Текст книги "Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память"

Андрей Кручинин
Адмирал Колчак: жизнь, подвиг, память

Памяти моего отца Сергея Павловича Кручинина

Вступление
Белый Крест адмирала

Двадцатого апреля 1919 года[1]1
  До 1/14 февраля 1918 года все даты приводятся по Юлианскому календарю («старый стиль»), начиная с указанной даты – по Григорианскому («новый стиль»).


[Закрыть] Верховный Правитель и Верховный Главнокомандующий всеми сухопутными и морскими вооруженными силами России, сорокачетырехлетний адмирал Александр Васильевич Колчак, утвердил постановление Георгиевской Думы, собранной при штабе Сибирской Армии, об удостоении его орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия III-й степени.

Исключительное положение, которое занимал адмирал в иерархии русских национальных сил, не принявших большевизма и ведущих против него вооруженную борьбу, предопределило и непривычную процедуру награждения. Действительно, если обычно старший начальник награждает подчиненного, по собственной инициативе или по ходатайству младших по рангу начальников, которые непосредственно рассматривали вопрос о заслугах представленного к награде, – то в апреле 1919-го подчиненные просили своего Верховного принять высокое и почетное отличие, а фактически – награждали его.

«За разгром армий противника Русскими Армиями под управлением Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего адмирала А.В.Колчака, – гласило постановление Георгиевской Думы от 15 апреля 1919 года, – на основании параграфа 1 статьи 8-ой Георгиевского Статута просить Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего адмирала Колчака принять Орден Святого Георгия 3-ей степени». Утверждая постановление своим приказом, Александр Васильевич обратился к войскам: «Принимая эту высокую воинскую награду, я уверен, что доблестная возрожденная Русская армия не ослабеет в своем порыве и до конца доведет дело освобождения России от врагов и поможет ей снова стать могучей и сильной в среде великих держав мира». В сущности, этот призыв имел тот же лейтмотив, что и опубликованное пятью месяцами ранее обращение «К населению России» – первое обращение, которое издал по вступлении на свой пост Верховный Правитель и Верховный Главнокомандующий. Оно заканчивалось словами: «Призываю Вас, граждане, к единению, к борьбе с большевизмом, труду и жертвам», – и призыв этот, строгий и даже, кажется сегодня, скорбный, конечно не относился к числу тех, которым с радостью внимают в безумное, Смутное время…

Александр Васильевич Колчак получал уже третью Георгиевскую награду. 12 декабря 1905 года он был пожалован золотой саблей с надписью «За храбрость» (с 1913 года эта награда, с наименованием «Георгиевским Оружием», была «причислена к Ордену Святого Георгия»). Тогда, на Русско-Японской войне – несчастной, неудачной для России войне, – он проявил свою доблесть и воинские таланты при обороне Порт-Артура, как на море, так и командуя одной из сухопутных батарей. Геройская защита, в сущности, недостроенной крепости завершилась капитуляцией, а лейтенант Колчак изведал горечь плена…

Орден Святого Георгия IV-й степени капитан 1-го ранга Колчак получил почти ровно через десять лет, 2 ноября 1915 года, командуя Минной дивизией Балтийского флота, за успешные операции по взаимодействию с сухопутными силами у побережья Рижского залива. В годы Первой Мировой – Великой войны, Отечественной войны, как называли ее тогда, – звезда молодого флотоводца вспыхнула ослепительно-ярко и, казалось, вела его все дальше по славному пути, – но 1917 год принес с собою безумие Февраля и предательство Октября, а Колчаку, уже ставшему адмиралом, не нашлось места не только в русском флоте, но и вообще в России…

И вот теперь, в 1919-м, – третья степень «ордена храбрых», заветный шейный «белый крестик» (знак IV-й степени носился на груди, III-й и II-й – на шее), которым даже на Великой войне с ее многомиллионными армиями был награжден лишь 61 русский офицер (причем ни одного моряка – но ведь и Колчаку орден был поднесен за победы на сухопутьи…). Успехи русских войск в весеннем наступлении были несомненны; указанный Думой параграф Статута гласил: «[достойны награждения]… кто, лично предводительствуя войском, одержит над неприятелем, в значительных силах состоящим, полную победу, последствием которой будет решительное поражение противника», – и достаточно точно соответствовал заслугам Верховного Главнокомандующего, не жалевшего сил в трудах и заботах о своих армиях. И все же успехи оказались недолговечными, а надежды адмирала и его соратников на близкую победу – несбыточными. И потому последняя и высшая награда Александра Васильевича Колчака в исторической перспективе неожиданно приобретает новый, символический смысл.

Герой, военачальник, светлый витязь, обычно предстающий нашему воображению во всем великолепии боевой славы змееборца, – небесный покровитель Императорского Российского Военного Ордена даже в «официальном титуловании» своем был Великомучеником прежде, чем Победоносцем. Ратные подвиги Святой Георгий увенчал высшим подвигом – бесстрашного исповедания Христианской веры перед лицом гонителей-язычников и мученической кончины. И по тому же крестному пути Святого Георгия шла Армия, осененная его покровительством, – малая числом, редеющая на глазах, порой выносящая муки, которые были сравнимы с муками первых христиан…

И эту Армию вел ее Верховный Главнокомандующий.

И когда Армия благословляла его «белым крестиком» – не тяжкий ли Крест возлагала она на своего вождя?

Что-то символическое можно усмотреть и в том составе Георгиевской Думы, который ходатайствовал перед адмиралом о принятии им награды. Мы увидим здесь генерала Б.П.Богословского, попавшего в плен и расстрелянного большевиками при трагическом отступлении русских войск в начале 1920 года; генерала А.Н.Пепеляева, в тяжелые – и уже недалекие! – дни катастрофы колебавшегося и своими действиями скорее разлагавшего, чем укреплявшего фронт; генерала Г.А.Вержбицкого – одного из тех, кто, невзирая ни на какие трудности и неудачи, верно и мужественно оставался на своем посту, сражался до конца и ушел из России в числе последних осенью 1922-го; генерала Р.Гайду – лихого авантюриста, на чьем счету немало славных побед, конфликт с Колчаком и владивостокский мятеж против Верховного в ноябре 1919 года под не совсем понятными (возможно, и самому мятежнику) «демократическими» лозунгами; генерала Б.М.Зиневича, который в декабре того же 1919-го, уповая на «окончание гражданской войны», во главе восставшего красноярского гарнизона преградит путь отступающим войскам адмирала, – и это будет стоить тысяч человеческих жизней… [2]2
  Полный состав Георгиевской Думы при штабе Сибирской армии, ходатайствовавшей перед А.В.Колчаком о принятии им ордена Святого Георгия III-й степени: генерал Гайда (председатель), генерал Пепеляев, генерал Вержбицкий, генерал Зиневич, генерал Богословский, генерал Томашевский, полковник Лабунцов.


[Закрыть]

Такие разные пути предстоят им в ближайшем будущем. Но пока все они – соратники, герои, опьяненные успехом молодые генералы (самому старшему – Зиневичу – сорок пять лет, младшему – Гайде – двадцать семь!). Генералы не «гражданской войны», а борьбы за освобождение России, к которой призывает их Верховный Главнокомандующий…

И они просят его возложить на себя Белый Крест.

Но каким же был сам этот Верховный?

По многочисленным источникам, особенно относящимся к революционному периоду (а о нем, должно быть, и написано большинство воспоминаний), складывается портрет, пожалуй, не очень-то героический. Перед нами предстает человек эмоциональный, подверженный чужим влияниям, вспыльчивый до крайности и даже, пожалуй, «через край», так что знаменитые «шторма» адмирала порой отмечаются едва ли не как самая характерная его черта. «Говорят, что когда Колчак разойдется, то ни в выражениях, ни в жестах не стесняется и штормует вовсю, применяя обширный по этой части морской лексикон»; «я пытался доложить свои доводы, но с адмиралом начался шторм, он стал кромсать ножом ручку своего кресла…»; «Адмирал начал волноваться. С обычною своею манерою в минуты раздражения, он стал искать на столе предмета, на котором можно было бы вылить накипевшее раздражение»; «вскочил на ноги и затем стал метаться по кабинету из угла в угол, словно разъяренный зверь в клетке»; «Верховный был в необыкновенно нервном настроении и во время разговора с [генералами] Дитерихсом и Сахаровым сломал несколько карандашей и чернильницу, пролив чернила на свой письменный стол»; «Колчак здесь потерял совершенно всякое самообладание, стал топать ногами и в точном смысле [слова] стал кричать…»; «в воскресенье, как мне рассказывают, он разбил за столом четыре стакана»; «… Верховный Правитель его вызвал в Омск, запустил в него тарелкой и послал командовать в 12-ую Уральскую стрелковую дивизию»… – эти и подобные им цитаты рисуют образ скорее непривлекательный и в любом случае лишенный ореола, которым была окружена фигура адмирала и в годы Белой борьбы, и позже. Но нельзя забыть и об этом ореоле, и о том, почему он все-таки появлялся и окружал правителя и полководца, не сумевшего добиться победы.

Один из тех, для кого Колчак был героем в полном смысле слова, политик и ученый П.Б.Струве, сравнивал его с «сосредоточенным в целую даровитую личность нервом, чувствительной струной, которой угрожало порваться или быть порванной», – и в этой характеристике, также не игнорировавшей черты Александра Васильевича, которые представали столь отталкивающими в рассказах его недоброжелателей, звучат уже совсем другие нотки. Струве, правда, все же считал, что «нервность натуры» адмирала «не давала [его] воле доходить до того самобытного героического напряжения, которого достиг Корнилов. Колчак был гораздо больше поставлен другими, чем стал сам на то место, на котором он стоял. У Колчака не было той неукротимой и в то же время стальной активности, какою был одарен Корнилов». Напротив, именно сталь чувствовал в Верховном Правителе выдающийся церковный мыслитель Русского Зарубежья архимандрит Константин (Зайцев): «Мягкая простота в подтянуто-деловой героичности – так, кажется, можно определить существо его личности. Некое поэтическое тепло исходило от него даже и в далеком отчуждении, но тут же вырисовывался стальной силуэт боевого вождя, сочетающего ничем не возмутимое личное мужество с, гением пронизанной, властностью».

В этих словах, сказанных как будто совсем о другом человеке, легко заподозрить чрезмерную идеализацию, – но можно и почувствовать глубокое духовное прозрение, для которого удаленность ни в пространстве, ни во времени не может являться помехой: теряя черты, безусловно важные и необходимые для создания портрета человека со всеми его индивидуальными особенностями, облик Верховного словно освобождается от сиюминутного, бренного, сохраняя ту бессмертную сущность души, высокий строй которой и выделил, и возвысил Александра Васильевича Колчака над охваченной Смутой Россией, великого адмирала – над «взбаламученным морем», бушующим на месте погибшей Империи.

Но любого, кто размышляет о Колчаке, подстерегает угроза с потерей упомянутых выше живых черт упустить из виду и нечто, помогающее понять состояние этого человека в самые главные и самые тяжелые, роковые месяцы его жизни. Ретушь опасна, тем более когда она превращается в штукатурку, а оценки, подобные той, которую дал адмиралу архимандрит Константин, иногда побуждают не продвигаться далее них… и, разглядев подвиг Верховного Правителя, не приблизиться к постижению трагедии воина Александра. «Его лицо было гораздо резче и выразительнее…» – писала в частном письме об одной «очень оффициальной фотографии» адмирала Анна Васильевна Тимирева – женщина, чья любовь буквально озаряла последний год его жизни. – «Я понимаю, что Вам трудно представить его в жизни: надо сказать, что он был не обычный человек, и за всю мою долгую жизнь я не встречала никого, на него похожего… Ни одна фотография не передает его характер. Его лицо отражало все оттенки мысли и чувства, в хорошие минуты оно словно светилось внутренним светом и тогда было прекрасно…» И сложность характера адмирала Колчака сама становилась «историческим фактором», побуждая к действиям или отвращая от них человека, вознесенного на такую высоту.

«… Как бы ни была интересна личность адмирала, его характеристика в настоящее время не только не может быть отделена, но целиком должна поглощаться характеристикой того политического движения, которое он возглавлял», – писал менее чем через год после трагического завершения колчаковской эпопеи один из сотрудников Верховного Правителя, будучи в этом рассуждении и прав, и неправ одновременно. Личность Колчака – не из тех, что могут «поглотиться» даже описанием крупных общественных явлений, политических катаклизмов; но столь же очевидна неразрывность связи ее с тем делом, которому отдал адмирал свои силы и жизнь. Александр Васильевич Колчак – всего лишь часть русского, Белого Дела; но часть настолько значительная, что понимание хода событий, судеб всего движения в целом невозможно без попыток разобраться в личности этого выдающегося человека, приблизиться к разгадке его образа – цельного и противоречивого в одно и то же время.

Но сможем ли мы когда-нибудь вполне понять его?.

Часть первая
Под счастливой звездой

Глава 1
В поисках своего пути

«Родился я на Обуховском заводе…»

Сегодня может показаться странным такое начало биографии русского морского офицера, поскольку флотское офицерство отличалось сословной и даже в некотором роде кастовой замкнутостью. Однако именно так приступил к рассказу о своей жизни Александр Васильевич Колчак в плену, на допросе в Иркутске, менее чем за три недели до смерти. Отец его, Василий Иванович, действительно служил на Обуховском сталелитейном заводе, сначала занимаясь приемкой артиллерийской продукции, а затем заведуя одной из мастерских. Там, в казенной квартире на окраине Петербурга, практически за тогдашней городскою чертой, 4 ноября 1874 года и родился Александр Колчак, окрещенный в Троицкой церкви «села Александровского Санкт-Петербургского уезда» 15 декабря.

Василий Иванович числился в корпусе офицеров морской артиллерии, на момент рождения сына состоя в чине штабс-капитана, в отставку же выйдя в 1889 году генерал-майором. В молодости, в годы Крымской войны, он принимал участие в обороне Севастополя, был среди последних защитников Малахова кургана, после падения которого попал в плен к французам и пробыл там более полугода (обстоятельные и увлекательно написанные воспоминания В.И.Колчака «Война и плен» увидели свет в 1904 году). Родословную же свою Колчаки выводили от турецкого паши, возможно – боснийского серба, принявшего магометанство, который в 1739 году руководил обороной от русских войск крепости Хотин в Молдавии и сдал ее фельдмаршалу Х.А.Миниху. Непрерывной генеалогии здесь, впрочем, не существует, и прямое родство сотника Лукьяна Колчака, правнуком которого был Верховный Правитель, с Илиас-пашой Колчаком документально не доказано. Тем не менее семейное предание держалось весьма упорно, и, хотя само по себе происхождение от неудачливого турецкого коменданта как будто не должно было являться предметом какой-то особой гордости, – желание прикоснуться к корням родословного древа, да и, наверное, определенная «экзотичность» этого родословия делали легенду столь устойчивой.

Надо заметить, впрочем, что яркую внешность Александра Васильевича Колчака и его неудержимый темперамент действительно легко счесть за подтверждение южного – боснийского – или восточного – тюркского – происхождения этой семьи. Противоположным выглядит характер его матери, Ольги Ильиничны (урожденной Посоховой), которая, по свидетельству сына адмирала, очевидно, знавшего о ней по рассказам своей матери, была женщиной спокойной и строгой и особенно отличалась набожностью, стремясь передать ее и своим детям (кроме сына Александра, в семье было еще две дочери, одна из которых умерла в детстве).

«Начал я свое образование в 6-й Петроградской (Петербургской. – А.К.) классической гимназии 10[-ти] лет, – рассказывает адмирал Колчак, – дошел там до третьего класса и затем, по собственному и отца желанию, перешел в Морской кадетский корпус, который я окончил в 1894 году почти 20[-ти] лет, фельдфебелем, вторым по выпуску, с премией имени адмирала Рикорда». Впрочем, и в эти ранние годы, которые у многих молодых людей одного поколения весьма схожи между собою, в биографии Александра встречаются ярко индивидуальные черты. «Отец, когда я был в корпусе, служил на Обуховском заводе; работами на заводе я очень интересовался и заводским делом увлекался, – повествует он. – Явилась идея в свободное время пройти здесь практически курс техники. Постоянное общение на этой почве с рабочими заинтересовало меня на некоторое время вопросами рабочего движения и рабочим вопросом вообще, но все-таки этими вопросами я не занимался в смысле изучения, а впоследствии, когда я окончил кадетский корпус… эти вопросы меня снова перестали интересовать».

Это свидетельство примечательно не только тем, что из него мы узнаем о довольно неожиданном опыте, интересах и симпатиях человека, которого десятилетия спустя будут, захлебываясь «классовой» истерикой, объявлять «злейшим врагом рабочих и крестьян». За свою жизнь Александр Васильевич Колчак увлеченно занимался многим – от организации музыкальных концертов до поисков редкого самурайского меча, от гидрографии до постановки минных заграждений (поэтому, кстати, совсем не удивительно, что интерес к сталелитейному производству натолкнул его на мысль лично испробовать труд рабочих); но все, чем увлекался Колчак, было настоящим, живым делом, – и именно этой подлинности пытливый юноша, очевидно, не нашел в «рабочем вопросе», который в конце XIX – начале XX века был взят на откуп партийными начетчиками, загонявшими жизнь в схоластические рамки своих социальных догм. Александра Колчака ждали свершения более значимые, занятия более важные, увлечения более интересные.

Учеба в Морском кадетском корпусе (в 1867–1891 годах он назывался Морским училищем, так что Колчак поступал еще в училище, а окончил уже корпус) захватила его, и недаром при выпуске гардемарин был удостоен упомянутой выше премии адмирала П.И.Рикорда (1776–1855), которая выдавалась «отличнейшему во всех отношениях воспитаннику». Сохранилось два словесных портрета Колчака, относящихся к этому периоду, и, несмотря на налет идеализации или по крайней мере на отблески того ореола, которым будет окружена трагическая фигура Верховного Правителя годы спустя, черты выдающегося человека очевидно проступают в юноше.

«В 1893 году гардемарин Колчак был назначен фельдфебелем младшей роты. Здесь я впервые с ним познакомился, будучи воспитанником младшей роты, – вспоминает адмирал М.И.Смирнов, ближайший сотрудник и друг Александра Васильевича и один из первых его биографов. – Колчак, молодой человек невысокого роста, сосредоточенным взглядом живых и выразительных глаз, глубоким грудным голосом, образностью прекрасной русской речи, серьезностью мыслей и поступков внушал нам, мальчикам, глубокое к себе уважение. Мы чувствовали в нем моральную силу, которой невозможно не повиноваться, чувствовали, что это тот человек, за которым надо беспрекословно следовать. Ни один офицер-воспитатель, ни один преподаватель корпуса не внушал нам такого чувства превосходства, как гардемарин Колчак. В нем был виден будущий вождь».

Другое описание является беллетризованным, хотя его автор, адмирал Д.В.Никитин, известный также по литературному (и нарочито-морскому) псевдониму «Фокагитов», утверждал, что оно восходит к рассказам сверстника Колчака:

«Кадет среднего роста, стройный худощавый брюнет с необычным, южным типом лица и орлиным носом поучает подошедшего к нему высокого и плотного кадета. Тот смотрит на своего ментора с упованием… Ментор этот, один из первых кадет по классу, был как бы постоянной справочной книгой для его менее преуспевающих товарищей. Если что-нибудь было непонятно в математической задаче, выход один: “Надо Колчака спросить”…

Моя конторка в нескольких шагах от Колчака. Я смотрю на него и думаю: “Где я видал раньше подобное лицо аскета с горбатым носом и горящими пламенем фанатизма глазами?” И вдруг вспомнил: это было на картинке, где был изображен Савонарола, произносящий одну из своих знаменитых речей».

Последнее сравнение, впрочем, может представлять собою литературную вольность, смешавшую два разных периода времени: известно, что прозвища «Савонарола» адмирал Колчак удостоился от своих подчиненных значительно позже, в 1916 году, и, поскольку такая «живучесть» шутливого определения (четверть века!) кажется маловероятной, допустимо предположить, что писатель Фокагитов принес достоверность в жертву беллетристическому эффекту. В годы же Мировой войны прозвище могло иметь основанием уже не портретное сходство (более или менее сомнительное) и не «пламя фанатизма», несколько странное и как будто преждевременное в глазах юноши-кадета, а черты гораздо более серьезные: суровую непреклонность в достижении цели, одухотворенность, влияние на окружающих и требование от них и себя самоотверженности до аскетизма, которые действительно роднили бывшего кадета, ставшего адмиралом, со знаменитым флорентийским религиозным деятелем XV века, казненным за антипапскую проповедь и призывы к возвращению римской Церкви к Апостольскому идеалу.

Но внешность Александра Васильевича и вправду приковывала внимание, наверное, всех, кто видел его хотя бы мельком. А.В.Тимирева в своих письмах нередко подшучивала над ней, утверждая, что «исключительной привилегией» адмирала было «походить на химеру с крыши Notre Dame[3]3
  Имеются в виду фантастические фигуры, являющиеся элементами декора собора Парижской Богоматери.


[Закрыть]». Она и «Савонаролу» оценила, пожалуй, довольно поверхностно, и жаль, что мы можем догадываться о мнении самого Колчака на этот счет лишь по ее ответу: «… Мне кажется, Александр Васильевич, что Вы слишком “посмотри в корень” Вашего прозвища, оно носит характер типично-мичманского происхождения и основанием к нему, вероятно, послужила скорее некоторая общая у Вас и Савонаролы решительность профиля, чем что-либо другое». Пожалуй, юмористически относилась она и к чему-то «птичьему» во внешности адмирала, хотя здесь проскальзывают и более серьезные нотки, как, например, при сравнении одной из его фотографий 1916 года с фарфоровой статуэткой «сокола или кречета» – «птица еще больше напоминает Вас – совсем Ваши глаза и взгляд, главное». Впрочем, сходство находила Тимирева и с карикатурно-фантастическими «Птицами-сплетницами» – скульптурой И.Н.Жукова, об открытке с которой она писала Колчаку: «… одна из них сидит и улыбается совсем как Вы на другой день после какого-нибудь сверхъестественного номера – довольно и чуть-чуть сконфуженно». Другие, кажется, склонны скорее романтизировать подобные «птичьи» черты, даже люди военные и вроде бы мало расположенные к романтике, как адмирал В.К.Пилкин: «В наружности его было что-то орлиное. Когда вдова Александра Васильевича, Софья Федоровна Колчак, услышала от меня, что в наружности ее мужа было что-то орлиное, она пришла в страшное негодование: “Как что-то орлиное? Как что-то орлиное? Взгляд, взгляд был орлиный!” И она, конечно, была права – взгляд был орлиный».

Но одного орлиного взгляда, разумеется, мало для того, чтобы завоевать авторитет, а любые блестящие задатки бесславно погибают, если обладатель их не заботится о своем развитии и совершенствовании. К счастью, это все – не о Колчаке. Кажется, молодой офицер не больно-то любил «формальную» учебу в классах и академиях или, быть может, считал прохождение курса в них слишком медленным; но учиться – совершенствоваться в непрерывном труде он не прекращал никогда.

Выйдя из Морского корпуса в 7-й флотский экипаж, Александр Васильевич с весны 1895 года плавает на броненосном крейсере «Рюрик», а с 1896-го – на клипере «Крейсер», на Балтике и Тихом океане. Побывав во время этих плаваний в Китае и Японии, он впервые чувствует интерес к чужой культуре экзотических восточных стран, хотя утверждения, будто Колчак в эти месяцы «увлекся восточной философией», кажутся все-таки преувеличенными: для такого увлечения необходимо отличное владение языком, а он не знал ни японского, ни китайского (последний, правда, пытался изучать, но насколько далеко зашло это изучение – неясно). «В свободное время» мичман, а с 1898 года – лейтенант делает первые шаги в науке, занимаясь исследованиями течений, и в 1899 году, после возвращения в Петербург, публикует в «Записках по гидрографии, издаваемых Главным Гидрографическим Управлением» свою первую статью – «Наблюдения над поверхностными температурами и удельными весами морской воды, произведенные на крейсерах “Рюрик” и “Крейсер” с мая 1897 г. по март 1898 г.». С 1899 года Колчак числится штурманским офицером 2-го разряда.

Применительно к этому периоду его жизни мы вновь слышим восторженные панегирики: «Это был необычайно способный, знающий и талантливый офицер, обладал редкой памятью, владел прекрасно тремя европейскими языками, знал хорошо лоции всех морей, знал историю всех почти европейских флотов и морских сражений»; неизвестно, был ли он уже тогда для сослуживцев «Савонаролой», но друзья в шутку именовали его «мичманом Нельсоном» в честь знаменитого английского флотоводца.

Впрочем, иногда кажется, что молодой Колчак был ближе к типу моряка, характерному даже не для конца XVIII – начала XIX века, когда прогремела слава адмирала Нельсона, а для эпох намного более ранних. Александра Васильевича в этот период его жизни принято считать по преимуществу ученым, исследователем, но и на капитана Кука, получившего известность исключительно за свои научные экспедиции (хотя и служившего в британском военно-морском флоте), он мало похож. В лейтенанте Колчаке при желании можно увидеть морехода тех времен, когда различные «амплуа» внутри этой профессии еще не отделялись одно от другого, как у какого-нибудь Дрейка или Кавендиша – одновременно офицера на службе своей короны, путешественника-первооткрывателя новых земель и даже… авантюриста.

Последнее звучит резко, но, кажется, все-таки применимо к «мичману Нельсону». Ему хотелось сразу всего – открыть Южный полюс и отправиться в Арктику на ледоколе «Ермак» (правда, к моменту, когда Колчак вернулся на Балтику, команда ледокола была уже укомплектована, и «Ермак» в 1899 году ушел к Шпицбергену без него), изучать морские течения и перейти в коммерческий флот (служебная рутина, очевидно, тяготила порывистого офицера), «попасть на Восток на одно из судов, плавающих на охрану котиковых промыслов на Севере» или отправиться в охваченный «золотою лихорадкой» Клондайк – «не для золота, конечно, а просто чтобы найти обстановку»… и еще ему очень хочется воевать.

Поэтому он с таким энтузиазмом воспринимает начало в том же 1899 году Англо-Бурской войны – с энтузиазмом, разделявшимся тогда самыми разными кругами российской общественности. Одни видели в сочувствии «борьбе свободолюбивых буров» повод для легального проявления своих революционных настроений; другие, объясняя всю мировую политику краткою формулой «англичанка гадит», радовались сопротивлению, встреченному британской колониальной политикой на Юге Африки. Не исключено, что слабые бурские республики вызывали искреннее сочувствие и у Колчака, а любой ущерб, наносимый Великобритании, соответствовал его взглядам на внешнеполитические интересы России. Но все же собственное свидетельство Александра Васильевича говорит как будто об иных мотивах, заставлявших его стремиться в Южную Африку на помощь бурам.

«Я думаю, что каждый мужчина, слыша и читая о таком деле, должен был испытывать хотя бы смутное и слабое желание в нем участвовать. Став снова на точку зрения искателя ощущений, я испытывал неодолимое желание идти туда, где работают современные орудия с лиддитовыми и пироксилиновыми снарядами, где происходит на деле все то, что у нас на броненосце („Петропавловске“, на котором Колчак служил с осени 1899 года. – А.К.) делается лишь “примерно”», – откровенно писал он. Профессионализм офицера, желающего приобрести опыт боевого использования новейших военных изобретений, неотделим здесь от молодого задора и авантюристического поиска «ощущений», который заставлял даже влюбленного в море лейтенанта устремиться на сугубо сухопутный южноафриканский театр войны.

Неудержимый темперамент Колчака толкал его и на поступки, которые в русском флоте того времени уже считались предосудительными. «Был ли Колчак жесток? – пишет адмирал Пилкин. – Он был бешено вспыльчив. “Чертушка!” – говорил о нем Бахирев (адмирал М.К.Бахирев, как и Пилкин и Колчак, был участником обороны Порт-Артура; во время Мировой войны – сослуживец Колчака на Балтике. – А.К.). Из песни слова не выкинешь!» Вспыльчивость приводила к тому, что «молодым офицером» Александр Васильевич «действительно жестоко дрался, и его принуждены были останавливать начальники и сослуживцы». Кулачная расправа, широко распространенная на флоте в «старое время», в начале XX века уже выводилась под строгим наблюдением морского начальства, и Колчак в этом смысле относился скорее к числу исключений из общего правила. Впрочем, он умел и обуздывать себя, что лучше всего доказывается северной эпопеею молодого лейтенанта – участием его в знаменитой «Русской Полярной Экспедиции».

Известно, что замкнутый мирок дальних экспедиций, особенно арктических, на месяцы, а то и годы отрезанных от всего света и заключенных в плен северного «белого безмолвия», способен провоцировать конфликты внутри маленьких коллективов, для которых уживчивость их членов превращается в одно из первоочередных условий не только успешной работы, но и попросту существования в столь тяжкой обстановке. И вот это-то качество неожиданно продемонстрировал «бешено вспыльчивый» Колчак во время двухлетнего плавания на шхуне (иногда ее называют яхтой) «Заря» в 1900–1902 годах.

Именно перспектива принять участие в путешествии известного исследователя барона Э.В.Толля, наверное, удержала лейтенанта от южноафриканской авантюры. Еще во время краткосрочного пребывания в Петербурге в 1899 году Колчак пытался попасть в состав этой экспедиции, но, не получив определенного ответа, ушел на «Петропавловске» на Дальний Восток. Дошел бы он тогда до места назначения и занялся бы снова гидрологическими исследованиями или по дороге списался бы с корабля, чтобы поискать «ощущений» в Трансваале, – сказать сегодня уже невозможно; но во время стоянки «Петропавловска» в греческом порту Пирей броненосец догнала телеграмма одного из членов экспедиции, лейтенанта Ф.А.Матисена, с предложением Колчаку должности вахтенного офицера «Зари». Вопрос об откомандировании в распоряжение Императорской Академии Наук был решен по ходатайству ее президента, Великого Князя Константина Константиновича (не менее известного как поэт «К.Р.» – «Константин Романов»), которому морское министерство не стало отказывать. После непродолжительной стажировки в изучении магнитного поля Земли (кроме гидролога и строевого офицера, экспедиции требовался помощник магнитолога, кандидата наук Ф.Г.Зееберга) и краткой командировки в Норвегию, для консультаций со знаменитым путешественником Фритьофом Нансеном, Колчак 25 июня 1900 года вышел на «Заре» из Кронштадта. Началось плавание в неисследованные моря, может быть, к неизведанным землям.