Текст книги "Оленные люди"

– Сыновья взрослые у тебя. Могли бы сами без посторонней помощи построить дом.

– Из чего? Где взять бревна? Нету их, из воздуха дом не построишь. Писали заявления, а что толку? А где твой дом, Ота? – Сэмэкэ разлил водку в стаканы.

Отакчан тихо говорит:

– Не издевайся надо мной. Лучше выпьем давай.

– За встречу, Ота. Давно не виделись. Спасибо, что зашел.

– Нет, выпьем за твоих дочерей. За то, чтобы выжили в этой смутной жизни и не забывали о своих корнях.

– Спасибо, Ота, на добром слове, – голос у Сэмэкэ дрогнул.

– Ты вот спрашиваешь про мой дом. Разве не знаешь, кому я уступил свой дом?

– Ладно-ладно, Ота. Не обижайся, – Сэмэкэ вновь налил в чашки крепкого чаю.

Дверь резко открылась. Вошел высокий смуглый парень.

– О, абага приехал! Здравствуй, абага! – парень бросился к Отакчану. От него несло перегаром.

– Вижу, вижу, возмужал. Настоящим мужчиной стал, – Отакчан приветливо пожал ему руку.

– Где пропадал, Прокопий? – нарочито строго спросил Сэмэкэ, наливая сыну чай.

– Своими делами занимался, отец.

– Был бы толк от этих твоих дел, – безобидно, скорее для вида только, пробурчал отец. – Садись за стол. Поешь.

Прокопий послушался отца. Сел за стол рядом с гостем и с аппетитом стал есть.

– Где работаешь, Порпукай? – Отакчан про себя улыбнулся, вспомнив про философа. Правда, он не представлял себе, что означает это мудреное слово. Он имя Прокопия произносил произвольно «Порпукай».

– Деньги делаю, – не моргнув глазом, выпалил Прокопий.

– Как можно делать деньги? Не могу понять этого, – изумляется Отакчан.

– Сейчас всем, кто может и не может, разрешено делать деньги. Никаких теперь запретов и гонений, как прежде.

– Можно делать нарты или седло, ну чэркэны[26]26
  Чэркэн – самодельный капкан, изготовленный из прутьев тальника.


[Закрыть], а как делать деньги, я не знаю, – Отакчан покачал седой головой.

– Сейчас время такое, абага.

– Тебе нравится это время?

– А как же? Оно по мне.

– Ну чем оно тебе нравится? – допытывается дед.

– Наше время дает всем полную свободу.

– Живи как хочешь, да?

– Вот именно. Хочешь – работай, не хочешь – хоть валяйся целый день. Даже учиться никто не заставляет. На работу тоже никто не гонит. Все прекрасно, – Прокопий, кажется, верил в то, о чем говорил.

Отакчан ничего не ответил. Молча глотнул чай из чашки. Голову подпер левой рукой и задумчиво прикрыл глаза.

– Сэмэкэ, что-то не видно, чтобы ты разбогател, – Отак-чан поднял голову, приподнялся и выразительно окинул взглядом тесный дом.

– Ты не верь словам этого шалопая, – Сэмэкэ безнадежно махнул рукой, не глядя на сына.

– Нет, отец, я правду говорю, – сын вскинул удивленные глаза на отца.

– Не морочь голову всякой ерундой, – устало ответил отец.

Отакчан понял, что такие споры у них бесконечны.

– Отец, вот увидишь, мы скоро разбогатеем. Сказал же большой начальник: «Обогащайтесь!»

– Да ты не слушай того начальника, как ты говоришь, большого. Сам-то он, конечно, разбогател, на то и начальник. Но запомни, не работая нигде, можно разбогатеть только нечестным путем, – Отакчан дал понять, что не верит ни Прокопию, ни тому начальнику.

– У меня будет много денег. Тогда построим себе дом, – Прокопий пропустил мимо ушей слова старика.

– А мне построишь дом, Порпукай? До старости лет пасу оленей, да что-то даже избы своей не имею…

– Это твои Советы тебя, дед, довели до нищеты, – Прокопий вызывающе приосанился.

Отакчан тихо засмеялся и сказал:

– А при Советах все трудились. Не было ни одного человека, шатающегося без дела, как ты сегодня.

– Тогда людей сильно гоняли. Многих судили, тунеядцами обзывали, – огрызнулся Прокопий.

– Правильно поступали. В наше время молодежь трудом воспитывали. Ну-ка протри глаза и посмотри, что творится вокруг, – постепенно голос деда Отакчана окреп.

– Веселая жизнь у нас пошла. Разве это плохо?

– Одни песни да танцы… Праздной жизнью пускают пыль в глаза. Таким дешевым путем создают видимость благополучия. Неужели не замечаешь этого, Порпукай?

– При прежней жизни, когда коммунисты да Советы держали власть, принудительным трудом вышибали всякое инакомыслие. Тяжело было всем, – парень продолжал гнуть свое.

– Мою страну ты не трогай. Я был счастливым при Советах. Свободным человеком чувствовал себя. А у тебя однако голова совсем пустая.

– Кто знает, может и так. Вот мой отец тоже до сих пор верен Советам, – Прокопий бросил насмешливый взгляд на Сэмэкэ.

– Порпукай, скажи мне, у тебя какое образование? – дед Отакчан неожиданно сменил нить дискуссии.

– Школу окончил. Аттестат при мне. Правда, прошло много времени с тех пор. Слыхал, дед, такую песню: «…Это было недавно, это было давно»? – вдруг мягким голосом напел Прокопий. Потом продолжил: – Вот так же, как в песне поется, это было давно. Я толком не помню даже, в каком году получил аттестат-то.

– Почему не поехал учиться, как все?

– Была поначалу такая мыслишка у меня. Но не на чем было уехать. Самолета не было все лето. Так и осел.

– Грустная у тебя история, как смотрю. Ни работы, ни образования, как думаешь дальше-то жить? – у деда голос явно смягчился.

Ему в самом деле жалко стало Прокопия. Вспомнил, как радовался друг Сэмэкэ, когда родился его первенец. Жизнь не сложилась у бедного. Куда катится жизнь-то?..

– Поверь мне, абага, построю дом и тебе, – голос у Прокопия уверенный. То ли не понял последних слов деда, то ли нарочно пропустил их мимо ушей.

Отакчан тихо засмеялся:

– Ну обрадовал. Наступит срок, значит, умру в избе. И на том свете тебя буду благословлять. Скажи только честно, Порпукай, как ты деньги делаешь?

– Панты собираю. Теперь это очень выгодный товар.

– Я слышал об этом…

– Мы объезжаем стада и собираем у оленеводов панты, – воодушевился Прокопий, чуя, как дед заинтересовался его бизнесом.

– А панты эти куда деваете потом?

– В город переправляем. Друзья прилетают на вертолете и забирают панты.

– За это друзья ваши дают деньги?

– Должны платить, договор заключили. Панты продадут иностранцам, а затем рассчитаются и с нами.

– Ты уверен в этом?

– А как же! Конечно, уверен.

– А друг-то дурной однако, не одурачит? – вдруг охрипшим голосом спросил старик.

– Я верю ему, не обманет. Добрый парень.

Отакчану вдруг стало тягостно слушать бред парня. Он нагнулся и уставился в пол, не желая больше слушать ни о чем.

– Что с тобой, Ота? – Сэмэкэ встревоженно поднялся со стула и неодобрительно покосился на сына: – Из-за тебя, дурак, человеку плохо стало.

– А что я такого сказал? Разве я оскорбил тебя, абага?

– Ты не виноват, Порпукай. Только я сомневаюсь: с теми ли людьми ты задумал, как ты говоришь, деньги делать? Оставишь однако нас без оленей с помощью таких друзей.

– Поверь мне, абага, все будет хорошо. Вот увидишь.

– Оставь этого балбеса в покое, Ота. Он не мальчик, пусть дружит с тем нючи-русским.

Не обращая внимания на слова Сэмэкэ, Отакчан спросил:

– А своим-то сородичам, Порпукай, за их панты чем заплатишь?

– Рассчитаюсь с ними, когда прилетят мои друзья. Список составляю. Они обещали много водки привезти. Оленеводы обрадуются. И ты, абага, давай мне панты, так я и тебе водки дам…

4

Оленеводы сидели в палатке и пили чай, когда старик Гаврила вдруг встрепенулся, перестал жевать. Разинув рот, повернулся вполоборота к задней стенке палатки. Узкие глаза его перестали мигать, а оттопыренные уши словно прижались к голове. Видя это, Байбал и Виктор разом умолкли и тоже прислушались.

– Слышите? – Гаврила, не меняя позы, поднял над головой правую руку.

Где-то далеко-далеко слышался глухой рокочущий звук.

– Вертолет! – разом воскликнули парни.

– Говорил же я, что прилетит! А вы не верили! – торжествующе сказал Гаврила и оскалился в беззвучном смехе.

Молодые оленеводы молча переглянулись. Байбал озорно блеснул глазами и выпалил:

– Ты, отец, даже ночами ждал его.

– Не болтай, Байбал, – замешкался старик и покосился на сына. – Какой вертолет ночью прилетит? В темноте-то…

– Да ты всю ночь бормотал о вертолете! – заступился за Байбала Виктор.

– Тэт![27]27
  Тэт! – возглас, запрещающий говорить что-либо несуразное.


[Закрыть] Нормальный мужик ночью только женщину ждет, – не моргнув глазом, парировал старик и пристально посмотрел на молодых людей.

Парни прыснули, будто на горячую печку выплеснулась холодная вода. Старик с серьезным видом встал и переступил через разостланную на земле потертую скатерть, на которой лежали ломтики лепешки, куски вареного мяса и дымились паром кружки с чаем, и вышел из палатки. Виктор с Байбалом последовали за ним.

В это время из-за ближней сопки вынырнул оранжевый вертолет и зарокотал во всю мощь, будто обрадовался, что наконец-то вырвался из тисков горных кряжей.

Отакчан тоже выглянул из своей палатки и молча плюнул на землю. Он не любил вертолетные вояжи пришлых людей. После них люди теряли рассудок, тупели умом. «Снова прилетел ненасытный хищник, – тревожно подумал старик, наблюдая за вертолетом. – Он точно смахивает на орла, приметившего на поляне свою жертву – беспомощного олененка. Еще мгновенье, и он безжалостно закогтит его и снова улетит в поднебесье, к заоблачным вершинам, где его гнездо, чтобы насытиться плотью только-только начавшейся жизни. Этот снова прилетел за пантами. Что за напасть навалилась на нас, а?!»

Вертолет не стал долго кружиться и круто пошел на снижение. Мигая красным бортовым огнем, свистя и рокоча, он завис над ровной галечной площадкой на берегу речки. Прибрежные тальники пригнулись, будто напуганные внезапным шквалом ветра. Вода на речке вскипела морщинистыми кругами.

Вертолет, вздрагивая, осторожно коснулся колесами каменистой поверхности земли. Из него выпрыгнул на камни бортмеханик, проверил надежность посадки и поднял оттопыренный большой палец – дескать, все нормально, можно выключить двигатели. Лопасти замедлили движение.

Оленеводы пристально всматривались в вертолет.

– По-моему, это не наш, – неуверенно сказал Виктор.

– И людей мало, – отозвался Байбал, не отрывая острого взгляда с вертолета.

– Что вы талдычите? «Наш, не наш…» Раз прилетел, значит наш! – темное лицо старика Гаврилы нервно скривилось.

Парни замолчали.

Бригадир Айчима стоял возле своей палатки. Из-под ладоней поглядывал на вертолет. Жена с боку тоже с любопытством смотрела на железную махину, похожую на большую птицу.

Отакчан уселся возле сээруков[28]28
  Сээрук – вьюк.


[Закрыть] издали наблюдать за происходящим. Вынул трубку и закурил. Увидев, как торопливо семенит Гаврила к вертолету, усмехнулся: «Суетится, будто охотничья собака напала на след уямкана… Сейчас он свое возьмет». Сравнивая Гаврилу с охотничьей собакой, он был далек от иронии. Это неумные люди, ругаясь, обзывают друг друга собакой. Будто собака последняя тварь. Может, для таких людей так оно и есть. Собаки ведь тоже как люди. Есть среди них и хорошие, и плохие, и добрые, и злые. Но большинство собак, Отакчан в этом уверен, добрые. Без них человеку было бы очень трудно.

Вертолет наконец успокоился. Лопасти устало опустились вниз. В проеме дверцы показался рыжебородый человек высокого роста с красным, как после парилки, лицом. На голове спортивная кепочка синего цвета, из-под нее курчавились русые волосы. Он спрыгнул на землю, потянулся длинным телом и подбоченясь замер, сумрачно глядя из-под нависших бровей на подбегающего Гаврилу. Из двери выглянул молодой парень с длинными волосами.

Запыхавшийся Гаврила спотыкаясь добежал до вертолета и протянул руку рыжебородому. Тот сделал вид, что не заметил протянутой руки.

– Откуда прилетел? – спросил Гаврила, глядя снизу вверх.

Он ростом своим едва достигал груди рыжебородого.

– Панты есть? – рыжебородый скосил глаза вниз, затем, не ожидая ответа, отвел руку назад. – Давай, Славка, пару штук.

Длинноволосый парень с готовностью протянул две бутылки водки.

– Продай, а? – Гаврила сглотнул обильную слюну.

Он довольно сносно говорил по-русски. В молодые и зрелые годы, около двадцати лет, состоял каюром в геологоразведочных партиях, потому общение с русскими не прошло даром.

Рыжебородый, усмехнувшись, высоко поднял над головой обе бутылки, прозрачная жидкость заискрилась при свете солнца. Старик торопливо покопался в кармане старого пиджака и вытащил деньги. Он покосился в обе стороны, словно боясь, что кто-то раньше него выкупит водку.

– Зачем они мне, старик? У меня этих бумажек, знаешь, сколько? – рыжебородый с брезгливой гримасой взглянул на помятые купюры в крючковатых пальцах старика. – Давай панты, тогда водка твоя, старик.

– Панты?! – хрипло переспросил Гаврила, и во рту у него пересохло. – Их нет у меня. Знал бы, что прилетите, припас бы, сберег…

– Тогда все, разговор окончен. Поди вон… Положи, Славка, обратно, – он вернул обе бутылки длинноволосому.

Остальные оленеводы стояли поодаль и следили за тем, как торгуется Гаврила. У него был явно растерянный вид.

– У меня мало пантов… – старик судорожно протянул обе руки, будто пытаясь вернуть уплывающие бутылки.

– А ты хитер, старик, как я смотрю. Все-таки есть панты? – голубые глаза небесного гостя оживились.

– Всего-то несколько штук у меня.

– Свежие?

– Совсем свежие.

– Отдай ему, Игорек, бутылку, – сказал напарнику длинноволосый Славка, – увидишь, сейчас все сюда кинутся.

– Ладно, старик, бери пузырь и тащи сюда панты. А денежки спрячь.

Гаврила обеими руками схватил бутылку и побежал к своей палатке.

Отакчан, продолжая наблюдать за Гаврилой и пришельцами, нахмурился: «За пантами прилетели. Люди голову потеряли из-за них. В последнее время то-то зачастили вертолеты. Вон мои сородичи как заволновались. Сегодня им не до оленей. Однако я поеду подальше от этого бардака. Покараулю оленей. Все равно не дадут мне спокойно поспать. Не пойму никак, что происходит на свете. Жалко вот этих, Гаврилу, детей. Никому нет дела до них. Раньше при прежней власти заботились, а теперь вот обдирают водкой. Все напьются до одури. Что за такая привычка, а? Я сам тоже, бывает, пропускаю эту жгучую воду, но не опускаюсь, как мои сородичи. Знаю свой предел, потому, если пью, то редко. Так-то лучше. Нет, поеду к оленям. Мало ли что, вдруг волки…» Старик, слегка прихрамывая, подошел к учагу, такому же старому, как он сам, слегка потрепал его по холке и положил седло, обветшалое, залатанное, подтянул поперек ремень. Старый олень, словно понимая беспокойство хозяина, потерся мордой об руки старика. Отакчан взял палку и пошел прочь, ведя учага. Никто на него не обратил внимания. Из-за темных, сумрачных островерхих скал поднимались кудлатые багровые облака…

– Есть желающие промочить горло? – рыжебородый поднял над головой целый ящик водки.

Оленеводы молча переглядывались, но никто не решался шагнуть первым.

– Ну, у нас время – золото, – рыжебородый был в недоумении от пассивности людей.

Командир вертолета выглянул через боковое стекло и коротко бросил:

– Кончай, Игорь. Похоже, тут поживиться нечем.

– Подожди, дорогой, малость потерпи. Вон и старик спешит.

К вертолету, запыхавшись, подбежал Гаврила. В руках он держал свежеспиленные панты. Они кровоточили.

– Во дает! Он же срубил рога у моих оленей! – воскликнул Виктор, вытаращив глаза.

Возле палатки Гаврилы три верховых оленя, на которых Виктор собирался поехать в горы на охоту, мотали комолыми головами. Всего несколько минут назад эти ездовые олени еще были с рогами, а теперь же, обезроженные, они выглядели жалкими, малорослыми. Гаврила отнял у верховых рога, для него это привычное дело. Он без слов сунул рыжебородому еще теплые панты. Тот заулыбался.

– О, это я понимаю. Молодец, старик! – любуясь пантами, воскликнул он.

Айчима повернулся и молча зашагал к абду за задней стенкой палатки. За ним поспешила жена.

– Ты что задумал, Айчима? – на ходу тихо спросила она.

– Не суетись, Танмак. Я тоже поторгуюсь с ними. У меня кое-что имеется, – почти шепотом откликнулся Айчима, подходя к своей палатке.

Они оба суетливо покопались во вьюках. Айчима закинул за спину мешок и поспешил к вертолету.

– Вот панты. Даю за водку, – Айчима опустил к ногам рыжебородого полмешка высушенных пантов.

Он собирал их всю весну по заказу генерального директора национальной оленеводческой компании «Таба».

– Хорошо. Две бутылки. Согласен? – рыжебородый оттопырил два пальца.

– Мало. Я даю много пантов! – Айчима посерьезнел лицом.

– Черт с тобой, бери три. Больше не могу, у меня клиентов по всей тундре вон сколько, – рыжебородый рукой провел по горлу.

Айчима озабоченно помолчал, наморщил лоб, потом бросил:

– Все-таки ты хапуга. Ну ладно, подавись. Согласен. Давай бутылки.

– Добавь что-нибудь, тогда дам еще одну посудину, – предложил рыжебородый.

Айчима выразительно посмотрел на жену. Та молча вытащила из-за пазухи десяток выделанных камусов и подала мужу.

– Пожалуй, и это сойдет. Подай ему, Славка, бутылку, – рыжебородый с довольным видом встряхнул белые камусы. Жена Айчимы со вздохом отвернулась.

Байбал локтем толкнул Виктора в бок, кивнул головой и побежал к своей палатке. Виктор догадался, что хочет предпринять Байбал и без слов пустился за ним. Вблизи палатки за тальниками кружились несколько важенок с оленятами, поодаль от них за неглубоким оврагом пасся крупный бык-самец с роскошными рогами. Байбал быстро наматывал маут[29]29
  Маут – аркан.


[Закрыть], поглядывая на оленя. Виктор тоже взял маут и, на ходу сматывая, стал приближаться к важенкам. Байбал подкрадывался к быку. Почти одновременно со свистом метнулись мауты. Бедная мать-важенка, пойманная тугим маутом, изо всех сил вырывалась, харкала, брыкалась, но все было тщетно. Умела бы говорить, заголосила бы на всю тайгу. Да нет, не может, бог не одарил ее голосом. Важенка молча приняла боль и обиду. Только крупные капли потекли по нежной коже точеной морды. Виктор без труда повалил важенку и острым ножом отрубил тонкие рожки со всеми отростками. Остальные важенки дали тягу. Виктор оглянулся на Байбала. Тот, схватившись за массивные рога, пытался повалить быка, но, чувствовалось, сил не хватает. Виктор побежал на помощь, с ходу навалился на рога и всей тяжестью тела стал сворачивать тугую шею быка. Он весь напрягся, потное лицо побагровело, на висках вздулись вены, до боли в зубах стиснул челюсти. Бык уперся изо всей силы, но дикая боль в шейном позвонке заставила его покориться грубой силе. В любой другой обстановке можно было бы сбегать за ножовкой. А тут некогда даже думать об этом, счет времени идет на секунды. Байбал быстро разорвал тряпку, вынутую из кармана брюк, и начал затягивать вокруг нижней части рогов, чтобы кровь не текла обильно после срубки. Рога самца уже отвердели, поэтому парни приложили все силы, чтобы обрубить их ножом.

Возле вертолета шла бойкая торговля. В ход пошли оленьи шкуры и охотничьи ножи. Их тоже обменяли на водку.

Айчима не пожалел даже свою замшевую тужурку, которую никогда не снимал с себя… Он бы ее не отдал, но длинноволосому она очень приглянулась, и тот стал торговаться… В натуре северного человека никому не отказывать, если что-то понравилось гостю. Айчима так и поступил.

Виктор и Байбал не остались внакладе, за срубленные панты получили по бутылке.

– Мы еще вернемся, спирту привезем! – сквозь шум лопастей вздрагивающего вертолета крикнул рыжебородый, явно довольный торгами.

Дверца захлопнулась. Вертолет зарокотал сильнее, оторвался от земли и, планируя, стал набирать высоту.

Оленеводы поспешили к палаткам. Один Кирилка долго смотрел вслед улетающему вертолету. О чем думал маленький северянин в эти минуты, никто не знает.

* * *

– Поздравляю с удачей, Игорек! – длинноволосый Славка хлопнул по плечу рыжебородого.

Тот осклабился сквозь густые усы и бороду:

– Маловато пантов. Хотя, можно сказать, операция прошла вполне успешно. И в этом твоя доля тоже есть.

– Я подручный, – усмехнулся Славка.

– Не скромничай. А чья идея насчет приманки водкой?

– Это результат моих наблюдений. Аборигены перед водкой не могут устоять, – Славка, довольный, громко захохотал.

Но вдруг резко замолк, толкнул рыжебородого плечом, кивнул на иллюминатор.

– Посмотри, Игорек, какой шикарный бык бежит! И валюту несет на голове.

Внизу по мари бежал крупный олень с ветвистыми рогами. Видно, его потревожил рокот вертолета и он решил спрятаться в зарослях. В его размеренном беге не было панического страха, наоборот, чувствовалось достоинство вожака.

– Скажи командиру, пусть спланирует! Нельзя упускать добычу, когда она сама идет в руки! – азартно закричал рыжебородый, хватаясь за карабин.

Казалось, он весь дрожит, глаза лихорадочно блестят, от напряжения лицо скривилось в гримасе.

Славка кинулся в кабину пилотов. Но те уже видели оленя и только ждали команды. Машина хищно пошла на бреющий полет. Рыжебородый, матерно ругаясь, дрожащими от волнения руками открывал иллюминатор.

– Эх, закон – тайга, прокурор – медведь! – прорычал он и, сунув в открытый проем карабин, открыл стрельбу.

Бегущий олень споткнулся, гордо вскинул тяжелую голову, затем сделал несколько прыжков, но вдруг его сильные ноги подкосились, и он рухнул на землю.

Вертолет развернулся и, совершив короткий круг, сел неподалеку от подбитого оленя. Двигатель не заглушили, лопасти продолжали крутиться. Оба компаньона выскочили, на бегу выхватывая ножи. Первым делом кинулись на рога. Их вырвали почти у основания. «Мощные, тяжелые, потянут несколько килограммов, – размышлял рыжебородый. – А это, считай, чистая валюта».

Потом, словно злые собаки, бросились на ноги оленя. Разрезали камусы с тыльной стороны и одним сильным рывком стянули начисто, будто чулки у женщины. В это время из-за тальников показались с десяток оленей. Судя по их повадкам, они были сильно встревожены.

– Олени! – надрывно завопил Славка.

– Отрежь у него язык! – скомандовал рыжебородый, а сам бросился к вертолету за карабином.

Пока он бежал, олени удалились на приличное расстояние, пожалуй, на два ружейных выстрела. Рыжебородый разрядил по ним всю обойму самозарядного карабина. Несколько оленей на бегу свалились. Подранки, истекая кровью, скрылись за холмом. Рослая важенка с иданом[30]30
  Идан – ошейник из тальника для дойных важенок.


[Закрыть] на шее волокла по траве заднюю ногу и пыталась уйти от опасных преследователей. Оба стрелка, запыхавшись, добежали до подстреленных оленей. Молча, лихорадочно принялись за рога и снятие камусов. Торопились, но не забывали вырезать языки.

– Куда ушли подранки?! – рыжебородый, не обращая внимания на измазанную кровью одежду, горящим взглядом окинул вокруг.

– В ту сторону подались, – длинноволосый махнул рукой в сторону холмов.

– Надо их добить. Командир, давай полетим за подранками! – рыжебородый подбежал к вертолету, кинул туда свою добычу. – Быстрей, Славка!

– Не могу, Игорь. Световой день на исходе, – командир вертолета сжал пальцами штурвал.

– Такое добро бросаем, да?! Дармовое добро, ты понимаешь, командир?!

– Понимаю, но иного выхода нет.

– Ну я прошу тебя, командир…

– Нет, не могу. Хочешь остаться? Оставайся, прилечу за тобой завтра.

– Дурак ты, сукин сын…

– Полегче. Знай свое место. Посмотри вон, – вертолетчик кивнул головой в сторону мари.

Вдали, на краю мари, показался человек верхом на олене. Судя по тому, как он торопил верхового оленя, было ясно, что он все видел.

– Твою мать! – с перекошенным лицом зло выругался рыжебородый.

Вертолет заревел на всю мощь, оторвался от земли и быстро начал набирать высоту…

* * *

Вертолет, шумно оглушая все вокруг, воровато зарокотал над Отакчаном. Он слышал выстрелы. Старика охватило беспокойство. Не по возрасту проворно слез с верхового оленя на землю. Обветренное морщинистое лицо еще больше потемнело. Глаза вдруг увлажнились. От бессилия издал утробный стон. Ноги подкосились. Старик медленно сел на шершавый ягель. Беспокойство за оленей мертвой хваткой сжало его сердце.

Между тем вертолет набрал высоту и вскоре обогнул ближний голец. «Как разбойник, улетел. Поеду посмотрю… Зря стрелять не могли», – Отакчан собрался духом, ловко подбросил себя в седло и по привычке ногами стал понукать оленя.

– О-о, что натворили дикари! – закричал Отакчан, увидев изуродованную тушу старого быка.

Надо же, это был его верный друг Каравкан, самый надежный передовой вожак при трудных кочевьях. Олень лежал бездыханно. Большие глаза выкатились и застыли холодной льдинкой. Вид оленя был жалок. С ног стянуты камусы. Язык вырван. Массивные рога отрублены. Плечи старика мелко задрожали, из глаз по впалым щекам потекли крупные капли слез.

«Что с тобой сделали эти двуногие волки? Чем ты провинился перед ними, Каравкан? Растерзали тебя, как волки…» – еле слышно шептал старик, поглаживая по холодной морде оленя. Это был его олень. Самый надежный передовой олень. Сильный, выносливый, вывозил его из любой наледи, по глубокой снежной целине уверенно шел впереди всех. Отакчан берег его. Запрягал в нарту в трудные моменты. Олень ни разу не подводил своего хозяина. Старик молча плакал. «Как быть теперь? Что предпринять?» Отакчан не находил ответа.

Олени разбрелись по всей долине. Пусть пасутся, пока прохладно.

Отакчан подумал о сородичах. Представил, как шумят они теперь в палатках. Небось, опустошили все бутылки. Старик Гаврила точно опьянел. Своего он добился. За ним большой грех. Вспомнив об этом, Отакчан помрачнел. Давно это было, правда. В то лето Отакчан спас от голодной смерти геологов. На переправе полноводной горной реки лодка опрокинулась. Вся провизия, вещи, охотничий карабин, одежда ушли под воду. Геологов было четверо. Каюр, спасая оленей, утонул. Русские геологи переправились вплавь. Местность незнакомая. Ехали издалека, держали путь до райцентра. Утонувший каюр был из алданских аборигенов. Он должен был помочь геологам добраться до первого населенного пункта. У геологов карту тоже унесло водой. Без еды, без огня, без одежды, без ружья они были обречены на верную гибель. К тому же проливные дожди еще больше усугубляли их незавидное положение.

Отакчан наехал на них случайно. Возвращался из села. Первым делом накормил русских. Забил оленя. Кое-как разобрались в ситуации. Отакчан понял, что эти бородачи просят помочь им добраться до большой дороги, где у них база. Отакчан все эти места знал как свои пять пальцев. Недолго думая, повел их на базу. По дороге забил еще оленя. Русские благодарили его. Старшего звали Владимиром. Фамилия Суслов. Отакчан это запомнил. Привел-таки геологов на базу. Там их оставил. Как он понял, здесь соберутся остальные геологи. За ними прилетит вертолет.

Об этом случае Отакчан не распространялся. Считал, что тут ничего особенного нет. Помог людям и все.

Осенью за ним приехал следователь с милиционером. Его повезли в город. Тогда его обвинили в краже социалистической собственности. Отакчан до хрипоты спорил со следователем. Обидно было до глубины души, что его, Отакчана, обвиняют в краже. Твердил, что помог людям, попавшим в беду. Любой эвен поступил бы точно так же, как он. Следователь был непреклонен. Только в конце следствия между делом сообщил, что кто-то из сородичей написал донос на него. Если бы не это письмо, кто узнал бы о двух забитых оленях? Состоялся суд. Его осудили на три года. Отправили по этапу в колонию общего режима. Строили дорогу. Начальник тюрьмы, пожилой якут, определил Отакчана в добытчики мяса. Он почему-то проникся доверием к молодому эвенскому парню. Дал ему лошадь, карабин и отпустил на трое суток, наказав ехать в горы, где, по его мнению, водились снежные бараны, сохатые, даже медведи. Отакчан вернулся на второй день, добыв двух уямканов – снежных баранов. Начальник обрадовался такой удаче. «Извини, догор, я опасался, что ты совершишь побег. Отвечай тогда я, будто специально снарядил тебя к побегу. Спасибо, что не подвел», – широко улыбнулся он. Так и пошло. Отакчан каждый раз приезжал с добычей. Однажды возвращался с очередной охоты и на горной тропе повстречались ему геологи. Их было шестеро. Шли пешком. За ними каюр-эвенк с вереницей вьючных оленей.

«Здорово, дорогой друг, наш спаситель! Ты ли это?!» – громко вскричал шедший впереди высокорослый бородатый геолог и обнял Отакчана. Отакчан не узнал его. Все русские казались ему на одно лицо, бородатые, голубоглазые. «Не узнаешь, что ли? Я Володя Суслов», – тормошил русский. Отакчан пристально взглянул на него и вспомнил, как он в прошлом году привел его на базу. Подошли еще двое, радостно обняли его. Это были тоже прошлогодние геологи. Не было четвертого. Тут подъехал каюр-эвенк. С его помощью пообщались. Суслов был сильно удивлен, он никак не ожидал встретить тут Отакчана. Узнав, что тот теперь заключенный, ахнул, затем умолк на полуслове. Видно было, что он ошарашен услышанным. Суслов распорядился заночевать здесь же. Весь вечер не отходил от Отакчана. Все выпытывал подробности. Рано утром проводил до развилки тропы. При расставании геолог прослезился… Осенью дело Отакчана пересмотрели в суде и оправдали. Откуда было знать Отакчану, как Суслов ходил по всем судебным инстанциям и просил пересмотреть уголовное дело Отакчана, мотивируя тем, что он помог выполнить государственное задание. Суслов уговорил его поработать с ним. Так он стал каюром геологической партии.

Родные места сильно тянули. «Какая разница, где мне жить и работать?» – пытался он успокоить себя. Но тоска по родине глодала все сильнее. Уговорил русского друга отпустить его. Так он вернулся на малую родину. На Гаврилу обиды не затаил. Даже внутренне благодарен был ему. Это он, как бы там ни было, помог Отакчану найти верного друга… Отакчан, вспомнив про Володю, постепенно успокоился. Растерзанных оленей не стал трогать. Приедут Виктор с Айчимой, составят акт. Нельзя это дело так оставлять.

Олени как люди, понимают, откуда грянула беда. Неожиданный налет вертолета очень напугал их. Долго не могли успокоиться, потому разбрелись по склонам сопок. Нервно вздрагивали при любом шорохе. Только увидев Отакчана, олени поняли, что они не одиноки, что с ними их защитник – оленный человек. Раз он рядом, стало быть, беда на этот раз миновала их. Они не узнают никогда, как пали с десяток оленей от пуль «крылатых» браконьеров.

Олени после сытной кормежки улеглись на ложбине и задремали.

* * *

Вертолет опустился на небольшую частную авиаплощадку. Рядышком здесь стояли три самолета малой авиации.

К вертолету подкатила темная иномарка – «тойота». За ней следом микроавтобус. Из него выскочили четверо молодых парней в камуфляжной форме и в масках и заняли свои привычные места по внешним углам вертолета.

Дверца открылась. В проеме показалось улыбающееся лицо рыжебородого, он приветственно поднял руку.

– Привет всем! – бодро поприветствовал он встречающих.

– Как слетали? – шикарно одетый дюжий молодой якут из «тойоты» был серьезен.

– Главное, благополучно вернулись, – рыжебородый настороженно взглянул на начальника.

– С чем приехали? – начальник выглядел невозмутимо.

– А ну-ка, ребята, разгрузите быстро! – вместо ответа распорядился рыжебородый.