Текст книги "Оленные люди"

У Кирилки от неожиданности округлились глаза. Он потянулся к уху Айчимы и тихо-тихо шепнул: «Я боюсь…»

– Ладно. Тогда поедем потом. Подрасти малость, Кирилка.

* * *

Весна

желанной девушкой

пришла

на Север.

И холодный, и суровый,

согревшись

ее огненной любовью,

оттаял он

и разом подобрел…[13]

Оленеводы теперь дежурят по очереди. Днем по одному, а ночью по двое. Важенок не тревожили. Без нужды в стадо не выезжали, издали, обычно с бугорка, в бинокль следили за оленями. Громко заговаривали в голос, обращаясь к стаду. Так они приучали новорожденных оленят к себе, чтобы те привыкали к голосу человека, рядом с которым отныне им предстоит подрастать и стать взрослыми оленями. Виктор, когда дежурил, больше пел. Пел сначала по-эвенски, затем переходил на якутские песни. Знал много русских песен. У него хороший голос. «Тебе бы петь в театре», – говорил подобревший Айчима. Виктор улыбался.

Теперь Айчима на ночное дежурство ездил на пару с Байбалом. А Виктор с дедом. Днем к оленям выезжал старик Гаврила. Виктору не сиделось на месте. Чуть прикорнув, просыпался и снова под разными предлогами уезжал к стаду. Объезжал и холостых. Так он называл быков, молодняк, пасущихся отдельно от важенок. Они тоже нуждаются в человеческом внимании. «Поеду к своякам», – говорил за чаем. Все понимали суть его слов. «Такой видный парень, обзавелся бы семьей», – подавала голос Танмак. «Никто за меня замуж не пойдет, – отвечал Виктор. – Ведь на оленевода женщины совсем не обращают внимания». «Конечно, не обратят внимания, если сами пассивны и прячетесь от них», – не унималась Танмак. Айчима многозначительно посматривал на жену. Виктор обычно не ввязывался в дискуссию с молодой женой бригадира. Мало ли что, еще заревнует Айчима.

…Весна между тем быстро набирала силу. Снег в основном растаял, только на крутых склонах лесистых гор он все еще белел. В марях на кочках обильно появился нергэт-пушица. Прорастала ранняя зелень. Олени, изголодавшиеся за долгую зиму по такому лакомству, охотно выщипывали их. Проснулись речки.

Вокруг тайга ожила веселым многоголосьем птиц. В унисон с птичьим пением отовсюду раздается зов оленят: «Ав-ав-ав!» Это своеобразная таежная мелодия, повествующая окружающему миру о том, что он пополнился новыми жильцами.

Весеннее солнце светит ярче обычного. Оно щедро ласкает золотыми лучами всю умиротворенную землю, все живое на ней.

Дед Отакчан в душе радовался весеннему солнцу. Считал себя счастливым, что дожил до первых весенних солнечных лучей. «Теперь можно спокойно уходить в мир предков», – думал он, зная, что для старого человека в любое время настанет пора уйти навсегда из этого срединного мира. Ему не хотелось, чтобы это свершилось в зимнюю стужу. И душе неуютно от холода, и людям, провожающим в последний путь, тягостно от мороза. Думать-то думал, но еще не торопился уходить.

* * *

Не таи зла в себе –

душе легко тогда.[14]

Время быстротечно. Казалось, совсем недавно важенки начали телиться. То было в середине апреля. Оленные люди не заметили, как настал май, время быстрого таяния снега. Горные речки ожили, потекли небольшими ручейками. День за днем они станут набирать силу.

Оленеводы молча сидят полукругом и пьют чай.

– Надо кому-то съездить на лабаз за мукой, – ни к кому конкретно не обращаясь, заговорил Айчима.

– Муки осталось всего на две-три выпечки, – добавила Танмак.

– Я поеду, – с готовностью отозвался Отакчан. – Ребятам олени покоя не дают.

– Ладно. Пусть будет по-твоему, дед, – широкоскулое лицо Айчимы озарилось улыбкой.

– Можно я поеду с дедом? – подал голос Кирилка.

– Вода большая. Тебе рано ездить в такую даль, – сказала мать.

– Ты поедешь со мной к оленям, – Айчима погладил мальчика по головке.

После чаепития Отакчан поймал около десятка крепких быков. Четверых запряг в нарты. Одного оседлал. На нем он сам поедет. Еще на троих навьючил пустые вьючные сумы. Кроме муки надо привезти и масло, и сахар. На нартах много не привезешь. По черной земле, когда снег растаял, олени едва тянут пустые сани.

– Абага, без ружья, что ли, поедешь? – спросил Виктор после того, как помог старику собраться в дорогу.

– Спрашиваешь так, будто я когда-либо имел ружье, – живо отозвался Отакчан.

– Взял бы мою тозовку.

– Зачем? Тебе самому пригодится, мне-то на что она?

– Ну, как знаешь, абага. Мое дело предложить.

На всю бригаду имелось два ружья. Малокалиберную винтовку оленеводы брали по очереди на ночную пастьбу оленей. Айчима имел карабин. Но никому его не доверял. Хищного зверя мелкашкой не остановишь. Разве подразнишь только. Оленеводы предпочитали обходиться без тозовки. Все же верховому оленю лишний груз. Они давно просили, чтобы им каждому выдали охотничье нарезное ружье. А начальство одно твердит: нельзя, опасно. Некоторые покупали с рук старенькие ружья, но и те отбирали силой. Грозились в тюрьму посадить за незаконное хранение нарезного оружия.

– Бери хотя бы собаку, – не отставал Виктор.

– Да ты не беспокойся, сынок. Первый раз, что ли, еду? Слава богу, за свой век наездился по лабазам, – скупая улыбка на миг осветила темные скулы старика.

– Кэрэмэс не помешает, – не унимался парень.

Услышав свою кличку, отдыхавшая возле абду[11]11
  Абду – общее название вьючных сум, седел, шкур, собранных в кучу.


[Закрыть] рослая собака серой масти навострила уши, огненными глазами посмотрела на людей и на всякий случай повиляла хвостом.

– Кэрэмэс сам решит, пойти со мной или не пойти. Зачем его неволишь, сынок? Он же для меня не раб, он мой друг.

Так оно и было. Дед сам вынянчил его. Еще незрячего кормил, лелеял. Общался с ним как с человеком. Кэрэмэс понимал его с полуслова.

– Эмэбли[12]12
  Эмэбли – оставайся.


[Закрыть], – коротко бросил Отакчан, увидев, как пес встрепенулся и побежал было вперед.

Кэрэмэс недоуменно взглянул на деда и нехотя вернулся к своему лежбищу. Он явно погрустнел.

– Сынок, привяжи его, так надежнее будет. Зачем ему силы тратить попусту? Пусть отдохнет, – оглянулся дед.

Виктор поймал собаку и привязал к кустику.

Отакчан долго шел пешком. Только когда разогрелись ноги, сел на учага. Ехал по речной гальке, старательно обходя каменистые места. Это не всегда удается. Кругом одни камни. Правда, гладкие, словно полированные. В течение скольких веков вода течет по ним в половодье, этого никто не знает. Проехав с километр, повернул налево и переправился через речку, впереди которой замаячили кадары[13]13
  Кадар – голая скала.


[Закрыть]. Дед знал, что там пороги. По едва уловимой тропинке поднялся на пологий косогор. Дальше дорога пойдет по мари. Местность болотистая, зато легче оленям. Болота им не помеха. По воде нарты легче тянуть и копытцам не больно.

Лабаз стоял за речкой в глубине леса. Полозья нарт глухо бились о камни. После первого дождя вода на речке немного поднялась.

«Муку придется навьючивать, иначе намокнет», – подумал Отакчан, оглядываясь назад и видя, как вода захлестывает нарты.

Выбравшись на другой берег, едва углубился в редкий лесок, как олени внезапно испуганно шарахнулись в сторону.

– Чо-чо! – осадил их Отакчан и тут вдруг увидел, как прямо на него с раскрытой пастью несется лохматый белый медведь.

«Абага! – Отакчан мгновенно понял, в чем дело: он всю муку на лабазе выпотрошил из мешков, оттого и белый. – Однако люди без муки остались… Что же теперь будет?!» – мелькнуло в голове.

Старик с ходу понял, что перед ним тот самый зверь, с которым он схватился на речке Умбэ, защищая оленят. Он соскочил с оленя и громко подал голос: «Он онди, абага?!»[14]14
  Он онди, абага?! – Что с тобой, дедушка?!


[Закрыть] Но зверь не среагировал на человеческий голос и с ходу ударом лапы свалил одного из упряжных оленей, затем второго. Началась ужасная свалка. Олени заметались, как загнанные, глаза у них со страху выпучились, вот-вот вылезут из орбит.

Отакчан перекинул палку-тиюн в левую руку, а правой выхватил нож и коротким взмахом перерезал вожжи от мертвых оленей и выпустил с рук верхового оленя. Олень, почуяв свободу, панически рванулся в сторону и был таков. Старик машинально освободил еще двух-трех оленей. Те тут же помчались назад по тропинке, по которой только что ехали. Затем Отакчан, откуда только взялись силы и сноровка, скользя, рванулся к остальным оленям, намереваясь у всех успеть срезать вожжи и лямки, но вот беда – выронил нож. Затылком почувствовал дыхание зверя. Он резко повернулся и в отчаянии изо всех сил наотмашь ударил зверя тиюном по оскаленной морде. Тиюн переломился, но удар получился сильным и точным. Медведь ошалело рявкнул и, брызгая слюной, отпрянул. Отакчан прыгнул на другую сторону нарты. Зверь, оскалясь желтоватыми клыками, заревел и с дикой злостью вновь бросился на старика и подмял его под себя. «Люди ждут… Без муки остались…» – пронеслось в затуманенной голове старика, и он, теряя сознание, почувствовал, как что-то липкое и теплое потекло по лицу. Перед глазами пошли круги, и тут же стало темно, будто упал в бездну… В это время, откуда ни возьмись, появился Кэрэмэс. Пес стремительно прыгнул на спину медведя и с громким рыком вцепился клыками в его загривок. Зверь, заревев, крутанулся на месте, пытаясь стряхнуть с себя собаку…

Очнувшись, Отакчан сразу услышал отдаленный яростный лай собаки и холодящий душу медвежий рев. «Костер надо! Дым!» – смахнув рукой кровь с лица, старик попытался было встать на ноги, но резкая боль сковала все тело. Голова закружилась, глаза обволокло туманом, и он, ничего не помня, мешком свалился на землю…

* * *

Оленеводы всполошились, увидев скачущего к палаткам верхового учага Отакчана. За ним следовали еще несколько оленей. Олени знают, где искать защиту в момент опасности. Они торопятся к палаткам. Так случилось и на этот раз.

– Айчима, с дедом однако случилась беда. Дай мне карабин, сейчас же пойду по следам деда, – быстро заговорил Виктор, изменившись в лице. Глаза гневно метались, движения резкие.

– Поезжай верхом на учаге, – распорядился бригадир.

– Да, ты прав. Я же чуть было не побежал пешком, – с такими словами Виктор побежал к оленям, пасущимся недалеко. Поймал верхового оленя. Быстро вернулся к палатке, оседлал его.

– Вот карабин с патронами, – Айчима протянул парню карабин и кожаную сумочку, в которой хранил патроны.

Виктор вскинул карабин за спину и тотчас уехал.

– Будь осторожен, Виктор! Судя по всему, абага напал на деда! – вслед крикнул Айчима.

– Виктор, я тоже поеду с тобой! – Байбал погнал учага за Виктором.

«Ты смотри, как повел себя Байбал. Я ему ничего не сказал, а он сам принял решение поехать с Виктором. Пожалуй, Байбал прав. Вдвоем надежнее… Молодец все же парень», – одобрительно думал Айчима, взглядом провожая Байбала.

Тот быстро настигал уехавшего вперед Виктора. Нынче на ночное дежурство должен был поехать Байбал. Виктор ночью свое отработал. Теперь неизвестно, когда еще они вернутся. Придется ему, Айчиме, заменить Байбала. Постепенно Айчиму охватили тревожные мысли. Он боялся теперь за жизнь деда Отакчана. Свирепому от голода медведю ничего не стоит одним ударом намертво свалить деда. Это точно медведь напал. То-то некоторые олени прибежали к палаткам. А где остальные? Медведь их, запряженных в нарты, тоже мог запросто задрать. Ох беда!

…Медвежьи следы везде вокруг. Его самого не видно, а вот следы петляют за стадом. Какой-то непонятный зверь, ходит вокруг да около. На удивление не боится людей. Иные от простого человеческого духа уходят восвояси, а этот шастает рядом. Что ни говори, опасный сосед объявился. Карабин-то всего один. Виктор с Байбалом хотели бы купить охотничьи ружья, да не могут. Теперь карабины продаются за большую цену. У парней таких денег никогда не бывает. Хотя нужную сумму можно собрать, взяв взаймы у друзей. Но тут оленевода ждет другое препятствие, более сложное. Это получение разрешения на охотничье ружье – слишком много разных документов нужно собрать. На это уходит время. А у оленевода дел много: за оленями глаз да глаз нужен. В поселке же он, естественно, расслабляется… Хорошо хоть на все стадо дали под подотчет Айчимы ведомственный карабин. Без карабина оленеводу неуютно, без него он как бы без рук в кочевом стаде. Это понятно каждому.

Айчима не знал, сколько времени прошло с тех пор, как Виктор с Байбалом уехали по следу деда Отакчана. Он не находил себе места. Чтобы хоть немного успокоиться, уехал в стадо, которое разбрелось по широкой долине. Ему нравилась эта весенняя пора. На глазах, обновляясь неузнаваемо, пробуждалась природа. Воздух мягкий, душистый. Разноголосое пение птичек поднимает настроение. Весна положительно действует и на оленей. Они кучкуются, лакомясь сочным разнотравьем. У них быстро растут новые рога с мягкой кожицей…

Айчима издали заметил Виктора. Видно было, как он торопится скорее добраться до палаток. Айчима с Кирилкой тоже поспешили к жилью.

Виктор молча судорожно вытащил «Грозу» из палатки и стал ловить волну Дөндэ – села, где живут оседлые сородичи. Радиостанция шумно трещала, эфир был наполнен многоголосьем, кто-то кому-то что-то говорил, кто-то с кем-то ругался. Это не свои, а где-то там далеко, в недрах Верхоянских гор. Одна женщина ругалась с кем-то откровенным матом. Виктор нервничал из-за того, что из Дөндэ никто не выходит на связь.

– Что случилось, Виктор? – тихо спросил подъехавший Айчима.

– Медведь задавил нескольких оленей, заодно и нашего деда, – торопливо, пряча глаза, отвечает Виктор.

Кирилка побледнел, из глаз потекли слезы.

– А что, деда зверь задрал насмерть?! – тревожно вскричал Айчима, чувствуя, как у него подкашиваются ноги.

– Нашли полуживого. Рядом с ним находился Кэрэмэс. Однако Кэрэмэс вовремя подоспел на выручку и тем спас деда. А так медведь задрал бы насмерть. Байбал на нарте везет сюда деда…

В это время, о радость, на связь вышли из Дөндэ. Виктор кратко, в двух словах передал Илани информацию о трагическом случае в тайге: «На деда Отакчана напал медведь и задрал его. Еле живой. Срочно нужен санитарный вертолет». Илани заверил, что сейчас же доложит главе наслега Федотову о случившемся.

– Вертолет обязательно прилетит! Ждите! – сквозь треск и шум в эфире прорывался взволнованный голос Илани.

– Наконец-то! Какой молодец наш Илани! Он обязательно добьется прилета санитарного вертолета, – возбужденно говорит Виктор и тут же едет навстречу Байбалу. Надо же помочь доставить до палатки израненного Отакчана.

На Севере пора сказочных белых ночей. Благодаря такому природному чуду, ночью прилетел вертолет и увез деда Отакчана в районную больницу.

2

…Отакчана выписали из больницы. Он попутным вертолетом Ми-8 прилетел в Дөндэ.

– О, ака-а![15]15
  Ака – старший брат.


[Закрыть] Аике![16]16
  Аике! – Какая радость!


[Закрыть] – невысокого роста белолицая пожилая женщина всплеснула руками, заохала-заахала, увидев входящего в дом Отакчана.

Ее широкоскулое лицо осветилось неподдельной радостью. Живо шагнула к старику и приобняла. Отакчан робко улыбнулся и тихо проронил:

– Дорово, Мавра.

Это была его родная сестра. Мавра моложе брата лет на пятнадцать, если не больше. Она родилась в тайге. В это время у них остановились приезжие якуты – муж и жена. Женщина-якутка помогла роженице. Эвены-родители в знак благодарности нарекли свою дочь ее именем – Маврой.

– Сейчас чаю налью. Пока посиди тут, – Мавра пододвинула к брату самодельную табуретку и засуетилась возле печки. Открыла дверцу и сунула несколько поленьев. Старый закопченный алюминиевый чайник передвинула на середину печки.

– Посиди, брат. Пускай подогреется малость.

Отошла к кухонному шкафу. Покопалась, но ничего съедобного кроме полбуханки хлеба не нашла. Вернулась к столу и торопясь нарезала хлеб на тонкие ломтики.

Отакчан сидел и молча дымил трубкой. Печка задымила немного, потом послышался треск. Это загорелись поленья во чреве печки.

– Я так испугалась, когда услышала про тебя, ака, – весело заговорила Мавра. С ее лица не сходила улыбка. Видно было, как она рада выздоровлению и возвращению брата.

– А как сами-то живете? – тихо спросил Отакчан и невольно окинул взглядом стол, где кроме хлеба и чая ничего не было.

– Живем-то ничего, не тужим, – бодро ответила Мавра.

«Мавра с детства была такой. Подрастая, тоже никогда не говорила о трудностях. Да и сейчас все такая же», – подумал Отакчан, отхлебывая чай из стакана.

– А где дети?

– Они с нами. Не работают. Тимофей помогает своему другу в ремонте его дома.

– Это же хорошо. Он же, как я понял, трудится, а ты говоришь, мол, дети не работают.

– Он же бесплатно помогает Никодиму. Тот моему сыну ни рубля не платит. Разве что вместе учились в школе.

– Пускай будет так. Главное, парень делом занят. А то, что вместе учились в школе, пошло на пользу, – Отакчан скупо улыбнулся.

– А Отакчан временно выехал в стадо к Митэкэну. Будет строить кораль, – продолжила Мавра, наливая чай в чашку.

– Ты меня радуешь, Мавра, – Отакчан заметно воодушевился.

Он любил младшего племянника. Благодарил Мавру за то, что нарекла сына его именем.

– А зять-то наш чем занят?

Тут на лицо Мавры набежала тень. Отвернулась, тихо молвила:

– Его нет дома.

– А где же он?

– Ушел два дня назад. Не знаю, где он. Устала за ним ходить.

– Пьет, что ли?

– Пьет. Нигде не работает.

– А на что пьет? Где деньги достает? Даром никто его не напоит.

– Все время мою пенсию сосет.

– В магазине однако много водки, – предположил Отакчан.

– Как раз в магазине-то ничего не продается. Самолеты давно не прилетали, а на чем завезут эту дурную воду?

Отакчан уловил в голосе сестры злые нотки. Он далее спросил:

– А тогда откуда твой достает водку?

– Есть тут несколько точек, которые ночами торгуют водкой. Люди последнее отдают за водку. Эти торговые точки грызутся между собой из-за покупателей. Там свои разборки. Все шито-крыто. Не думай, что кто-то выдаст. На самом деле все знают, у кого эти ночные точки, но все делают вид, что не знают. Просто беда, – женщина тяжело вздохнула.

Отакчан задумался. Вынул трубку и закурил. «Что происходит с сородичами? Их словно подменили за короткое время. Бывало, и раньше пили. Но тогда знали, когда и сколько пить. Исправно трудились. Не лодырничали. Беда, ох большая беда, когда все пьют. Так можно и свое будущее пропить…» – сокрушался в душе Отакчан. Ему жалко сестру. Совсем обеднели.

– Мавра, почта работает?

– Работает. Хоть она не дает нам падать духом. Без нее не знаю, как бы мы жили.

– А Сэмэкэ как поживает?

– Что с ним сделается, неплохо живет. Правда, давно не видела его.

…Попив чаю, еще раз покурил. Потом встал и пошел к выходу.

– Мавра, я скоро вернусь.

Оставшись одна, женщина пригорюнилась. «Вот старший брат приехал. Я так рада. Ведь мог погибнуть. Врачи спасли. Чем же я его попотчую? В магазин пойти, что ли? Хоть несколько банок рыбных консервов в долг попрошу. Неудобно перед братом. Ей-богу, неудобно… Где я его уложу спать? Изба тесная. Но ничего, как-нибудь поместимся. Лишь бы муж пьяным не заявился…»

Мавра принялась подметать пол. Тихо приоткрылась дверь. Зашел Отакчан.

– На почте был. Ты была права, она работает. Возьми вот это, Мавра.

– Это что ты мне даешь, ака?

– Пенсию получил. Возьми, не стесняйся. Купи что-нибудь в магазине.

– Спасибо, ака. В самом деле сбегаю в магазин, – по-детски обрадовалась сестра, глаза заблестели, будто помолодела даже.

– А я пойду проведаю друга детства. Говорю про Сэмэкэ.

* * *

Дед Отакчан любуется оленьим стадом. Его взор ласкают оленьи рога. У самцов рога растут быстрее, чем у остальных оленей: упряжных, верховых, важенок, молодняка. По ним легко можно определить состояние стада. Рога можно сравнить с обыкновенным зеркалом, в котором отражается лик человека, когда он смотрится в него. Там все видно. То же самое с рогами оленей. Когда видишь оленя с красивыми ветвистыми рогами, можешь не сомневаться, что перед тобой не подверженный болезням здоровый олень. У такого оленя все ветви симметрично одинаковы на обоих рогах. Отакчан за свою долгую жизнь это хорошо усвоил. Он всегда настоятельно просит, чтобы без надобности не рубили рога. Нутром чувствует, что все жизненные силы оленя сосредоточены в рогах. Вот что значит житейский опыт.

«Рога у самцов не трогайте. Нельзя их резать. В этих рогах кроется будущее здоровое потомство. Когда-нибудь вспомните мои слова», – настаивает он при каждом удобном случае.

В пору роста рогов у оленей Отакчан советует, чтобы оленеводы пока воздерживались от ловли их арканами. В это время неокрепшие рога легко ранимы, неосторожными действиями можно сломать их. Много крови, так нужной и полезной для организма, теряет тогда олень. Поэтому верховых и вьючных оленей лучше и удобнее заманивать солью. Олени с охотой лакомятся ею.

Сегодня Отакчан пасет стадо с Виктором. Ему по душе молодой оленевод. У него ровный характер, толковая голова. Прежде чем что-то сказать, он сперва подумает. Это свойство характера во многом придает ему больше степенности. Он сам-то, возможно, не замечает этого. Но сородичи прислушиваются к его голосу. Даже Айчима с его заносчивым характером слушает Виктора.

…Стадо разбрелось по широкой долине речки Буркат. Олени не спеша пасутся. Зелени сколько угодно. Торопиться некуда, потому, видать, они с особым удовольствием поедают сочную листву тальников.

Отакчан с Виктором сидят на бугорке. Чувствуется, что земля оттаяла, можно сидеть на ней. Здесь же коротенькие кроны ягоды умтичан-шикши округлыми ковриками стелются по земле. Прошлогодние ягодки, как черные бусинки, заманчиво блестят на солнце. Умтичан – самая живучая из всех ягод, какие растут на Севере. Она под толщей зимнего снега не замерзает, весеннее солнце встречает живой. Рядом появляются блеклые плоды новых ягод.

Отакчан сидит и молча с умиротворением сосет трубку, втягивая в грудь табачный дым. А вот Виктор собирает в ладонь ягоды-бусинки и по мере того, как ладонь наполнится, с умилением опрокидывает большую горсть умтичана в рот и с хрустом жует.

– Ты чем там хрустишь, как абага? – подал голос Отакчан.

– Вон сколько ягод, дед. Вкуснятина такая, – живо отзывается парень.

– По весне только абага балуется умтичаном. Он голоден, потому для него это спасение. Ты поосторожнее, как бы желудок не расстроился.

– Ничего. Не волнуйся, дед. Зато желудок промоется, – смеется Виктор.

– А ты посмотри на себя, на кого стал похож.

Взглянул Виктор на свои руки. Они были синие, как будто измазаны чернилами.

– Губы и зубы тоже синие. Хоть бы прополоскал, – продолжил дед.

Виктор молча зашагал к ручейку. Нагнулся, чтобы руки помыть. Из зеркальной глади воды на него глянула безобразная испачканная рожа, губы и зубы черные. «Неужели это я? – усмехаясь подумал он. Поневоле залюбовался чистотой горной речки. – Вот где наше спасение от всяких напастей, наша отрада».

* * *

…Я в детстве тундровом еще застал

картины первородные, когда

стада, казалось, затмевали свет

качающейся порослью рогов,

где норовило солнце затонуть,

но выплывало, чтобы на рогах

оленьих мягким золотом сиять.

То чудо не забудешь никогда:

из поколения в поколение им ребенок

восхищался, ощутив

веков и дней связующую нить –

сообщество

оленей и людей… [21]

Конец весны и раннее лето – золотое время на Крайнем Севере. Природа стремительно пробуждается и преображается с необычайной силой. Быстро набухающая тайга наполняется всевозможными нежными ароматами, радующим сердце пением птиц. Кругом светло и тепло. Белые ночи вступают в свои права. Человеку от души хочется, чтобы такое благо продолжалось как можно дольше. Но всему есть предел. На свете не бывает невероятных и вечных чудес. Все меняется. Природа-мать по своим таинственным и неотступным законам все распределяет сама. Она несет на землю и хорошее, и плохое. Если бы все всегда было хорошо и гладко, не было бы проблем и трудностей, жизнь потеряла бы свою прелесть и неповторимость. Все живое, включая человека, в некотором роде эгоистично, желая почивать только на прекрасном, вечно светлом. Но такого не бывает. После незабываемой прекрасной поры, как некая альтернатива, наступает пора хаоса в природе…

Так в одно прекрасное утро все переворачивается вверх дном, вчерашнее состояние блаженства мигом улетучивается. Настают ужасные, удручающие дни и ночи. Во всем виноваты комары. Неизвестно откуда вдруг черной тучей налетает эта неведомая страшная сила, заполняя собой все пространство вокруг. В тайге не остается ни клочка земли, свободного от них.

Комары, эти ненасытные твари, ни перед чем не останавливаются. Дико издавая надоедливый монотонный пискливый звук, лезут во все дыры. Нет никакой силы, способной противостоять им. Ученые доказывают, что в мире существуют три тысячи разновидностей комаров. Есть ли от них хоть какая-то мало-мальская польза? Скорее всего, нет. Разве только дед Отакчан на этот счет имеет свое устойчивое мнение. Как он считает, комары защищают Север от нежелательных пришельцев, быстро отнимая у тех всякую охоту поживиться на Севере. Возможно, дед по-своему прав. Нынче сильно расплодилось бродяжничество по бывшим золотым приискам. Бродяги эти не всегда имели такое обличье. В свое время они были классными специалистами, рабочими высокой квалификации. После развала Союза позакрывались золотые прииски. Мертвая, как на погосте, тишина воцарилась в закрытых рабочих поселках. В советское время в них жизнь кипела и била ключом. В чем провинились эти прииски и рабочие поселки? Может быть, те, кто много кричал о демократии, поиграли на чувствах защитников окружающей среды, потому быстро превратили Север в безмолвие? В последние годы советского периода пошла мода критиковать власть за загрязнение окружающей природной среды. Многие из демократов на волне такой критики нашли себе теплые места. А теперь по заброшенным приискам бродят тени… Они знают сезонный характер комариного нашествия. Они не уходят. Спасаются в заброшенных избах. Многие из этих изб хорошо сохранились. Почему бы не пожить в них? Такая жизнь порождает браконьерство. Бродяги убедились в том, что после закрытия рабочих поселков в тех местностях появилась всякая живность: медведи в лесных урманах, близ озер и прочих водоемов в тенистых березовых и тополиных рощах сохатые, в отрогах труднопроходимых хребтов снежные бараны, много лисиц и соболей – и удачно охотятся на них. Полученную продукцию сбывают на городских и районных рынках. Они наконец нашли для себя хоть какое-то занятие, пусть временное, но все же свое дело. Плохо то, что за ними на бросовую охоту массово бросились оголтелые браконьеры на современных вездеходах-внедорожниках, на вертолетах. Они все из числа состоятельных чиновников.

Словом, при новой власти начался откровенный грабеж Севера. Это гораздо опаснее, чем это было в прошлом. Теперь там царит беззаконие, ибо Север оказался беззащитным. Он превратился в вотчину массового браконьерства. Это в тысячу раз страшнее, чем нашествие комарья, а также всякого рода пакости. Север стонет. Есть ли спасение? Трудно ответить на этот вопрос. У этих горе-охотников всех мастей есть те, кто крышует их, то есть защищает. Отакчан, умудренный жизнью дед, потомственный оленевод, прав лишь отчасти. Комары не защищают Север. Если, предположим, и защищают, то только на очень короткое время. Но за всякое бесчестье и алчность рано или поздно придется платить. Придет время справедливости и возмездия. Таков закон природы.

* * *

Наступило долгожданное лето. Летняя пора по-своему спесива. В конце весны – начале лета оживают горные реки и речки, стекающие с гор. Набирает силу черная вода с сильным течением, бурлящая, как кипящая темная сила. Такой водой уносится множество неокрепших оленят. Вслед за этим наступает невыносимое время кровососущих насекомых – комариный писк гудит над всей тайгой. Бессметные комариные полчища налетают на все живое. Бедным оленям нет спасения от этого зла. А в середине лета оленей изматывает жара. Олени сохнут от нее, ибо они беззащитны перед таким природным бедствием. Легко подвергаются разным заболеваниям. От этого случается падеж оленей. А пока до такого кошмара еще рановато. Но оно нагрянет нежданно. Лето непредсказуемо. Пока есть время, надо наслаждаться тем, что дарит природа. Оленье стадо нутром чувствует перемену времени. Оно умиротворенно успокаивается и не спеша растекается по пастбищам. Оленеводы с легкой душой кочуют по знакомым летним тропам. Оленята за месяц-полтора заметно подросли. Теперь ни на шаг не отстают от матерей-важенок. На удивление стали шустрыми. Просто так их теперь не поймаешь. Все они разной масти. Есть темные, есть красновато-серого оттенка. Встречаются пестрые. Редко, правда, но радуют глаз оленята-альбиносы.

Северная природа в конце весны щедра, как сам северный человек щедр душой. Все вокруг радует сердце. Склоны причудливых гор, небольшие горные лужайки принаряжаются отменно, будто сплошь затянуты изумрудным ковром. Олени в хорошем настроении. Они как люди. Радуются ясному небу, золотому солнцу.

Хозяин тайги – медведь после противостояния с дедом Отакчаном на склоне горы, что высится у речки Умбэ, больше не тревожил ни оленей, ни людей. А после нападения на старика возле лабаза и вовсе исчез, то ли затаился где-то в урмане, то ли ушел восвояси из этих мест. Правда, кое-где на мокром песке возле ручейков оленеводы видели отпечатки когтистых лап. Может, это тот, а может и другой, пришелец со стороны. Оленеводы теперь называют того медведя «наш». Они про себя и вслух благодарят хозяина тайги за добрососедство. Отакчан как бы невзначай напоминает о необходимости уважительного отношения к нему. «О нем нельзя говорить непочтительно. Это обернется против тебя самого, – повторяет при каждом разговоре о медведе. – Эвены издревле говорили: «Миролюбие медведя – к сытой жизни. Злой зверь – к неурожаю и голоду». Еще говорили наши предки: «Медведь хитрее человека, не пытайся с ним мериться умом».

Виктор с Байбалом почтительно слушали старика. По их любопытству видно было, как им интересны слова пожилого человека. Только Айчима, как всегда, посмеивался над стариком.

– Дед, сколько тебя слушаю, ты ни разу дурных слов о нем не говорил. Скажи, тогда почему медведь на тебя напал? – глаза Айчимы озорно поблескивали.

Дед Отакчан по своему обыкновению не сразу подал голос. Подбоченившись, сидел невозмутимо. Под конец вынул изо рта трубку, сунул во внутренний карман старой замшевой куртки и тихо заговорил:

– Абага был голоден. Сам знаешь. Ему жить хотелось. А без кормежки и он помрет. Свалил лабаз, разодрал кули с мукой и стал утолять голод. В это время к лабазу подъехал я с оленями. Абага неуступчив, потому задумал отстоять свою добычу. Другими словами, добытую им муку. Вот и напал. Скорее он умертвил бы меня тогда, но, видно, свыше до него дошел сигнал о том, что не на того напал. Вот и Кэрэмэс не случайно подоспел. А ты, Айчима, умеешь только лясы точить, а строить крепкий лабаз не можешь. Из-за твоей расхлябанности я попал в беду и едва не погиб. Тут не абага виноват, а виноват ты. Понимаешь, Айчима? То-то из милиции зачастили тогда ко мне в больницу и все допытывались. Все про тебя спрашивали.