Текст книги "Варвары Крыма"

– На заводе много людей? – спросил я. – Ты вообще бывала здесь раньше?

– Пару раз, с отцом. Нет, не много. Рабы внизу, у бассейнов, а тут только механики появляются, которые посменно дежурят.

– А охрана?

– Внизу есть, рабов стерегут, обычно двое или трое, не больше. Ну, еще на уступе возле моста, который ведет в рабочий квартал, всегда хотя бы один человек стоит.

– Нам надо наверх, – решил я, подходя к лестнице. Она ныряла в решетчатый колодец, тянувшийся, возможно, до самого верхнего заводского уровня.

Поплевав на ладони, я сказал Ладе: «Давай за мной», – и полез.

* * *

Вдалеке по правому склону ущелья вверх желтой лентой убегала дорога – моя цель, путь из Инкермана.

– Что там? – донеслось снизу.

– Не шуми.

Высунувшись из колодца, я разглядывал ровную крышу из бетонных плит. В некоторых местах темнели круглые отверстия наподобие того, из которого торчала моя голова.

– Крыша, – поправив тюрбан, сказал я Ладе. – Пустая. Мачту для швартовки дирижаблей вижу. Она снизу, то ли из этой скалы, на которой завод, то ли из склона торчит. И шумит там что-то, вроде куча моторов работает.

От крыши к середине мачты, обтянутой парусиновой тканью, тянулся аккуратный мостик-радуга с навесом и ограждением.

– Что еще? – спросила Лада.

– Мостик с крыши к мачте идет. – Я отодвинулся, прижавшись спиной к стенке колодца. – По нему и уйдем. По мачте спустимся и…

– Правильно, – согласилась она.

– Только я ее основания отсюда не вижу. Надо сначала понять, что под ней. Поднимайся.

Выбравшись наружу, я побежал в сторону мостка, и Лада последовала за мной. Перепрыгнув через пару колодцев, остановился на краю крыши, и взгляду открылась ровная площадка, а дальше – склон.

– Что это? – спросил я.

На площадке рядами выстроились грузовики с высокими бортами и брезентовыми тентами. За грузовиками стояли необычные трехколесные машины, чем-то похожие на мотоциклы, у некоторых сзади была приварена квадратная решетка с треногой и пулеметом. Быстрые, должно быть, машинки, маневренные и устойчивые. Вон какие колеса широкие. И груз они на прицеп наверняка могут взять, легкую цистерну с горючим или тележку с провизией и патронами. Еще дальше, возле дороги, ведущей из ущелья, рыжим пятном маячил автобус Чака, стоящий между двух длинных приземистых строений, похожих на склады.

Рычали моторы, из выхлопных труб валил дым, вокруг машин суетились гетманы. Очень много гетманов.

– Да их тут целая армия, – сказал я.

– Это мотовозы, – пояснила Лада.

Окинув взглядом всю эту картину, я заключил:

– В общем, гетманы собираются войной на Херсон-Град. Плохо. Но все равно нам надо вниз, как еще из ущелья выбраться? С той стороны площадки людей возле машин почти нет, идем туда.

* * *

Оглушительно взревел двигатель. В нос ударил едкий запах солярного выхлопа, и я задержал дыхание.

Лежащая рядом Лада что-то сказала. Над нами взрыкивал мотор, выплевывая из выхлопной трубы едкие клубы дыма.

Перевернувшись на другой бок, я увидел колеса соседнего грузовика. За ним стоял еще один, а дальше был край площадки и склон.

Двигатель смолк. Раздались голоса, потом удаляющиеся шаги.

– До мачты отсюда недалеко, – прошептал я и, перевернувшись на спину, осмотрел днище грузовика.

Вверху была заляпанная грязью сварная рама, наискось к заднему мосту шел карданный вал, выше – дощатое дно кузова. Слева от рамы двигателя висел бензобак, справа какой-то ящик, наверно, для инструментов.

Снова послышались шаги, и я опять улегся на живот. К грузовику приближались двое, один сказал:

– Гоняют туда-сюда, чего старшине неймется?

Второй, прокашлявшись, сипло ответил:

– Та не поймешь их, сначала грят, что повезем людёв, теперя – ящики с патронами.

Гетманы разошлись по разные стороны кабины, и первый добавил громко, открывая дверцу:

– Слыхал, дочка Лонгина – предательница?

Лада рядом заерзала, я схватил ее за плечо, прижал к земле.

– Да нам-то чё? – откликнулся другой. – Все одно на Херсон-Град идем. Патронами токмо загрузимся… Эх, не ко времени оно мне! Я рабыню купил, девку молодую с самого Моста. Стока копил на нее… Сноровистая, поцарапала, слышь, пришлося побить, так вроде присмирела. Я думал этой ночью… а теперя бери и уезжай! Ладно, поперли на склады.

Возле колеса упал свернутый из желтого листа окурок, запахло крепким табаком. Гетман растер окурок по бетону и полез на подножку.

– Заводи, что ль.

Хлопнули дверцы. Я снова перевернулся на спину, толкнув Ладу локтем, прошептал: «Быстро к раме привязывайся!» – и стал расстегивать чекмень. Обвязав рукавами продольную штангу, обхватил ее руками и ногами. Заработал мотор, машина качнулась. Лада повисла рядом, и мотовоз поехал.

Придвинувшись ко мне, она громко прошептала:

– Склады – это, наверное, те два длинных дома, между которыми стоит машина карлика. Но у него баллон спущен, только гондола на колесах, видел?

Я качнул головой.

Мотовоз проехал вдоль ряда грузовиков и свернул вправо. Разминувшись с большим отрядом гетманов, затормозил, водитель посигналил кому-то и крикнул, высунувшись из кабины:

– Убирай катапульту! Проехать дай!

Притихший мотор опять зарычал, и грузовик медленно объехал необычную машину, которую толкали несколько гетманов. Кабины у нее не было, только сиденье и руль. Сзади платформа с низкими бортами, на ней железная рама, паровой котел, труба. Наискось вверх торчала длинная изогнутая штанга, по сторонам от нее были шестерни, толстая пружина и короб с рычагами.

Грузовик опять свернул и покатил вдоль каменной стены. Лицо Лады покраснело от напряжения, я и сам едва держался. Объехав длинное здание, машина остановилась. Заскрежетала передача, мотовоз задним ходом приблизился к закрытым железными воротам и встал почти впритык к створкам. Гетманы вылезли из кабины, хлопнули дверцы. Водитель сказал:

– Ну и где они? Чего старшина орал, склад же закрыт!

– Да не закрытое оно, – отозвался напарник. – Ты ж видал, засов не наброшен. В кости режутся, им на войну все одно не ехать.

Раздался писклявый голос:

– Эй, братишка!

Я едва не ахнул от неожиданности. Услышал легкий стук подошв, повернул голову – к грузовику, смешно подпрыгивая, подбежал Чак.

– Ключ на семнадцать дайте!

– Панцирный волк тебе братишка, – зло произнес водитель и сплюнул.

– Так чё, не дашь, что ли?

– Пошел к мутантам, кривоногий!

– А ты, мордатый, думаешь, чуб до шеи отпустил, так у тебя от того мозгов прибавилось? Я тебе правду скажу: вы, чубатые, безмозглые все совсем. У вас там пар один вместо мозгов, сечешь? Вам надо ущелье свое подорвать, а самим на дне стоять, чтоб вас всех камнями завалило – тогда бы на Крыме враз лучше стало, просторнее…

– Чё?! – заорал водитель, и рядом с кабиной возникли его ноги. – Я тебе ща башку… Отрублю к мутантам! Да я тебя…

Чак побежал прочь, мерзко хихикая. Вслед полетел камень, водитель сделал несколько шагов за карликом, но его окликнул напарник:

– Да брось ты его.

– Брось? Ты слышал, чё он сказал…

– Никуда он из ущелья не денется, вернемся – найдешь и открутишь башку. Идем уже.

Когда они, протиснувшись между стеной склада и задним бортом, ушли, Чак тихо вернулся к грузовику. Открыл ящик с инструментами сбоку от двигателя и стал копаться там, звякая железом и что-то бормоча.

Я к этому моменту уже отвязался от рамы. Показав Ладе, чтобы молчала, прополз немного вперед, протянул руку, схватил карлика за ногу и дернул.

Он упал, заорав с перепугу, потом увидел меня и выдохнул ошарашенно:

– Ты…

– Вывези нас отсюда, – сказал я.

– Вас? Кого вас? Некроз мне в печень, да ты с какой дыры вылез, управила?! От это встречка! А это кто с тобой?

– Лада Приор.

– Ого, какую подружку себе подцепил! А у меня редуктор не пашет, понимаешь ли…

– Не тяни гонзу за хвост, Чак. Вывози нас.

– А ты не вякай на старших! – ответил он. – Меня из-за вас в ущелье держат, между прочим!

– Ну так ты свалить отсюда хочешь или нет?

Он подергал серьгу в ухе и ответил:

– Хочу, ясно же, что хочу. Так, ладно, быстро ко мне на термоплан, там решим, кого, куда и как.

Гетманов поблизости не было. Выбравшись из-под мотовоза, мы прошли за угол и оказались между двух складов, где стоял «Каботажник». Забравшись вслед за карликом внутрь, я присел на корточки под стеной возле двери. Лада встала рядом, отряхивая руки. Чак, раздвинув одну створку – второй не было, и я припомнил, что ее своим крюком вырвал кочевник, – быстро заговорил:

– Башку мне так и так гетманы срубят и «Каботажник» отнимут. Говорят, что дирижабль небоходов где-то над ущельем сбили. А еще говорят, – он ткнул пальчиком в Ладу, – что ты на том дирижабле летела. Что ты изменница, предала отца, вот и…

– Заткнись! – бросила она. – Это ложь, и я не собираюсь ее слушать!

– Может, и вранье, – согласился Чак. – Мне-то начхать, но гетманы вас ищут. Мимо «Каботажника» трижды проходили, внутрь заглядывали. А у меня газу нет, взлететь не можем, только ехать.

– Тогда выруливай на дорогу, – предложил я.

– Мне одному с редуктором не совладать. Я вылезу, под днище заберусь. – Он схватил гаечный ключ с лавки, протянул мне. – В корме лючок открыт, на кругляше чугунном гайка, мне застопорить ее надо, я вниз подлезу и покручу болт, а ты гайку держи ключом. Понял?

– Да.

Я взял ключ и выпрямился. Лада, шагнув к двери, загородила ее от Чака.

– Марк, его нельзя выпускать! Ты погляди на его рожу хитрую… Он позовет людей и таким способом откупится, сдав нас!

– Нет у нас другого выхода, – ответил я. – Что еще делать? Здесь сидеть, пока не найдут?

– Если б я вас сдать хотел, то еще пока мы сюда шли, шум бы поднял, – добавил Чак. – Так что не глупите, девушка.

Лада неохотно шагнула в сторону, карлик выставил наружу голову, огляделся и прыгнул на землю.

– Оставайся здесь, – сказал я Ладе и последовал за ним.

Я перевел дух, только когда мы затянули гайку и Чак, вернувшись в автобус, залез на водительское кресло. Перекинув рычаг, он сказал:

– А мост-то разведен.

– Как? – Лада шагнула к лобовому окну. – Почему? Он же почти всегда…

– Да из-за вас. – Карлик не казался особо расстроенным. – Я ж говорю: шухер по всему ущелью начался. Ну, ладно…

Он сдвинул две рукояти, щелкнул переключателем на приборной панели, поерзав на сидушке, сел прямо и оглянулся.

– Перепрыгнем? – спросил я.

– Угу. Топай на корму, управила. Рычаг какой тянуть, помнишь?

– Помню.

Я прошел в задний отсек, сдвинул койку и открыл нишу с рычагом. Когда затарахтел двигатель, в отсек заглянула Лада.

– Что вы хотите сделать?

– Сейчас узнаешь, – сказал я. – Лучше сядь там где-то и крепко держись.

– Готов? – донеслось из кабины.

– Да!

– Как скажу, выпускай их!

Двигатель заурчал, и «Каботажник» покатил вперед, раскачиваясь на рессорах.

Распахнув ставенку над рычагом, я склонился к окну. Серая стена склада уползла назад, Чак вырулил на дорогу. В окошке показался каменистый склон ущелья.

Мотор загудел громче, и я обеими руками взялся за рычаг.

За спиной громко скрипнуло, в салон ворвался ветер. Выпустив рычаг, я прыгнул к двери, выглянул в средний отсек. Лада, до предела раздвинув створку, высовывалась из автобуса.

– Они опускают мост! – крикнула она, оглянувшись. – Чак!

– Вижу! – отозвался он из кабины. – Машина какая-то навстречу едет. Может, так проскочим, без крыльев? А, управила? Иди пока назад, но без команды рычаг не тяни.

– Хорошо, – ответил я. – Только кричи погромче.

Я едва успел вернуться в кормовой отсек и присесть на корточки возле ниши, когда раздался отчаянный стон Лады:

– Отец! Отец!!!

Пришлось бежать обратно. Девушка по пояс высунулась наружу, ветер трепал ее волосы. Схватив Ладу за плечи, я оттащил ее в сторону и выглянул.

– Чё вы там орете?! – крикнул Чак из кабины.

Мимо прокатил черный от сажи грузовик. В кузове, держась за бобину с остатками кабеля, стоял воевода Лонгин и двое гетманов. Суровое лицо старика было в копоти, чекмень изодран, один рукав обгорел, второго вообще нет. Спутники воеводы выглядели не лучше.

– Останови! – закричала Лада. – Чак, останови!

Лонгин, увидев нас в дверях «Каботажника», прыгнул к кабине грузовика и забарабанил по крыше, поворачивая голову нам вслед.

– Поздно, девушка! – ответил Чак. – Нам теперь обратной дороги нет – мост разводят! А ты чего встал? Быстро рычаг тяни!

Я опять бросился в задний отсек, схватил ребристую рукоять и дернул. Вверху заскрежетало. Выглянув в окно, я убедился, что крылья вышли, и вернулся в салон, широко расставляя ноги на качающемся полу.

Мы неслись к мосту. Въезд на него перекрывал шлагбаум из сбитых досок, рядом стояла будка охранника с лебедкой на козлах у стены. Двое гетманов медленно, с натугой крутили длинную рукоять, поднимая ближнюю к нам секцию переправы.

– Держитесь! – прокричал Чак.

Я обнял Ладу за талию. С треском разлетелся шлагбаум, мелькнули изумленные лица часовых. «Каботажник» выкатился на мост. Проскрежетав бампером по наклонной секции, автобус подпрыгнул и будто завис над расселиной. Это длилось мгновение, потом он начал падать, кренясь на левый борт. Из будки на дорогу вылетел гетман, вскинул толстую длинную трубу. Густое облако порохового дыма окутало его. Из облака вырвалась огненная полоса.

– В кабину! – заорал я, схватил Ладу за руку и прыгнул к Чаку.

В автобус будто молния ударила – оглушительный грохот, вспышка… Взрывная волна тряхнула падающий на дорогу за расселиной «Каботажник», и я повалился на пол, отпустив девушку. По салону засвистели осколки, пробившие заднюю стенку. Лада вскрикнула. Ее развернуло спиной к двери со сдвинутой створкой.

Я пытался встать, хватаясь за стенку кабины. В ушах звенело, подернутый мутной пеленой мир качался. Прямо передо мной возникло лицо Лады, потом отодвинулось…

– На плече… – голос едва донесся сквозь звон в ушах. – У тебя… Но как же так?!

– Что? – выдохнул я, поднявшись.

– Шрама нет!

Я понял, что Лада стоит в дверях, на самом краю, держась одной рукой за сдвинутую створку, а другой сжимая гнутый конец железки, торчащий из ее левого плеча. Кровь тонкой струйкой сбегала по нему и капала на пол.

– Ты не Марк!

Отпустив дверцу, она показала на меня. Глаза девушки наполняли изумление и боль.

– Ты не Марк! – выкрикнула она. – Шрама нет!

«Каботажник» ударился передними колесами, взвизгнули покрышки, автобус закачался и вильнул.

Чак победно завопил.

– Лада! – Я прыгнул к двери, но было поздно. Девушку бросило назад, и она спиной вылетела в проем.

Часть вторая
Херсон-Град

Глава 9

Присев под стеной «Каботажника», я сжал голову руками и зажмурился. Перед глазами стояло лицо Лады. Она была по-настоящему изумлена и испугана в тот момент.

И она погибла – из-за меня.

Или все же не погибла?

– Чак, ты слышал, что она сказала?

Карлик быстро вел автобус через пустынную местность, лежащую за Инкерманским ущельем, в сторону поросших зарослями холмов. На вершине одного стоял покосившийся дом без крыши, других построек вокруг видно не было.

– Ты слышал, Чак?

– Да уж слыхал, – ответил он наконец. – Только ни мутанта не разберу, что это может значить. Ошиблась, наверно, девка.

Ошиблась? Нет, я помнил ее взгляд, помнил, как она крикнула: «Ты не Марк! Шрама нет!»

– Нет, слишком она была удивлена. Если у хозяина Херсон-Града здесь шрам, – я провел ладонью по груди, – то куда он делся? Шрамы не исчезают – ни с тела, ни с души.

Карлик не ответил. Солнце подобралось к зениту, было жарко. Автобус раскачивался на земляных горбах, гудел мотор, что-то мелко дребезжало под полом. А я сидел под стеной, закрыв глаза, и пытался собрать воедино разбегающиеся мысли. Что теперь? Я – управитель Херсон-Града или нет? Если все же управитель – мне надо ехать в свой город. Но если это неправда? Что вообще делать тогда? И почему Мира уверяла меня, что все именно так? Значит, хотела получить какую-то выгоду из обмана. Хорошо, она могла подговорить Власа, и он врал вместе с ней, но ведь Авдей был искренен в своей ненависти ко мне. Меня узнали Якуб, воевода, да и сама Лада…

Что все это значит, в конце концов?!

А может, наплевать на все? Сказать Чаку, чтобы вез меня куда угодно, лишь бы подальше от Херсон-Града и ущелья гетманов, спрятаться где-то в глуши, заняться охотой или чем-то другим, забыть и про Ладу Приор, и про Херсон-Град?

Нет. Я буду постоянно думать о случившемся. Надо разобраться во всем сейчас.

– Чак, ты слышал что-то про мою семью?

– Ну, про батю, Сида-старшего, все слышали…

– А про мать?

– Про мать мало что говорили. Из кочевых она. Перед самой смертью Августа вернулась к своим. Причем вроде как не просто вернулась – сбежала из Херсон-Града. А зачем, почему от сынка родного бежать? Не знаю.

– Когда я очнулся в лодке, за мной гнались кочевые. Может, это как-то связано с моей матерью?

– Да я откель знаю?

– А как ты попал к гетманам?

– Ну, свернул туда, когда баба эта татуированная со своими ушла. Я в Инкермане баллоны наполняю иногда, гейзеры же там. В общем, прикатил как обычно, и тут вдруг – не выпускают меня! Решили, наверно, термоплан мой в войне против херсонцев использовать. Я навроде как свободно там по площадке ходить мог, да указ охранникам был даден, чтоб не выпускали меня из ущелья и газом не давали заправляться. Еще механикам сказали мне не помогать.

– Мы едем в Херсон-Град?

Автобус достиг расселины между холмами, и стало темнее.

– А куда ж еще?

– Раньше ты там бывал?

– Ха! Я везде бывал. Чака везде знают, управила. Хотя, получается, ты теперь не управила у нас, да? Ладно, не важно. И на Корабле Чака знают, там я тоже швартуюсь, и в Арзамасе знают, и в Московии, и даже в Твердыне Киевской!

Мы проехали холмы, и впереди раскинулась пустошь, покрытая невысокими скалами, которые напоминали угловатые, плохо отесанные надгробные памятники.

– Кладбище, – сказал карлик. – Так это место называют.

Я выпрямился и прошелся вдоль стены, придерживаясь за нее. Чак, прищурившись, выглянул из кабины.

– Ну и рожа у тебя потерянная. Не знаешь, чё дальше делать? Короче, щас в Херсон-Град надо пилить, все одно больше никуда не доедем. Горючки мало, «Каботажник» мой побитый весь. Нас любая банда кетчеров одолеет или еще кто наскочить может. Так что я в Херсон-Град по-любому, у меня там механик знакомый, я к нему так и так собирался, потому что должен он мне кой-чего. А ты решай. Хотя ежели таки не управила ты – так что тебе там делать?

– Если брат Лады все еще жив, я хочу спасти его.

– Какой еще брат Лады? – объехав упавшую решетчатую вышку, лежащую верхушкой на скале, карлик снова оглянулся на меня.

– Сын воеводы Лонгина. Он в плену в Херсон-Граде. Если еще жив…

– И ты его вызволить хочешь из самого Большого дома?

– Вызволить и во всем разобраться.

Чак почесал макушку, автобус качнулся, и он схватился за руль.

– Слушай, Мира твоя – змея подколодная. Про нее такое рассказывают… Почище, чем про самого управилу херсонского. Она когда-то приказала ферму вместе с хозяевами, батраками, вместе с детишками сжечь, для чего-то ей земля та понадобилась. А что они там с людями в подвалах Большого дома вытворяют! И ты к ним в лапы прямиком лезешь? Теперь, когда вроде как сомневаться стал, что ты управитель херсонский и брат ее? Не, ну ты псих совсем! На всю голову псих!

Он что-то еще говорил, но слова едва доносились до меня. В голове гудело, и далекий голос монотонно выкрикивал: «Псих… Псих… Псих…» Подогнулись колени. Присев под стеной, я зажмурился и сжал голову руками. Накатила темная волна, накрыла меня с головой, закружила, понесла куда-то. Я уже не сидел в «Каботажнике», а лежал на койке, пристегнутый ремнями, весь в крови, ссадинах и синяках. В наэлектризованных волосах проскакивали искры, рядом стоял старик в заношенной мешковатой хламиде, он держал два электрода: один загнут крюком и заострен, второй на конце расплющен. Провода от электродов тянулись к необычной машине под стеной.

Распахнулась дверь, в проеме возникло жуткое существо: красно-коричневое лицо в слизистых буграх, трещинах и язвах, на голове пучки длинных светлых волос и проплешины цвета сырого мяса. Страшное создание было одето в просторную пижаму, длинные тонкие кисти, торчавшие из рукавов, трепыхались, как крылышки у цыпленка, посверкивая золотыми кольцами на пальцах. Кривясь и кусая губы, оно завывало:

– Альи… Альи… Ы-ы… Алы-ы…

Оно шло ко мне, протягивая руки, и самым страшным было то, что я не мог сбежать от него – или, наоборот, наброситься и сбить с ног, – не мог даже отпрянуть; я лежал, пристегнутый ремнями, и дергался, пытаясь вырваться.

– Альи… Альи… – стонало существо, подступая.

Нет, это был не просто вой, оно пыталось исторгнуть из слизистой пасти одно слово. Слово это было очень хорошо знакомо мне, что-то очень важное заключалось в нем; казалось, стоит лишь немного напрячься, вспомнить, что именно, – и все сразу станет ясно, все тайны откроются.

Гул усилился, заглушив вой, комната померкла, но я еще различил, как человек, положив электроды, повернулся, и расслышал его слова:

– Опять из комнаты вышел, псих?

«Псих… псих… псих…» – повторило эхо в голове, а потом картина исчезла. Я снова сидел на корточках под стеной «Каботажника».

Электроды. Два электрода, один загнут крюком и заострен, другой на конце расплющен. Я помнил: он макал их в воду, чтобы лучше проходил ток, помнил боль, когда тело будто растягивали, а после скручивали, и снова растягивали…

Но кто этот он? Кто? Ведь я хорошо знал его когда-то…

Я медленно поднял дрожащую руку и коснулся раны на затылке. Мазь у Чака хорошая – рана пока не зажила, но уже почти не ныла. А это болезненное место ниже? Там ожог, который может оставить расплющенный на конце электрод, если его приложить к шее и раз за разом пропускать через него ток.

– Да чтоб тебя! – донеслось из кабины. – Эй, человече, уснул, что ли?

Ноги еще подгибались, тряслись руки. Держась за стену, я добрался до кабины и спросил:

– Приехали?

– Ага, как же. Ты совсем глухой? Стучит сзади. Теперь точно приехали, я ж те говорил гайку тогда хорошо ключом держать, а ты? Все, тормозимся, снова в редуктор полезу.

Впереди слева высились развалины – часть древней дороги из бетона и асфальта. В наши времена никто бы не смог построить такое: дорога сначала шла по земле, затем изгибалась и на толстых опорах взлетала ввысь, где снова становилась горизонтальной… И обрывалась зубьями изломанного асфальта, кусков бетона и торчащей арматуры. Под этим местом на земле далеко внизу лежала груда осыпавшихся обломков.

– Ты собираешься въехать на самый верх? – спросил я.

– Собираюсь? Уже въезжаю!

Чак лихо повернул, «Каботажник» накренился и вкатил на крошащийся асфальт.

– Если там встать, вокруг далеко видать будет, никто к нам не подскочит незаметно.

К педалям под рулевым колесом были привязаны высокие деревянные колодки, чтобы карлик мог дотянуться ногами, сидя в кресле, предназначенном для человека обычного роста. Он вдавил газ, и «Каботажник» покатил по древней дороге, лавируя между пластами вздыбившегося асфальта. Пейзаж за боковым окном ушел вниз, а потом его вообще стало не видно. Сквозь рокот двигателя доносились скрежет и стук в редукторе.

– Осторожно, – сказал я, упираясь ладонями в лобовое стекло. – Тормози, не проедешь.

– Не учи водилу, управила! – И Чак увеличил скорость.

Впереди была широкая темная трещина, которая вела куда-то в крошащиеся, заполненные погнутой арматурой недра древней дороги. Под днищем громко стукнуло, потом еще раз, сзади. «Каботажник» содрогнулся.

– Прости, малыш! – крикнул Чак, задрав голову, словно обращался к кому-то большому. – Скоро в больничку попадешь, Бурчун тебя обследует, полечит… Да и новую одну вещь тебе привинтит, слышь, а? Я с Бурчуном на этот счет давно столковался, уже и заплатил, он два сезона мне ее мастырил… Ну, лады, вроде приехали.

Он повернул, нажав тормоз, и «Каботажник», с которым карлик так ласково разговаривал, стал боком к краю дороги.

– Заглушу движок, – решил Чак, потянув на себя рычаг. – Совсем горючки мало.

– Есть у тебя здесь бинокль? – спросил я.

– Есть ли у меня бинокль? – Он полез из кресла. – «Каботажник» мне дом родной, человече! Дом на колесах да с крыльями, других домов у Чака нет. Я здесь сплю, я здесь ем, живу я здесь, короче! Ясно, у меня здесь есть бинокль. И не только бинокль.

Когда двигатель смолк вместе с шипением тормозной системы, стал слышен шум ветра – на верхотуре он дул вовсю. Отпихнув меня, Чак побежал в кормовой отсек.

– Быстрее давай, – сказал я, подходя к двери.

– Не подгоняй, не манис! – крикнул он в ответ.

Сдвинув створку, я спрыгнул и прикрыл глаза рукой. Было очень светло и просторно; теплый, почти горячий ветер дул непрерывно. Солнце висело в зените, по небу плыли пышные белые облака.

В проеме появился Чак с разводным ключом и биноклем. Сунув его мне, спрыгнул и поспешил к задней части самохода, прокричав на ходу:

– Смотри тока хорошо! И сразу мне говори, ежели чего углядишь.

Он опустился на колени у колеса, покряхтел, потирая загорелую шею, и полез под автобус. Я направился к тому месту, где дорога обрывалась, уселся на далеко торчащий вперед кусок бетона, свесив ноги, поднял бинокль.

Отсюда открывался вид чуть не на всю вершину Крыма. Каменистые пустоши, поля, холмы, рощицы и пустыри с редкими развалинами тянулись во все стороны, теряясь в голубой дымке. Далеко впереди темнело Инкерманское ущелье, от него к нам ползли клубы пыли.

Я подкрутил окуляры, посмотрел на мутную завесу и крикнул, не оборачиваясь:

– Чак!

Возня под автобусом прекратилась.

– Чак! – повторил я.

– Только не говори, что нас окружает стая мутафагов, – раздалось за спиной.

– Хуже. Иди сюда.

Встав рядом, карлик приложил ладонь козырьком ко лбу.

– Ну чё там?

Я поднялся на ноги и протянул ему бинокль.

Чак долго смотрел в него. Горячий ветер подул сильнее, и я присел на корточки, ухватившись за бетон.

– Едут, гады. Целая армия едет, – наконец сказал он. – Мотовозы там у них… Много мотовозов, однако. И еще техника всякая. И автотаран, чтоб ограду херсонскую продолбать.

– Это значит, что они выступили сразу вслед за нами.

– Ага, и знаешь, кто виноват? – Карлик повернулся и ткнул в меня биноклем. – Ты! Ты и твои похождения в ущелье! Твою же ж мать, что ты опять там натворил у них?! От неуемный человек!

– И еще это значит, – добавил я, – что мы движемся прямо перед ними.

Чак подергал мизинцем за серьгу.

– Так… так… – пробормотал он, пятясь. – И деваться нам некуда. Ежели в мастерскую до вечера я «Каботажника» не загоню, встанем посреди Крыма и тогда можем сразу себе могилы копать. – С этими словами он развернулся и побежал назад.

Выпрямившись, я зашагал к автобусу.

* * *

– Святой мутант, ну, некуда деваться! Ремонт срочно нужен, без ремонта «Каботажник» в любой момент встанет. И горючки нет почти… И не взлететь щас… Надо в Херсон-Град въезжать – и это прямо перед тем, как на него гетманы нападут!

Солнце сползало к горизонту. «Каботажник» катил между скалами, длинная тень скользила по камням сбоку. Под днищем громко дребезжало, мотор глох уже трижды, и Чак со страшными проклятиями запускал его. Он дважды заставлял меня перекидывать гофрированные шланги между баками, стоящими вокруг трубы в центре отсека, и теперь из того, в котором еще оставалась солярка, доносилось приглушенное хлюпанье, какое бывает, когда остатки воды утекают в трубу.

– Хорошо хоть почти приехали. Щас за скалами этими пустырь начнется городской.

Сидя на лавке возле кабины и протирая ветошью втулку, которую Чак снял, отключив привод на воздушный винт, я спросил:

– Что Херсон-Град вообще собой представляет?

– Город-базар, тем и живет, – пояснил карлик. – И стоит он на месте, где, говорят, до Погибели большие железные авиетки опускались.

– Что опускалось?

– Ну, как у небоходов, у них же не токмо дирижабли вроде моего «Каботажника», у них еще авиетки есть.

Он оглянулся на меня и добавил с деланным сочувствием:

– Не помнишь, болезный? Эк тебя по башке-то приложили. Ну, навроде птиц они, понимаешь? Только из дерева да этого… люминия всякого. Корпус такой, в нем пилот сидит, по бокам крылья, впереди пропеллер крутится. Движок там, лонжероны разные. Летают. Быстрее, нежели дирижабли, гораздо быстрее, но зато в воздухе долго держаться не могут. Дирижабль, понимаешь, легче воздуха…

– Как это? – не понял я. – Что ты плетешь?

– А и не плету я, малый! – тут же взвился Чак. – Это паук паутину плетет, а я дело говорю! Ты слушай и не перебивай старших! О чем я? Да! Дирижабли легче воздуха, если в совокупности брать всех составляющих, включая газ, который в баллоне, понимаешь ты? А авиетки – они по-любому тяжелее, в них совсем газа нет, только подъемная силища, которую пропеллер создает с крыльями. Потому они не могут просто так висеть, а только двигаться, носиться туда-сюда как оглашенные. Для этого им горючки нужно немерено. Соответственно, они легкие, юркие, а все равно подолгу не летают. Но! Я ж сейчас не о том совсем. Вроде у древних были такие авиетки, называемые самыми-летами… нет, само…

– Самолет, – сказал я. – Самолеты, так они назывались. Меня этому учили.

– Кто учил? – удивился Чак. – Правильно говоришь – самолеты. Откедова это слово знаешь?

Я пожал плечами, проверяя, хорошо ли почистил втулку.

– Учитель мой. То есть я так думаю… управителя ведь в детстве должны были обучать? Должны. Ты не слышал такое имя: Орест?

Чак покачал головой.

– Откуда ты его взял?

– Всплыло в голове, уже когда из ущелья сбежали. А еще пару раз вспоминался такой старик худой. Может, это он и есть? Короче, я всякие слова старые иногда вспоминаю: термоплан, самолет, автобус. И мне кажется, что им меня выучили в детстве, ну как будущего управителя.

– Так ты ж не управитель вроде как?

– В том-то и дело: иногда мне кажется, что нет, а иногда…

– Ладно, я ж не о том. А, тощие, пошли прочь отсюда!

К автобусу выскочили несколько облезлых песчаных шакалов, дикие глаза их горели злобой, из розовых пастей летела слюна. Заливаясь лаем, шакалы метнулись к машине сбоку, и Чак крутанул руль им навстречу. «Каботажник» накренился, вильнул, под бортом раздался визг, потом еще более злобный лай.

– Я думал, их панцирники давно всех перегрызли, – проворчал Чак, добавляя газу. – Но между скал еще живут. Так, про что я? Да, у людей до Погибели были такие большие железные авиетки, самолеты то бишь. Но им для взлета и посадки нужны были длинные полосы ровные, ну чтоб разбег взять или затормозить, наоборот. В любом месте такую полосу не сделаешь, потому для самолетов строили…

– Аэродромы, – кивнул я. – Так их называли.

– Да что ж ты перебиваешь меня всю дорогу?! – обозлился Чак. – Помолчи уже, дай до конца обсказать! Правильно, аэродромы! И вот Херсон-Град – он не на месте бывшего города, который до Погибели Херсоном назывался, нет – он стоит на месте такого вот аэродрома. Большущего, там тех самолетов… ну, много. Вернее, останков их. Папаша твой покойный продал все оружейникам харьковским, тем люминий был нужен. Так вот, в центре, стало быть, вышка высокая, башня то бишь, под ней постройки всяческие, вокруг аэродром, а дальше домишки. Вот та башня и есть Большой дом, где управила херсонский со своими приспешниками обретается. Живет он вообще-то с податей, которые ему купцы платят за то, чтобы в Херсон-Граде торговать, ну и еще там мастерских много. На краю – беднота, воры, побродяжки всякие, их при Альбе Кровавом много стало. Еще гаражи там. Гостиницы в шатрах. Ну и много лавок старьевщиков.