Текст книги "Форс мажор"

– Ну, началось, – развернулся черненький паренек и недовольно юркнул на кухню.

– Да будет вам кипятиться, формальность.

Проверив паспорт у чернявенького, Батя, разумеется, увидел, что документ настоящий, но не его. Фотография схожа, но не более. Ладно, поищем другого. Другой нашелся и показал паспорт на имя Дорофеева Евгения, однако искусственно раздражался, переигрывал.

Он!!!

Батя порассуждал о проходной парадной, об обманутой женщине и без спроса хлебнул из стоявшей на полке открытой полуторалитровой кеги явно позапозавчерашней «Балтики». Тем самым слегка успокоив двоих настороженных мужчин. Он подошел к открытому окну кухни и громко стал показывать, куда якобы приезжало такси и высаживало мошенницу.

«Серпухов энд компани» его сигнал поняли и крадучись метнулись. Однако дверь со двора в парадную оказалась закрыта – какая, блин, неожиданность! Пришлось оббегать дом, который был впритык подогнан к соседнему. Между прочим – метров триста с гаком. Но, добежав до конца «гака», выяснилось, что парадные с Сампсониевского устроены, мягко говоря, странным образом. Короче, полминуты тыркались.

Батя тем временем пытался очень медленно, упираясь надуманными вопросами, не уходить из квартиры. Краем глаза он заметил, как Дорофеев сжался, – похоже, о чем-то таком догадался. Тогда Батя решительно промаршировал коридор и скомандовал:

– Дорофеев, собирайся, ты задержан… И я тебя умоляю: только давай без «на каком основании»… Когда последний раз откинулся-то?

– Мне надо собрать вещи.

– Потом. Успеешь кули на подводы кинуть.

Тут в дверь позвонили. Однако Вика открывать не собиралась и приготовилась к истерике. Посмотрев на нее, Батя понял, что сейчас приказывать Вике бессмысленно.

– Я тебе говорю, успокойся. – Батя подошел к Дорофееву вплотную.

– Мне надо собрать вещи, – повторил тот, зло глядя в глаза.

– Стой ровно.

– Руки убери, – ощерился Дорофеев.

Батя чуть пропустил его вперед, после чего захлестнул шею и повалил Дорофеева на пол, оказавшись наверху. При падении перевернулся стул, на котором стоял пластмассовый таз с замоченным бельем: вода и мокрые шмотки вмиг оказались на Бате. Соответственно, стекало и на Дорофеева.

На вполне прогнозируемые Викины: «Козел, что ты делаешь?!» – Батя внимания не обращал. Сейчас его куда больше занимал тот факт, что в полуметре от них стоял и пристально вглядывался двухгодовалый ребенок в одной майке. Однако пупс, похоже, в своей недолгой жизни видал всякое, а потому не заплакал.

Внезапно вспомнив про второго, Батя краем глаза покосился на чернявенького. Тот сидел в глубоком кресле и равнодушно наблюдал из комнаты. И это очень не понравилось Бате.

– Чего творишь – я не сопротивляюсь! – проскрипело снизу.

– Спокойно.

– Это ты успокойся. Мне надо собрать вещи.

– Я тебе обещаю, что разрешу привезти вещи. А курево сам тебе куплю.

– Хорошо, хорошо…

Оба, кряхтя, встали. Мокрые рубашки и штаны прилипали к телу.

А в дверь продолжали долбить – теперь уже ногами. Оценив бесперспективность, Серпухов убежал на исходный рубеж, подставил ящики с помойки и попытался залезть в открытое окно кухни. Ящик под ним подломился, и Леха тут же разодрал до крови голень. Тогда он отчаянно заорал:

– Вика, сука, открывай конуру!!

Та, наконец очнувшись, испугалась сама и теперь дрожащими пальцами пыталась провернуть истрепанный французский замок. Его, разумеется, заело. Естественно, из-за двери этому не верили и добавляли к серпуховским воплям:

– Вика, дверь к ебеням разнесем. Потом пыхтеть будешь, чинивши!

Батя прижимал Дорофеева к двери грамотными уговорами. Тот, уже не пытаясь бежать, порылся в спортивной сумке, вытащил пачку денег и протянул Вике, вопросительно глянув на Батю. Он кивком разрешил, держа в фокусе руки Дорофеева и спокойного такого парня в комнате.

– Матери отдай, – потребовал Батя.

– Вика сдала? – прошептал Дорофеев.

– Вика здесь ни при чем. Просто матери больше пригодятся, – так же тихо ответил Батя.

Дорофеев отдал деньги Вике. Это потом мужчины жалеют, а поначалу все «Викам». Батя, продолжая фиксировать взглядом руки, с первого раза открыл дверь сам, и всех троих чуть не снесли сыщики.

– …Ша, народ, похоже, со всеми договорились, – на правах старшего закончил разруливать Серпухов. – Забираем Дорофеева и… – он вчитался в документы второго, – гражданина Дортюка.

Вика зачем-то требовала взять ее с собой. Но ее послали. Тем более что пупса оставить тогда было бы не с кем.

В машине Дорофеев несколько раз переспросил, почему Батя велел ему отдать деньги матери.

– Слышь, хоть теперь-то скажи – Вика сдала?

Батя хотел было объяснить, но ему вдруг стало грустно, и он лишь отмахнулся.

По приезде в отдел, дистанцируясь от неизбежной в такие минуты канцелярской рутины, Батя пошел в магазин. Купил на свои блок сигарет и бутылку пива («Вот, держи, черный „Петр“ и синяя „Балтика“ – я вроде бы ничего не перепутал?»), чему Дорофеев искренне удивился:

– Благодарю душевно, не ожидал! Возьми деньги.

– Не надо. Я обещал.

– А с Линчевским что делать будете?

– С каким Линчевским?

– Которого со мной привезли.

И только теперь Батя, вспомнив различие в фотографиях, окончательно врубился. Он подскочил со стула, метнулся к двери и громко прокричал в коридор:

– Народ, а где Дортюк?!

– Отпустили, он чистый. Проверили уже, чего отвлекаться-то? – со знанием дела доложил «молодой».

– Н-да! – почесал в затылке Батя. – Лажанулись, однако…

Дорофеев заулыбался:

– Не всё коту масленица – иногда и под хвост… Начальник, будь человеком, скажи – Вика сдала?

– Нет, не Вика.

– Слушай, откуда ты такой характерный взялся? Один на меня попер. А ведь немолодой уже.

– А ты что, Алеша Попович, что ль?

– А ты биографию мою знаешь?

– А ты что, писатель великий, чтоб я биографию твою изучал?

– Я бы мог…

– Проломить мне голову?

– Где-то да, – признался Дорофеев.

– Я бы тебе тоже что-нибудь проломил. Лежали бы сейчас в соседних палатах, через твой конвой переговаривались…

* * *

Субботний день прошел для Козырева под знаком цоевского пророчества: «Время есть, а денег нет, и в гости некуда пойти». Катя на весь день укатила к родителям, отдавать, по ее выражению, дочерний долг. Смолов, заехав с утра в офис на Итальянской, отправился к себе анализировать информацию. Встречаться с Полиной отчего-то не хотелось, хотя та в очередной раз и предлагала подъехать.

Словом, заняться было решительно нечем. Но тут вдруг нарисовался Лямка и предложил встретиться, благо повод имелся святой – благополучный уход на заслуженный отпуск. Это предложение оказалось очень даже кстати. Во-первых, сама собой отпадала проблема ужина – есть кому проставляться. Во-вторых, Паше до Лямкиного отъезда как раз требовалось уточнить пару моментов по изученным Иваном итогам работы наружки за Ольховской и Ладониным. Так что долго упрашивать не пришлось. «Почту за честь попить и съесть», – козырнул Козырев, и меньше чем через час друзья встретились на нейтральной полуподвальной территории с прокуренными сводами и залитыми пивом столами.

Посидели, потрепались. Выпили, не без этого. Иван как человек, ежедневно «пролетающий над гнездом кукушки», поведал последние байки и сплетни из «подворотни Генерального штаба». В свою очередь Козырев поделился своим наболевшим. В частности, пересказал Лямке историю с недавней «контрой», выставленной против них транспортной наружкой.

– …И все-таки я считаю, что зря им это дело с рук спустили, – возмутился Лямка, узнав, что эта некрасивая история завершилась красивым «ничем». – Если наши просто не захотели напрямую ссориться, нашли бы способ доложить в Москву.

– Перестань. Никто-никуда-ничего докладывать не будет. В нашем верховном руководство тоже ведь не идиоты полные. Даром что туда такой крендель, как Безмылов, затесался… Все прекрасно знают, что в той же Москве, почитай, каждое второе задание на наружку – коммерческое.

– Да брось ты! – усомнился Лямка. – Не может быть, чтобы каждое второе!..

– А как ты хотел? Все зарабатывают, как могут. С учетом того, что пользу лучше всего приносить в дом. Так скажи мне: кому, а главное, что в подобной ситуации предъявлять?

– А руководство, которое верховное, оно вообще в курсе?

– Естественно. Более того, уверен, что все, начиная от Фадеева и заканчивая все тем же Безмыловым, узнав об этом, праведным гневом воспылали. Вот только им не за державу обидно, а то, что «транспортники» потенциальных клиентов отбивают. Всё правильно – их прайс примерно на четверть скромнее будет.

– И каков нынче прайс?

– Установка по месту жительства – сто, по юрлицу – двести – двести пятьдесят. Аналитическая справка, в зависимости от темы и поставленных вопросов, – триста – пятьсот. Это в баксах. Наружка – восемьдесят евро. В час, – деловито пояснил Козырев. – Это я назвал средний ценник по городу. У эфэсбэшников и финансистов, скорее всего, чуть поболее. А вот аналогичные услуги на «железке» процентов на пятнадцать – двадцать дешевле.

– Пашк, – перешел на шепот Иван, – ты про эти дела столько всего знаешь, а сам-то как?

– Что «как»?

– По «леваку» работал?

– Нет. Только по «леваку офицальному». С которого тоже нехило обламывается, но не нам. А гласным операм, которые «левые» задания за долю малую подмахивают.

– А если бы предложили?

– Лямк, ну чего ты привязался? Если бы да кабы. Вот когда предложат, тогда и думать буду. Все, хорош, наливай…

Обсасывать наболевшую тему далее не стали: по выражению лица приятеля Козырев догадался, что конспективно изложенная им информация о злоупотреблениях в «грузчицкой среде» стала для кабинетного аналитика Лямина неприятным открытием. Но вскоре Паша совершил другую промашку – случайно сболтнул про телефонный диалог Ирочки и Ольховской. Лямка сделался чернее тучи: он подозвал официантку, мрачно повторил заказ в части его алкогольной составляющей и, как результат, под занавес вечера порядочно поднабрался.

Распрощавшись с Пашей, Иван в категоричной форме отказался от сопровождения. Поймав тачку, он двинулся домой, полный решимости учинить молодой супруге классический домострой.

Полувыйдя, полувыпав из лифта, Иван выгрузился на лестничную площадку и, собираясь с мыслями, закурил. Странное дело, но двух оставшихся в смятой пачке сигарет на то, чтобы они, мысли, собрались, почему-то не хватило. Приходилось возвращаться таким, как оно есть. Неуверенной походкой Лямка подошел к двери. Несколько раз (чуть больше, нежели это требуется по технике йоги) вздохнул, после чего с силой надавил дверной звонок.

Щелкнули замки, и на пороге возникла сердитая Ирина. Как всегда, в домашнем халатике, как всегда, запачканном чем-то детским.

– Совсем обалдел?! Чего трезвонишь-то? Своими ключами открыть не мог? Сашка спит!

Иван молча отодвинул ее от двери и, не раздеваясь, прошел на кухню. «Как в плохом кино», – промелькнуло у него в мозгу, но отступать было поздно. Ирина от такого поведения традиционно покладистого мужа даже рот открыла, но тут же своим женским чутьем уловила – «у нас проблемы». А посему решила напасть первой:

– И как это понимать? В доме, между прочим, ребенок, а ты на кухню в одежде.

– А что мне теперь на кухню – голым заходить?

– Очень смешно. Просто обхохочешься. Ты лучше посмотри на часы. Где ты был?

– Пиво пил, – неоригинально отозвался Лямка, пытаясь зажечь газ под чайником.

– Ну-ка, ну-ка… – Ирина углядела разбалансированную моторику не справляющихся со спичками пальцев супруга, подошла вплотную и принюхалась. – Ф-фу, гадость какая! Несет, как из помойного ведра. Что за дрянь ты пил?

– Коктейль «Субмарина».

– Чего-чего?

– Тебе рецепт продиктовать?

– А тебе не кажется, что ты хамишь?

– Не, я не хамлю. Пока. Но скоро начну.

– Так, приехали… Ну и с кем ты сегодня изволил нажраться? Опять со своими сисадминами? Мало вам будней, так еще и по выходным собираться стали? Понятно, их ведь дома жена с ребенком не ждут…

– Ни черта тебе не понятно. С Козырем я был, с Пашей Козыревым. Надеюсь, помнишь еще такого?

– Помню. Хотя какая разница? Хрен редьки не слаще, – опрометчиво заявила Ирина и тут же инстинктивно отшатнулась в сторону, поймав на себе очень недобрый… Да что там недобрый – просто-таки ненавидящий тяжелый мужний взгляд. ТАК он на нее еще никогда не смотрел.

– Что ты сейчас сказала?!

– Я сказала, что сегодня суббота, которую ты вполне мог посвятить дому, сыну, – малость пошла на попятный Ирина. – Про себя я просто молчу… Вот ты сегодня весь день пропьянствовал, а завтра вечером у тебя, видите ли, поезд. Конечно, ты ведь у нас на работе устаешь, тебе нужно уехать, расслабиться. Это только мне отдыхать не надо. Каждый день, как свадебная лошадь: морда в цветах, жопа в мыле.

– А ничего, что я полтора года родителей не видел?

– А ничего, что дядя Костя третью неделю просит приехать помочь ему по даче? Участок такой травой зарос, что в ней Сашку уже не видно.

– Хорошо, завтра с утра поеду и всю траву… скурю на фиг.

– Я всегда говорила, что чувство юмора – не самое сильное твое место.

– А какое тогда самое сильное?

– Всяко не чувство меры. Вон, сегодня хорохоришься, а завтра опять полдня будешь с унитазом обниматься… Ладно, «грузчики» пьют как лошади: у них работа дерганая, да к тому же еще и на улице постоянно. Но тебе-то чего неймется? Устроили на нормальный график, в теплый кабинет. Сиди на заднице ровно да возись со своими ненаглядными компьютерами. Так нет же – обязательно надо со старыми дружками по кабакам ошиваться! Бойцы вспоминают минувшие дни…

– Про то, что устроили, это ты верно сказала. Устроили вы мне со своим папочкой и дядюшкой веселую жизнь. В два счета схомутали, даже пискнуть не успел, – перешел Рубикон Лямка.

– Ах, вот так ты теперь поворачиваешь! Ну, знаешь, любезный супруг, после таких слов мне с тобой говорить не о чем!.. Всё, выпивай свой чай и стели-ка ты себе на кухне. Я тебя с таким выхлопом в спальню к ребенку не пущу.

Ирина развернулась и с оскорбленным видом направилась в комнату.

– А ну стой! – грубо окликнул ее Лямка.

– Не ори, Сашку разбудишь. Белье возьмешь в диване. И на всякий случай подставь себе тазик. Я за тобой убирать не собираюсь.

– Иди ты знаешь куда со своим тазиком?! Я сказал: вернись и сядь. Я еще не договорил.

– А я не собираюсь общаться с тобой в таком состоянии. Вот завтра проспишься и поговорим.

– Нет, сегодня.

– Хорошо, – презрительно кивнула головой Ирина и опустилась на табурет. – И о чем будем говорить? О том, что тебя никто не ценит и не понимает?

– Успокойся. Как раз по этой части у меня все о’кей.

– Да что ты?! Никак утешитель нашелся?

– Ага, нашелся. Вернее, нашлась, – нахально соврал Лямка.

– Короче, чего тебе от меня нужно? – посуровев, проглотила последнюю фразу Ирина. – Только скорее, я спать хочу.

– Тебе Полина звонила? Меня позвать просила?

– Ну, допустим, звонила, – осторожно ответила супруга, наконец сообразив, что послужило причиной столь андеграундной реакции мужа.

– Ты почему меня не позвала?

Мгновенно перебрав в уме возможные тактики дальнейшего поведения, Ирина остановилась на доселе безотказной. И уже пару секунд спустя на ее красные от бессонницы глаза начали наворачиваться постановочно-театральные слезы.

Но на сей раз не сработало. Давно привыкший к моноспектаклям со слезами, Лямка в ответ лишь слегка прищурился:

– Я тебя русским языком спрашиваю: какого черта ты не позвала меня к телефону?

– Потому!

– Почему?!!

– Потому что тебе какая-то там Полина дороже жены, – заверещала Ирина. – Что она, что твой Козырев… Они вечно впутывают тебя в какие-то темные дела. А потом…

– Что потом?! – не на шутку завелся Лямка.

– Не ори на меня! А то ты сам не знаешь, что потом! Рядом с этой твоей Полиной люди мрут. Как мухи – Антон ваш, потом Нестеров… Вот и теперь: вроде как нашла наконец мужика нормального, богатого, настоящего…

– Так богатого или настоящего?

– Это одно и то же.

– Ну-ну, продолжай. Нашла – и что?

– А то, что его тут же взяли и посадили! И еще неизвестно, чем все закончится.

– То есть ты считаешь, что Игорь и вправду вазочки из Эрмитажа тырит?

– Ничего я не считаю. Хотя нет… Я считаю одно. Что тебе при таких обстоятельствах и при твоей работе не надо влезать в эту историю. Если наплевать на себя, подумай хотя бы о дяде. Или ты действительно не понимаешь, как это может на нем аукнуться?

– Ир, ты вообще себя слышишь? Ты слышишь, что ты сейчас говоришь? Полина, Игорь, Пашка – это мои друзья! Хоть это ясно?

– Хоть это – мне ясно. А вот тебе не пора ли определиться в приоритетах? Кто для тебя дороже – семья или друзья? Лично я не хочу, чтобы мой ребенок остался без отца.

– Ой, вот только не надо приплетать сюда Сашку!.. Что за манера такая: при любом удобном случае, в каждую ерунду обязательно приплетать сына?

– Ну, если сын для тебя – это ерунда, о чем тогда говорить? И вообще, чего ты от меня хочешь?

– Я хочу понять, с каких это пор и с каких это щей ты решила, что имеешь право определять, что и как мне делать? – Лямка с размаху ухнул кулаком в стену. Наверное, впервые за все время их совместной жизни. Ухнул так, что на кухонном столике жалобно звякнули чайные ложечки.

Ирина вжалась в стену. Сейчас она даже не плакала.

– Так вот. Я тебе говорю… Нет, я тебя просто уведомляю, что с этого момента, раз и навсегда, только я решаю: что и как мне делать, с кем дружить и с кем пить водку. И если ты когда-нибудь еще раз посмеешь решить за меня, то…

Здесь Иван осекся, поняв: каким именно будет то самое ТО, он и сам представлял достаточно смутно. Допустим, уйдет из дома. Благо, можно вернуться на квартиру к бабушке, так что с альтернативным жильем проблем нет никаких. А Сашка? А работа, которую он, если честно, любил даже чуть больше родного сына? Ибо только там, в своей каморке, в последнее время он и находил пристанище от вечных семейных дрязг, ночного плача и, чего уж лукавить, от порядком осточертевшей молодой жены. А ведь его работа, как ни крути, напрямую зависела от Иркиного дяди… В общем, от осознания сего замкнутого круга навалилась на Лямку такая тоска, что… Что он просто молча бухнулся на диван и устало опустил голову на колени.

Воспользовавшись внезапной паузой, Ирина стала потихоньку выбираться из кухни. Она понимала, что на сегодня Иван всё – сдулся, утих. А завтра… Завтра, бог даст, все пойдет как прежде. Еще и каяться прибежит. «Все равно, надо будет переговорить с дядей Костей», – подумала она, входя в спальню и склоняясь над детской кроваткой. В этот момент ее мысли как-то сами по себе унеслись далеко от произошедшего на кухне скандала. В конце концов, обижаться на вдупель пьяного мужика – саму себя не уважать.

* * *

Тем же вечером, узким кругом отмечая успех, захмелевший Леха Серпухов махал перед своими розыскниками справкой о судимости Дорофеева:

– О, артистов каких вяжем по горячим следам! Ну, Батя! Герой!.. А вы – растяпы! Могло ведь черт-те знает что в квартире произойти!.. Слушай, Бать, и все-таки – как ты его вычислил? Опять не скажешь?

– У меня нюх, – предсказуемо отшутился Батя.

– Да, Батя, что бы мы только без тебя делали! – угодливо вставил Травкин, как бы невзначай подвигая в его сторону локтем пустой пластиковый стаканчик. Батя на правах ветерана трудился сейчас виночерпием.

– То же, что и раньше, – валяли и к стенке приставляли. После чего пускали пузыри и, со слезою всматриваясь в даль, ожидали, когда вернется мамочка с большой сисей и всех покормит.

– Ну, ты уж того, особо-то не возносись, – попытался вступиться за честь мундира Серпухов. – Знаешь, какой у нас сейчас некомплект в отделе?

– Услышав ответ, я, видимо, должен буду пасть ниц и забиться в конвульсиях?

– Очень смешно. А некомплект в отделе, между прочим, целых три штыка! Я давеча нарочно подсчитал: каждый пашет за себя и ровно за 0,75 «того парня».

– Ну-ну, все мы виновны в смерти Лоры Палмер! – снисходительно констатировал Батя. – Неужели управление кадров меры саботирует?

– Отнюдь. Вот, буквально намедни список выпускников Высшей школы прислали… – Серпухов вынул из бокового кармана пиджака сложенный вчетверо, обсыпанный сигаретными крошками листок и нервно встряхнул им, как сердитый купец в привокзальном ресторане. – Зачитываю по алфавиту: Абдулхамидов, Баграмов, Мултахазибек-оглы, что радует. Далее: Ювараншаев и, наконец, Ягуёбшев!

– Да уж, не приведи, Создатель, на карте найти! – откликнулся на последнее сочетание звуков Травкин.

– Во-во! Выбирай, не хочу! А я не хочу! Мне тут затяжной Ближний Восток не нужен! – сформулировал Серпухов. – А Ягуёбшев этот, чую, в бурке рожден.

– М-да, – согласился с ним Батя. – Не спи, казак: во тьме ночной чеченец ходит за рекой…

Но в целом настроение у собравшегося народа было почти прекрасное. В данном случае «почти» объяснялось досадным косяком в отношении Линчевского, отпущенного на волне охватившей всех эйфории. Сгоряча засветивший подлинную фамилию мнимого гражданина Дортюка задержанный Дорофеев в этой части тут же ушел в глухую молчанку и помогать оперативникам в возращении сблуднувшего сына категорически не собирался. Ну да хоть по эпизоду изнасилования особо не отбрыкивался, понимая, что при таких раскладах включать дурака особого смысла нет. Дорофеев признался, что подобрал девку на Невском – стояла-голосовала, а у самой, как потом выяснилось, денег только до ближайшего светофора. Вот он с нее по приезде натурой и взял. И, по его словам, все правильно сделал. В следующий раз, когда без денег к незнакомому мужику в машину полезет, авось головой будет думать. А не «Тефаль» за нее. Такая вот немудреная житейская философия. Хотя, по мнению того же Бати, некая доля сермяжной правды присутствовала и в ней.

Второй за день визит Димы Травкина на квартиру Вики, естественно, ничего не дал. Отправивший его туда Серпухов, по правде сказать, на это и не рассчитывал: надо быть полным идиотом, чтобы после столь невероятного соскока вернуться и занять исходную позицию. Вика пояснила Травкину, что чернявенького парня видела впервые, к Дорофееву он пришел примерно за полчаса до приезда оперативников, и вроде как зовут его Эдиком. А вообще – «не сторож она приятелям Дорофеева», которым, с ее слов, несть числа. Ничего иного выжать из Вики не удалось. За исключением разве что шерстяных носков и банки компота, которые та попросила передать в камеру Дорофееву. Из чего Серпухов заключил, что вертевшийся на кухне пупс бы прижит Викой от него, хотя соответствующие странички в паспорте Дорофеева были девственно чисты. Кстати сказать, если Вику умыть-приодеть-причесать, баба получилась бы вполне ничего себе. Конечно, не Клаудия Шиффер, но все же. Так что не очень понятно, с чего это вдруг Дорофеева сподвигло рискнуть пойти на столь непопулярную статью – то ли пьянка, то ли внезапно взбрыкнувшее либидо. В общем, какая-то генитальность бытия.

По возвращении Травкина с Сампсониевского «Эдика», естественно, прокинули по базам. Если предполагать, что парень местный, то на город и область пришлось всего трое Эдуардов Линчевских. Из них по возрасту – только один. И действительно сидел по малолетке – снова Бате зачет. Прозвонились в адрес регистрации. Там сказали, что было такое дело, но уже с год как не живет, съехал, а куда – неизвестно. Собственно, на этом мини-розыскные действия по лже-Дротюку и завершили. А смысл? К изнасилованию парень явно отношения не имел. Что же до «левого» паспорта, дело, в общем-то, житейское: не в этот, так в другой раз спалится. Обидно, конечно: имелись все шансы с одной кавалерийской атаки сразу две палки срубить. Ну да чего уж теперь…

* * *

«Каждая несчастная семья несчастлива по-своему», – писал в свое время классик. И в данном случае, зная его непростую биографию, у нас нет оснований ему не доверять.

Ольховская вырулила на Большой проспект и припарковалась у первой попавшейся на глаза кофейни. Целенаправленно искать заведение для вечерней релаксации не хотелось. В зеркало заднего вида она увидела, как вслед за ней схожий маневр повторил серебристый «Тахо», остановившись на корректно-уважительном расстоянии. Невзирая на то что в данный момент хозяин продолжал париться в камере, а непосредственный начальник лежал под капельницей, система охраны продолжала работать как отлаженный часовой механизм. Все эти дни люди Саныча ни на минуту не оставляли Полину без отеческой опеки. Поначалу это раздражало, даже бесило, но в какой-то момент Ольховская смирилась с тем, что ее жизнь априори является элементом высокобюджетного реалити-шоу «За стеклом».

Заканчивался очередной день неразберихи, суеты и ставшего обыденно-привычным нервяка. Заканчивался он очередной неопределенностью, причем практически по всем позициям. Разве что проведший все утро в офисе «Золотого слитка» Смолов немного обнадежил, сообщив, что раскопал нечто очень важное. Способное якобы максимально продвинуться по всей цепочке. Другое дело, что Полина не вполне доверяла этому чересчур, как ей казалось, самоуверенному менту, подрядившемуся в добровольные помощники за солидное вознаграждение. Наемник, он и есть наемник.

Ольховская вздохнула, устало откинула челку со лба и принялась рыться в сумочке в поисках помады. В хаосе набросанных в маленький женский мир документов, трех флаконов духов (на разное настроение), записной книжки, двух мобильников и «дико модного» романа некоего Сергея Минаева помада находиться категорически не желала. В конце концов Полина бросила это бесполезное занятие. Она еще немного посидела в машине с включенным кондиционером и направилась в кафе. В отличие от простых смертных, Ольховская могла позволить себе такую роскошь, как не ставить машину на сигналку. Было кому присмотреть.

Заведение, в которое занесло Полину, оказалось не из простых. Годика полтора назад она бы всяко миновала его с гордым видом, поскольку жаба, бросив лишь беглый взгляд на здешний ценник, задушила бы однозначно. Внутренний интерьер почему-то показался знакомым. И все то время, пока она ждала степенного официанта с заказом, Полина развлекала ум ловлей воспоминаний. И вспомнила: именно в такой вот полуподвальной кафешке с удивительно схожим дизайном она сидела в своей прошлой, а то и в позапрошлой жизни. В зависимости от точки отсчета – можно и так и эдак. Сидела и мысленно раскладывала пасьянсы своей непутевой, как ей тогда казалось, бабьей судьбы. Пасьянсы сулили исключительно бубновые хлопоты, и в результате всё тогда закончилось слезами. Было это до Ладонина.

Отныне свою жизнь Полина строго делила на «до Ладонина» и «после». Причем более-менее размеренно мысли текли вплоть до рубежа «после».

«Интересно, когда и с чего вдруг я стала задумываться о том, что оно, это самое „после“, когда-то может произойти?.. Идиотка! Нерпа глупая! Ну и чего тебе, дуре, не хватает?!»

Разозлившись на себя, она нервно схватила чашку, которую бесшумно принес молчаливый официант. Сделала большой глоток, больно обожгла губы и закашлялась. «Квартира, дом, машины, шмотки, заграница, персональный счет в банке… Перечислять дальше? Рядом мужик, который тебя обожает. Опять мало? Чего еще изволите, Полина Валерьевна? И разве не к этому вы стремились в те времена, когда даже покупку новых колготок требовалось планировать заранее? Исходя из текущего состояния… нет, не банковского счета, а всего лишь вечно дохленького кошелечка?»

Внутренний голос немедленно зацепился за глагол «обожает». А, собственно, так ли она уверена в том, что Игорь до сих пор ее «обожает»?.. Хотя бы перед собой, Полина Валерьевна, следует быть честной: если и «обожает», то уж всяко не так, как это было на заре вашего романа.

Да, когда-то случился в ее жизни обувной бутик, в котором она впервые, вкупе с новыми туфлями, примерила на себя роль Золушки. Собственно, с этого дня в их отношениях все и началось. Прогулки – пешие и на авто, по воде и даже по воздуху. Цветы – море, океаны цветов. Дорогие рестораны и еще более дорогие подарки. И, конечно же, объятия, поцелуи – страстные, до одури, взасос. На улице, в машине, в подъезде, в лифте – когда просто нет никаких сил и терпения дождаться абсолютного уединения. Был даже экстремальный секс в туалетной комнате (причем в дамской) в каком-то навороченном кабаке.

«Когда же все это закончилось? И самое главное – почему?» Полина не в первый раз задавалась подобными вопросами. Вот только всякий раз избегала давать на них точный ответ. Словно чувствовала, что ответ сей может оказаться для нее крайне неприятен.

Остывший кофе неприятно диссонировал с до сих пор саднящими ошпаренными губами. Ольховская взмахнула рукой, и, как по мановению волшебной палочки, у ее столика материализовался давешний гарсон. Еще через пару минут рядом с ней снова возникла дымящаяся чашечка эспрессо.

Полина вытащила из сумки пачку сигарет, которые нашлись не в пример быстрее помады. Обычно она старалась не курить при Ладонине, хотя тот и не запрещал. Но ей почему-то всегда казалось, что дымящаяся в женских пальцах сигарета – это неизменный спутник и символ одинокой или, как минимум, брошенной женщины. В общем, бабы с проблемами. Что ж, сейчас она полностью соответствовала созданной своим воображением картинке. Так когда же ЭТО закончилось?

Полине припомнился один необычный весенний питерский вечер. Тогда после традиционного ресторана Ладонин почему-то решил поехать домой не сразу. Они довольно долго колесили по погружающемуся в сумерки городу и по большей части дружно молчали. О, когда-то они умели делать и такое!..

Наконец, Ладонин свернул на Крестовский остров:

– Знаешь, раньше я частенько приезжал сюда. Особенно когда долго не мог уснуть. Или когда кошки на душе скреблись и царапались, – пояснил Игорь. – Здесь есть одно место… Сейчас, подъедем, покажу… Я ставил там машину, выходил… Почему-то только там я и мог отдохнуть. По-настоящему.

Закончились дома, стали редеть деревья, а вдали показалось небольшое озерцо. Именно к нему и рулил Ладонин. Он остановил машину, заглушил двигатель и прикрыл глаза. И вот тогда… Да-да, пожалуй, именно тогда они впервые молчали не вместе. Игорь словно бы ушел глубоко внутрь себя. Он больше не делил себя с нею, оставив Полину одну.

Глядя на него, в какой-то момент Ольховская вдруг страшно испугалась и кинулась теребить его за плечи, требуя внимания. Ладонин открыл глаза и внимательно посмотрел на нее, усердно старающуюся улыбнуться как можно кокетливей и соблазнительней. Но когда Полина, решив, что «клиент созрел», потянулась к нему с поцелуем, Игорь случайно (а случайно ли?) отвернулся и завел мотор…

Уж не с этого ли странного посещения мистически-культового ладонинского места в их отношениях состоялся переход через невидимый Рубикон? Кто знает… Но как раз с той весны их совместные прогулки, выезды и выходы все чаще стали ограничиваться официальными светскими приемами и дружескими (читай: деловыми) посиделками. Как всякая умная и целенаправленная женщина (приплюсуйте сюда еще и былой профессиональный опыт «в познании человека и страстей его»), Полина достаточно легко сориентировалась в правилах игры «светских львиц» и довольно ловко стала покорять все новые вершины. Да так, что через некоторое время Ладонина стали зазывать на мероприятия не казенно-формально «с супругой», а не иначе как «с вашей очаровательной Полиной». Но затем она как-то резко и вдруг заскучала. Причем заскучала столь отчаянно, что все чаще стала сочинять дешевые отмазки – мигрени, диеты, критические дни. Все это – лишь бы не торговать лицом на бесконечных нудных вечеринках.