Текст книги "Москва 2077. Медиум"

16

Меня разбудили на рассвете и вывели на улицу. Было пасмурно. Шел мелкий дождь. Синий флаг с красной полосой по диагонали поник и потемнел от влаги. В восточной части городка, за вышкой, у колодца, мокли под дождем лошади разных мастей – вороные, гнедые, серые. Рядом стояло человек пятнадцать в армейских плащ-палатках с накинутыми капюшонами. Все это сильно напоминало старые фильмы о ку-клукс-клане.

Меня подвели к этим людям. Некоторые вполголоса переговаривались, другие просто стояли молча. Сильно пахло мокрыми лошадьми. Крупный вороной жеребец нервничал и переступал копытами, меся тонкую пленку грязи под ногами.

Я не мог оторвать взгляда от мрачных мужчин в полувоенной форме. Однако краем глаза все же отметил, что с южной стороны вдоль фантастической темной изгороди тянулись конюшни, а с восточной какие-то мастерские. Обожженный тоже был здесь. Я уцепился глазами за его лицо, надеясь, что он даст мне понять, что здесь готовится. Но он не смотрел на меня, был суров и, казалось, погружен в свои мысли.

Через минуту из длинного деревянного здания, которое я принял за мастерские, двое в грязной камуфляжке с засученными рукавами вывели Тэга и Хэша.

Толстяк и Чебурашка выглядели очень плохо, даже хуже, чем когда мы с Анфисой уходили из лесной избушки. Они были босиком. Ноги были развязаны, а руки связаны за спиной. На грязных футболках все еще читалась дурацкая надпись «Улыбнись!».

Тэг увидел меня, но глаза его не выражали ничего, кроме боли. Я не выдержал и отвернулся.

В это время из открытых ворот конюшни вывели пару белых лошадей, которые тянули за собой высокую карету, обтянутую черным кожзамом. Все расступились, образовав полукруг. Карета заняла освободившееся место.

Еще через полминуты лязгнула калитка с чугунными прутьями, и от каменного особняка к нам двинулся полковник Бур. Он шел, не прикрываясь ничем от дождя, без головного убора, в черном, прекрасно сшитом костюме и сияющих черных туфлях, на которых тут же появились капли жидкой грязи.

В тот же момент, когда Бур вышел из калитки, обожженный, словно по сигналу, тяжелой рысью побежал в дальний угол городка, к мрачной избе, на которую вчера оглядывался.

Когда полковник приблизился, все, как по команде, повернулись в его сторону и вскинули сложенные лодочкой ладошки к левому уху. Даже Тэг с Хэшем дернули связанными руками. Только я предпочел обойтись без салютов.

Бур ответил на приветствие, подошел к белым лошадям, похлопал одну из них по морде и взобрался на облучок кареты. Карета скрипнула, покачнулась и едва не перевернулась под его весом. Полковник сел, положил кисти громадных рук на колени и остался сидеть, не обращая никакого внимания на дождь. Все замолчали и только время от времени нервно переступали с ноги на ногу.

Потом некоторые осмелились оглянуться.

Обожженный вел Анфису.

Он крепко стискивал ее левую руку повыше локтя. С правой стороны рукав красного свитерка был оторван, и на голой коже чернели страшные кровоподтеки. Волосы девчонки были спутаны, а под глазами темнели огромные фиолетовые круги, так что издалека даже казалось, что Анфиса в маске. Я невольно рванулся к ней, но двое, стоявшие рядом, схватили меня и силой вернули на место.

Когда Анфису подвели, полковник заговорил.

– Ратмир! – сказал он сиплым басом, обращаясь к обожженному. – Начинай!

Обожженный дал знак, и Тэга с Хэшем втолкнули в центр круга. Затем вперед вывели меня и Анфису.

Полковник вскинул руку и показал на нас с девчонкой.

– Эти люди, – начал он без всякого предисловия, – хотели убить меня. Думали, что хотят. Они не первые, и они не последние. Но они ошибались. Перед нами девчонка со сложной судьбой (я знаю ее много лет) и неповзрослевший романтик. У них есть время исправиться. Они не знали и сейчас не знают, с чем мы столкнулись. Так случилось, что мы знаем больше, чем все остальное человечество. Никто! – Он возвысил голос. – Никто ни в Москве, ни в Секторе, ни за океаном не знает того, что знаем мы. Мы избранные. Мы не побоялись посмотреть в лицо вещам, которые отменяют законы морали, так же как сделал это две тысячи лет назад наш Спаситель. За нами будущее. Мы спасем мир. И эти двое, – он снова показал на нас своей громадной рукой, – поймут это, когда поживут с нами. Дайте им плащ-палатки!

Бур сделал знак рукой, как будто сметал со стола, и нас с Анфисой укрыли плащами и вывели из круга.

– А теперь – эти. Это предатели. Зная, что люди, которых мы только что видели, собираются убить меня и стремятся овладеть нашими секретами, Хэш и Тэг выдали, как найти нас, и дали им вот это.

Бур залез в карман пиджака и достал оттуда сложенную вчетверо карту, которая еще вчера хранилась на груди у Анфисы и по которой с помощью Тэга мы прочертили маршрут к этому про́клятому месту. Полковник развернул листок и поднял его над головой.

– Вот подробная карта с обозначением точки-Омега, нашего городка и подходов к ним. Какими трусами нужно быть, чтобы дрогнуть и уступить такому врагу! – Бур кивнул в нашу сторону. – Этих бойцов… бывших бойцов воспитала армия великой Цифровой России. Они получили подготовку в подразделениях Сектора, лучших в Евразии. И ничем, кроме малодушия и склонности к предательству, нельзя объяснить их поступка. Как вы все знаете, можно в считанные часы изменить и перевернуть всю Землю. Отменить физическую картину мира. Ньютона, Эйнштейна, Римана и Гамова. И мы видели, как это происходит. Можно, как это делала Анжела, пойти наперекор Воздействию и совершать чудеса. Свидетели этого тоже есть среди нас. И можно, как стало теперь известно всем нам, находящимся здесь, в этом крошечном городке, в этом инкубаторе будущего, можно пойти гораздо дальше, чем на то способна Анжела и кто бы то ни было – в Секторе или Тихом мире, на Северном море или за океаном, на небе или на земле. Но никто! – Полковник рубанул воздух. – Никогда! И нигде! Не способен изменить предателя. Поэтому Хэш и Тэг, бывшие бойцы Министерства Обороны, заслуживают смерти. Приговор будет приведен в исполнение в течение часа. Решение принято.

Полковник встал на облучке, и карета снова скрипнула и закачалась. Мне показалось, что у него, как и вчера, кружится голова. Но он удержался, выпрямился во весь рост и сказал:

– Казнь будет совершена за пределами инкубатора. Мы не можем осквернять сердца наших питомцев. С нами поедут эти двое, – он показал на нас, потом повернулся к обожженному, – ты, Ратмир, вы трое, ты и ты. Остальным оставаться в городке. Работы на озере сегодня отменяются. Главным без меня остается Мураховский.

Невысокий полный человек с обвислыми щеками и со страдальческой гримасой на лице снял с головы капюшон и отсалютовал сложенной лодочкой ладошкой, после чего отправился отдавать распоряжения.

Нас подвели к карете и посадили внутри на широкую скамью, обшитую светлой кожей, как в автомобильном салоне. Потом в карету влез Бур и сел рядом.

– Запахни плащ, – сказал он Анфисе, которая оказалась ближе к нему. – А то костюм мне испачкаешь.

Несколько человек побежали открывать ворота, и карета тронулась.

17

Мы отъехали от инкубатора километра полтора, не больше. Я подумал, что расстояние Бур выбрал ровно такое, чтобы не было, если что, слышно криков.

Нас вывели из кареты. Остальные спешились.

Потом Бур внезапно предложил, чтобы Тэга убил я. Но эту часть рассказа я бы хотел опустить. Если вы не против. Впрочем, даже если против.

В общем, я, если это можно так назвать, отказался.

Тогда Бур шепнул что-то на ухо Ратмиру. Тот вразвалочку подошел к Чебурашке-Хэшу, обошел его сзади, пнул ногой в коленную впадину и, когда Чебурашка упал на колени, одной рукой схватил его за затылок, а другой – накрест – за подбородок. «У него же челюсть сломана! Ему больно!» – пронзила меня абсурдная мысль. Ратмир рванул руками, – и Хэш упал на землю вперед лицом.

У меня закружилась голова, и стало неудержимо тошнить. Я хотел отойти в сторону, но стоявший рядом боец рванул меня за шиворот – смотри!

Смотреть оставалось недолго. Бур снял пиджак и шагнул к толстяку Тэгу.

– Иван! Меня зовут Иван! Ваня! – крикнул Тэг неожиданно тонким голосом.

Полковник ударил его в горло. Вырвался звук, от которого испуганно метнулась и заржала одна из лошадей. Удар был страшен по силе и скорее всего смертелен, но полковник, пожалуй, привык действовать наверняка. Схватив Тэга левой рукой за волосы, он не дал ему упасть и нанес еще один сокрушительный удар – кулаком в центр лица, буквально вогнав раздробленные кости переносицы в череп. Подержал с секунду на весу обмякшее тело и отпустил.

Жестом, каким подзывают официанта, поманил побледневшего парня в камуфляжке, который держал его пиджак, левой рукой осторожно достал из пиджака белый носовой платок, тщательно вытер правую руку, платок бросил на землю и надел пиджак.

– Закопайте здесь! – сказал он. Зрачки его сузились и снова расширились.

Двое бойцов бросились отвязывать лопаты, притороченные к седлам.

Меня вырвало и рвало еще долго и мучительно. Анфиса не проронила ни звука.

– Этих возьмете с собой, – показал на нас полковник, сел в карету, и лошади потащили ее в сторону инкубатора по узкой лесной дороге.

Анфису подсадил к себе Ратмир, а я сел на рыжую лошадь сзади того побледневшего парня, который держал пиджак Бура. Когда парень развернул лошадь и Тэг с Хэшем остались у нас за спиной, я вдруг всхлипнул. Я вспомнил, как сломал Чебурашке челюсть, и как он шипел и чавкал и не мог даже правильно выговорить свое имя, и как смотрел на нас с Анфисой круглыми испуганными глазами. Слезы заполнили мои глаза, и я стал рыдать, захлебываясь, как ребенок. Я пытался взять себя в руки, но ничего не мог с этим поделать.

Парень в седле передо мной молчал некоторое время, а потом вдруг крикнул звонким срывающимся голосом:

– Заткнись! Заткнись, скотина! Понял? Заткнись!

18

Хотелось бы, конечно, сказать: «Покачиваясь в седле, мы вернулись в городок…» Но на самом деле, что касается меня, то я, во-первых, сидел не в седле, а за ним, а во-вторых, далеко не покачивался. Меня трясло и кидало так, что к тому времени, как мы въехали в инкубатор, боль в отшибленных почках стала почти невыносимой. Растрясло и другие мои раны и ушибы, и это немного отвлекло меня от мыслей о толстяке и Чебурашке.

Мы спешились (то есть я слез с лошади, пятясь и кряхтя, как оживший мешок с картошкой) у конюшни, и парень в камуфляжке отвел меня в камеру.

Дождь уже прекратился. Население инкубатора просыпалось, и по дороге я успел увидеть двух молодых женщин в простых русских сарафанах и наброшенных сверху дутых пуховиках, напоминающих антикварные китайские, которые несли в сторону уборных детские горшки. За красивым чугунным забором каменного дома стройная девушка лет двадцати в ярко-желтом спортивном костюме делала зарядку. За нормальными декоративными кустами и вправду прятался прямоугольный бассейн метров пятнадцати в длину. Девушка стояла у края бассейна и тянулась на цыпочках, повернув лицо к солнцу, которое только-только вышло из-за темной стены гигантской живой изгороди. Вдруг из дома выскочил худой мальчишка лет восьми, в одних плавках, и, едва не столкнув девушку в бассейн, с разбегу прыгнул в воду. Девушка что-то крикнула ему, но мы уже прошли мимо и не слышали.

На территории спортгородка тот самый молодой человек, который вчера с кислым видом отжимался на брусьях, теперь с не менее кислым видом подтягивался на перекладине. На его белых трусах горела люминесцентным зеленым крупная надпись «NOKIA». Когда мы проходили мимо, он, подтянувшись, отпустил левую руку и поднес ее к уху, продолжая держаться на согнутой правой.

– Долбофак! – сквозь зубы сказал сопровождавший меня парень, ответив тем не менее на это хвастливое приветствие как полагается.

Облокачиваясь на перила галереи, у входа в мою камеру стоял Ратмир. Значит, Анфису уже привезли. При одном взгляде на обожженного меня начала бить крупная дрожь.

Ратмир отпустил парня, завел меня в камеру и провел короткий инструктаж:

– Значит, так. Подъем в шесть. Отбой в десять. В туалет будут выводить три раза в день – после завтрака, обеда и ужина. Вечером, если будешь себя хорошо вести, отведут в душ. Будильник тоже выдадут. Всё будет зависеть от твоего поведения. Всё – это всё. Повторять не буду. Отдыхай.

Ратмир вышел, и я остался один. За время моего отсутствия на кровати появилось белье, одеяло и подушка. На столе – пластмассовый кувшин с водой и старая мятая железная кружка. На верхней из полок теперь красовался настоящий древний жидкокристаллический монитор производства фирмы «Samsung». На экране монитора были наклеены буквы, вырезанные из блестящей синей фольги и складывающиеся в слово «Future».

В каморке непонятного назначения я обнаружил резиновые сапоги, поверх которых висели чистые портянки с рваными краями, и вафельное полотенце на крюке, похожее на те, что целую вечность назад выдавали в поездах. Я снял футболку, намочил вафельное полотенце водой из кувшина, обтерся им и упал на широченную кровать вниз лицом.

Как и обещал Ратмир, в туалет меня выводили трижды, но почему-то забыли про завтрак, а обед и ужин приносили в камеру. После ужина отвели в холодную баню, где и в самом деле был душ – большие емкости с водой под потолком, в которые воду закачивали скорее всего вручную, так как никаких следов электричества в инкубаторе не было. Сказали, что раз в неделю баня топится, но это не для всех.

Вечером пришел Бур. Принес спички. Я зажег свечки и сел за стол.

Полковник сел с другой стороны. Сегодня он был одет по-домашнему – в джинсах, сером пуловере и мокасинах.

– Значит, так, Ваня! – начал полковник своим жутковатым голосом. – Ты теперь член нашего сообщества, хочешь ты этого или нет. Отпустить мы тебя не можем. Да и не хотим. Нам такие, как ты, здесь нужны. С легкой придурью. Потом поймешь зачем. Теперь – для чего мы здесь. Мы, Ваня, строим новое общество. Шесть лет назад Переворот ликвидировал все технологии. Общество раскололось на две части – Сектор и Тихий мир. Тихие всем довольны, не зря их называют кретинами. В Секторе – наоборот. Мне не нравятся ни те ни другие. Я изменю всех. Я и до Переворота мечтал переделать страну, но не имел рычагов. Теперь они у меня есть. Но только сейчас я могу переделать не страну, а весь мир. В моих руках сосредоточились возможности, которых никогда и нигде не было на Земле ни у одного человека. Наполеон, Сталин – это смешно. Помнишь, какой грандиозной властью обладал президент Соединенных Штатов? Так вот, отсюда, из этого инкубатора, – полковник опустил громадную ладонь на стол, и пламя свечей вздрогнуло и закачалось, – он кажется зарвавшимся официантом! Мы можем изменить физические законы мироздания, природу человека и построить такое общество, какого еще никогда не было. Ставка – весь мир! Понимаешь, Кошкин? Крупнее ставки не бывает.

Я представил себе весь мир, о котором за годы после Потепления успел забыть, и мне стало страшно.

– Ну и с помощью чего вы хотите изменить весь мир? С помощью Анжелы? Или с помощью ила, который ваши люди достают со дна озера? – спросил я.

Зрачки полковника сузились и расширились.

– Над Анжелой смеяться не надо, – сказал он. – Над илом – тем более. Теперь слушай. Что может Анжела. Она может оживить любой мобильник, где бы он ни находился, и позвонить на него. Против нее будет сила Воздействия, которая отменила мобильную связь, цифровые технологии и компьютеры как таковые. Против нее будут законы физики. Нельзя наладить связь без антенны, передатчика и источника питания…

«Именно это я и пытался объяснить Анфисе», – подумал я.

– Но Анжела сильнее Воздействия и законов физики. Кто дал ей такую силу? В Секторе думают, что Анжела – ангел или еще какое бесплотное существо. Нет, она обыкновенная девочка. Я знал ее и ее отца. Как девочка обрела такую власть над миром предметным и миром беспредметным? Сегодня мы близки к разгадке. Анжела не одна. Полгода назад шестилетний мальчик выстрелил в меня из пистолета. Выстрелил не он, а его отец (его фотография лежала у тебя в рюкзаке), но сделал это возможным именно мальчик.

«Чагин!» – подумал я, но ничего не сказал.

– Как, при помощи чего этот мальчишка поставил на место законы физики, которые были сметены Воздействием? Анжелу прячут в Тихом мире люди, которым наплевать на человечество. Эти люди считают, что жизнь, подобная тихому сну, и есть рай. Это не так. Если мы сейчас, во времени, живем в раю, то какую ценность будет для нас иметь настоящий рай? В вечности?

– Извините, но жизнь в Тихом мире совсем не подобна сну, – возразил я. – Они много работают, поют песни, у них, в конце концов, секс такой, какой вам и не снился!.. То есть не вам, конечно, но многим не снился, да…

– Секс может случиться и во сне, – отрезал Бур. – Если в жизни людей нет трагедии, нет страха, нет стремления вперед, то это не жизнь, а сон.

«Я бы мог поспорить», – подумал я, но на этот раз промолчал.

– Я верну людям настоящую жизнь. Не такую, как сонное существование в Тихом, но и не такую, как в Секторе, где полно извращенцев, с которыми мне несколько лет приходилось мириться. И сделаю это при помощи детей, подобных Анжеле и тому пацану.

Сказав это, полковник машинально потер своей тяжелой рукой грудь в районе сердца и поморщился, словно от боли.

– Это дети-Омега, – продолжил он. – Они смогут запустить двигатели автомобилей и ядерные реакторы, вернуть компьютеры и цифровое телевидение, дать людям возможность мечтать о будущем.

– Да зачем же им мечтать о будущем, если у них и без того прекрасное настоящее?! – не выдержал я.

– А зачем ты стал рюкзачником, а не жил со своей Надей в прекрасном настоящем? – спросил Бур.

Я похолодел.

– Откуда вы знаете про Надю? – почему-то шепотом спросил я.

– От Ратмира, конечно, – рассмеялся полковник. – Ты что, не помнишь, как у квартиры Инстаграмов мои бойцы из твоей задницы пробку выдернули и из тебя потекло все, что надо и не надо?

– Не трогайте Надю! – сказал я упрямо, опустив глаза и покраснев.

– Ладно, оставим это, – согласился Бур. – В общем, когда дети-Омега вернут все, что мы потеряли во время Переворота, мы станем управлять миром. Потому что вернут они это только для нас. Для избранных. Грубо говоря, оружие мы возьмем себе, а социальные сети отдадим народу.

– Зачем?

– Затем, чтобы реже применять оружие. Гуманизм! – Полковник снова рассмеялся жутковатым смехом и вытер тыльной стороной ладони губы.

А я вспомнил, как этой самой рукой он сегодня утром забил до смерти Тэга.

– О пользе виртуальности мы с тобой в следующий раз поговорим, – отсмеявшись, сказал полковник. – А пока я хочу, чтобы ты понял, что здесь, – он стукнул указательным пальцем в столешницу с таким звуком, как будто это был не палец, а средних размеров молоток, – здесь мы воспитаем этих детей. Мы открыли тайну их появления, и мы не остановимся. Мы очень близки к успеху.

Полковник медленно, покачнувшись, встал, внимательно посмотрел на меня и загадочно произнес:

– У тебя, кстати, тоже кое-что могло бы получиться.

Мне неудержимо хотелось спросить полковника, зачем его люди ковыряли ломами пустоту и как могло получиться, что когда она (пустота) упала, дрогнули стены и загудела под ногами земля. Однако я понимал, что на сегодня им сказано более чем достаточно и лишние вопросы его только разозлят. Поэтому я попрощался и решил ждать следующего дня, а тем временем хорошенько поразмыслить, как отсюда можно бежать.

Но стоило мне сосредоточиться, как на галерее раздались шаги нескольких человек, лязгнул засов, дверь в мою камеру снова отворилась, и на пороге появилась Анфиса.

Она держала в руках подушку и белую фаянсовую чашку с отбитой ручкой. Вместо джинсов и свитерка на ней был русский сарафан.

Обожженный, который стоял сзади, подтолкнул девчонку и сказал:

– Чего застеснялась? Заходи.

Когда Анфиса вошла, Ратмир отошел в сторону, и тогда, закрывая собой весь проем, на пороге снова появился полковник.

– Слушай внимательно, рюкзачник Кошкин, – сказал он, упираясь руками в верхнюю часть дверного косяка и наклоняя под ним голову. – Если через две недели она не будет беременной, в новом мире для тебя места не найдется. Ну разве что два метра глины в соседнем лесу.

Через секунду дверь за ним захлопнулась, и пламя свечей метнулось в сторону. Мы остались одни.

Часть четвертая

1

Тяжелые деревянные двери закрылись, и мы остались одни. Анфиса бросила принесенную с собой подушку прямо в центр двуспальной кровати и села на стул. Она была измучена, но жива и, по-видимому, цела. Мы столько натерпелись с этой девчонкой! Больше всего мне хотелось броситься к ней и обнять, но после того, что сказал полковник, я побоялся это сделать. А вдруг Анфиса истолкует мое движение неправильно и решит, что я тороплюсь исполнить приказ Бура сделать ее беременной? Поэтому я сел на кровать напротив девчонки и осторожно спросил:

– Как ты?

– Бывало и хуже, – ответила Анфиса хрипло.

– Простыла? – спросил я.

– Я не простужаюсь, – ответила она все тем же хриплым, севшим голосом, – я закаленная. Так, голос сел. Покричала чуть-чуть.

Снова повисло молчание. Толстые свечи оплыли уже наполовину, но освещали комнату достаточно хорошо. Анфиса сидела, поставив ноги вместе, одну к другой. Русский сарафан, в который ее зачем-то переодели, закрывал ноги почти до щиколоток, видны были только испачканные кроссовки. Удивительно, как одежда диктует позу и даже манеру поведения. Одну руку Анфиса держала на столе, другая спокойно лежала у нее на колене. Как на портретах девятнадцатого века.

– А тебе идет сарафан! – неожиданно сказал я и засмеялся.

– Точно? – спросила она.

– Точно! – ответил я, продолжая смеяться. – Конечно, точно.

– Так что, и косу надо было заплести? А то я отказалась, – нахмурилась Анфиса.

– Не знаю… – Смех становился неудержимым. – Может, и стоило! Прости… это… нервное…

– Дурак ты, Кошкин! – сказала вдруг Анфиса, потом оглядела себя со всех сторон, приподняла руками ткань сарафана и уставилась на сине-красный узор посередине. – Пипец! – сказала она задумчиво. – Кажется, так мы говорили в детстве?

– Да! Так! – отвечал я, вытирая обеими руками слезы. – Извини… Всё… Всё… Сейчас я успокоюсь…

– Пипец, он, как говорится, и в инкубаторе пипец! – все так же задумчиво сказала Анфиса и вдруг, взглянув на меня, не выдержала и тоже захохотала.

Мы смеялись долго, со слезами и причитаниями, а когда успокоились, я взял чашку, подошел к входной двери и приставил чашку к двери, а ухо к чашке.

– Ты чего, Кошкин? – спросила Анфиса.

– Хочу убедиться, что там никто не стоит и не подслушивает. Бежать нам надо, Анфиса! Бежать! И чем быстрее, тем лучше, – сказал я громким шепотом, отходя от двери.

– Есть и другой вариант, – как всегда, решила поспорить девчонка.

– Какой? Остаться здесь и рожать детей-суперменов?

– Нет. Убить полковника.

– Ты с ума сошла! Нам нужно бежать и рассказать все тем людям, которые смогут его остановить. Пока не поздно. Ты знаешь, что он задумал?

Я пересказал ей все, чем сегодня поделился со мной полковник.

– Он мирового господства захотел. Ты представляешь, что он сделает с тихими, когда у него появится настоящее оружие? И это еще не самое худшее. А если он из тихих станет делать дерганых и не простых, а патологических убийц, преданных лично ему? Наделает, сколько захочет. Армию. Миллион, два, десять. Десять миллионов убийц.

– Ну вот мы его и остановим, – упрямо повторила Анфиса. – Убьем.

– Да как? Как ты его убьешь? Без оружия и сидя в камере…

– А как ты убежишь? – парировала Анфиса.

– Можно придумать. Поговорить, например, с тем молодым охранником, который побледнел, когда Бур… Когда он… – У меня снова перехватило горло.

– Никто с тобой разговаривать не будет. Бур не зря устраивает показательные казни. Запугивает. Они все его боятся. Даже Антон его боялся. Хотя и ненавидел. И пошел на риск только ради меня.

– Расскажи, что тогда произошло, – попросил я. – Расскажешь?

– Расскажу. С чего начать? В апреле Чагина взяли на работу в Сектор. В отдел «Прыгающий человек». Дали ему громадный дом в Воронцово, непонятно, за какие заслуги. А я работала у него секретаршей. Чагин вначале приехал один, а потом вызвал жену с ребенком.

– Вику и Лешу?

– Да, а ты откуда знаешь? Пардон, забываю, что ты рюкзачник и бывал у них, – сказала Анфиса. – Вот. А потом Леша потерялся, его вроде какие-то бандиты хотели на органы разделать, но бандитов убил Адамов.

– Адамов! – воскликнул я. – В Секторе?

– Да, в Секторе.

– Но что он там делал?

– Слышал такую песенку: «Мяу-ши! Мяу-ши!.. Тебе мои мя-ки-ши!..»?

– Ну, слышал, конечно. Катька-мегавспышка. Кто ж ее в Секторе не знает! Пол поменяла. Стала страшным мужиком. Жуть! – Я помотал головой, как будто съел половину лимона.

– Ну так она – его дочь.

– Адамова?

– Адамова. Да. Ну вот, значит, когда Адамов узнал, что сделали с его дочкой… Ты, кстати, Тэга жирного жалеешь, а ведь это они заставили Катьку на операцию согласиться. Может, она и вообще не хотела пол менять, кто ее знает. Короче, Бур приказал, а они заставили и сделали. А Адамов узнал об этом, пришел в Сектор и убил всех врачей и продюсеров и охранников штук пять.

– Один?

– Один. А потом Лешу от бандитов спас.

– Анфиса!

– Что?

– Вот кто нас спасет! Адамов! Надо думать, как ему весточку передать.

– Подожди, Кошкин! Во-первых, запомни: все, что я тебе рассказала, не должен знать никто. В особенности про Адамова… Ну, ты слушай дальше. Адамов Лешу спас, но сам погиб. Его в тот же день убили. Порубили в куски, еще и из тяжелых арбалетов расстреляли. Я его видела. То есть видела его тело. Мертвое. Как он выжил – совершенно непонятно. Так что скорее всего в Секторе все считают, что он мертв. Вот именно поэтому никто ничего не должен знать об Адамове.

– Какая поразительная симметрия! – воскликнул я. – Ты ничего не придумываешь? Буру выстрелили в сердце, а он жив. Адамова порубили, был мертв – стал жив. Бур был жив, а скрывался. А теперь и про Адамова ничего говорить нельзя. Тоже скрывается. Повторяющийся сюжет.

Анфиса обиделась.

– Я сейчас позову Ратмира. Пусть меня лучше назад в каземат заберут от такого идиота!

– Прости! – пошел я на попятный.

– Прости? Да как ты мог! Я в тот день потеряла лучшего человека на земле.

– Ну все, я же сказал, прости. Пожалуйста. Просто это все так… невероятно.

– О Боже! Пипец! «Паника в блогосфере!» – как говорил Лева-Теоретик. «Невероятно!» – передразнила она меня. – Забудь это слово, понял?

– Хорошо, забыл. Всё.

– Выкинь его из своего… как это называется…

– Из словаря.

– Вот-вот, из своего словаря. «Невероятно!» Пипец, блин!

В этот момент мне в голову пришла неплохая идея. Нужно было просто помолчать минуту-другую. Сидеть, смотреть, как свечки отблескивают от ленточек на сарафане, и молчать. Я так и сделал. Это помогло.

– Короче, ты понял? Про то, что Адамов жив, не говори никому, ни под каким соусом. Иначе Бур к такой войне тут станет готовиться, такие меры безопасности разведет, что мы к нему тогда уж точно не подберемся. И кстати, не убежим, если захотим убежать.

– У них что, с Адамовым счеты? Они раньше друг друга знали?

– Похоже на то. Но мне об этом ничего не известно.

– А зачем же ты тогда Тэга Адамовым пугала? А что, если он Буру об этом рассказал?

– Не рассказал.

– Уверена?

– Уверена.

– А почему?

– Потому что Тэг и Хэш знали, что у них есть один шанс спасти свои шкуры – стоять на том, что карта у меня уже с собой была, а они хотели мне помешать, но не вышло. А сказать про Адамова было равносильно тому, что сказать – она нас напугала, и мы тебя сдали. Нет, они бы не сказали ему. А ты? Ты не ляпнул случайно?

– Нет, я старался поменьше ему рассказывать. Так, на всякий случай.

– Вот и молодец. Молодец. Короче. Адамов лежал на телеге мертвый. Или как мертвый. Не дышал. Это когда они приехали в тоннель.

– Кто «они»?

– Лева-Теоретик, Чагин и Леша. Они бы не выбрались, если бы не Анжела. Анжела включила все мобильники в Секторе, начался хаос, бойцы и охранники всё побросали и плакали, целуя свои мобильнички, а Чагин с Левой тем временем сбежали и уехали в тоннель.

– Что за тоннель?

– А ты как в Сектор контрабанду носишь?

– Через канализацию.

– Ну вот. А Теоретик хотел Чагина с сыном через заброшенный тоннель метро вывезти. Только проблемка была. Вика – ненавижу ее! – сидела в Воронцово в доме, который Чагину подарили, и полковник дал команду ее запереть. А Сервер был в ту ночь начальником караула. И когда мне позвонил Лева и попросил помочь, я согласилась. Чагин со мной хорошо обращался, не так, как другие в «Прыгающем человеке». И он обещал мне, что в Тихом мире найдет моих родителей. И ребеночка его было жалко. Так что я позвонила Серверу, то есть Антону, и он вывел Вику.

– Подожди! А зачем Теоретику было рисковать жизнью (он же погиб, да?), спасая Чагина? И почему полковник так охотился за семьей Чагиных?

– А вот это интересный вопрос, – сказала Анфиса. – А зачем здесь все эти семьи? Дети. Женщины в сарафанах. Тебе же вроде полковник объяснил.

– То есть Леша тоже… Дети-Омега!.. А он, значит, ребенок, так сказать, Омега. Но как полковник узнал, что Леша именно такой ребенок? Как?

– А вот если мы получим ответ на этот вопрос, то узнаем, как устроен инкубатор. А тогда и до полковника можно будет добраться… Есть тут какая-то тайна. Ее мог Лева знать, ему многое про детей-Омега было известно, он этим специально занимался, по должности, но нам рассказать не успел. Вроде бы полковник и у Левы сына забрал, эксперименты над ним ставил. В общем, в тоннеле полковник догнал нас. Меня, Сервера, Вику эту гребаную, Чагина с сыном и телегу с мертвым Адамовым. Полковник был с Мураховским, ты его сегодня видел, тоже тварь живучая. И они убили Сервера. И Теоретика. Но Теоретик успел Леше дать пистолет. И крикнул Чагину, что мальчишка может выстрелить. Он тоже знал про Лешу, на что он способен. А Чагин не знал. И потом… Короче, Чагин выстрелил в Бура в упор, в грудь. Полковник валялся в крови, Мураховский был ранен, и мы ушли… А потом я в Тихой Москве немножко очухалась, и Лена, жена Адамова, устроила меня на работу в школу. Адамов выжил, но долго не вставал… Все мы думали, что начнется новая жизнь. Но Вика сбежала в Сектор, а Чагин замкнулся, стал злой, неприветливый. Мне он, правда, пытался улыбаться, но как-то насильно, что ли. Родителей моих он не нашел, а когда я наехала на него, сказал, что ничего не обещал мне, а говорил только, что поможет разузнать, и что у него самого родители исчезли и он в отличие от меня не бегает со своим горем по всему Тихому миру. Я повернулась, ушла и долго после этого с ним не встречалась.