Текст книги "Terra incognita – земля неизвестная"

Терракотовые войны

 
Гора Лишань покрыта редким лесом, в гробнице воины,
                                                                                   грозные, стеной,
Плечом к плечу творенье камнерезов, свой путь и пост
                                                                               продолжат боевой.
Правитель Цинь, великий кормчий царства, объединив народ
                                                                                         одной рукой,
Хотел продлить свой век и постоянство, единый шаг
                                                                                  и выбор волевой.
Он был тиран, жестокий повелитель, интриг придворных
                                                                               полноценный сын,
Сражений, битв достойный победитель, кругом враги,
                                                                               и, значит, он один.
А что страна? Налоги давят весом, стена растёт китайская вослед,
Подчинена державным интересам, и цель одна, и всем один завет.
Как обрести бессмертие и вечность, все мудрецы —
                                                                               обманщики и лгут,
Лишь в смерти есть, пожалуй, бесконечность, хоть
                                                                     от неё настойчиво бегут.
И вот стою я, вижу, созерцаю его посыл и мысленный полёт
И с облегчением радостным вздыхаю, что не застал имперский
                                                                                             этот взлёт.
О, сколько крови, с делом ли, впустую, земля, как губка, взяла,
                                                                                                сберегла,
Чтоб, тишину нарушив гробовую, себя потом другому отдала.
 

Шутливая ода китайской кухне

 
Вопрос не праздный, между прочим, что будем есть мы на обед,
Чтоб спать спокойно тёмной ночью и не заглядывать в буфет,
Отведать утку по-пекински иль черепаховый съесть суп,
Средь перца с рисом на дне миски покой найти для жгучих губ.
Фазана мясо, куропатку, яиц утиных взять пяток
И между делом, так, украдкой, бросать их тихо за порог.
А может, змей, улиток справим, зальём всё действие лапшой
И сыра тофу внутрь добавим, тряхнув с усильем головой.
Ну, что же делать, надо как-то себя в дороге обрести,
Нельзя же в путь картошку с мясом с собой из дома привезти.
Вот Сихунши Цзидань, омлета, я с наслаждением наверну,
Представил в мыслях я котлету, на мясо яка вдруг взглянув.
Сырой картошки тонкий ломтик нырнёт в желудок вглубь, на дно.
Хотелось мне, конечно, тортик, да что тут делать, всё равно.
Пожалуй, лучше горьким чаем залью я яства и питьё,
Но ближе к вечеру скучаю, вот простокваши бы ещё!
Но, в общем, можно без последствий себя в Китае прокормить,
Найти доступных соответствий, родную пищу позабыть.
Всё в мире пищи применимо, всему найдётся место здесь,
Уж коли так необходимо, я придержу желудка спесь.
 

О, Шангри-Ла

 
О, Шангри-Ла, врата Тибета, страна неведомых чудес,
Страна загадок и секретов, высоких радужных небес.
Где синева, и ветер горный, и облака несутся вдаль,
Вершины в снеге, непокорны, веков седая вертикаль.
Что мне важней и что отрадней: китайский древний колорит
Иль колокольчика звук стадный, когда на яках он звенит?
Окутан плотной шапкой снега, густой туман на высоте.
Лошадка тащит воз, телегу, а я за нею налегке.
Иду, плетусь, и пульс мой скачет, и сердце жалобно стучит,
Ведь высота, и это значит, болезнь мне горная грозит.
Но я не буду отвлекаться, я должен всё увидеть сам,
К дверям узорным прикасаться, открытым солнцу и ветрам.
Мне барабан крутить по кругу, «ом мани падме хум» скажу,
Хоть непривычно это слуху, в Тибете Будде я служу.
Сияет светом золотистым в горах далёкий монастырь,
И небо дымкою волнистой здесь дышит будто вверх и вширь.
Монах, читая мантру в зале, на память чётки подарил,
Чтоб ближе быть к своей нирване, меня на путь благословил.
Я понимаю, просветление порою спрятано от глаз.
Сойдёт ли сверху озарение? Нельзя ведь мудрым стать за час.
Пожалуй, я не буду против, пусть будут разные пути,
Мы все по жизни ходим, бродим, чтоб что-то важное найти.
 

О любимом, о пандах, про Жуи и Диндин

 
Мне близок стал с годами китайский колорит,
Раскосыми глазами меня Восток пленит.
Пройти спокойно мимо улыбчивых людей,
Открытых и учтивых, становится трудней.
И вот удача, други! Как дружбы важный шаг,
Жуи своей подруге в Москве нашёл очаг.
Грызёт траву бамбука на радость детворе
Диндин с родным супругом в российской стороне.
Смотрю я, наблюдаю, не тесно в доме им?
Вдали ведь от Китая медведей сохраним?
Волнуюсь что-то очень, ведь холодно у нас,
Зима прогонит осень, бамбука есть припас?
Но вроде всё спокойно, и панд семья живёт,
Диндин, Жуи довольны, любовь, еда, почёт!
Учёные внимают и холят их режим,
Всё время наблюдают, как спится ночью им.
Пускай всё в мире прахом и валится из рук,
Считаю добрым знаком, я свежий сухофрукт.
Обед по расписанию, забота и уход,
Хранится мира здание, коль будет полон рот.
С буддийским созерцанием глядит медведь на мир,
Вот Богу оправдание, двуногим ориентир!
 

Добрый человек из Сычуани

 
Спустились боги в Поднебесной
С далёких облачных высот
Среди людских кварталов тесных
Искать прибежище и кров.
Провинций много, выбор сложный,
На Сычуань он пусть падёт,
Найти в толпе, пожалуй, можно
Тех, кто для ближнего живёт.
Но неужели нет достойных?
Никто на помощь не спешит?
Любой в заботах жизни вольных
Себе под ноги лишь глядит.
Добро и зло идут под руку,
Порок скрывает под собой
Порой неведомые слуху
Слова с волшебною строкой.
Шен Де, последняя из многих,
Кто за чертой и у черты,
Под лицемерным взглядом строгим
Своей не прячет наготы.
Вот человек нашёлся добрый,
И благосклонны небеса,
Пусть будет путь отныне ровный
Для тех, кто верит в чудеса.
Но почему вода из сита
Течёт сквозь прорванный рукав?
Душа не может быть открытой,
Когда плюют в неё за так!
И вот тогда, надевши маску,
Шен Де становится Шой Да,
Она строга, но беспристрастна,
Жестокой стала доброта.
Но улыбаются ей боги,
Они-то знают, что в пылу
Страданий суетных уроки
Пойдут на пользу и врагу.
Предупреждают маской строгой,
Закон суровый и простой,
Поток бурлящих вод глубокий
Сменится заводью былой.
 

Весна, и лето, и зима, и снова весна

Даосская притча об императоре, соловье и смерти

 
Когда приходит время в Поднебесной,
Когда Восток приветствует весну,
Зелёный Чжань, дракон в тиши древесной,
Своим рассказом будит тишину.
Пусть Император слушает, внимает,
Что говорит и ведает дракон,
О птице малой – соловье – вещает,
Чьей песней был он в сердце поражён.
Послы твердят, что нет богаче царства,
Что Император лучший на земле,
Для полноты величия и счастья
Петь соловей был призван во дворце.
Но разве может птицы голос вольный,
Рождённый в ивах, травах, у воды,
Звучать в дворцовых стенах добровольно
И для души давать свои плоды?
Теперь рассказ продолжит голос лета,
Чей образ создан словно из огня,
Под солнцем юга птица Ли согрета,
Теперь дракону главным быть нельзя.
О, соловей, ты сердце пробуждаешь,
Пусть Император радуется вновь,
Поёшь ему и чувства пробуждаешь,
Он жив тобой, и в нём горит любовь.
Да только песне тяжко в щедрой клетке,
Всё во дворце – интрига, западня,
Вот жёлтый лист слетел с поникшей ветки,
Прогнала Осень Лето со двора.
Да, это Запад, он холодный ветер,
Теперь стал слабый летний поцелуй,
О соловье продолжит в новом свете
Рассказ-легенду Белый тигр Дуй.
Умолкли песни, грустью навевает,
Нет больше в сердце радости, любви,
Да и послы замену призывают,
Зачем в дворце живые соловьи?
Пусть будет песня вечной из металла,
Лишь только ключ повёрнут на спине,
Она не скажет, что опять устала,
И может прыгать долго на ноге.
Закрыты окна, холодно, печально,
Нет соловья, в обиде улетел.
Пришла Зима, звенящий звук хрустальный,
А Император в горе побелел.
И не одна пришла Зима – со смертью,
И черепахи Чёрной Кань следы,
Теперь закружит вьюга круговертью,
Смерть ждёт начала, требует беды.
Но снова птицы голос пробуждает,
Весна прогонит прочь с порога Смерть,
Теряя что-то, снова обретаешь,
Ведь соловей продолжит песню петь.
Весна и лето, осень, зимний холод,
Зовёт пространство время за собой.
Пусть Император будет сердцем молод,
Чтоб слушать песню птицы под луной.
 

Земля неизвестная: о странствиях души

Небесный патруль

 
Бог в рабочем кабинете наше дело взял читать.
– Так, запишем, здесь отметим, – отложил журнал листать.
Сел удобнее на кресло, передвинулся к столу,
Всё, что с нами, интересно, хоть тома растут в шкафу.
– Так-так-так, опять ошибка, – головою покачал,
На лице его улыбка, на звонок в столе нажал.
И в мгновенье ока в зале из стены возник слуга,
На ногах, когда позвали, служба очень дорога.
– Так, милейший, посмотри-ка, – протянул ему Господь, —
Документ возьми, улика – грех здесь надо побороть.
Передай друзьям работу, кто в ответе за него,
Хоть сегодня и суббота, я не вижу никого.
– Ваша Светлость, всё исправим, обязательно спасём,
Если нужно, вмиг доставим, в порошок его сотрём!
– Ты, милейший, осторожней здесь, в приёмной, будь в словах.
Серафим стоит порожний, пусть посмотрит на местах!
Поклонился вниз главою и исчез слуга в момент,
Пусть часы – кукушка с боем – в разговор внесут акцент.
Понеслись на землю вихри, закружились в небесах,
Ставни хлопнут, в дом проникли, Серафим застыл в дверях.
Человек сидит на кухне, смотрит в синий монитор,
Всех ругает, тело пухнет, в интернет пошёл в дозор!
Пишет строчки, сообщения: «Вы живёте все не так!»
Матерится в возмущении, курит, смолит натощак.
Серафим взмахнул рукою. Ток в компьютере иссяк,
Вмиг расстался с пеленою, человек опять добряк.
Галку, чёрточку поставил, записал себе в блокнот,
Серафим его оставил и отправился в полёт.
На этаж спустился ниже, слил бутылки со стола,
В детской комнате услышал – кто-то вскрикнул из угла.
Спит ребёнок в уголочке, в темноте трясёт рукой,
Щёлкнул пальцем – ангелочки навели в душе покой.
Так летал он по району, через стены проходил,
Сколько дел, блокнот заполнен, везде службу находил.
Наконец, под вечер, снова вихри в небе поднялись,
Серафим с докладом дома, наконец-то, дождались!
Протянул блокнот он Богу, тот с улыбкой пролистал.
– Что ж, пожалуй, много проку. Ты, наверное, устал?
И стоит, сияет светом, Серафим блестит во тьме,
Беззаветно и секретно служит Господу и мне.
 

О путешествиях души

 
Душа взметнулась, видя круги ада, куда идти, задумалась, молчит,
Вернуться в тело срочно ей бы надо, она же мечется, летает
                                                                                                 и парит.
Недавно тело плакало, болело, скрипело тело, ехало в метро,
А вот теперь замолкло и созрело, лежит чужое, будто не нужно.
Душа летала рядом, под плафоном. «Как я могла залезть
                                                                                   и жить внутри?»
Нелепо всё, как рупор граммофона, звук не идёт, как ручку
                                                                                               ни крути.
Обмякло тело, глаз открыт в пространство, оно слилось
                                                                            с паркетом и стеной,
Вперёд к распаду, нет ведь постоянства, и движется опять,
                                                                       как в жизни, по кривой.
Вот первый круг, нетрудная преграда, здесь души тех, кто шёл,
                                                                                          но не дошёл,
И тех, кто верил мало, слишком слабо, кто для себя свободу
                                                                                            предпочёл.
Пожалуй, место славное: поэты, учёных души, умных, но слепых,
Здесь скорбь царит и мало будет света, таков их дом —
                                                                               чистилище и лимб.
Второй круг – страсти, кто сорвался в бездну, кого любовь
                                                                            толкнула на разврат,
Теней знакомых прорва из щелей полезла, их крутит буря
                                                                                   у чугунных врат.
Угодно чреву поглотить полмира, порок, открывший
                                                                                 потребленья суть.
Душа взглянула, Цербер поманил секирой, кто не успел
                                                                                  в болоте утонуть,
Толкают грудью, тянут камни в гору, наверх идут, чтоб вниз
                                                                                         опять упасть.
Здесь души тех, кто продал душу вору и в вечной муке, взять
                                                                                          или украсть.
Вот пятый круг, для гневных волны моря, они в запале глотку
                                                                                           будут рвать,
В миру всегда в опасном, буйном споре, и продолжают здесь,
                                                                  в воде, свой спор держать.
А те, кто врёт, кто с толку сбить готовы, кто за собой всегда
                                                                                           вели полки,
Кто обещал разрушить все основы, у Стикса бродят, рядом, у реки.
Душа устала, в скорби и печали, чем дальше путь, тем ближе
                                                                                              ось земли,
Ей не пройти, с другими сосчитали и место ей поглубже
                                                                                            предрекли.
Вот лицемеры всех мастей без масок, здесь их полно, их сотни,
                                                                                               миллион.
Маршрут дальнейший с каждым шагом вязок, быть может,
                                                                    разум в морок погружён?
И вот последний круг намечен сразу, здесь мрак и холод,
                                                                                         вечная тоска,
Невыносима мука тех, кто был наказан, ужель и ей награда
                                                                                            так горька?
И возопила в страхе божьем к року: «Я не хочу, верни меня пока».
И свет возник, пришла она к порогу. «Я не хочу!» —
                                                                                  кричит издалека.
И что такое? Вдруг исчезла разом вся эта муть, волнение и позор,
Над телом лампа слепит ярким глазом, склонились люди,
                                                                                    стены, коридор.
Тяжёлый вздох ритмично отмеряет, каких-то трубок, склянок,
                                                                                                 аппарат,
Она внутри, спокойно примеряет одежды тела сверху и до пят.
А на стекле ползёт, всё видит муха, она лазутчик, сразу донесёт,
Что всё нормально, и не так уж глухо, и в этот раз, быть может,
                                                                                               пронесёт.
Цветок стоит в графине молча рядом, расцвёл сегодня, гости
                                                                                              принесли.
Душа спокойна, тело мутным взглядом на мир взглянуло. Боже,
                                                                                                 сохрани.
 

О памяти смертной

 
Где надо будет умереть? Вопрос не праздный, между прочим,
Дойти до точки и созреть. Упасть, как яблоко, подточен.
В больнице, дома иль в пути, средь близких, скорбно
                                                                                         окружённый,
В какое время дня уйти, иль лучше ночью, сном
                                                                                   преображённый.
Кто хочет, ночью иль во сне, когда все спят и смерть придёт
                                                                                              внезапно,
Вздохнул и выдохнул в стране, где души бродят, вероятно.
Кто хочет, сразу и вперёд, без мук, страданий и терзаний,
Как в небо быстрый самолёт, взлетел, не зная расстояний.
А если вдруг потерь сума, разлук и боли ожидание,
Не сдержит тяжести ума, когда наступит это окончание?
Хотелось бы, как в деревнях, под гору, просто и спокойно,
Когда застанет смерть в дверях, сказать ей: «Забирай, довольно».
А что же Гамлет? Замолчал, не хочет с ношею скитаться,
Он хочет, чтобы час настал, чтоб мог скорее этой тьме отдаться.
Печальна участь, будем знать, ведь жизнь меняется в мгновение,
Зачем к финалу дело гнать, когда прекрасно Божие творение?
Да кто же знает, путь незрим, что нам бояться или опасаться,
С собой не взять, что любим и храним, родился голым, голым
                                                                                             и остаться.
Мы все в пути, дорожный сон, вагон качается, трясётся,
Вот остановка, всем поклон, перрон ушедшим остаётся.
Конечно, хочется итог хоть мысленно, но подвести достойно,
Чтоб подойти на тот порог ногами прямо и пристойно.
Посмотрим, быстро жизнь пройдёт, как раньше быстро проходила,
Волна волною смоет след, пришла и спросу не спросила.
 

Писатели в раю

 
Писатели в раю друг другу ли читают, в заоблачном краю
                                                                             о чём они мечтают?
Поодаль, по углам, иль вместе за беседой, открытые ветрам,
                                                                             с доверием к соседу.
Быть может, мысль творя, что раньше и не знали, с досадой
                                                              говоря о том, что так искали.
И пишут нам в письме, с надеждой доверяют, что вдруг
                                                      в своём уме случайно открывают.
Приди, Платон, скорей к союзу и дуэту, чтоб друг Сократ
                                                                быстрей последовал совету.
Шекспир, Гомер, Хайям, вот встреча, то что надо, всегда
                                                   таким друзьям на небе будут рады.
И может, хоть слегка разгладятся морщины у Хэма-старика,
                                                                             солдата и мужчины.
С мохито за столом, ружьё отбросив в угол, сидит вдвоём
                                                                      с котом, обиду убаюкав.
Здесь Чехов и Толстой беседуют неспешно и щедрою рукой
                                                                          кидают нам надежды.
И может, и не рай, скорее место света, к чистилищу взывай,
                                                                                награда для поэта.
Ведь ад и рай не здесь, не где-то в поднебесье, души и тела
                                                                 смесь, легчайшая, без веса.
Писатели стихи твердят, поэму, прозу, чтоб мы под чуткий
                                                             взгляд поддались их наркозу.
Услышали ту мысль, оформили и внятно, спустились
                                                      с неба вниз, для жизни, вероятно.
Ведь есть какой-то смысл, хотя не очень ясен, сплетенье
                                                   букв и чисел, неведом и прекрасен.
Как будто всё же нить плетётся еле-еле, как будем дальше
                                                                   жить, какие ставить цели.
 

О смерти поэта

 
Когда приходит смерть к поэту,
Зачем лукавить и хитрить,
Зачем потворствовать советам
Тех, кто с пути стремится сбить?
Нет, сердце знает, не обманет,
Страстями в юности болев,
Теперь с улыбкою взирает,
Под днём прошедшим присмирев.
Не увлечётся пылкой негой,
Не будет в гневе всё ломать.
Когда виски покрыты снегом,
Зачем к свободе душу звать?
Ужель возможно, что в отчизне
Свобода к лучшему ведёт?
Быть может, лучше в этой жизни
Ей место знать своё, черёд?
Да. Это буря всех желаний,
Да, это мука и борьба,
И безнадёжных испытаний,
Когда положена мольба.
Кто знает будущность и меру,
С которой надо дальше жить,
Каким последовать примерам,
Чтоб в ступе воду не мутить?
А может, в том заветы предков,
Чтоб незаметней жизнь прожить,
Не выставлять другим отметки,
Смиренно день и ночь влачить?
Да. Только к смерти понимаешь,
Что мудрость тихая, проста,
И час последний провожаешь,
От мук положенных устав.
 

О Сократе и Ксантиппе

 
О, афиняне, помолчите, не надо шума, лишних слов,
Дань Аполлону, Афродите, венок внесите из цветов.
Родился сын у Софроникса в нечистый день календаря,
Почёта, звания добиться таким, как он, уже нельзя.
Свободный муж Афин достойный, свобода – верная жена,
И вкус её – горячий, вольный, ему как данность суждена.
Быть может, правду не вмещает твоя душа и голова
И раздражают и мешают Сократа громкие слова.
Я знаю то, что я невежда, что не познать весь мир за раз,
Пусть будет рубищем одежда, дороже истина для глаз.
Монетный звон, пустые звуки, пусть достаётся всё богам,
А мне, Ксантиппа, твои руки, уста, прижатые к устам.
А что вы скажете, Ксантиппа, сварливой женщины пример?
Любовь у женщин часто скрыта, не надо мудрому гетер.
Прими скорее, бог Асклепий, достойный муж идёт к тебе,
Сократ, Сенека, кто же третий роптать откажется судьбе?
Всё мудрецу легко, под силу: принять цикуту, будто дар,
Махнуть рукой вослед светилу и потушить в душе пожар.
О, афиняне, помолчите, ушёл сегодня ваш кумир,
Теперь с богами вместе в свите продолжит диспут и турнир.