Текст книги "Рота"

В городе началась резня. Кого-то расстреливали, кого-то резали заточками из ложек, кого-то сбрасывали с крыш. По улице Чапаева шастали пьяные дивизионные прапора…

…Сергей сумел дозвониться в аэропорт до хорошего знакомого их семьи дяди Ашота – тот обрадовался, сообщил, что Арзумановы уже в Ереване, обещал сообщить им, чтобы не психовали. До аэропорта Сергея подкинули на бэтээре лишь через два дня. Покидая 201-ю, Числов видел русскую бабку, молившуюся на КПП, как на церковь Божью… Город проезжать было страшно, особенно когда ехали мимо наполненных трупами подземных переходов… В аэропорту помог дядя Ашот. Ни одного рейса на Кавказ уже не было, и Сергея удалось засунуть только к летчику-армянину на военный борт до Москвы…

(Уже потом дядю Ашота расстреляют «вовчики» в концлагере в 107-й автоколонне… Потом будет неудачный, захлебнувшийся в крови «недопереворот» антиисламистов-худжантцев. А еще через полгода в Душанбе ворвутся бронетранспортеры кулябского пахана Сангака Сафарова – отсидевшего двадцать три года «бобо Сангака». Они войдут под интересными лозунгами: «Нет – исламизму. Нет – демократии. Наша Родина – Советский Союз». Когда у Сангака спрашивали, откуда, мол, бэтээры, он отвечал, дескать, «товарищи помогли». Дико, но факт – «бобо Сангак» хоть и кровью, но остановил кровь еще большую…)

…Погожим майским днем Сергей Числов приземлился в подмосковном аэропорту «Чкаловский». Сойдя с борта, он буквально столкнулся с бывшим соседом-военкоматчиком. Только теперь сосед вырос уже до капраза и служил в главном штабе ВМФ. На «Чкаловском» он оказался, чтобы как раз встретить борт из Душанбе. Капраз не забыл, что Сергей – сын погибшего моряка. В тот же день Числов оказался в кабинете у станции метро «Лермонтовская» – там располагался главный штаб ВМФ. Разговор был кратким, но предметным:

– Хочешь, лети к своим в Ереван, это мы устроим… Но там – тоже война. Устроить в гражданский вуз не могу – ты вообще даже не гражданин России, хоть и русский. По коммерческой линии… Боюсь, сам не вытянешь. Могу помочь с поступлением в «Рязань».

Почему в училище ВДВ, а не в морское – это объяснялось просто: от «послегэкачепистских разборок» спас капраз одного хорошего мужика – «серьезного десантурщика».

Решать пришлось сразу. Сергей дозвонился матери в Ереван. Отчима и дяди рядом не было, а мать всхлипнула:

– Ты уже взрослый, Сереженька… Решай сам. Мы, конечно, тебя очень ждем. Нас тут в трехкомнатной квартире – двенадцать человек, таких же как мы…

Эта фраза поставила точку в сомнениях. Через месяц бывший студент-математик Сергей Числов уже маршировал по рязанскому плацу. Вот так бывает… Хоть и были у Сергея в бытность увлечения аэроклубом два парашютных прыжка, но никогда он даже и не предполагал стать офицером ВДВ.

Учился Серега легко и не без интереса к отдельным предметам. Почти сразу его поставили командиром отделения – приняли во внимание то, что он был почти на два года старше основной массы сокурсников. Относились к нему… странно. Чужеродным он каким-то был, слыл не то чтобы диссидентом, но… Вот не любит у нас начальство тех, кто с ним разговаривает с достоинством. А еще его почему-то упорно считали блатным. Тогда, в 1992 году, блата еще стеснялись. Уже на первом курсе при коллективном разгадывании кроссворда выяснилось, что младший сержант Числов откуда-то знает, кто такие Игнатий Лойола и «Серапионовы братья»… Многих это раздражало. А тут еще Числов на занятиях по вооружению и боевой технике (ВБТ) вслух усомнился в эффективности очередной боевой машины:

– Может, лучше сделать надежной индивидуальную защиту солдата? Война ведь становится другой – должен же Афган чему-то научить?

А потом еще и на занятии по тактике – «святая святых» военного образования – Сережа «отличился»:

– Везде и весьма эффективно воюют партизаны, а нас все готовят к очередному штурму Берлина.

Между собой, конечно, курсанты на такие темы говорили, но чтоб в глаза преподавателю?! Раз в месяц Числов ходил в рязанский театр, записался в городскую библиотеку. На дискотеки, конечно, тоже ходил, и девки местные аж млели, глядя на него. Но… Но не было в Рязани никого элегантнее юных таджичек, которые умели носить платья как в Париже…

Снисходительная ирония к местным барышням придавала Числову какой-то особый «дворянский шик» и еще больше способствовала успеху у тех же барышень – старая история. Однокурсники не любили знакомить своих девушек с Числовым, уж больно заинтересованно они потом о нем – невзначай так – расспрашивали.

Когда Числов учился уже на третьем курсе, в Москву приехала сестра Лена. Сергей всеми правдами и неправдами вырвался в Первопрестольную, сопровождал сестренку все три дня, обойдя чуть ли не все музеи и даже побывав на Таганке. Это к нему уже армянская традиция прижилась – плотный родственный патронаж. Ни в один московский кабак он не зашел и даже не счел нужным скрыть этот досадный факт от расспрашивавших его о московских впечатлениях однокурсников… И на сборах в Иванове, вместо того чтобы с товарищами пойти по-нормальному в пивбар «Премьер», поперся в какой-то музей ситца. По мнению многих – это было просто нездорово… И еще – «фишкой» тогдашнего министра обороны, десантника Грачева, была тема особой поддержки президента Ельцина и личной ответственности за судьбу отечественной демократии. Числов не то чтобы критиковал эту позицию, но делился вслух впечатлениями об установлении демократии в Таджикистане…

В общем, «интеллигент-университант» плохо проникался духом десантника. За его спиной говорили всякое: и что он «ара хитрожопый», что «доболтается» и настоящим десантником не станет никогда.

В начале третьего курса его даже «дернули» особисты: дотошно выясняли, как Сергей попал в институт и на чьей стороне участвовал в гражданской войне в Таджикистане. В принципе, он мог бы и вылететь запросто, если бы не бегал на лыжах за институт и не «держал» бы вполне надежно свое отделение… Правда, сержантом, в отличие от других командиров отделений, он так и не стал.

Закончил институт Числов с одной «тройкой» – естественно, по тактике. Перед выпуском кто-то из курсантов даже предлагал устроить Сереге темную – якобы за то, что когда-то не отмазал от губы, хотя и мог. Идея поддержки все же не нашла, по выпуску сотоварищи решили, что Серега Числов все же «не говно», хотя и какой-то «не свой». (А и то сказать – даже став уже офицером, в смешанных военно-гражданских компаниях Числов не настаивал на том, чтоб первый тост поднять за ВДВ, второй – за «Рязань» и третий – за погибших десантников. Мелочь, конечно, но мелочь показательная: другие-то что, из другого теста, что ли?!)

В июле 1996 года, отпев про «расплескавшуюся по беретам и погонам синеву», лейтенант Числов получал распределение. Он стоял за предписанием, когда капитан-кадровик откликнулся на звонок начальника:

– Кто? Числов? У меня… Вот он и стоит. Как в Чечню? Без войсковой практики, вы же знаете, нельзя… Так точно. Я не спорю. Извините, товарищ полковник!

После этого странного телефонного разговора ничего не понимающему лейтенанту Числову – единственному из выпуска – было предписано через три дня (даже без отпуска) прибыть в Ханкалу в распоряжение командующего группировкой. Оставив предписание в Ханкале, Числов тем же вертолетом был направлен в воюющий батальон.

…Сергей не знал, что через неделю главный институтский кадровик получит строгий выговор «за запущенность в работе», а капитана-«разгильдяя-исполнителя» с треском уберут в омский учебный центр, где по приказу министра должен был начинать службу лейтенант Числов. А старший лейтенант Кислов{Попробуйте по телефону отличить Числова, от Кислова… Такие маленькие казусы случаются порой в отделах кадров.}, выпускник прошлого года, пока остался в институте, несмотря на то что его рапорт был надлежащим образом подписан. Сергей в тонкостях интриг армейских кадровых аппаратов («кадры» решают все, в «кадрах» решают все, «кадры» решили – все!) не разбирался совершенно. Не узнал Числов и о том, что через две недели после его прибытия в Чечню в Ханкалу пришла диковинная указивка: «…пункт такой-то приказа командующего ВДВ по личному составу оставить без последствий как не соответствующий приказу министра обороны РФ». От этой телеграммы не то чтобы отмахнулись, но… Офицеров было мало, а события предчувствовались большие. Хотя неоперившихся, как правило, в рейды не посылали.

…Шел август 1996 года. Сергей застал в горах возвращение духов в Грозный. Москва задавала созерцательное отношение ко всему сущему – мол, все от Бога… или от Аллаха. Большие московские чиновники, как правило, не знают и не представляют жизнь за пределами Садового кольца. И все же знаменитое хасавюртовское соглашение – это было уже просто «слишком». После его подписания ситуация сложилась аховая: по букве этого соглашения, некоторые отряды-заставы федералов просто нельзя было выводить без «соответствующего контроля со стороны администрации Чеченской Республики». А «контроль» этот нередко превращался в добивание мелких подразделений федералов, формально лишенных права отвечать огнем на огонь…

Боевое крещение Сереги Числова состоялось в начале сентября девяносто шестого, когда он вывел взвод десантников прямо к объединенной с масхадовцами Аргунской комендатуре. (Вывести взвод Серега умудрился без соприкосновения с духами, откровенно искавшими федералов для расправы.) Лейтенант оказался крепким орешком – по наитию и здравому смыслу, он организовал маскировку маршрута, как тертый спецназёр. Шел двое суток, не спрашивая советов по рации и разбрасывая ложные следы своего движения. В последние сутки пятнадцать километров шел по горам. В общем – вывел. И удостоился пристального взгляда Шамиля Басаева – тогда «уполномоченного по совместным комендатурам». Шамиль даже поблагодарил федерального лейтенанта за то, что его подчиненные «не спровоцировали негативные действия местного населения». Потом Серегу посадили играть в шахматы с братом Шамиля – Ширвани. Числов выиграл, и Ширвани уехал. Вечерело. Потом увезли на погрузку и выведенных из гор десантников, провожать их поехал федеральный комендант, а Серега остался за него. Помощник чеченского коменданта, бывший преподаватель гудермесского ПТУ, сидел напротив Числова и читал «Спид-Инфо». Сам чеченский комендант, матерый уголовник с погонами советского подполковника, покрутился-покрутился, потом зачем-то объяснил Числову, что ему эти погоны вручили «революция и война», и куда-то исчез… На всю комендатуру осталось пять федералов-вэвэшников и семь духов.

…Нападение началось не сразу. Сначала пришли какие-то мутные ополченцы с жалобой, что уходившие федералы их разоружили, а оружие вроде бы обещали сдать в комендатуру. Только от них отбоярились, кто-то пустил по забору и крыше длинную очередь из КПВТ{14,5-миллиметровый крупнокалиберный пулемет Владимирова танковый.}.

Числов заорал:

– В ружье! Нападение на комендатуру!

Не дожидаясь дублирующих команд от масхадовца-пэтэушника, Серега организовал оборону сам. Причем заставил стрелять и духов-ополченцев: нападение – оно и есть нападение, кто знает – кто напал?

Ополченцы, взрослые дядьки, все служившие в Советской Армии, растерялись и подчинились молодому летехе по не забытому еще уставу. Подчинились все, кроме одного, который обкурился анашой и сидел, раскачиваясь с передернутым автоматом на топчане, время от времени причитая нараспев:

– Вах, как я люблю оружие!

Вот этот «любитель оружия» и был единственным, кто не стрелял…

Нападение отбили без потерь, а среди нападавших кое-кого почикали… Почти сразу потом вернулся федеральный комендант с дежурным взводом. А звали этого коменданта, в ту пору еще подполковника – Примаков Александр Васильевич. Вот тогда они нормально и познакомились. Примаков просто поразился прыти и толковости молодого летехи…

…Комендант-чеченец вернулся под утро, долго зло молчал, потом позвал своего пэтэушного помощника в какой-то дом неподалеку – оттуда донеслась ругань, а затем раздались пистолетные выстрелы. Больше помощника никто не видел…

…Через две недели совместные комендатуры свернули. Журналист и поэт Александр Харченко писал о тех днях: «Давай, налей, комбат, по стопке водки. Уходим, огрызаясь, словно волки. Ни я, ни ты – не виноват…»

…После выхода из Чечни Сергей Числов был направлен в Псков, на должность командира разведвзвода… Через год стал старлеем и чуть позже – ротным. Так и не женился – подружек на ночь находил легко, но тяготиться их обществом начинал быстро. В девяносто восьмом Серега поступил заочно на юрфак – решил все-таки получить и университетский диплом, хотя злые языки говорили: мол, Числов себе запасной аэродром для близкого «дембеля» готовит. Жизнь шла, надо было как-то обустраиваться, надо было как-то перетаскивать в Россию своих из Еревана, где было совсем все плохо…

Снова в Чечню Сергея направили почти сразу после начала «второй войны». Его назначили заместителем командира отдельной шестой роты 102-го парашютно-десантного полка 76-й воздушно-десантной дивизии. Представлялся в Чечне по прибытии Числов как раз бывшему федеральному коменданту Аргунского района Примакову – уже полковнику.

И уже в Чечне Сергей получил капитана. Выписку из приказа о присвоении очередного воинского звания в роту доставил все тот же Примаков… Потом все завертелось, как в безумном калейдоскопе: «выходы», «выезды», «зачистки»… Числов чувствовал, что тупеет, что он способен на большее, что его потенциал не используется даже наполовину… А потом случился этот идиотский «выход» в квадрат 3844…

…Числов лежал в полутьме палатки, прихлебывал разведенный спирт и то ли вспоминал, то ли грезил о чем-то… Неожиданно полог отдернулся и внутрь вошел Примаков.

Сергей на его появление отреагировал лишь легким поворотом головы, что было, конечно, не только нарушением устава, но и простым общечеловеческим хамством. Полковник некоторое время рассматривал лежавшего капитана, а потом негромко, но с характерным металлом в голосе скомандовал:

– Встать!

Числов несколько секунд не реагировал на команду, но затем все же завозился-засопел и встал, чуть покачиваясь и глядя в сторону. Примаков молча смотрел на него и, не дождавшись ответного взгляда, сказал:

– Да-а…

Они еще немного поиграли в молчанку, потом полковник тяжело сел на ту же самую койку, на которой совсем недавно сидел Рыдлевка. Числов остался стоять. На Примакова он по-прежнему демонстративно не смотрел.

Полковник достал из кармана сложенный рапорт Числова, который тот отдал Панкевичу, и шлепнул этой бумажкой себе по коленке:

– Прочитал я, Сережа, цидульку твою…

– Это не цидулька, товарищ полковник, а рапорт, – отреагировал наконец Числов, стараясь говорить внятно.

Примаков грустно усмехнулся:

– М-да… Что и говорить, высокохудожественное получилось произведение.

– Я написал всё как было, – угрюмо откликнулся капитан.

– «Всё как было» оставишь для мемуаров. А рапорта пишутся не как было, а как надо. Знаешь, во времена Екатерины Первой был такой генерал, Алексей Львович Плещеев? Так вот, в оправдание своих вольных речей на досуге он говорил: «В службе не рассуждают, а только исполняют, а вне ее – наоборот…» Ладно, садись, Сережа.

Числов сел. Полковник покачал головой:

– Было мнение тебя к ордену представить…

– Представьте лорда Джадда, – пробормотал Сергей прямо в свои ладони, куда он спрятал лицо.

– Кто бы спорил, – кивнул Примаков. – Правда, лорд сам-то, боюсь, не в курсе… Стало быть, уволиться решил…

– Решил.

– Ну что же, ты – парень взрослый. Чем на гражданке займешься?

Числов неопределенно пожал плечами:

– Закончу юридический… Пойду в адвокаты в конце концов…

Полковник не смог сдержать скептической улыбки:

– В адвокаты – это хорошо. Их сейчас как собак нерезаных. Думаешь, они тебя с распростертыми объятиями встретят?

– Как-нибудь да встретят… Надоело мне все… Я, Александр Васильевич, смерть много раз видел. Как и вы. Офицер должен спокойно относиться к возможности гибели, но – за Отечество, а не за эту московскую пидарасню. Не ради их каких-то бизнес-муток и капризов.

– Ты считаешь, мы здесь… ради них?

– А ради кого?

Примаков вздохнул, негромко, но очень тяжело:

– В государстве у нас, конечно, не все ладно. Но… Есть государство, а есть Россия. И ее интересы, кроме нас – так получается, защищать здесь некому.

– Я не курсант уже, товарищ полковник. Зачем вы мне политинформацию читаете?

– При чем здесь политинформация?! – Примаков вскочил, пометался немного по палатке и снова сел. – При чем здесь политинформация, если это – правда? И потом – может, что и изменится… Сейчас вот президентские выборы…

– Конечно, – без улыбки, устало кивнул Числов, – как Путин придет, так все и изменится. Через день.

– Перестань, Сережа! Он, между прочим, как только исполняющим обязанности президента стал, сюда, в Чечню, прилетел.

– Ага, – снова кивнул капитан, – ножиками именными награждал. Чтоб по телевизору показали.

– Ножиками не ножиками, а, между прочим, в новогоднюю ночь прилетел, вместо того чтобы водку жрать… А через день, конечно, ничего не изменится. Строить – не ломать. Дров-то наломали – будь здоров. Разгребать все это говно будет нелегко. И Россия…

Числов поднял голову и, сверкнув глазами, перебил полковника:

– Александр Васильевич! Я Родину тоже люблю. Думал, что доказывать это уже никому не надо. Россия… Но ведь есть еще и моя собственная жизнь! И что же? Мне ее обязательно вот в такой убогости надо провести? Разгребая говно? Да еще не свое, а насранное богатыми жирными ублюдками? Увольте…

Они переждали еще одну длинную паузу. Потом Примаков кивнул нехотя:

– Ну уволить-то… Что ж, перепишешь рапорт, как положено, я посодействую. Только все же… Понимаешь, Сережа, вот при всем при этом не могу с тобой согласиться. Понимать тебя понимаю, а согласиться все равно не могу. Про тебя разное говорят, но я-то знаю – ты создан для армии. Именно ты. И если такие офицеры из армии будут уходить, а они и уходят, то… Неправильно это. Ты подумай. Давай-ка вот что сделаем: завтра борт на Моздок… Отвези-ка «двухсотого», Витю Крестовского в Питер… Предписание получишь, в госпитале бумажки быстро оформишь… По Невскому погуляешь… Ты в Питере бывал?

– Нет, – сквозь зубы ответил Числов.

– Ну вот, тем более… И завязывай пьянку, один уже пьешь, как… А вернешься – будем с рапортом решать. Как тебе?

Сергей угрюмо молчал. Полковник вздохнул и, чтобы как-то заполнить паузу, зачем-то снова вернулся к больной теме:

– Разведка говорит, тебя там не хаттабовские… встретили, а отряд Хамзата Алихаджиева… хотя это почти одно и то же. По радиоперехвату… Потом туда вертолеты посылали, они отработали, но… Позабивались, гниды, в норы…

– Разведка, – хмыкнул Числов. – Та самая, которая где-то там Хаттаба сначала нащупала? А мне-то до одного места – что Хаттаб, что этот… Хамзат… Все достали. Тошно мне, Александр Васильевич…

Примаков вдруг сел с Числовым рядом и как-то совсем по-отцовски погладил его по голове, Сергей даже вздрогнул. Но ничего не сказал. Они еще посидели так в молчании, потом Примаков взял числовскую бутылку и сделал из нее глоток.

– Ладно, помянем давай. Светлая им память, мальчишкам.

Он передал бутылку капитану. Числов легко, как воду, выпил остатки.

– Вечная память, пацаны. Слава ВДВ.

Последнюю фразу он сказал без иронии, хотя Примаков чуть даже напрягся сначала. Полковник встал:

– Ну так как насчет моего предложения? А? Слетаешь в Питер? Давай. На несколько дней подальше от всяких Хамзатов… А вернешься – продолжим разговор. Чего сейчас-то с горячей головы рубить… Хоп? Договорились?

Капитан молчал, угрюмо глядя в горлышко пустой бутылки. Примаков кивнул и направился к выходу:

– Будем считать, что договорились. Молчание – знак согласия…

…На следующий день, получив от ротного предписание и полторы тысячи рублей (столько насобирали в роте «гробовых» Крестовскому, точнее, уже не ему, а его семье), капитан Числов вылетел в Моздок вместе с «двухсотыми».

Ему повезло – той же ночью был борт до Питера.

Часть вторая

По странному стечению обстоятельств тот самый Хамзат, подальше от которого Примаков хотел на несколько дней услать Числова, находился в это время как раз в Петербурге…

…Он родился в семьдесят четвертом в семье шофера-дальнобойщика Мусы Алихаджиева. Семья входила в тейп Аллерой. Нечеченцам трудно понять, что означало духовное происхождение их тейпа, берущего корни от суфиев, образовавших потом тарикат «наджбандийца». Их можно было бы, по русской аналогии, назвать сектантами, да только слишком много этих сектантов жило в Чечне. Одна из основных заповедей: думай, ищи себя сам, а не только слушай, что говорят другие, и подчиняйся. Тейп Аллерой считался своего рода духовной аристократией, правда, до девяностых годов большинство чеченцев задумывались об этом не чаще, чем русские о былом дворянстве. Разница заключалась в том, что чеченцев было меньше миллиона, и потому историю своего рода-племени они передавали от отца к сыну.

Семья Алихаджиевых в Чечню вернулась из Караганды только в 1961 году. Уже на исторической родине жена родила Мусе троих сыновей – Ахмата, Ису и Хамзата. Была у братьев еще и старшая сестра Малика. Несмотря на все пережитое от депортации, отец на русских не обижался – сказывалось влияние деда, дослужившегося в Красной Армии от рядового до старшего лейтенанта, командира минометной батареи, его в Казахстан, кстати, и отправили прямо с фронта. Дед умер рано, и Хамзат из воспоминаний о нем сохранил лишь совместное перелистывание толстого семейного фотоальбома с обязательными дедовскими комментариями:

– Вот твой прадедушка Сосланбек – он первым в нашем роду стал инженером… В Баку работал, очень большим человеком там стал. А это твой двоюродный дядя Идрис, ему орден вручал сам Хрущев, он на камнях Хорезмской области сумел хлопок вырастить. А это твой дядя по маме Вахит. Он четырех человек зарезал, четырнадцать лет отсидел, всю Караганду в руках держал. Его сам Кунаев уважал…

Отец Хамзата почти каждый год гостил у кого-нибудь из своих армейских сослуживцев, приезжали и они к нему – русские, азербайджанцы, никто тогда на национальность особо не смотрел. В те дни не переводились в доме Алихаджиевых шашлык, жижиг-галнаш и кизлярский коньяк…

…В шесть лет Хамзату впервые резко дали понять, что он – мужчина. Он тогда прибежал зареванным домой после мальчишеской драки, а сестра Малика, надменно сощурившись, бросила ему:

– Ты или волк, или овца. Посередине не бывает. Бабушка так говорила.

Эти слова Хамзат запомнил на всю жизнь, тем более что у овцы – понятно какой конец. Впрочем, умершей еще в Казахстане бабушке приписывали и другие слова, якобы адресованные деду Хамзата:

– Какой же ты мужчина, если медалями бренчишь, а барана украсть не можешь?!

Хамзат хотел быть мужчиной и быстро начал физически ощущать свое взросление. В 10 лет отец научил его водить машину. В 11 лет Хамзат уже бегал со сверстниками на вокзал «смотреть блондинок». Это было популярное тогда у чеченских подростков развлечение: заключалось оно в том, чтобы на спор задрать у русской пассажирки юбку и удрать от погони. Особенным шиком считалось проделать все это на глазах русского же мужа. Чеченок трогать не полагалось. Однажды Хамзату убежать не удалось, он был бит нещадно, по-мужицки, на глазах у остальных пацанов. То, что бил его русский, – в памяти также отложилось навсегда…

В двенадцать лет Хамзат заработал свои первые деньги – за развозку на мотоцикле почты на первомайские праздники. Тогда он купил свои собственные сигареты, и, когда русский одноклассник попытался одну у него стрельнуть – Хамзат отказал, всплыл почему-то в памяти тот неприятный вокзальный случай… Хотя среди его приятелей были и русские, и дагестанцы, и татары, и даже один еврей по фамилии Ходус, у которого откуда-то всегда была жвачка. Вокруг было много смешанных семей, кто тогда действительно спрашивал про национальность?

…Хамзат запомнил, как вступал в комсомол. Все вступали, и он вступил. Билет ему вручал секретарь райкома Салман Радуев – энергичный и непререкаемо идейный. Радуев хорошо говорил, особенно на общественные темы. Он часто бывал у Хамзата в школе, просвещал подрастающую молодежь. Именно он заронил в голову Хамзата простую мысль о том, что надо быть хитрее, если хочешь чего-нибудь достичь: ведь преуспевает тот, кто правильно понимает «политику», точнее – «текущий момент», под который и надо подстраиваться.

Про «текущий момент» Хамзат запомнил крепко. А ведь и правда – многие из родственников Хамзата возвращались из армии партийными и устраивались на хорошие места. Потом они помогали своим. Таков был закон советской чеченской жизни. После депортации 1944 года отношения между тейпами стали запутанно-перемешанными. Когда с 1957 года чеченцы стали возвращаться в родовые селения, оказалось, что построенные отцами-дедами дома заняты, в основном, своими же «счастливчиками», которые «правильно поняли политику». А иногда в таких домах жили и русские, направленные для развития национальных регионов. Родовой дом отца заняли под какую-то контору. В начале шестидесятых со своими разбирались быстро: съезжай или… Никто особо не сопротивлялся, отношения между тейпами были действительно сложными, а кто захочет запустить с горы еще один камень кровной мести? С русскими все решалось сложнее – за ними ощущалась тогда сила, хотя именно русские, вообще-то, были во всем и виноваты… Отец Хамзата воевать с властью за родной дом не стал – как один шалинец, спустившийся с гор уже стариком в середине восьмидесятых… Именно поэтому семья Алихаджиевых и осела в Гудермесе – большой железнодорожный узел неплохо обеспечивал работой. Уклад советской чеченской жизни стал разрушаться в конце восьмидесятых. Тогда многие заговорили о несправедливости, как, например, главный механик автоколонны, где Хамзат подрабатывал летом:

– Почему начальник автоколонны – русский? А секретарь парткома – вообще армянин? Ведь мы – на чеченской земле! Что понимает русский в распределении путевок и закрытии нарядов, особенно если надо уважить хорошего человека или родственника? Если бы я был начальником, хлебом клянусь, все встало бы на свои места. А русский может уехать в свою Россию. Его примут везде, а чеченца – нет!

…Времени для таких разговоров становилось все больше, потому что возить стало почти нечего – даже винзавод закрылся. Работа оставалась только у бензовозов, но на них работали в основном чемберлоевцы, представители другого тейпа.

…В 1991 году Хамзат уже не пошел в десятый класс своей школы – формально потому, что большая часть учителей (даже чеченцев) стали уезжать в Россию, а фактически – потому, что что-то зрело и все ждали – что будет…

Тем временем слово «русский» все крепче прирастало к слову «собака». «Русские же даже туалетом пользоваться не научились» – так уже многие не только думали, но и говорили вслух. Некоторые, правда, заступались, говорили, что есть и хорошие русские – работящие. Но заступались с оговорками, мол, все-таки очень много русских пьяниц, которых кормят чеченцы…

…Тот главный механик стал-таки начальником колонны. И сразу же вместо утренних летучек начал проводить длинные политинформации. Они начинались с молитвы, хотя новый начальник еще год назад учился в университете марксизма-ленинизма.

– Никто не хочет жить «под Москвой», – горячо говорил бывший коммунист. – Почему мы хотим? Скоро Союзу конец. Россия – это там, за Ростовом. А здесь – Кавказ, Чечня. Кстати, почему русские говорят «Чечня»? Тогда они – «Русня». Наша страна – Ичкерия!

Все слушали внимательно, тем более что на работу-то ходили еще каждый день, а путевок выписывали – от силы две в неделю… Шел к концу мятежный 1991 год. В Грозном и Москве – что ни день, то потрясение. Но вот и в Гудермесе закрылись госпредприятия, а поскольку других не было, работу потеряли даже бензовозы-чемберлоевцы. Автоколонна встала окончательно. Многие начали качать нефть по дворам. Так и поступил сначала Хамзат, потом средний брат, а потом и отец. Жили тем, что можно было продать или «найти в освобожденных домах». Когда стало совсем плохо, средний брат Иса «взял» в Аргуне магазин и попал в грозненский ИВС. Выкупить сына отец не смог.

…А волна митингов «против колониального Центра» все набирала и набирала силу. На этих митингах людей очаровывали завораживающей перспективой «кавказского Кувейта» – ведь в Чечне самая чистая в мире нефть и самые лучшие строители! Стало быть, если нефть продавать с умом, то «из кранов польется коньяк»! Многие, слушая это, смеялись, но так хотелось верить хоть во что-то… Кроме, само собой, веры в Аллаха, которого опять-таки «не приемлет безбожная Москва». А у самой-то Москвы – нет ни силы, ни Аллаха, ни денег, ни гордости. А «Кувейт» начнет строиться сразу, как только будут выгнаны «московская милиция, КГБ и купленные партбюрократы-предатели». Скоро наступит день, когда с врагами свободы будет покончено во всем Союзе, на земле Ичкерии не останется ни русских, ни милиции.

Вскоре начальник автоколонны созвал на собрание в актовом зале всех еще числившихся и уже уволившихся сотрудников. Рядом с ним в президиуме под не снятым еще портретом Ленина сидели двое в камуфляже. Одного Хамзат узнал сразу – это был Салман Радуев. Другого – чужого – звали Джохаром. Да, там был еще третий, капитан первого ранга, кажется, бывший военком Чечни, но он больше молчал. А про Джохара выяснилось, что он – настоящий генерал, опытный и знающий, которому можно верить… Джохар говорил, что и в Москве уже понимают: пришло время чеченцам строить собственное государство – как в Эстонии или Литве. А раз так – то и собственная армия потребуется!

…Хамзат, вообще-то, ни в какую армию не рвался – если это будет такая же армия, в которой служил брат, то делать там нечего: денег не платят, пол мыть заставляют… Однако выступавший после Джохара Салман сказал, что другого выхода нет. Но успокоил, пообещал, что большой войны не будет, потому как Джохара в Москве знают – он договорится… И тут же бывший главный механик объявил о создании на базе автоколонны отряда народного ополчения. Все, конечно, записались, тем более что оказавшийся на собрании гость-чеченец из Иордании – выдал «подъемные» по 50 долларов, а таких денег теперь и за три месяца было не заработать. Собрание завершилось жертвоприношением во славу свободной Ичкерии – Хамзат давно не ел столько баранины. С тех пор у него вкус свободы ассоциировался со вкусом нежнейшего и ароматнейшего шашлыка…