Текст книги "Дело всей смерти"

Глава 3
Марш-бросок в Эдем

Ноги при каждом шаге по щиколотку уходили в зеленую жижу. Это беспокоило Зацепина. Преподаватели не упоминали о том, что к раю путь ведет через болото. «Там ли я приземлился? А вдруг промазал?»

Лейтенант с трудом обернулся в громоздком скафандре. Измерил взглядом расстояние до закопченного в атмосферном пламени шара. Оказывается, он отдалился всего метров на пятьдесят от спускаемого аппарата.

«Нужно поторапливаться», – подумал Зацепин.

Неохотно отведя глаза от космического корабля с темнеющим отверстием входного люка, – как от покинутого дома, убежища с призывно распахнутой дверью, казавшегося таким надежным и манящим в неизвестном краю, – человек неуклюже повернулся и зашагал дальше по нетвердой травянистой почве, оставляя заполненные водой, быстро затягиваемые болотной ряской следы.

Не только неустойчивая хлипкая земля под ногами, но и пейзаж вокруг наводил разведчика на неприятную мысль о том, что он попал не по месту назначения. Низкая кустарниковая поросль и деревца, обычные для среднерусской полосы, совсем не напоминали экзотическую пышность райских садов. Конечно, он был только на подступах к раю. Но неужели ландшафт этого райского предбанника мог выглядеть так прозаически? Зацепину с трудом в это верилось.

Он решил, что уже настало время расстаться со скафандром. Инструкция предписывала снять космический костюм и перейти на дыхание «забортным» воздухом только перед стенами небесного сада. Но доспехи сковывали движения и тормозили марш. Зацепин, подавив секундное колебание, нажал кнопку на груди. Задержав дыхание, отсоединил и снял шлем. Резко и глубоко втянул райский воздух.

Грибную сырость, терпкие испарения прелой листвы распознало обоняние в первом глотке. Вкус неземной атмосферы был приятный и не внушал опасений в ее пригодности для жизни. Лейтенант стянул перчатки, сбросил скафандр, оставшись в комбинезоне защитного цвета, пилотке и сапогах. Скафандр, шлем, перчатки сложил под приметным деревом с раздваивающимся рогаткой стволом. Закидал склад ветками. Ножом вырезал крест на коре. И быстро двинулся на восток, обремененный только рюкзаком с портативной рацией и короткоствольным автоматом. Он стремился дальше уйти от места посадки. Если приземление засек противник, то облава начнется от спускаемой капсулы с распущенным по земле цветком парашюта.

«Бегом!» – командовал себе офицер и тяжело топал по чавкающему зыбкому ковру. Выбивался из сил, но пришпоривал себя командой и мчался, разбрызгивая из-под сапог коньячного цвета воду.

Вдруг в свете неяркого дня он уловил пестрый проблеск в зелени. Словно впереди встала радуга. Зацепин укрылся за деревом и развернул карту. Улыбнулся, глядя на синюю черту у края бумажного листа.

«Ты нашел объект. Вот он, небесный Эдем!»

И осторожно, от дерева к дереву двинулся к источнику сияния – протянувшейся за опушкой леса из края в край стене из драгоценных камней. Скоро стена нависла над лейтенантом, заслонив полнеба.

Перед тем как выйти на открытое пространство перед стеной, Зацепин долго разглядывал его, ощупывал взглядом зубцы, башни, венчающие циклопическое строение. Нигде он не обнаружил часовых, наблюдателей. Стена переливалась отблесками бриллиантов, рубинов, изумрудов. Над стеной вставало золотое свечение. Вот это уже было похоже на рай.

Оставалось найти ворота в этой крепости. Или карабкаться через стену. Зацепин рассудил, что альпинистские подвиги прибережет на потом. Молниеносным броском пересек полосу топкой земли до стены и, прячась в мертвом пространстве от возможных взглядов или выстрелов сверху, стал красться у подножья драгоценного забора.

Довольно скоро излишняя осторожность покинула его, – так безмятежно и безлюдно было вокруг. Стена пестро перемигивалась огоньками. Ни одного звука не доносилось из покинутого Зацепиным осеннего, в желто-красном убранстве леса, не долетало из-за стены. Лейтенант перестал таиться, громкое хлюпанье его шагов вспугивало тишину.

Он вымерял сапогами километра четыре вдоль сверкающей кладки, когда за закруглением стены увидел человека. Это был мужчина, задрапированный на античный манер куском белой ткани, бородатый, с густой черной шевелюрой, в сандалиях. Он сидел на маленьком раскладном стульчике у деревянной скромной калитки, смотрел на опущенные на колени руки. Все это Зацепин «сфотографировал» в одно мгновение. Автомат уже целил в белую фигуру.

«Древний римлянин» посмотрел на гостя без испуга и любопытства, долгим доброжелательным взглядом.

– Вы Петр? Апостол Петр? – осведомился Зацепин, которого стала тяготить длинная пауза.

Он не сомневался, что абориген поймет его. В раю все говорят на одном языке, – на этот счет учителя Зацепина были единодушны.

– Я – Муций, – охотно ответил «римлянин». – А Петр дежурит у главных ворот.

– Далеко до них?

– Не близко. Но вам туда ходить не нужно.

– Почему это? – Зацепин спросил для порядка. Он и не собирался топать до главных ворот, у которых наверняка была многочисленная стража. Разведчик дорисовывал в уме план: «римлянина» нейтрализовать, калитку взломать – и даешь рай. Вот только ведет ли калитка за стену?

Муций повторил:

– Вам не следует туда ходить. – И объяснил: – Ведь вы живой. А в ворота идут призванные.

– Призванные? – переспросил Зацепин. – Умершие, что ли? Души?

– Смерти нет. Есть живые, а есть призванные.

Зацепин не стал вдумываться в эти слова: мудрствованиями такого рода он был сыт по горло еще с подземного «корабля».

– А в эту… калитку кто идет? Здесь можно пройти?

– Можно. Только если поменяетесь.

– Как поменяюсь? – Зацепин был сбит с толку.

– Не как, а на кого. Вы должны поменяться с тем, кто в раю. С призванным.

– Поменяться с призванным… – Зацепин усмехнулся. – Отлично. Меняюсь на Наполеона. Или он в аду?

– Этот Наполеон ваш родственник? Близкий человек? Был вашим другом?

– Наполеон?! – Зацепина, который был весь как взведенная пружина, пробил нервный смех.

Муций развел руками.

– Видите ли, поменяться можно только с дорогим, близким человеком. Который был вам небезразличен. Кого вы оплакивали, когда он был призван.

– А его, умершего… призванного, вы возвращаете назад, в жизнь?

– Нет. Вы отправляете его в ад.

Зацепин опустил автомат. Пора было заканчивать этот дурацкий разговор. Пока не нагрянули другие «римляне». Удар ножом, и путь в рай открыт – разведчик и мечтать не смел, что проникнуть в Богову твердыню окажется так просто.

Но убивать Муция рука не поднималась. Правда, и оставлять в разведпоиске свидетеля – неоправданное легкомыслие. А если взять этого привратника в плен, пусть показывает дорогу? Зацепин заколебался. Или Муций сам из призванных, и ножом его не свалишь, тут нужна очередь серебряными пулями?

– У меня нет близких в раю, не на кого менять, – тянул ненужный диалог Зацепин, давая себе еще несколько секунд на раздумья.

– А Вера? – кротко спросил Муций.

Имя прилетело от тихого «привратника», как удар. Разведчик вздрогнул.

– Вера? Что ты сказал? Откуда ты знаешь Веру?.. – забормотал он, приходя в себя словно после затрещины.

Муций кивнул через плечо.

– Она здесь. Хороший вариант. Вы ее достаточно помучили, в аду ей будет не привыкать.

Зацепин не верил своим ушам.

– Я – Веру? Помучил? Веру – в ад?! Она жива! Она не призванная! Ты что болтаешь?! – Он поднял голос, не заботясь о том, что на шум могут сбежаться.

Бросился на Муция с кулаками. А человек в складках потерял очертания, расплылся в белое облачко.

– Стой! – вскрикнул Зацепин, но схватил воздух.

И отдернул руки: облачко, только что бывшее Муцием, оформилось в академика Неелова. Руководитель программы в белом докторском халате едва не приплясывал от переполнявших его чувств.

– Почему медлите?! – напирал он на разведчика. – Лейтенант, вам дело советуют! Меняйтесь с этой Верой и выполняйте задание. До Бога рукой подать. Вперед!

– Я не могу! Это ошибка. Вера жива! – убеждал Зацепин.

И с ужасом видел, что Неелов его не понимает, не хочет слушать.

В бессильном стремлении объяснить, оправдаться Зацепин говорил все жарче. Перехватило горло. Задыхаясь, он сорвался на визгливый крик:

– Не буду меняться! Нет!! Вера – не призванная!

От своего хриплого вопля иеромонах Новогатинского монастыря, отец Алексий, который четверть века назад был офицером КГБ Алексеем Зацепиным, вскинулся на постели и проснулся.

Глава 4
Вещий сон

Он лежал, с облегчением переводя дыхание. Разогнавшееся в ночном кошмаре сердце успокаивалось, постукивало ровнее.

Место нелепого сна заняла в мыслях Вера. Ее губы, волосы. Зеленый мир ее глаз. Ее дыхание и тепло. Столько счастья и нежности принесла эта греза, столько томительно-сладкой грусти, острого раскаяния, что только закрытые веки удержали наполнившие глаза монаха слезы.

– Господи, спаси и сохрани рабу твою, Веру, – прошептал отец Алексий.

Десятилетия он не мог забыть ее. Она даже приблизилась, являлась в воображении чаще, чем в первые годы его монашества. Память всегда дарила ему Веру юной. Ведь он не знал, какая она теперь.

Случалось, и во время молитвы всплывал ее образ, пугая отца Алексия. «Кому же я молюсь?» – спрашивал он себя. С Верой всегда приходило мучительное раздумье: а правильно ли он сделал, предпочтя ей «путь согнутой спины». Так Вера однажды выразилась, наблюдая, как он с рьяной старательностью клал поклоны перед иконой…

Красивой парочкой называли их однокашники по факультету журналистики. На четвертом курсе Алексей Зацепин и Вера Извицкая на лекции стали приезжать вместе из Ясенево, где сняли комнату. Но студенческий роман не закончился свадьбой ни в университете, ни после.

Получив диплом, Алексей отплыл на научно-исследовательском судне в Арктику. Зимовку и дрейф по Ледовитому океану корреспондент журнала «География» описал в цикле очерков. «Цветной шарф полярного сияния» – такого рода метафорами были густо пересыпаны опусы Зацепина. Из восьмимесячного плавания Алексей привез Вере оленьи унты с бисерной вышивкой и туманные планы на будущее.

Он выбирал между карьерой самбиста и газетчика. В журналистике искателя приключений привлекала только романтика перемены мест и впечатлений. Вера тоже была поглощена первыми шагами в «Хроникере», не вылезала из командировок.

Приглашение служить в КГБ пришло точно по адресу: Зацепину отлично подходил жребий рыцаря плаща и кинжала. Три года учебы в школе госбезопасности пролетели быстро. В них не нашлось места ЗАГСу. Да и разве можно вить гнездо, если впереди тебя ждет полная неизвестности судьба Штирлица или Николая Кузнецова?

А потом катастрофа: нагрянула болезнь. Опухоль в голове. Тяжелая операция. Зацепин – мастер спорта, непоседа, танцор, авантюрист – превратился в бритоголового инвалида: повисшая плетью рука, уплывающая из-под ног земля, навязчивый бред про «Бороду Зевса»… Вместо героического поприща – должность заместителя начальника музея разведки.

Вера трогательно заботилась о нем. Она клялась, что его не оставит и будет его женой. Но вчерашний супермен не хотел взвалить на девушку бремя своей немощи. Замужество из сострадания станет для нее тюрьмой. Ее красота, ее будущность умрут в этой темнице, рассуждал Зацепин. «К лучшему, что нашу любовь мы не успели ввести в официальные берега», – заключал он.

Вера спорила, сердилась, плакала, яростно восставала против его «безумной в век космоса идеи уйти в монастырь». Она долго удерживала его от последнего шага.

Девушка бывала с ним в церкви, на богослужениях, чтобы, по ее словам, получше узнать «разлучницу». Однажды в храме на Ильинке они поставили свечки. Зацепин крестился и шептал молитвы. Неверующая Вера задумчиво смотрела на желтые огоньки.

– Я слышала, гадают на свечах. На жизнь и смерть, – сказала Вера. – Попробуем?

– А давай так, – предложил Зацепин. – Если моя свеча догорит первой, то я ухожу. А нет – остаюсь.

– Еще чего! Я тебя все равно не отпущу. Ты от меня так легко не отделаешься, – с наигранной шутливостью возразила Вера.

Свеча Зацепина погасла, не догорев и до половины.

– Вот видишь, – сказал он.

Решение Зацепина уйти из мира было твердым, и никакие женские слезы и уговоры не могли его остановить. И вот теперь, через десятилетия, его донимали сомнения, по верной ли дороге он пошел…

Зацепин разлепил веки, вытер ладонью мокрые глаза. Сел на постели. Только начинало светать. В келью через маленькое окно проникал свет, золотя иконы в красном углу. Стол, два жестких стула, конторка, полка с трудами святых отцов, узкий платяной шкаф, прикроватная тумбочка. Правильнее было ее назвать «притопчанная»: иеромонах спал на узком, грубо сработанном ложе – топчане. Вот и вся обстановка крохотного жилища.

«Как моя келья напоминает каюту в подземном учебном центре!» – подумал отец Алексий. Этот странный сон не выходил из памяти, снова возвращая его к операции «Борода Зевса».

Он не удивился, что в ночном виденье подкралась к нему эта небылица, родившаяся когда-то в его больной голове. Нет-нет да и посещали его воспоминания о диковинном тренинге в молодые годы в бункере под Каракумами.

И хотя он отлично знал, что воспоминания эти были мнимыми, что никогда не учили его штурмовать небеса, ловить Зевса за бороду, что все это только миражи, горячечный бред, визитная карточка опухоли мозга, – полного согласия с собой у Зацепина не было. Видения подземной стажировки являлись к нему столь яркими, отчетливыми, подробными, что от них не так-то легко было отделаться.

Впрочем, и сегодняшний сон отличался избытком деталей, но не принимать же его за правду! Зацепин усмехнулся, вспомнив «римлянина», изумрудные кирпичи, «живых и призванных», скафандр, болото…

Приснится же подобная чепуха! В таком роде представлять путешествие в рай может кто угодно, но только не он, духовное лицо, священнослужитель.

«Все так. Но если „Бороды Зевса“ не было, если не штудировал я в молодости Библию, откуда взялся у меня этот порыв к воцерковлению, к монашескому служению? – задавался вопросом Зацепин. – Ведь больше ни с какой стороны не могли упасть зерна религиозного чувства в мою атеистическую душу!»

Стремление отгородиться от действительности, оборвать дружеские связи, отказаться от любви женщины, рассуждал дальше Зацепин, – это объяснимо для отчаявшегося и озлобившегося калеки, каким он стал после трепанации. Но закрыться от жизни, фигурально уйти в монастырь – совсем не то, что сделаться послушником, а потом принять постриг в Новогатинской обители.

Выходит, его судьбу некогда определила нездоровая фантазия мозга, в котором угнездилась жирная личинка опухоли. Это она, менингиома[1]1
  Менингиома – опухоль мозга.


[Закрыть], давя на мозговую плоть, вызвала в сознании Зацепина колоритную иллюзию. Надиктовала образ подземного учебного центра, где бойцов невидимого фронта тренировали вербовать апостолов. Болезнь сотворила академика Неелова, друзей-разведчиков и учебный курс религиозных догм. Получается, что опухоль стала тем миссионером, который просветил Зацепина по религиозной части.

Вклеенную в память поддельную страничку несчастный человек стал считать фактом своей биографии. Его поднимали на смех, командование гневалось. Но Зацепин – сначала из госпиталя, после удаления опухоли, с замотанной бинтами головой, а потом из своей синекуры – музея – слал рапорты и запросы о «Бороде Зевса», настойчиво, нарушая субординацию, разыскивал Зуева, Непейводу, майора Круглова, и академика Неелова, и генерал-полковника Осокина…

«Нет таких в наших кадрах и не было! – чуть не кричали на него в кабинетах. – Вы никогда не служили в Туркмении! Никаких наших объектов в Каракумах нет. Вам нужно дальше лечиться».

И намекали, что лечиться ему следует в психушке. Но он не унимался и разослал письма на домашние адреса офицеров – соучеников по подземному центру. Письма возвратились, не найдя адресатов.

Зацепин только тогда утих, когда ему пригрозили увольнением из органов. А потом он сам попросился в отставку. В религии, в вере увидел он пристань для своего отчаяния. В эти ножны он мог вложить острую муку от несбывшихся надежд, подбитой на взлете жизни…

Собираясь на утреннюю службу, отец Алексий из ящика стола вынул маленькое ручное зеркало. В келье не было настенного зеркала, как не было и занавесок на окне, что подчеркивало аскетизм ее обитателя. И ежедневный взгляд в припрятанное зеркальце – это была единственная, пожалуй, неискренность, допускаемая Зацепиным в своем монашеском бытии. Единственная ли? – Если бы так…

В зеркале он видел узкое бледное лицо с высоким лбом в обрамлении длинных темных с проседью волос. Морщины от носа к краям тонких, строго сжатых губ. Небольшая окладистая борода, наполовину седая. Особенно впечатляли глаза – темные, глядящие с требовательностью и добротой. Внешность праведника, ревнителя веры, живущего в непререкаемом согласии с собой и Божьим миром.

Почему же этот иконописный лик, которым можно было гордиться, теперь казался ему маской? Потому, что все чаще приходили к отцу Алексию недостойные мысли, не вяжущиеся с истовостью и благообразием в его наружности. Он допускал к себе зависть. Он завидовал мирянам, их безыскусной жизни, в которой было место суетным заботам и телесным радостям. То есть всему тому, о чем он дал обет забыть, избрав одинокий путь любви к Богу.

Вот и сейчас он со вздохом сожаления припомнил себя из недавно покинутого сна – сильного, пышущего здоровьем, с крепкими мускулами, не знающего преград, молодого, готового пустить в дело нож и автомат…

А ведь он и теперь не стар – только пятьдесят седьмой пошел. И давно выправилось здоровье. Костяная заплатка на черепе приросла накрепко, надежно закрыв дыру, проделанную трепаном. И не найдешь ее под волосами.

Лет восемь назад совсем прекратились головокружения и боли, в левую руку вернулась подвижность. Врачи, придирчиво разглядывая на снимках его мозг, поздравляли с полным излечением.

Тогда-то он, уже выделенный братией и начальством за усердие и сметливость, получивший духовное образование, впервые услышал лукавый шепот: «Зачем ты похоронил себя в монастыре? Не поспешил ли ты? А Вера? Для чего ты оставил ее? Угодна ли была эта жертва Богу? Подумай, возможна ли любовь к созданному Им миру без любви к женщине? Чего стоит этот мир без женской любви и красоты?»

Это дьявол искушал его. Зацепин спасался от обольщения молитвой. Пылко благодарил того, кто взял у него такую малость – жизнь земную и в ком обрел он жизнь бесконечную.

«Да малость ли? Ведь это твоя жизнь. И посмотри, во что ты ее превратил. Может, не поздно переиграть?» – не унимался нечистый…

И нынешний сон, конечно, тоже послал враг рода человеческого. Чтобы опять внести смуту в его душу. Рассудив так, отец Алексий утренние молитвы творил с особенным жаром, прося у Бога твердости в монашеском подвиге.

После службы в храме, когда монахи расходились, его робко окликнул послушник Клим:

– Благословите, отец Алексий.

Этому застенчивому, но любознательному, смазливому юноше, бывшему актеру, отец Алексий покровительствовал. Он испытывал к нему отцовские чувства, был наставником в духовных, а больше в практических вопросах.

Дело в том, что Клим из-за постоянной углубленности в себя был рассеян, послушания, как именуют в монастыре обязанности, исполнял без усердия, спустя рукава, за что получал взыскания. Отец Алексий учил молодого брата правилам и тонкостям монастырского общежития, советовал, как делать ту или иную работу.

Впрочем, без особого успеха. Сейчас Клим нес послушание в гостинице для паломников. Он нередко забывал выдать богомольцам постельное белье, они частенько рисковали остаться без обеда, потому что Клим сообщал им неверные часы посещения трапезной.

– А ведь я гонцом к вам, – озабоченно сказал Клим.

– Гонцом?

– Один из прибывших вчера паломников просит встречи с вами. Фамилия его Неелов.

– Как?!

– Академик Неелов.

Глава 5
«Оракул»

Из мобильного телефона зазвучал марш. Черноволосая женщина – ярко накрашенная, что придавало ее броской красоте какой-то театральный характер, в необычном золотом одеянии, – опередив мужа, рукой в перстнях схватила телефон со стола.

– Да! Да!

– Кто это? – растягивая слова, спросил нахальный голос.

– Вера… – Женщина сделала мужу страшные глаза, что означало: «Они». – Ясновидящая Вера… Я – мать…

– Слушай, мать. Твои котята здесь. Догоняешь?

– Да, мы знаем. Не делайте им ничего, пожалуйста! Обещаю, мы все выполним, что вы хотите!

– Это не мы хотим. Это ты хочешь. Чтобы твоих котят в ведре не утопили. Включи мозги!

– Конечно, я хочу… включу… Не трогайте их. Я вас умоляю… – Женщина заплакала.

В трубке выругались.

– Зови твоего, с которым я вчера говорил…

Вера, всхлипывая, протянула телефон мужу, полное холеное лицо и вся представительная фигура которого выражали крайнюю растерянность. С ним заговорил уже другой голос – энергичный, густой:

– Аркадий Дмитриевич Неелов? Наследники ваши погостят у нас, пока вы уладите недоразумение. Ведь речь идет о недоразумении?

– Да, безусловно! Вера не может уловить трансфлюиды из грядущего. Наверное, переутомилась, и ее третий глаз потерял восприимчивость. – Толстые щеки мужчины затряслись, высокий с залысинами лоб и даже посеребренные сединой виски покрылись потом. – Временно потерял. Я убежден, все скоро придет в норму. Мы работаем над этим…

– Технология меня не интересует. Не знаю, как вы угадываете будущее, но делали это хорошо. Вы давали нам важные ориентиры в бизнесе. Кому «нам», не уточняю, вы знаете, от чьего имени я говорю. Мы привыкли полагаться на вас и ходить с крупных карт. И вот сейчас, когда на кону миллиарды, вы нас подводите. Нам позарез необходима информация о перспективах криптовалюты и об изменении цен на углеводороды. У нас сделки стоят размером с автобус, вникаете?

– Мне очень жаль. Мы сделаем все от нас зависящее. Завтра, крайний срок послезавтра вы все получите… – мямлил Аркадий Неелов.

– Если третий глаз закрылся, откройте его. Иначе нам придется заняться глазами ваших ребятишек. Вы станете получать по одному глазу в пластиковом контейнере. Знаете, в таком… Ну, в какие в супермаркетах салаты пакуют. Впрочем, вы в магазинах не бываете, за вас все прислуга делает. Неудивительно, если знать, сколько мы вам отваливаем за предсказания.

– Вы не посмеете…

– Посмею. Вот только пока не решил, с кого начать. С пацана или…

– Это чудовищно!

– Или с глаз девчонки?.. Она так хочет увидеть родителей. Пусть посмотрит.

В трубке булькнуло, и она опустела.

– Отключились, – пролепетал муж. Он опустился в кресло, сжав в кулаке коробочку телефона так сильно, что побелели пальцы.

– Ну что, что?! – вскрикнула Вера. – Они не навредят нашим детям?

Аркадий Неелов неопределенно покачал головой. Он не решился передать жене слова похитителя. Пробормотал:

– Все-таки придется обратиться в полицию…

– Да ведь они не велели! – запротестовала Вера. – Если узнают, сразу убьют детей! Ты видишь, они ничего не боятся. Тебе сказали что-то страшное сейчас?!

Неелов только обреченно махнул рукой…

Вера и Аркадий Нееловы находились в золотых чертогах ясновидящей. Кричащая роскошь и нарочитая таинственность кабинета современной ведьмы, всегда так впечатлявшие клиентов, теперь словно смеялись над родительским горем.

Комната была обставлена бесценной мебелью из красного дерева. На столах и обрядовых алтарях, устланных магическими скатертями, лучились золотом и бронзой шандалы и канделябры, сверкали хрустальные шары, пирамиды, причудливой формы кристаллы, а на стенах отливали лаком, играли цветами живописные портреты Веры. На картинах кисти модных и страшно дорогих художников Вера представала демонически прекрасной, с зелеными в пол-лица очами: вещунья, прорицательница, для которой нет тайн за порогом завтрашнего дня. Дорогая обстановка и загадочные атрибуты чудесного промысла, как и двухэтажный в центре Москвы особняк, где вела прием знаменитая предсказательница, были куплены на деньги от пророчеств Веры.

К которым, надо сказать, она не имела никакого отношения. Все ее ясновидение было представлением, шоу. Имитируя пребывание в трансе, нараспев, раскачиваясь, закатив глаза так, что на публику смотрели жуткие белки, Вера только оглашала заученные тексты, которые вручали ей Аркадий или его отец, академик Дмитрий Дмитриевич Неелов.

Когда много лет назад Аркадий Неелов предложил Вере поучаствовать в семейном бизнесе по торговле будущим, изображая провидицу, он открыл ей источник экстраординарных сведений.

Оказывается, академик Неелов построил машину, вроде очень мощного компьютера, по вычислению предстоящих событий. Машина называлась «Оракул». Вере продемонстрировали гудящий шкаф с многочисленными рычажками и тумблерами, по которому разгуливали разноцветные огоньки. На журналистку, гуманитария до мозга костей, недавно вошедшую в семью физиков, эта «трансформаторная будка», знающая, что будет, произвела огромное впечатление.

– Ее не прятать нужно, а наоборот. Это же сенсация! – заговорил в ней репортер. – Нобелевская премия вам обеспечена, – обратилась она к свекру.

– Времена сейчас не для науки, – невесело заметил академик. – А за предсказания заплатят столько, что Нобелевка покажется мелочью. Так что ты уж постарайся, дочка, сыграй жрицу поубедительнее. Ты будешь привлекательной обложкой для нашего общего дела. А машину мы лучше сохраним в тайне.

Вера согласилась скорее из любопытства, чем в расчете на какую-то выгоду. Первые же опыты увлекли ее, открыли в ней склонность к актерству. Она подолгу репетировала «гипнотические» взгляды, научилась говорить глубоким грудным голосом. Отрастила пышную гриву, перекрасилась в брюнетку, пряди закалывала золотыми гребнями, на лоб повязывала ленту с магическими символами. Губы мазала пожарной помадой, густо подводила глаза. Женщина являлась клиентам в золотом балахоне, испещренном рисунками микрокосма, пентаграммами, знаками зодиака и каббалы. Многозначительные пассы перед завороженными посетителями ее чертога ясновидящая производила открытыми по локоть обольстительными руками в браслетах, с ярко-алыми длинными ногтями. Чарующий таинственностью и красотой образ ведуньи двадцатого века не сходил с рекламных щитов.

На дворе тогда стояли девяностые годы, ученые торговали обувью, сигаретами, пивом на рынках и в подземных переходах или искали счастья за морями, а маги, астрологи, чародеи, целители появлялись обильно, как грибы после дождя. Семейное предприятие Нееловых оказалось в счастливой струе и очень скоро стало приносить баснословные доходы.

Женщина со временем так вошла в роль колдуньи, что почти верила, будто именно она провидит будущее и сама исторгает предсказания. Она покупала квартиры и дома, дорогие машины, ездила в круизы, на курорты по всему миру, ее дети учились в Лондоне… «Чародейка и миллионерша – неужели это я?» – удивлялась Вера. Ей иногда казалось, что фантастическая, сказочная жизнь, которую она проживает, – не ее, чужая.

А месяц назад «Оракул» сломался. И теперь Вера была вынуждена отказывать всем, кто жаждал заглянуть в завтра. Целыми днями она с Аркадием упрашивала клиентов подождать. Тем, кому взгляд в будущее уже был обещан, платили неустойки. Некоторые ни за что не хотели входить в положение бедной ведьмы. Самыми несговорчивыми оказались мерзавцы из «Дирижабля». Вера и Аркадий и предположить не могли, что те осуществят угрозы и украдут детей, школьников Надежду и Никиту. Ведь даже фанатики из «Красной гвоздики» – экстремистской подпольной шайки, ставящей целью восстановить Советский Союз, – заложившие в уплату Вериного предсказания свои квартиры, пока не исполнили обещания подпалить особняк ясновидицы. И опять жизнь Веры казалась ей чужой. Не могло быть в ее жизни столько ужаса и беспросветного мрака!

– Ах, как бы я сама хотела сейчас заглянуть в будущее! – твердила Вера.

Все свое отчаяние и боль она выплескивала на мужа. Это он, надоевший, был причиной ее бед. Ему она обязана этим кошмаром наяву. «Ты меня втянул во все это! Из-за тебя я стала посмешищем, мошенницей! Бросила газету. Ты лишил меня доброго имени и профессии. Превратил в цыганку с рынка: „Позолоти ручку, дай погадаю“! А теперь хочешь погубить детей!» – осыпала она упреками супруга.

Общая беда не сблизила ее с мужем, а, напротив, порвала последние нити, связывающие их. Она никогда его не любила. Ведь если мы говорим, что любим уютное кресло у камина, это означает, что оно нам только нравится. Так когда-то понравился ей и Аркадий – аспирант научного института, куда она пришла за комментарием для статьи. Вежливый, интеллигентный, мягкий, симпатичный мальчик. И к нему, очень домашнему, так подходила атмосфера большой родительской квартиры в сталинской высотке.

Вот кто действительно ее очаровал и в кого она влюбилась с первого взгляда, был его отец, академик. Человек-фейерверк, чудаковатый, как все гении, но полный жизни. Он со вкусом ел, пил, со страстью рассказывал о своей работе, поминутно с нарочитой многозначительностью прикладывая к губам палец: «Тсс, об этом молчок, военная тайна!»

У Аркадия словно всего было вполовину от отца. Тот – академик, этот – кандидат наук. Старший Неелов хохотал, младший – посмеивался. Неелов-отец от избытка энергии бегал, а наследник выступал с подчеркнутой солидностью. Академик Неелов и под восемьдесят лет оставался живчиком, не утратил стремительной походки и творческого горения. Аркадий после сорока обрюзг, отрастил живот, что только прибавило ему респектабельности, забросил науку и был вполне доволен должностью генерального директора компании имени своей жены – «Вера».

Похищение детей парализовало его волю. Он раскис и впадал в горестное оцепенение, из которого Вере приходилось его выталкивать.

Нет, на него нельзя было уповать, он ей с детьми не защитник. Вера куда больше надеялась, что спасение придет от академика Неелова. Свекор не мог отремонтировать «Оракула», но присутствия духа не терял. Вчера он уехал «решать вопрос», как он выразился. Куда, – ни он, ни муж ей не сказали. Академик обещал вернуться через два дня.

– Надо сообщить Дмитрию Дмитриевичу, – прервала молчание Вера, – что они снова выходили на связь. Что торопят, угрожают. Пусть он поспешит, если ему дороги внуки… Слушай, давай сами сочиним прогноз и сбудем этому ужасному «Дирижаблю». Ради детей!

Аркадий Неелов перестал вытирать носовым платком лицо и шею.

– Ты считаешь, я об этом не думал? Но тебе же хорошо известен наш принцип трех дней…

Он не стал продолжать. Вера действительно отлично знала этот принцип, установленный ради клиентов, покупающих информацию о далеком будущем. Он был своеобразной гарантией доброкачественности волшебного товара ясновидящей Веры. Три дня подряд должны были сбываться краткосрочные, на одни сутки, предсказания. О несчастных случаях, судебных приговорах, результатах спортивных соревнований. Только после того, как клиент на этих примерах убеждался в непогрешимости Вериных пророчеств, он оплачивал сценарий того, как будут идти дела через год или сто лет.