Текст книги "Записки «лесника»"

Больничка два

Незадолго до окончания школы я второй раз попал в больницу. Мне предстояло удалять гланды.

Ангины так замучили, что в 15 лет пришлось лечь в детскую больницу на операцию.

В огромной палате лежало человек 15–20 детишек. Шум и гвалт стоял страшный.

Детки носились на головах и стояли на ушах, пыль вилась столбом.

Вместе со мной в палате лежал переросток-второгодник Вадик, лет 16 от роду.

Ему предстояла такая же операция, и мы с ним договорились поддерживать друг друга – гасить малолеток, соблюдать тишину, – знали уже, что после операции боль страшная и любой шум бьёт по ушам, как молоток.

Первого прооперировали Вадика; когда его привезли в палату, то вид у него был бледный и синий.

Детишки пытались начать галдеть, но тут же получили от меня хороших бздян и приумолкли.

После этого, я в торжественной тишине зачитал малолеткам манифест «О тишине, правилах хорошего тона и охране спокойствия Вадика».

Под страхом физического воздействия детки всё поняли, и в палате водворилась тишина и порядок.

Когда молоденькая и симпатичная медсестра Ольга, лет восемнадцати, пришла в палату, то сильно удивилась.

Все безропотно мерили температуру и принимали таблетки.

Ольга чуть задержалась у моей койки, а когда таблетка случайно упала, она нагнулась ее поднять, то тут я увидел, что она была без трусов.

Аппетитная «пелотка» так зазывно поигрывала между двумя половинками не менее аппетитной задницы, что «шляпа» в момент задымила.

У меня уже был сексуальный опыт после пионерского лагеря, и я решил добиться Ольгиного расположения во что бы ни стало.

Тем временем Вадик быстро оклемался, и настал мой черёд идти под нож хирурга.

Он проводил меня почти до операционной и напутствовал словами:

– Не ссы, всё будет хорошо.

Ага, во время операции – а она шла под местным наркозом – женщина-хирург задела мне вену прямо в горле, кровь хлынула как из ведра.

Тогда мне прямо в рот вставили огромный кохер – кровоостанавливающий зажим, названный так по имени его изобретателя, знаменитого хирурга Теодора Кохера.

Об этом мне чуть позже, в перерывах между минутами любви, расскажет Ольга.

Но мы отвлеклись от операционной, дорогой читатель, а там докторша буквально кричит мне:

– Зажми рот зубами как можно плотнее и держи кохер до посинения.

При этом лицо у неё было сине-бледное, только потом до меня дошло, какому риску я подвергался.

Зажим зажал сосуд, а я держал во рту эту штуку ещё полчаса, после чего вену зашили мне прямо в глотке, практически наживую – наркоз уже отошёл.

Ведь новое обезболивающие мне почему-то не вкололи.

Операционная вся в крови, как в фильмах ужасов, но меня уже везут в палату.

Там меня встречает Вадик, как рота почётного караула у мавзолея Ленина.

Боль страшная – это отходняк, – но в палате гробовая тишина.

Все лежат по струнке и очень тихо шепчутся вполголоса.

Между койками ходит мой товарищ и отвешивает страшные оплеухи и подзатыльники тем, кто пытается «колбаситься» или повысить голос.

Через пару дней я пошёл на поправку, Вадика выписали, и тут закрутилась интрижка с Ольгой.

Сестричка дежурила ночью, а я пришёл в ординаторскую и стал объясняться в любви.

Ольга недолго сопротивлялась и опять почему-то оказалась без трусов.

Мы занимались любовью всю ночь, после этого гланды стали заживать значительно быстрее.

Она напросилась на ночное дежурство ещё на одну ночь, но меня вскоре выписали.

Этот роман в больничке я ещё долго вспоминал, но в школе все мои мысли занимала сисястая одноклассница с Преображенки.

Любительница минета и «лиц кавказской национальности», которые благодаря её пышным формам вились вокруг неё как мухи.

«Ты уже вытер задницу?»

Но куда же без футбола – вроде и роман не о нём, но игра в ножной мяч так плотно окружала мою школьную жизнь, что без неё никуда.

«Генерал уделял отхожим местам столько внимания, будто от них зависела победа Австро-Венгерской монархии.

– Ты уже вытер задницу? – спросил генерал-майор Швейка».

Ярослав Гашек, как всякий гениальный автор, заглянул в будущее.

В далёкие 1970-е годы не то что поссать, но и посрать в Луже в перерыве матча было архисложно и архиважно.

Немногочисленные кабинки для сранья были пожизненно заняты, и оттуда неслись нечленораздельные крики то ли о помощи, то ли о…

– Мужики!

– Мужики, выручайте, меня сильно пронесло, а бумаги нет, – вдруг раздался вопль из крайней кабинки.

Народ шуганулся, а самый сердобольный отодрал наклейку от пива «Жигулёвское» и сунул её мужику через верх кабинки.

Героический поступок мужика имел непредсказуемые последствия.

Многие во время справления малой нужды ещё и умудрялись посасывать пивко из горла.

Несколько десятков наклеек пива «Жигулёвское» потянулось к кабинке безымянного мужика.

А самый отчаянный отодрал кусок газеты, в которую была завёрнута вобла.

Поступок по тем временам сверхгероический – руки вытирать было катастрофически нечем, не говоря уже о жопах.

Радости мужика не было границ, и нашей тоже.

«Спартак» в тот день выиграл, и долго ещё «старички-боровички» отправляли мужика гадить «на фарт» в перерыве матчей, категорически оставляя его без подтиралова.

В Германии с туалетной бумагой получше.

Не только на матчах второй Бундеслиги, но и на играх четвёртой региональной лиги есть замечательные сортиры.

Мраморные, с огромными зеркалами и люстрами модерновыми – галогенными.

Смотришь в такое зеркало и сам себе льстишь, кажется, что твоя мотня больше, чем у легендарного «мужика с огромным хуем наперевес».

Гадишь – как отдыхаешь на пляже где-нибудь на острове Мальорка.

Тёплый воздух поддувает прямо в очковое.

А бумага – жопу вытирать – только что не с водяными знаками.

Не говоря уже о ВИПах-хуипах там же.

Пиво бочковое такое свежее, что монета в один евро легко лежит на пене.

Представил матчи нашей третьей лиги – стадион «Торпедо», например.

Миллиардер Мамут выходит поссать в перерыве – прямо возле углового флажка, – стыдливо прикрыв елду ладошкой.

«Это наша Родина, сынок».

Доронина

Когда после матча с хохлами меня в очередной раз забрали в мусарню, то предъявили хулиганку:

– Лобановский, Лобановский, пососи наш хуй московский!

– Раз, два, три, четыре, пять – всех легавых в рот ебать!

Вместе со мной приняли мужика, у которого я сидел на загривке и оттуда это скандировал, а многотысячная толпа подхватывала, особенно сильным был резонанс в туннеле по пути на метро «Спортивная».

Мужик дал рядовому «пятёрку» и тот разрешил позвонить.

И вот…

Через некоторое время в мусорской обезьянник прямо в станции метро «Спортивная» приезжает… кумир Родины, народная артистка СССР, будущий руководитель «нового» МХАТа, красавица и великая артистка Татьяна Васильевна Доронина.

Это оказался её очень близкий родственник, и их диалог с мусорским начальником слышали все – помещение было маленькое.

– Ты чё, меня не узнал? – орёт Доронина и суёт мусору в лицо ксиву депутата Верховного Совета СССР.

Мусор в шоке, и заикаясь, говорит:

– Так они, – и тычет в нас пальцем, – предлагали трахать милицию, и сосать член тренерам…

Татьяна Васильевна чарует его своей знаменитой улыбкой и с неподражаемым, свойственным только ей придыханием орёт на всю мусорскую:

– Да пусть сосёт хуй этот твой Лобановский всю жизнь, а вас пидорасов-ментов, давно пора всех в жопу ебать, охуели тут совсем!!! – И, тыча мусорку своей красивой, изящной, наманикюренной ручкой в погон, уже чуть тише добавляет: – Завтра ты у меня вообще рядовым будешь, честь возле сортира отдавать.

После этого нас с мужиком отпускают, и на своей шикарной иномарке Доронина подвозит меня прямо до дома.

Когда работал на «Мосфильме», доводилось встречать Татьяну Васильевну на студии.

Меня она, конечно, не узнала, звезда была тогда– о-го-го!

Доронина курила «Беломор», очень громко ругалась матом и ходила в дублёнке до пят, красоты неимоверной.

Хотя и сама царица была ещё та.

Но это уже абсолютно другая история и имеет прямое отношение к моей работе на киностудии «Мосфильм».

«Мосфильм»

В МИИТе я проучился недолго – до первой сессии. Все эти мудрёные начертательные геометрии, сопроматы, геодезии и картографии мне не давались вообще, как ни старался.

А старался я не очень.

Плюс ко всему многие предметы вели авторы учебников, по которым мы и учились на строительном факультете Института инженеров железнодорожного транспорта.

Сдав в первой сессии лишь один экзамен, я забрал документы.

И пошёл работать грузчиком на киностудию «Мосфильм».

Официально наша профессия называлась – «комплектовщик третьего разряда монтажного цеха».

А фактически мы носили коробки с плёнкой целыми днями.

Вместе со мной работали два таких же одолбня, которые мечтали о ВГИКе и ГИТИСе, и так же, как я, целыми днями шлялись по студии.

Также нашу бригаду дополняли три алкоголички лет под шестьдесят – Дуська, Нюрка и Сонька.

Пить они начинали с утра, а заканчивали вечером. Делать ничего не хотели и постоянно стучали на нас начальнику монтажного цеха.

Один мой коллега имел характерную фамилию Коршун и позже поступил-таки в ГИТИС.

О нём надо рассказать подробнее – уникальный типаж.

Другой был сынком большого начальника из Госкино, наглый и отмороженный тип, основной целью которого было выебать кого-нибудь из молоденьких актрис.

Иногда ему это удавалось.

Круглые железные коробки переносились из одного цеха в другой, внутри цеха, к монтажным столам и обратно, из павильона в павильон и ещё хуй его знает куда.

Коробки были тяжёлые и большие, нам это быстро настопиздело, и мы старались зарыться в какой-нибудь маленький просмотровый зал.

Там днями и ночами гоняли фильмы всех времён и народов.

В то время ещё не культовый режиссёр Соловьёв снимал свой первый фильм «Сто дней после детства».

С бесподобной Татьяной Друбич в главной роли.

По сюжету фильма там было много пионервожатых а-ля набоковская Лолита и одна буфетчица с большими сиськами наперевес.

Злые языки говорили, что коротышка Соловьёв, помимо Друбич, которая вскоре стала его женой, драл со страшным цинизмом, прямо на студии и почти не стесняясь, и буфетчицу, и пионервожатых набоковского возраста.

В общем и целом блядство на студии процветало в полный рост.

Немудрено. Возле главной проходной всегда стояла толпа фанаток артистов и артисток.

Частенько на своей иномарке сюда заезжал Владимир Высоцкий. Толпа пыталась оторвать что-нибудь на память, но Поэт, проявив сноровку и скорость, выскакивал из объятий фанатизма.

А вот мой коллега Коршун, в отличие от Высоцкого, успевал проявлять ещё и чудеса медицины и психопатии.

Когда его забрали в армию, то он там недолго задержался. Всего полгодика, где-то так.

Талантливый Коршун изобразил сумасшедшего, причём очень оригинально.

Он рассказывал врачам и психиатрам, что голос Прометея зовёт его за огнём.

Вставай, иди и дай людям огонь, говорил Прометей, а Коршун бегал по ночам в казарме с зажжённым факелом, неся огонь людям.

И сколько его не пиздили «деды», стоял на своём.

В конце концов, заебавшись слушать его россказни, а может, из-за банального страха, что в один прекрасный день он сожжёт всю казарму к ебеней матери, Коршуна комиссовали.

Я к тому времени тоже отдал долг Родине и встретил Коршуна и его жену Галину с большой радостью.

На встречу я пришёл не один, со мной была сисястая одноклассница. К двадцати годам она расцвела, как бутон гвоздики.

Сексуальность так и пёрла из всех возможных и даже невозможных частей её тела.

Без прелюдий, не требуя у мира аннексий и контрибуций, Коршун предложил заняться групповым сексом.

Дело молодое, да и одноклассница не возражала – Коршун был наглый и развязный, такие бабам нравятся.

А я-то как был за!

Галина мне приглянулась, эдакий тип развратной отличницы в очках, склонной к многочисленным оргазмам.

Но самое главное, что на мой вопрос: «Ведь она твоя жена. Не жалко её?» – Коршун ответил:

– А чего её жалеть!

Но вернёмся на студию.

Возле столовой находился большой зал, где в обеденный перерыв мы упоительно резались в настольный теннис.

Двое надвое.

Коршун – артист Сеня Морозов.

Автор – режиссёр и будущий муж Пугачёвой Саша Стефанович.

Стефанович тогда снимал свой первый фильм «Дорогой мальчик», за кадром пели «Водограй» под музыку Тухманова.

Морозов уже был знаменит и популярен.

Мы это называли «тэйбл пэнис», матчи проходили с переменным успехом.

Очень много времени проводили в главном просмотровом зале, где киномехаником работал Миша Гусманов.

Любого молодого человека Миша спрашивал:

– Алкоголь употребляешь? С девушками встречаешься?

Если получал отрицательный ответ, то удивлённо пожимал плечами и говорил:

– Что за странный человек такой?

От него я впервые услышал культовое выражение «творческая пиздобратия» – так Гусманов величал всех, кто имел отношение к миру киноискусства.

Оно мне очень понравилось. Как и другие вопросы-ответы Гусманова.

Но синекура наша продолжалась недолго, в один из тревожных понедельников нас вызвал «на ковёр» начальник монтажного цеха и предложил написать «по собственному желанию».

Сейчас я его понимаю – мы практически не работали, а околачивали хуем груши.

Так рухнула юношеская мечта о кинематографе, артистах и прочей «творческой пиздобратии».

Сисястая одноклассница

Встречались почти до моего ухода в армию, и нетрудно догадаться, что я был не единственный, кто ласкал эти перси.

Ну и оральный секс, а говоря по-русски, минет – без него Галя не представляла себе ни дня.

Далее судьба её трагическая. Начало восьмидесятых.

Галина вышла замуж за хорошего парня, но его «приняли», а попросту подставили, как и многих работников торговли в те далёкие времена.

Был суд, и он получил пятёрку.

Пока муж сидел, она продолжала, в силу характера и нрава весёлого, свои экзерсисы в области любовных похождений.

Не трудно догадаться, что почти все тусовки проходили в районе парка Сокольники.

Однажды, после очередного похода в ресторан «Прага», был такой знаменитый кабак в парке, не путать с арбатским тёзкой, Галину зарезал на кухне её квартиры только что откинувшийся парень.

Была пьяная перепалка, а за словом она никогда в карман не лезла, и по старой и доброй русской традиции рядом оказался кухонный нож для резки хлеба. Всё банально и просто, как всегда.

К тому времени у меня уже родился сын, но на похороны я пришёл вместе с женой.

Папа Галины был большим торговым начальником, и на похоронах, устроенных по высшему уровню, было почти пятьсот человек.

Если когда-нибудь напишу третью книгу, то об этом будет не одна глава…

Танцы

До призыва в армию оставалось несколько месяцев, почти всё лето мы проводили на танцверанде парка Сокольники.

Танцплощадка была огорожена очень и очень высоким забором, который, мы тем не менее успешно преодолевали, демонстрируя чудеса эквилибристики и начальных навыков циркового искусства.

Частенько внизу нас уже ждали дружинники-комсомольцы или менты и выдворяли назад – платить за билет мы категорически не хотели.

Справедливо полагая, что эти деньги лучше потратить на портвейн в винном на углу улицы Короленко.

Иногда на танцы приходил местный качок, они тогда только-только начинали оборудовать свои качалки, и, взяв в руки небольшой ломик, гнул решётку на танцевальной веранде до проходимых размеров.

Петя Прямоугольный – так его звали – радостно улыбался и говорил:

– А я чего, я ничего…

На пару недель проход на танцы был обеспечен, только через пару недель дырку заваривали, Прямоугольный опять её гнул – и так до бесконечности.

На танцах было весело.

Весь криминальный элемент парка Сокольники лихо отплясывал там, наполняя окрестности ядовитыми испарениями портвейна, а иногда даже водки.

Лютые драки, поножовщина – все эти непременные атрибуты сопровождали танцы-шманцы.

Мы старались побыстрее «снять» каких-нибудь лимитчиц – преобладающий контингент женской половины – и вели их «драть» в «хибару» или просто на лавочку в парке.

Что такое СПИД, тогда ещё не знали, а вот про другие болезни были наслышаны, поэтому под любой лавочкой использованных гондонов было не меньше, чем после ночной смены в «бардачевиче» средней руки.

Также промышляли игрой в карты. Играли во дворе одной из хрущёвок на Егерской улице.

Преимущественно в «секу», с «шахой» шестёрка треф.

До десяти человек за столом, сдавалась вся колода. Проход по копеечке, двадцать копеек «потолок».

Часто играли «втёмную», были «свары», на кону вертелось до десяти рублей.

Нас было трое, играли мы, естественно, на «одну руку», используя различные «маяки».

Если удавалось выиграть, то тут же уходили – прямо в полукриминальный ресторан «Прага» в центре парка Сокольники.

Там играла музыка, было чешское пиво, огромные и красные, очень вкусные раки.

Трёшки и пятёрки шуршали в карманах, глаза и щёки горели от спиртного разогреву, девчонки вокруг все были наши.

Думали, что так будет всегда.

Ага.

Осенью нас всех забрали в армию.

На проводах ребята напутствовали меня как родного, а моя тогдашняя девица Светлана хотела остаться ночевать.

Но мама не поленилась вызвать ей такси и даже заплатить.

И оказалась права.

Света оказалась латентной лесбиянкой и полигамной девушкой.

Когда я вернулся из армии, у неё уже был второй муж и вид затёртой до дыр биксы.

Армейские котлеты

На городском сборном пункте было весело. У всех было «с собой», усугубляли.

Спать уложили прямо на полу в физкультурном зале. По команде «Ложись!» несколько сотен новобранцев улеглись в ряд боком друг к другу прямо на полу.

Начало службы, начало двухлетнего пребывания в рядах Советской армии.

Присягу принимал в учебке.

В полку праздник.

Но после присяги тут же в наряд на кухню.

А там!..

В честь праздника присяги повара – дембеля «земели» с Москвы – жарят свиные котлеты.

Они тоже болеют за «Спартак», а один даже с Преображенки – почти Сокольники.

Немереный противень переполнен котлетами, как бардак лярвами.

Огромные, величиной с подошву «кирзача».

Они шипят и скворчат на сковородке, испуская прозрачно-коричневое жидкое сальдо.

Подпрыгивают и глумятся сочным мясом.

Горячие брызги постреливают прямо в наши голодные и худосочные щи.

Слюна падает вниз «стремительным домкратом».

Наконец шеф-повар снимает самую прожаренную и огромную котлету и с черпаком наперевес ласково говорит, обращаясь ко мне:

– Жри, салабон, и помни главную заповедь бойца – подальше от начальства, поближе к кухне.

Это я чётко запомнил, а вечером «земели» налили портвешку прямо из чайника для компота.

Два стакана залились, как во сне, – день присяги удался!

На 23 февраля опять наряд на кухню, кухня-то огромная, но повезло – поставили мыть чугунные сковородки.

Худой, как велосипед, и вечно голодный курсант серо-бумажного цвета бочком тёрся к плите, помня главную армейскую мантру– про начальство и кухню.

Опять праздник, опять котлеты.

Поджаристая корочка манит, как медсестра в халате на две пуговки.

«Дедушки»-москвичи снова угостили котлеткой.

На десерт был портвейн из пузатого чайника с носиком, как хобот.

Сижу на табуреточке с блаженной улыбкой олигофрена – полукемарю.

– Земеля! – орёт прямо в ухо дембель, – ты за кого болеешь?

– За «Спартак»?

На ещё стакан и котлетку!!!..

…Хуяк, «и ты уже на небесах», а ведь культовый фильм Говорухина тогда ещё не вышел.

Следующий раз пожрал от пуза только на майские праздники.

Стокилометровый марш

Настал день экзамена в учебке.

Наша рота отправилась на вождение стокилометрового марша.

Сдал экзамен – и ты получаешь удостоверение «механик-водитель третьего класса».

А дальше направление в линейную часть.

Сажусь в Т-64, пристёгиваю тангенту:

– Зёма, ты чё, охуел?

Это ласково орёт сержант-инструктор, который сидит на месте командира танка.

Значит надо с ходу добавить обороты.

– Обороты, курсант, обороты – ёб твою мать! Почти сразу врубаю седьмую передачу, и машина весом почти в сорок тонн летит как подорванная.

Ну, как летит?

Представляете – скорость 50 км/ч.

Клиренс провисает, как клитор. Трансмиссия гудит в ушах, аки «Марш славянки».

Гирополукомпас выписывает кренделя, что твой пьяный камыш.

Поскольку механик-водитель я был хуёвый, то деревья толщиной с хорошее корабельное бревно отскакивали направо и налево.

Таким образом я расширял танковую полосу и наносил непоправимый вред лесному хозяйству СССР.

Попытался переключиться на пятую передачу хотя бы, как тут же услышал истошный вопль сержанта.

Короче, сбив ещё хуеву тучу деревьев, доехал до финиша.

Выхожу из люка, а водили «по-боевому» – вся жопа в мыле.

Смотрю, ротный принимает доклад у сержантов-инструкторов.

Ну, думаю, пиздец, не сдал…

Оказывается, если сбил не более 10 деревьев, тех, что возле трассы, то сдал.

Сержант-то, сука, сидел на командирском месте «по-походному» и скрупулезно подсчитывал лиственные и хвойные стволы, сбитые нерадивым курсантом.

– Товарищ рядовой! Вы сбили только десять деревьев на максимальной скорости, поэтому вы сдали экзамен.

Ротный торжественно вручает мне синий значок с золотой цифрой «три» и ксиву механика-водителя.

Сержант берёт меня на отвод:

– С тебя бутылка портвейна – ты сбил одиннадцать деревьев, а ротного я тупо обманул.

И подмигивает мне совершенно наглым образом.

Вечером сбегал в самоход и купил сержанту бутылочку портвешка.

Смотрю – он альбом дембельский клеит.

А на обложке ромб красно-белый вытиснен, как из железа.

Ни хуя себе, ведь он из Киева, и фамилия соответствующая: Колодяжный.

– Вы за «Спартак» болеете, товарищ сержант?

– Ты чё, охуел – давай пузырь! Просто альбом достал по случаю, на халяву, ага… А эмблему не сковырнёшь, иначе обложка подпортится.

И любовно гладит альбом и бутылку.