по-настоящему. Когда еще предвидится подобный случай?..

После такого экстремального драйва руководство отдела, которому ничто человеческое не чуждо, врубило паузу. Подчиненный народ, выдохнув, принялся судорожно отписываться, курить, есть, пить… Короче, переводить дыхание. Но тут неожиданно на учения прибыл начальник отдела Нечаев, и всех условно оставшихся в живых спешно собрали в актовом зале – прослушать лекцию и разобрать полеты.

Козырев сидел в самом козырном, наиболее удаленном от президиума ряду. В какой-то момент он стал близок к состоянию безмятежного сна, когда вдруг в полной тишине, нахально, с вызовом, зазвучал его мобильник. На экранчике немедленно высветился позывной «Катюша».

– Я же просил всех отключить мобильные! – раздраженно поморщился с кафедры Нечаев.

– Василь Палыч, это из гаража, по поводу машины. Которая в ремонте, – мгновенно нашелся Паша.

Случайная импровизация прокатила. Начальник отдела сменил гнев на милость и царственно разрешил:

– Ладно, узнай, что этим лихоимцам нужно. Только выйди из зала, не мешай народу внимать.

Наивная простота! Собравшийся народ уже минут двадцать как потерял всяческую способность «внимать». Но с автотранспортом, а точнее, с его техническим состоянием, ныне и вправду наблюдалась полная засада. Немудрено, что ревностно относящийся к теоретическим посиделкам Василь Петрович, тем не менее, благословил Козырева на временное отсутствие.

Паша спешно вышел из актового зала и нажал кнопку ответа:

– Катюш, ты?! Что-то срочное?! Говори скорее, а то у нас заседание малого хурала в полном разгаре!

– Да у меня, собственно, особо не горит. Это, скорее, в ваших интересах.

– В смысле?

– У нас через полтора часа объезд. Я сижу, готовлюсь, оформляю под заказчиков сводки ПТП. В одну случайно вчиталась. Начинаю невольно ржать в полный голос. Рядом Смолов: подходит, забирает, вчитывается – ржет на десяток децибелов громче. Отсмеявшись, говорит: «Не знаю, что это было на самом деле, но по стилю – похоже, наружка с глузду зъихала». Дескать, если так, то пистон им вставят неслабый, с кумулятивным зарядом. Потом шефа вызвали в «техничку», а я на всякий случай решила тебе перезвонить, уточнить.

– Кать, так в чем прикол-то?

– Сейчас, погоди, найду… Вот, дословно зачитываю сводку. Запись телефонного разговора недельной давности. Объект: «…Сижу дома, гляжу в окно, проверяю, чтобы хвоста не было, так как надо встретиться с приятелем. Вижу: в припаркованной метрах в десяти от подъезда тачке сидит чувак, и чего-то у него блестит между ног, солнечные зайчики пускает. Присмотрелся – твою мать, ятаган! Во, думаю, придурок какой-то! Но точно не мент, там таких не держат… Вроде все спокойно, оделся, вышел из дому. Только отошел от подъезда, из машины выходит этот идиот с ятаганом, в кольчуге и латах, и за мной. При этом дистанцию, гад, держит. Решил я от греха провериться, сворачиваю в очередной двор – он за мной. Я в следующий – он туда же. Перехожу на легкий бег, а этот идиот не отстает. Бегу, пыхчу, а эта сволочь, ко всему прочему, еще и чем-то металлическим гремит. Выбегаю на улицу, прибавляю темп, а он за мной, не отвязывается… Я уж подумал, что из вражеской грядки ниндзю для моего убийства наняли… Вспомнил, как бегал стометровку в школе, на ходу оборачиваюсь, а этот не только не отстает, но и ятаган свой на вытянутой руке над головой держит…»

– Стоп, Катюш, дальше не надо! – Паша вспомнил недавний рассказ бригадира. – Вы с шефом правильно подумали – это наше чудовище.

– И что мне теперь с этим делать? В авторском виде и отправлять?

– Погоди, родная! В авторском, скорее всего, лучше не надо. Во сколько, говоришь, у вас объезд?

– В четыре.

– Кать, ровно через двадцать минут мы будем у тебя. Только пока ничего не опечатывай и не секреть, ладно? Очень тебя прошу!

– Хорошо, пока не буду. Вот только в нашем учреждении лишний раз светиться не стоит. Сделаем так: я буду ждать тебя в Таврическом саду. Только не очень долго, минут десять – пятнадцать, не более. Устроит? Если позже, сам понимаешь…

– Всё, Катюш! Лечу. Вернее, летим. Кстати, а где в Таврическом?

– У взбледнувшего Есенина. Знаешь, где это?

– Знаю. Все, Кать, едем. Спасибо тебе…

Козырев метнулся к дверям актового зала, приоткрыл массивную дубовую дверь и, выцепив взглядом Пасечника, стал демонстрировать ему мимические призывные знаки. Григорьич долго не врубался в Пашину жестикуляцию, но через какое-то время, из чистого любопытства приподнялся и, стараясь особо не привлекать внимания трибун, стал пробираться на выход.

Покинув зал и плотно закрыв за собой двери, Пасечник изумленно воззрился на Пашу:

– Ты чего, братка?

После того, как братка в двух словах объяснил ему суть ситуации, Григорьич тяжело выдохнул и рубанул рукой воздух:

– Поехали! Времени в обрез! Кстати, баба эта, она точно… того? Без динамо?

– Наш человек, – твердо успокоил Паша. – Вот только… как же «разбор полетов»?

– Да пошел он! Это – сейчас важнее! Да ты не дрейфь, Козырь, от этой блевотины я тебя по-любому отмажу. А если там выгорит, с меня… Блин, даже не знаю что, ибо я, Пашка, в этой жизни очень мало что могу. Но в любом случае «не уйдешь обиженным». Эт-то точно…

«…Короче, понимаю, что вот она, моя смерть приходит. Решил – будь что будет, и побежал обратно к дому, а ниндзя хренов не отстает, здоровый, видать, лосяра. Заскакиваю в квартиру, из тайника вытаскиваю ствол. Понимаю, что кольчугу может не взять, из-за шкафа достаю автомат и все обоймы, готовлюсь отражать нападение, и так, знаешь, очень аккуратненько выглядываю в окно. И что же вижу? Этот идиот с ятаганом возвращается обратно и как ни в чем не бывало садится в машину… Вот теперь уже несколько дней гадаю – типа, что это было?»

Пасечник дочитал сводку до конца и молча возвратил казенную бумагу Екатерине. Он закурил, поднялся со скамейки и принялся нервно расхаживать взад-вперед. Наконец решился:

– Екатерина Михайловна, скажите, а это весь разговор, целиком? Или…

– Нет, я дала вам прочесть только один кусок – монолог объекта. Хоть он, как вы могли заметить, достаточно большой и эмоциональный. Затем они говорили о делах, но эти подробности к вашей истории не имеют никакого отношения.

– Да-да, все правильно, я вас очень хорошо понимаю. А скажите, Екатерина Михайловна, э-э… – Пасечник замялся. Выражение его лица приобрело страдальчески-комичный вид.

– Что сказать-то? – попробовала уточнить Востроилова.

– Кать, – взял инициативу на себя Козырев. – Николай Григорьич хочет спросить: нельзя как-то подрихтовать-подсократить эту сводку? Исключительно в части монолога объекта? А еще лучшее, того… В общем… э-э… – Теперь пришел черед смутиться уже самому Паше.

– А еще лучше – просто вырезать? В части монолога объекта? – закончила его мысль Катя.

– Точно, – облегченно выдохнули «грузчики» и с плохо скрываемой надеждой посмотрели на догадливую девушку.

– Но только если это не создаст для вас серьезных хлопот в будущем, – добавил Пасечник. – Нам с Пашей совсем не хочется вас подставлять. Более того, признаюсь честно: если бы с подобной просьбой обратились ко мне, не готов сказать однозначно – пошел бы я на подобное или нет. Ну так что? Каков будет ваш положительно-отрицательный ответ?..

Востроилова задумалась, а потом, тряхнув рыжей челкой, улыбнулась:

– Мой положительно-отрицательный ответ будет положительным. Раз такое дело, будем резать – не дожидаясь перитонита.

– Паша, она святая! Позвольте ручку.

Катя, смеясь, позволила.

– Уважаемая Екатерина Михайловна, в свою очередь позвольте вас заверить нам… Позвольте нам заверить вас… Короче, в любое время дня и ночи, в любое время года, наш позывной настроен на вашу волну. И случись какая в вас у нас… вернее, в нас у вас необходимость… Любая просьба, любое желание.

– Так уж и любая?

– Абсолютно, – в запальчивости подтвердил бригадир. – Вот, к примеру, есть у вас сейчас какое-нибудь желание, просьба?

– Есть.

– С трепетом внимаю.

– Хорошо, вот вам мое первое желание. Мне страшно хочется увидеть эту рыцарскую историю глазами другой стороны. Так что жду от вас пусть и не столь большого, но не менее эмоционального монолога. На тему: «Как это было».

– А стоит ли? – поморщился Пасечник. – И так понятно, что идиота сваляли. Чего уж теперь…

– Ну вот, а ведь только что кто-то заявлял: любое желание, в любое время… Поздравляю вас, гражданин, соврамши.

– Ох, да что там рассказывать? В общем, было дело под Полтавой. И дело было так: сижу я в машине соседнего экипажа. С их бригадиром за жизнь гутарю. Мои, соответственно, во дворе сигнализаторами выхода работают. Слышу, по станции дают тональными команду на выход объекта из адреса. Я, помнится, еще подумал: надо Ваське, «рыцарю» нашему, напомнить, чтобы не дергался, если движение начнется. Но потом решил: шут с ним, не маленький, и так все поймет. Оказалось – ни фига. Запрашиваю «колеса» на предмет, кто из грузчиков потащил объект, и слышу, что наш «рыцарь». И вот тогда я понял, что это все, полный… – Пасечник деликатно запнулся и кашлянул.

– Полный провал? – подсказала Катя.

– Точно, он самый. Провал и есть. Выбегаю из машины, на ходу запрашиваю подмену нормальным «грузчиком», а сам пытаюсь сорентироваться в пространстве – объект в такой «достоевщине» живет!.. Короче, «грузчиков» надо навести. Не всю же бригаду тянуть на замену – в первую очередь тех, кто был в одной машине с «рыцарем». Вот их и запрашиваю, а они, сволочи, в ответ в эфир только хрюкают, как свиньи. Им, как потом выяснилось, было очень смешно наблюдать со стороны за этой клоунадой. Реалити-шоу, мля… Тогда запрашиваю самого Ваську, а он, гад, тоже молчит. У него, оказывается, микрофон под кольчугой провалился, так металл на металл замкнулся, и все – п…

– Опять провал?

– Точно, провал спецтехники. Пока бегу, станция у меня у самого пару раз завязкой пошла, а затем на вообще непрерывный тональный, так что пришлось остаток двора «глухим» бегать. Цирк, да и только. Кстати, вас не смущает мой профессиональный жаргон? Привычка, знаете ли…

– Нет-нет, все в порядке, – успокоила его Востроилова. – Я, как это говорят… нормально догоняю.

– Короче, – продолжил Пасечник, – пока я в конце концов сорентировался, вбегаю во двор и вижу, как Васька обратно в машину садится. Я подбегаю и уже в голос им кричу – какая уж тут, на хрен, конспирация и маскировка! – «Где объект?» А «рыцарь» мне в ответ: «Дома уже!» – а сам пыхтит, как паровоз. На молодняк смотрю, а те от смеха никак отойти не могут. Я пытаюсь в уме восстановить всю картину, но от своих догадок только в ужас прихожу. В общем, как представил, что здесь было, так чуть Ваську его же собственным мечом и не убил. Представляешь картинку?

– Нет, не представляю, – с трудом выдавила из себя Востроилова. Слушая бригадира, они с Пашей разве что по траве не катались от хохота.

– Вам бы только ржать, – сварливо заметил Пасечник, глядя на веселящуюся молодежь. – А между прочим, это еще не конец истории. Вы даже не представляете, какую потом комбинацию пришлось провернуть, чтобы наши «колеса» с «рыцарем» на первой парте на нормальную машину поменять. Притом что объект все это время наблюдал за нами из окна. Правда, до конца смены он так из дома и не вышел. Вот что обидно.

– Все, народ, – утирая слезы (они ведь, слезы-то, не от одних только несчастий приключаются), подвела черту Востроилова. – Мне пора. Надо успеть ваш косяк грамотно порезать. Хотя, по мне, так: такое не резать, такое отдельной книжкой издавать нужно. В общем, рада была познакомиться. И спасибо за доставленное удовольствие. Паш, будет время, звякни вечерком…

– Обязательно, могла бы и не напоминать, – подорвался со скамейки Козырев. Он сделал было движение к прощальному поцелую, но, вспомнив про Пасечника, поостерегся.

Катерина его смущение поняла и тему бурного любовного прощания педалировать не стала. Просто сделала «грузчикам» ручкой и, зацокав каблучками по гравию, удалилась.

– Славная девочка, – проводил ее взглядом Пасечник. – Где ухватил такую?

– Знаю я, есть края, – уклончиво ответил Козырев, – походи, поищи-ка попробуй.

– Во-во, э-т точно. Ты ее, Козырь, того, не забижай. Правильная девка. Даже не думал, что такие на белом свете еще водятся. По крайней мере в наших широтах. Посему заканчивай-ка ты эти тити-мити с Лебедевой. При такой-то королевне.

– Не понял, Григорьич, ты на что намекаешь?

– Да тут и намекать нечего. Вся «контора» знает, что ты Светку регулярно того… в смысле, дерешь.

– Что за бред? – картинно возмутился Паша. – Кто тебе такое сказал?

– Да она сама же и сказала. Причем не только мне одному, – усмехнулся Пасечник и игриво напел: – Кудри вьются, кудри вьются, кудри вьются у блядей. Отчего ж они не вьются у порядочных людей…

«Ни фига себе! – удивился Козырев. – Никогда бы не подумал, что Пасечник знаком с творчеством Хвоста… Но он прав – со Светкой надо как-то аккуратно сворачивать. Еще не хватало, чтобы Катя что-то такое узнала-услышала. Отсюда резюме: со своими, по возможности, надо ее поменьше сводить. А то сболтнут невзначай, хотя бы и не со зла, потом поди – объясни».

* * *

По возвращении в «контору» Паша ненароком сошелся параллельными курсами с Каргиным. Он попытался привязаться к местности и уклониться от встречи, однако Эдик сам пошел на таран:

– Где тебя черти носили? Нечаев дважды интересовался.

– Эдик, вот честное слово, с этими вопросами лучше к Пасечнику. Он тебе все подробно объяснит.

– Хорошо, за подробностями пойду к нему. Причем перво-наперво заставлю дыхнуть. А если коротенько?

– А если коротенько – мы с Григорьичем спасали галактику.