Текст книги "Солдаты Вавилона"

Это безумное солнце, возникшее в неположенном месте, вдруг высекло в Диме вспышку какой-то темной безжалостной радости. Что-то с чем-то сходилось, он получал ответы на не им заданные, но в нем звучащие вопросы… Мосты сожжены… Обратной дороги нет… Занавес подымается… Багровый глаз гипнотизировал его, притягивал, звал сделать шаг… И тут Татьяна закричала.

Она кричала дико и показывала рукой куда-то левее, Дима оглянулся и тоже заорал: из кустов к нему боком, по-крабьи, бежал огромный, с собаку размером, паук. Бежал он, к счастью, помедленнее собаки, и Дима успел влететь в дверь и захлопнуть ее изнутри, и прыгнувший паук с грохотом ударился в нее. Дверь в котельную была двойная: наружная, обитая железом, открывалась наружу и запиралась на засов; внутренняя, фанерная, открывалась внутрь и не имела ни засова, ни защелки – ничего, только проушины для навесного замка, да и те с той стороны! И оставалось только налегать на нее всем весом и стараться удержать, не дать открыться… Заскребли когти. Лом, лом тащите! – закричал Дима. Ребятишки посыпались вниз. Паук ударил еще раз, гораздо сильнее, Дима чудом удержался на ногах. Одолею ли я его ломом?.. Черт, иметь бы пару секунд – тогда можно закрыть наружную дверь… Но пары секунд не было. Паук ударил опять. Казалось, в дверь с силой метают пудовые гири. Мальчишки бежали обратно, один с ломом, другой с дворницким ледорубом: топором, наваренным на железную трубу. Дима взял ледоруб. Дождался, когда паук ударит снова, досчитал до трех и распахнул дверь, поднимая оружие – и понял, что проиграл. Пауков было два, один пятился от двери, другой шагах в семи подобрался для прыжка – и прыгнул. Дима попал в него – в самую морду. Тупое лезвие застряло в хитине, ледоруб чуть не выбило из рук. Паук с хрустом, ломаясь, врезался в косяк, а Диму отбросило на несколько ступенек вниз – он еле устоял на ногах. Второй паук метнулся ему на грудь, и он успел только заслониться, громадные жвалы сомкнулись на стали, когти впились в плечи и бока, передние короткие лапы тянулись к лицу и почти доставали, и страшная, сводящая с ума вонь не позволяла вдохнуть, и Дима давил, давил, давил из последних сил, уже ничего не понимая и ничего не видя – и вдруг оказалось, что схватка кончилась, что он встает, царапая ногтями по стене, а у ног его валяется бледным брюхом вверх этот безумных размеров паук, и лапы его вразнобой сгибаются и разгибаются, брюхо подрагивает, а из брюха вываливается и падает на пол толстая, как веревка, паутина. Он видел это как бы сверху, с большого расстояния – а потом внезапно вернулось все. Дима согнулся, и его вырвало желчью. По стенке он кое-как отодвинулся от этого кошмара, и тут оказалось, что паутина прилипла к штанам, и это было свыше всех сил – его опять чуть не стало рвать, но он все-таки сумел переломить себя, нашарил под ногами какую-то палку и кое-как отодрал плотно прилипшую гадость. Только после этого он смог осмотреться.

Иван стоял, сунув руки в карманы, и изредка икал, а пончик Пашка, обняв лом, рыдал в углу. Суровая Татьяна с «ТТ» в опущенной руке стояла над ним и отрывисто повторяла: «Сопля. Сопля. Сопля».

– Танька! – выдохнул Дима.

– Ништяк, – проворчала она. – Говорила же – берет их обычная пуля. Аргентум, аргентум…

И тут Диму настигла настоящая боль.

Он кряхтел и стонал, когда Татьяна раздевала его, когда промывала из чайника раны, бормоча: «Хуже рыси, хуже рыси, ей-богу…», когда перевязывала его же и ивановой разодранными рубашками. А потом боль как бы отдалилась, и стало легче – если не двигаться.

– Еще один, – вдруг будничным тоном сказал Иван. – Пончик, давай сюда лом.

Дима, вскрикнув, вскочил и оглянулся. Но это был не еще один. Это был все тот же. Он полз, цепляясь правыми ногами и стуча костяным телом о ступени. Левые ноги волочились, как хвосты.

– Погодь лом, – сказала Татьяна.

Она передернула затвор, подняла двумя руками пистолет на уровень глаз и выстрелила. Заложило уши. Паука подбросило на ступеньку вверх, секунду он будто бы балансировал, потом покатился и распластался у подножия.

– Берет их свинцовая пуля! – с нажимом повторила Татьяна. В звоне, наполняющем подвал, голос ее прозвучал странно.

– Это дневная тварь, – из своего угла сказал Пашка. – А то о ночных речь шла.

– А ты бы помалкивал, боец, – сказала Татьяна. – Не обоссался хоть?

– Танюха, не надо так, – сказал Дима. – Не добивай его. Мало ли, что по первому разу бывает?

– Когда бы по первому, – сказала Татьяна. – А то…

– Сам не знаю, что со мной, – сказал Пашка. – Не боюсь, не боюсь, не боюсь – а потом как лопнет что…

– Все это лирика, – сказал Дима. – Давайте как-нибудь выбираться отсюда.

МИКК

Девочка провела его в комнату без окон – впрочем, в этом доме нигде не было окон, – предложила посидеть на диване и вышла. Диван был неплох, но Микк все равно не сумел откинуться на спинку – сидел, склонившись чуть вперед и твердо упершись ногами в пол. В любой миг он мог вскочить. Здесь это ни к чему, но сбросить напряжение он был не в состоянии. Вернулась девочка – принесла чай и печенье. Чай был густой и без сахара. Кип не забыл. Кип много чего забывает, но как раз такое помнит железно.

– Он ничего не говорил? – зачем-то спросил Микк.

Девочка молча покачала головой и ушла. Странная девочка. Похожая на мягкую рыбку.

Микк потрогал портфель. Еще почти горячий. А здесь хорошо, прохладно. Правда, пахнет какой-то дезинфекцией. Прошлые разы, кажется, не пахло. Или пахло? Он стал вспоминать. Снова вернулась девочка и поставила на стол букет цветов.

– Чем это пахнет? – спросил Микк.

– Фильтры новые, – сказала девочка. – Утром меняли.

Ушла.

Вот так, подумал Микк. То ли пахнет новыми фильтрами, то ли пахнуть ничем не может, а значит, мне кажется. Галики идут. Или, как теперь их называют, нашки. Тот парень, Аспес, упоминал о запахе. Резком и на что-то похожем. Запах тревожил и отвлекал – перебиваемый ароматом цветов, еще сильнее, чем прежде.

Что скажет Кип? Интересно, что скажет Кип? Микк стал представлять себе все возможные ответы Кипа. Это мгновенно надоело, но остановиться он не мог. Надо выпить, подумал он. Надо срочно выпить. Граммов сто. У Кипа должно быть. По крайней мере, спирт есть наверняка.

Как же долго он моется…

Он только успел подумать об этом, как дверь открылась, и вошел Кип, доктор Кипрос Эф Маренго, в одних белых шортах и шлепанцах, с огромной черного стекла бутылью в руке. Запах дезинфекции усилился.

– Привет, ковбой! – сказал он, протягивая щетинистую руку.

– Привет, жопорез! – Микк эту руку пожал. Несколько секунд они давили друг другу кисти, и Микк победил, как всегда – но ему почему-то показалось, что Кипрос поддался.

– Примем в организм, а? – предложил Кипрос, встряхивая бутыль.

– Я что, когда-нибудь отказывался? – вернулся на диван Микк.

Вот теперь он смог сесть нормально: откинувшись, заведя за голову руки, положив ногу на ногу… Лет десять назад на курсах социальной гигиены – занесло же, запоздало удивился Микк – лектор доказывал им, что алкоголь на организм практически не влияет, а влияет ритуал: добывание бутылки, ожидание, разлив, тост… На следующую лекцию вместо воды ему налили чистого спирта в стакан. Порезвились.

Но вот надо же – не пил, а полегчало…

В бутылке оказался ромовый пунш. Кипрос поверх бокала подмигнул Микку.

– Ладно, – Микк поставил пустой бокал на журнальный столик; получилось слишком громко. – Что скажешь?

– Что скажу? – переспросил Кипрос. – Что тут можно сказать… Мне кажется, что это не артеноны… Ты знаешь, что такое «артенон»?

– Существо искусственной природы, – сказал Микк.

– Примерно так… да. Так вот: я надеялся – надеялся, старина, действительно, надеялся – что это те твари, которых сделала группа Лорана. Не слышал про это? Артеноны-насекомые, которые питались бы всяческими отходами… Потом оказалось, что они не отличают отходы от двуногих прямоходящих… Мозгов-то нет. Два ганглия, и все. Я участвовал в ликвидации лаборатории. И было это в позапрошлом году. Так вот, я надеялся, что это те… Оказалось – только похожи. Хромосомный набор совсем другой, я уж не говорю про анатомию… Мутанты, Микк. Явно мутанты. С теми – я знал, что делать. Этих берет только серная кислота.

– Мутанты? Это что – из-за радиации?

– Если б я знал… Вряд ли – лучевые мутации калечащие, а здесь все гладко. Кроме аппарата размножения. Редуцирован почти до ничего. Как у рабочих пчел.

– Что же они – рой? Семья?

– Думаю, да.

– Очень мило…

– Зато можно прихлопнуть матку.

Микка передернуло. Он с детства почему-то терпеть не мог ни муравьев, ни пчел. Именно из-за того, что они размножаются таким мерзким конвейерным способом. К паукам и тараканам он относился спокойно.

– Я подозреваю, что тут без генного инженеринга не обошлось, – продолжил мысль Кипрос. – Но он какой-то… несистемный. Логики не чувствую. То есть чувствую, но это не логика. Как будто… Давай еще тяпнем.

– Давай.

– Это как шифр: понятно, что для чего-то цифирки стоят именно такие. Но для чего именно… При этом цифирки бегают и все подряд жрут. Даже стекло. Ты видел, что они в той бутылке почти прогрызли дыру?

– Нет. Дыру? Не может быть…

– А то, что в бензине две недели жили – это может? Абсолютно без кислорода. Высшие анаэробы – точнее, облигатные анаэробы… не бывает. Но есть. Жрут все и все усваивают. Не удивлюсь, если обнаружится, что и элементы синтезируют. Надо добыть их еще.

– Да, – с уважением сказал Микк. – Это ты здорово придумал. Как охотиться будем? С борзыми или с таксами?

– С подсадной! – взорвался Кипрос. – Какого дьявола! Не делай вид, что не понимаешь! Ты все… – он внезапно замолчал и снова потянулся к бутылке.

– Мне хватит, – сказал Микк. – А то усну. Неделю уже…

– Кофе будешь?

– Да, пожалуй.

– Флора, кофе господину сыщику! Побольше и покрепче!

Забавно, подумал Микк, я почему-то никак не могу заставить себя задать вопрос, а он уже знает этот вопрос, знает ответ – и молчит. Значит, все плохо…

Два часа назад он просмотрел материал, полученный от Купермана. Запись была сделана в конце июня в палате псионического центра. Сам инцидент произошел сутками раньше. Пострадали – фобический шок третьей степени – два эрмера. Их привели в сознание, накачали транквилизаторами и сняли показания.

Первый, Бруно Аспес, сорока лет, имеющий двадцать восемь месяцев горячего стажа, производил жутковатое впечатление. Так выглядел бы биоробот с подошедшим к концу ресурсом. Бумажные глаза и равнодушная прерывистая речь – будто человек говорит не сам от себя, а переводит, весь уйдя в слух, неслышимые другими фразы. …Получив информацию, что в полицейском участке района Хикон находятся мужчина и женщина, оба в состоянии глубочайшего испуга или, как мы это называем, фобического шока, отправились туда с Карлом Сониным… Информацию передал полицейский по фамилии Йерико, я его знал по предыдущей работе… Мы надеялись успеть раньше скорой помощи, чтобы произвести скенирование, поскольку скорая при подобных случаях всегда вводит наркотики, после чего скенирование невозможно… Но мы не успели, пострадавших уже увезли в больницу, начав подготовку к методу Штольца-Гусмана… Тогда мы отправились по месту жительства этой пары, в участке мне сообщили фамилию и адрес, но сейчас я их не помню… Карл остался в машине, а я прошел у него проверку и вошел в дом, соблюдая обычные меры предосторожности… Мне показалось, что в доме стоит странный запах, который я не могу определить… В спальне было почти темно, потому что на окнах висели плотные металлизированные шторы… Показалось, что запах усилился… Сначала мне показалось, что на полу лежит мохнатый ковер… Но этот ковер шевелился, я остановился, чтобы рассмотреть… В одном месте он поднимался на стену примерно на высоту моего роста, а в углу комнаты, немного выглядывая из-под ковра, лежало еще что-то… что-то непонятное, я даже не могу его описать… Оно шевелилось и шуршало, как бумага… И все. Больше я ничего не помню.

Второй, Карл Сонин, девятнадцати лет, стажер. Коротко стриженый мальчишка с упрямым ртом и крепкой шеей. Сумел обездвижить беснующегося Аспеса, но применить гипноген не смог – не хватило рук. Тогда принял решение: доставить Аспеса в расположение Корпуса, а поскольку источником заражения могли стать именно служебные каналы связи – сделать это без предварительного уведомления. Оглушенного Аспеса он посадил на переднее сиденье, приковал наручниками к двери и на большой скорости погнал на ближайшую эрмеровскую базу. По дороге он пытался восстановить речевой контакт, но безуспешно: Аспес говорил, но понять его было невозможно. Потом боковым зрением Карл уловил какое-то движение. Он повернул голову: по лицу Аспеса ползали длинные извивающиеся тараканы. Именно длинные извивающиеся тараканы. Казалось, они выползают из носа, изо рта… лицо Аспеса было неподвижно, глаза закатились, он был как мертвец и говорил как мертвец. И Карл уверен, что было помимо этого что-то еще, чего он не запомнил, потому что у него крепкие нервы и ни тараканов, ни говорящих мертвецов он не испугался бы… не испугался бы так. Было что-то еще… Карл Сонин резко затормозил прямо на разделительной полосе, выбросился из машины, упал, сломав ногу, бежать не мог, но полз куда-то… счастье, что его не раздавили. Их отвезли в тот же полицейский участок и позвонили в Корпус. Прибывшая дежурная группа пыталась применить гипноген – безуспешно. Проверка скенером показала, что кодон чрезвычайно низкоразрядный, но необычного цвета – его сходу окрестили инфракрасным. Поэтому пришлось загружать пострадавших наркотиками и перенастраивать гипноген. Лишь на следующее утро попытки освобождения дали результаты… частичные, как оказалось: Бруно Аспес через неделю повесился, а Карл Сонин резко переменился: стал вспыльчив и одновременно медлителен; псионики не гарантируют выздоровления.

Микк поймал себя на том, что разглядывает Кипроса: сине-бритый череп, синие полоски на месте бровей, уже начинающие обрастать щеки и подбородок. Когда Кипрос был помоложе и роскошной шевелюрой приманивал девушек сильнее, чем маяк – перелетных птиц (с тем же, кстати, исходом), – ему приходилось бриться дважды в день… зато – только лицо. Сейчас он сидел, обхватив сплетенными пальцами голое колено и, вытянув губы, беззвучно дудел себе под нос. И Микк понял вдруг, что Кипрос страшно напряжен, напряжен еще больше, чем он сам, но зачем-то играет роль, нацепив маску прежнего Кипа…

– Что случилось, Кип? – тихо спросил он. – Что-то с?..

– Да.

– Когда?

– Последний раз я видел ее неделю назад. Соседи сомневаются – четыре дня не видели или пять…

– Полиция?

– Как всегда.

Вошла девочка, неся огромную коническую колбу, до половины полную густой черной жидкостью. Микка тут же накрыла волна запаха – настоящего кофейного.

– Спасибо, Флора! – Микк испытал острый позыв чмокнуть девочку в щеку, но удержался.

– Пожалуйста, – не улыбнулась в ответ девочка.

– Она что, всегда такая? – спросил Микк, когда девочка вышла.

– Это племянница Агнессы.

– Боже…

Они помолчали. Потом Микк налил – осторожно, тонкой струйкой, чтобы не треснуло стекло – кофе в бокал. Пальцы никак не хотели сжиматься, рука подрагивала, но он пересилил себя и довел дело до конца.

– А теперь рассказывай, – глядя на него поверх своего бокала, сказал Кипрос совсем новым голосом. – До чего докопался?

– Докопался… – Микк сделал глоток, обжигающий сладкий комок камешком упал в желудок. Почему-то бросило в пот. – Докопался вот, понимаешь…

И он стал рассказывать, перебивая себя, о том, до чего докопался – в самом прямом смысле слова – за последние дни и о том, что из этого, возможно, следует. О февральском скандале с заменой главврача скорой помощи и о первом приказе нового главврача, бывшего полковника медслужбы, бывшего начальника секретной лаборатории так называемого «Центра Меестерса» Ладислава Савицкого: согласно этому приказу при фобическом шоке врачам линейных бригад предписывалось не подпускать к пораженным сотрудников любой немедицинской службы – а кому, кроме эрмеров, это надо? – и немедленно вводить наркотики. Тогда фобического шока было мало, единичные случаи – и эрмеры, кстати, справлялись с ними лучше медиков. Так что был странен и сам приказ, и то, что уже в апреле фобический шок стал одним из самых распространенных диагнозов, и даже шок четвертой, критической, степени случался едва ли не ежедневно… Тогда же, в апреле, участились исчезновения людей – правда, заметили это по-настоящему только в мае-июне. В большом городе такие случаи бывают постоянно, кого-то убивают преступники, кто-то уходит из дома, начиная новую жизнь, кто-то умирает там, где его долго не могут найти… тем более это часто случается в этом безумном городе с его закрытыми зонами, которые только считаются безлюдными… Но в апреле стали массово пропадать люди состоятельные, имеющие свои дома, как правило – одинокие пенсионеры, хотя и не только… и вот если все случаи таких исчезновений нанести на карту, а потом на нее же, но другим цветом – те точки, где «скорая» поднимала людей в состоянии фобического шока четвертой степени, то лягут они в прямоугольник размерами три на семь километров, в этакий коридор, соединяющий закрытые кварталы района Лимен с закрытой же зоной, которую в просторечии называют «Чертовой лапой». Именно там, над «Чертовой лапой», взорвался тот самолет, из-за которого добрую треть города пришлось эвакуировать. Но бог с ним, с самолетом. Пройдя по домам, из которых пропали люди, Микк – представлявшийся где страховым агентом, где просто желающим купить или арендовать недорогое жилье – обратил внимание на то, о чем не было информации в сводках: дома эти были только деревянными. Ни каменных, ни кирпичных, ни гипсоблочных, ни бетонных. Только деревянные. В одном из них он нашел ту самую бутылку, где в бензине плавали два длинных десятиногих таракана. Он вручил их Кипросу и, чувствуя свежесть следа, двинулся дальше. Но самое интересное он нашел, чуть свернув с тропы – случайно. Благодаря несчастью – если можно благодарить несчастье. Умер клиент – три дня назад. Отставной полицейский майор Ланком был найден в своем – деревянном! – доме, когда сосед – тоже бывший полицейский – прибежал на выстрелы. Ланком лежал, скорчившись, у порога. В правой руке был зажат револьвер, полицейский «Смит-Вессон» тридцать восьмого калибра. Пять патронов были израсходованы, шестой цел. Одна пуля разбила висевшее на стене зеркало, четыре попали в стену-перегородку, пробив ее насквозь. Микк, подходя к дому, увидел только, как увозят тело. Лицензия позволяла Микку осматривать места происшествий, да и полицейский следователь оказался нормальным парнем, не из тех, для которых нет злее врагов, чем частный сыщик и адвокат. Да, следователь слышал, что у майора пропал сын с женой… так это вы их ищете? И как успехи? Понятно… А теперь и сам, бедняга… врачи говорят – инсульт. Поймал, наверное, кодон, что-то померещилось – стрелять стал… много ли старику надо? Конечно… если что найдете – зовите… И Микк нашел. Но звать полицейских не стал, а пришел вечером… Позади дома была вырыта яма метра два глубиной, все ее, конечно, видели – яма и яма, мало ли зачем хозяин роет яму? Прямо под стеной. Ветряк, может, хочет поставить, сейчас многие ставят ветряки… То, ради чего была вырыта яма, напоминало корень, идущий из земли, изгибающийся и тремя ветвями врастающий в фундамент. Ветви были толщиной в большой палец, у дна ямы корень был с руку, а то и потолще. Нож по нему скользил, как по стеклу, лопата отскакивала. Микк углубился еще на полметра и наткнулся на разветвление. Чуть более тонкая ветвь уходила под дом, проникая, должно быть, в подвал. На следующий день он продолжил раскопки и обнаружил еще четыре ответвления. Сам корень стал толщиной с хорошее бревно. Потом копать стало невозможно, так как появились родственники и чиновники из мэрии. Микк пришел ночью и при свете фонаря алмазной ножовкой перепилил самую тонкую ветвь. Она была полой, как он и ожидал. Для того, чтобы исследовать материал, Микк сделал еще один пропил, но в последний момент отпиленный кусочек выскользнул из рук и упал в яму. Просвет в трубе был с мизинец, стенка трубы на распиле напоминала чугун. Из трубы шел сильный запах, напоминающий запах горящего полистирола. В свете фонаря были видны вылетающие пылинки. Микк спустился в яму за упавшим куском «корня», увидел его, наклонился – и тут произошло что-то странное: оказалось, что он стоит на мосту через Лайву и смотрит вниз, и что еще только закат…

Микк дошел до этого места и замолчал, ожидая, что Кипрос скажет: поищи психиатра… или что-то в этом же духе – но Кипрос молчал и смотрел куда-то мимо, и непонятно было, слышит он или нет, и Микк вылил в свой бокал тепловатую жижу со дна колбы, плеснул туда немного из бутылки, взболтал и выпил, и лишь тогда Кипрос посмотрел на него и спросил неожиданно:

– Ты с Дедом давно разговаривал?

– Давно, – подумав, ответил Микк.

– Давай съездим к нему. Я уже месяц собираюсь…

– А зачем? Что мы ему, собственно…

– Он умный, Микк. Он старый, но голова у него отличная. Не нашим чета.

– Не замечал, признаться.

– Он просто не показывает этого. В смысле – не выпячивает. Но если его как следует раскрутить, можно услышать дельные вещи.

– Н-ну…

– Он не боится, например, делать выводы. А вот я, например, боюсь. И он, мне кажется, многое понимает. А я не понимаю. Так что давай возьмем бутылочку, возьмем пожрать чего-нибудь…

– Послушай, речь ведь пойдет о вещах, которых он просто не может знать. Бывший церковный сторож – что он понимает в генетике?

– У Деда, между прочим, еще довоенный диплом Технической Академии плюс пожизненный полковничий чин инженерных войск. С правом ношения формы. В сторожа у него был уход. Как в кокон. Говорит, что нигде лучше не думалось, как на кладбище лунной ночью. А ты думал – он так… самородок?

– Да ничего я не думал.

– Врешь – думал. Ладно, сейчас я оденусь…

Снаружи было темно и душно – двойной контраст со светом и свежестью лабораторного корпуса. Зеленые цифры на фасаде, в числе прочего, показывали температуру: плюс тридцать три. Парниковый эффект, черт бы его побрал, подумал Микк, жара и постоянная влажность – но нет дождей, трассы циклонов сместились к югу, и дожди идут над морем. Интересно, что же нас, в конце концов, доконает: парник, озоновые дыры, насекомые-мутанты, эпидемии… Зверь, железная саранча, вода, ставшая желчью? Голод? Урожаи снижаются; пока выручает техника, но как долго это может продолжаться?..

Кипрос закончил формальности с пропуском Микка и вышел следом.

– Ты на машине?

Микк покачал головой:

– После этих дел… не решаюсь водить.

– Понятно. Тогда ловим такси.

– А твоя?

Кипрос махнул рукой.

Такси они поймали за углом, и Кипрос сказал адрес Деда.