Текст книги "Главное управление"

– Только что стукнули: наружка за тобой из конторы увязалась, так что, если был на встрече какой, тебя срисовали. Делай выводы.

Я рассеянно и равнодушно кивал, соображая: звонок, полчаса паузы, затем встреча у метро… Слишком быстро сработано, слишком…

– Я что, в разработке? – полушепотом вопросил я.

– Насчет наружки нет, – сказал Вадик. – Так, пустили хвост по горячей наводке…

– Надо посоветоваться, – сказал я. – Похоже, я влип.

Совет провели в кафе возле метро. Наше неразлучное трио было в прежнем составе, включая Акимова. Правда, после моего визита к Решетову в наших отношениях возникла некоторая натянутость: Тарасов, дабы выгородить Диму, настаивал, что ему надо занести своим коллегам изрядную сумму, а мы с Акимовым подозревали, что сумму он прикарманит, да и при чем здесь какие-то коллеги, если вопрос улажен Решетовым? Возникнут инсинуации, нажалуемся ему. Однако Тарасов продолжал давить, и в ответ на его откровенно мошенническое вымогательство я сказал, будто Решетов приказал отдать ему триста тысяч на нужды фонда, а вот оставшиеся двести будут поделены на равные три части. Такое заявление вызвало взрыв злобного негодования, но проверять мои слова осмелился бы разве что сумасшедший.

Я поведал соратникам о встрече с Иосифовичем.

– Сегодня же дуй к Решету и сдавайся, – сказал Акимов. – Другого выхода нет. Снять его, может, и снимут, но до того момента он тебя превратит в фарш и переварит. А насчет наружки не дергайся, тебя если пасут, то из профилактики или по оперативному стуку. Из того же министерства вполне могли отбарабанить, там ушей не счесть.

– А с Иосифовичем чего делать?

– А мы ему справочку отпишем, – озарился вероломной улыбкой Тарасов. – Ему же нужна самая обычная телега, чтобы наверх переслать. Ну и сделаем. По поводу терминала нефтеналивного со своими местными чекистами свяжусь, они в курсе всех пасьянсов.

– А насчет «АвтоВАЗа» я весь расклад знаю, – вставил Акимов. – Там наши ребята из «славянского» отдела впрягались, уже сегодня фактуру подгоним…

– Ну и передадим справочку, – подытожил Тарасов. – Присочиним там ужасающие непроверяемые подробности, тому обучены, на том держимся. А ты Акимычу очередное званьице выхлопочи под эту писанину…

Решетов принял меня поздним вечером с документами на подпись. После получения необходимых резолюций я подал ему лист бумаги с написанной на нем фразой «Опасаюсь разговора в кабинете», намекая на вероятность прослушки.

Кивнув равнодушно, он встал из-за стола, и мы вышли в опустевший коридор. Я коротко пересказал ему разговор с замминистра, холодно сознавая, что все детали этого разговора превосходно ему известны.

– И чего делать будем? – спросил он, взирая на меня искоса.

– Жду ваших указаний.

– Получишь данные от Соколова, – буркнул он. – Их и переправишь. – Помедлил. В раздумье качнул головой, вновь испытующе зыркнув на меня. – Что же, ставки сделаны, – произнес устало. – Смотри, как бы не ошибиться. Может, вернее тебе было бы другим угождать…

– Ну, вы же мне объяснили, кто у меня единственная опора, – без энтузиазма сказал я. – А я вам поверил.

– Что же, блаженны верующие, – произнес он. – Только истинно верующие, ты это запомни!

На том и расстались. Дезу от Соколова я получил на следующий день. Ознакомившись с ней, Тарасов и Акимов скривили презрительно физиономии: в доносе грубо покрывались клеветой высокие персонажи, наверняка впоследствии должные ознакомиться с кляузой и непринужденно доказать свою непричастность Владимиру Иосифовичу. Таким образом Решетов явно и бессовестно подставлял меня, обменивая свою сиюминутную благосклонность ко мне на мою дальнейшую катастрофу.

Теперь никаких мук совести по поводу своей двойной игры я уже не испытывал. Мы сляпали собственную убойную справку, и Акимов отвез ее по адресу, получив гарантии о своем скором повышении в звании. Все это прошло обыденным эпизодом в захватившей нас подготовке к операции по ликвидации тайного чеченского логова.

Глава 5

Тарасов, видимо жаждавший отличиться по службе, запустил по своему непосредственному руководству пулю о вероятном разоблачении гнездовища террористов; пуля, поскакав рикошетом в начальственных лубянских кабинетах, полетела обратно к нам и застряла окончательной точкой в решении о плотных совместных действиях, чего Вадим, назначенный старшим от ГБ, и добивался. Сути его яростных инициатив я понять не мог, но их двусмысленность, судя по блудливым огонькам в глазах сотоварища, интуитивно обнаружил. Какой-то неясный личный интерес он тут определенно выкручивал, но меня это не заботило, тем более он тянул на себе весь груз черновой работы.

На чердаке соседней пустующей дачи его стараниями расположился пост наблюдения с камерами, в том числе ночного видения; отрабатывались приезжающие машины и визитеры, сканировались разговоры, ведущиеся в доме. Вернее, их обрывки, если беседы велись непосредственно у оконных проемов. Однажды мелькнула фраза: «Деньги за Герыча». Фраза подтверждала слова Димы, но что-то в ее неуклюжем построении настораживало. Может, речь шла вовсе не о героине? Я не замедлил выразить свое сомнение по данному поводу, хотя сослуживцы пребывали в безоглядном оптимизме, а предстоящая операция вырисовывалась чистенькой и гладенькой до разочарования, без пальбы и даже без средней тяжести рукоприкладства.

СОБР – специальный отряд быстрого реагирования, на нашем местном жаргоне «собрята» – только и ждал команды «фас», но Тарасов терпеливо дожидался обозначенного Димой дня, хотя всякого рода грузы в особняк завозились, и пощупать их у всех чесались руки. К тому же прослушка подтвердила, что, как и ожидалось, неведомый, но авторитетный Иса должен приехать в субботу вечером, и мы надеялись на большой улов в виде тюка с героином.

Ощущение возможной накладки все-таки не отпускало меня, и, в очередной раз выслушав мое нытье, Акимов предложил:

– Если боишься, что в деле возникнут трупы, а товара не будет, есть страховочный вариант: пусть «чехи» снова похитят Диму. А мы освободим заложника. На это спишется любой провал. Еще и по медальке получим.

Диму было жаль, но в очередной раз пожертвовав неприкосновенным запасом своего гуманизма, я дал согласие.

Через агента мы запустили слушок, будто за свое спасение Дима нам не заплатил, а, нагло надув, исчез с правоохранительного горизонта. Но мало того что исчез! Напоследок он кинул один из второстепенных банков на три миллиона долларов, о чем мы запустили дезу через специализированную телепрограмму, освещающую достижения отечественного криминала. А для поддержания сущей правдоподобности такой информации нами был задержан один из алчущих Диминой кровушки бандитов и пристрастно допрошен на тот предмет, не приложила ли руку к исчезновению коммерсанта кавказская мафия?

Чечен клялся мамой, хлебом и Богом, что Диму никто не обижал, но в миндалевидных глазах его то и дело мелькал злорадный огонек, суливший неотвратимую месть подлому коммерсанту, отныне беззащитному, как мышь в серпентарии, и мы были уверены, что через считаные часы бандиты выставят своих дозорных во всех местах, где ранее мелькал их шустрый партнер.

Между тем Дима, полагая, что находится под нашим несокрушимым покровительством, вел светский образ жизни и, не изменяя привычкам, каждую субботу обедал в ресторане «Скромное обаяние буржуазии», заказывая после десерта мартини и любимую гаванскую сигару «Бэкгаммон», подаваемую в алюминиевом чехольчике, схожим по размеру и форме с пенисом средней величины.

До сигары, впрочем, на сей раз дело не дошло: невзирая на протесты обслуги и охраны, в зал ворвались пятеро небритых людей, явно спустившихся с гор, нанесли, не вдаваясь в пояснения, почетному посетителю побои и, подхватив обмякшее тело под микитки, проволокли его в направлении грозного черного джипа. Джип, в чей багажник кануло, призывая о помощи, тело, тронулся с места, и преследовать его никто не стал. Разве что машина нашей наружки.

О факте похищения, равно как и о неоплаченной трапезе администрация ресторана также стыдливо промолчала, так что, не будь ситуация управляемой, этот обед оказался бы для Димы последним.

Мы облегченно вздохнули, когда жертву привезли по прежнему адресу, водрузив в знакомый ей подвал. На немедленный допрос с пристрастием чеченские дознаватели, естественно, не сподобились, ибо предполагал допрос многие часы доверительности, напряжения интеллектов и кулаков, а между тем вот-вот должен был пожаловать ответственный гость, требовавший первостепенного внимания.

Мы томились в затхлости пыльного чердака, оборудованного под наблюдательный пункт, в ожидании долгожданной развязки. Двое оперов из ФСБ, присев на застланную газетой несущую балку, пили кофе из термоса и покуривали, стряхивая пепел в ржавую жестяную банку. Один из оперов читал какой-то замусоленный журнал, на чердаке обнаруженный, цитируя выдержки из него и одновременно комментируя их:

– Во дела, а?! У свиньи оргазм длится тридцать минут… Ни фига се… Хочу быть свиньей в будущей жизни. У сома двадцать семь тысяч вкусовых рецепторов. Там чего, на дне сплошные деликатесы? Тэк-с… Таракан живет без головы восемь дней, после чего умирает от голода. А я все о свинье думаю… Тридцать минут! Блоха может прыгнуть на расстояние в триста пятьдесят раз больше своего тела.

– Все равно что человек через футбольное поле, – удивился его напарник.

– Чего там поле! Тридцать минут! Повезло свинье! Ты только представь! Э… Слоны – единственные животные, которые не умеют прыгать.

– Так оно и к лучшему, наверное, – заметил напарник.

– Львы порой спариваются более пятидесяти раз в день.

– А ты говоришь – свинья… Недаром лев – царь зверей.

– Не, свиньей быть лучше, качество превыше количества. Слушай дальше: глаза у страуса больше, чем его мозг.

– Я знаю таких людей, – сказал напарник уверенным голосом.

– А у морской звезды вообще нет мозга.

– И таких людей я знаю. Кстати, а самое несчастное животное – осьминог.

– Это почему?

– У него ноги от ушей, руки из жопы, жопа с ушами и мозг, естественно, тоже в жопе.

– Да ладно тебе, остряк нашелся. Слушай, тут еще: люди и дельфины – единственные виды, кто занимается сексом ради удовольствия. Эй… а как же тогда свинья?

Ответа на сей вопрос чтец-популизатор не получил.

– Прибыли! – сообщил я, глядя, как к дому подъезжает грузный представительский «Мерседес», сопровождаемый машиной продажной дорожно-патрульной службы. Номерок на «Мерседесе» был полублатной, с двумя передними нулями, но с корявой серией.

Журнал был отброшен в сторону, и оперативники вмиг скучились у смотрового оконца, горячо задышав мне в затылок.

Между тем гаишники, убедившись, что заказ выполнен, тут же с места операции ретировались, счастливо избегнув задержания и неминуемых побоев, а «Мерседес» проследовал на территорию.

Прильнув глазами к окулярам бинокля, я наблюдал, как из машины сначала показался узорчатый модельный штиблет, утвердившийся на тверди земной, после высветился бритый череп, отделенный от шеи жирной складкой, и наконец из салона выпросталось туловище кавказца лет пятидесяти. Низкорослый, с тугим пузцом и коротенькими ручками, он напоминал упитанную блоху. Обрести ему устойчивое горизонтальное положение на дорожке, ведущей к дому, помог любезный верзила-охранник.

Хозяин дома заключил гостя в объятия, а прислуга тем временем извлекла из багажника два увесистых баула. Удлиненные угловатые формы этих баулов, их камуфляжный окрас и ощутимая даже издали гиревая увесистость пришлись мне не по душе. Это было оружие, не героин. А может, то и другое вместе?

Я заметил некоторую растерянность на лице стоящего рядом со мною Акимова, отличил задумчивую паузу в командной рации, находившейся сейчас в руках Тарасова, но тут грянула на выдохе его команда «Пошли!» – и началось!

Черные тени спецназовцев перемахнули через забор, приклады автоматов впечатались во лбы любезничающих между собой пришлых и местных охранников, а далее я увидел Тарасова в бронежилете – длиннорукого, верткого, как мурена, с пистолетом наперевес кинувшегося к парадному входу, за дверью которого скрылись гость и хозяин. За ним ринулись другие бойцы, и я понял, что самое время навестить площадку основного действа.

– Ну, – сказал один опер другому, – иди первым, а я за тебя отомщу…

И напарники покинули пространство чердака, торопясь влиться в сюжет горячего мероприятия.

Их примеру последовали и мы с Акимовым: неторопливо пересекли улицу, прошли через распахнутую калитку, мельком взглянув на корчившуюся под корректирующими ударами шнурованных ботинок на дорожке прислугу.

Уткнувшись окровавленными носами в бетонный настил, со сцепленными на затылках запястьями, бандиты, чувствовалось, были ошеломлены несуразностью такого налета, и полагаю, их куда меньше бы удивил прилет инопланетян на выстланный перед домом газончик с шелковистой травкой, нежели наш недружественный визит в заповедное мафиозное логово.

Мы поднимались по крыльцу, когда где-то в отдалении, на верхних этажах, хлопнули с явными паузами три выстрела. Гулких, пистолетных, без сухого автоматного подсвиста, а значит, стрелял не спецназ.

По лакированной веерной лестнице мы взбежали на второй этаж, очутившись в просторном холле, застланном узорчатым паркетом, с кожаной гостиной мебелью и проекционным телевизором. Из холла вглубь этажа расходились два коридора. В один из них, дергая по пути ручки дверей, ринулся Акимов. Я, помедлив в замешательстве, последовал его примеру, наугад ринувшись в другой коридор. По пути вытащил из кобуры пистолет, дослав патрон в ствол.

Одна из дверей была приоткрыта, я осторожно сунулся в нее и увидел Тарасова. Сбросив бронежилет, в расстегнутой рубахе, распаренный, как после бани, он судорожно пытался раскрыть заевшую створку окна. У ног его стояла объемистая, наглухо застегнутая спортивная сумка. Поодаль на полу, возле журнального столика, валялись недвижимо два тела, в которых я без труда опознал хозяина и его гостя. Под телами, упорно пропитывая светленький ковролин, медленно, словно нехотя, растекалась кровь, и запах ее – резкий, гниловатый, с металлическим душком – ударил мне в лицо вязко и липко, как ком глины.

– Проветриваешь? – повернул я во рту словно замороженный язык.

Тарасов зорко и холодно посмотрел на меня. На лбу его прозрачно набухали пупырины пота. И в этом его встрепенувшемся ястребином взгляде сразу же вспыхнул озлобленный расчет и досада. Не друг и не соратник стоял перед ним, а враг и помеха. Я понял это мгновенно, нутром, и ствола, направленного ему в грудь, с линии огня не убирал.

Тут створка окна поддалась, он улыбнулся мне вымученно, сунул голову в сумрак, царивший за домом, кивнул сам себе со значением, словно что-то различив в темноте, и, примерившись, швырнул сумку вниз. Раздался далекий шорох кустов, затем он обернулся в мою сторону и сказал, задушенно откашлявшись:

– Сейчас сюда туча народа приблудится. Закончим формальности, выйдешь из дома, с тыла перелезешь через забор, заберешь сумку и уедешь. Ты ведь на своей машине? Вот и хорошо. Объяснения потом…

В комнату вломились спецназовцы:

– Ну, чего тут у нас?

– Стреляли, кто быстрее. Я выиграл, – беззаботно поведал Тарасов, кивнув на трупы.

Только тут я заметил пистолет, косо покоившийся на мертвой ладони хозяина дома. И такая грубая и неестественная подложенность была в этом пистолете, что так и тянуло подправить ее нарочитую фальшь.

Командир спецназа оглянулся на теснившихся в проеме двери бойцов, приказал:

– Все по комнатам! Все проверить! – И, дождавшись, когда стихнет в коридорах рокочущий топот, отвернув с лица маску, продолжил:

– Слышь, Вадим… На стене вон кинжалы висят, возьми один, второй трупешник не вооружен, проблемы будут…

Откатав на рукоятке кинжала и на ножнах отпечатки пальцев убитого, мы спустились вниз, на первый этаж.

Фары подъехавших машин освещали двор, как киношные софиты.

Прибывшие эксперты, прокурорские, местные менты заполонили особняк, а я, сидя на лавочке у ворот, глядел, как группировщиков запихивают прикладами в тесное жестяное чрево автозака и сваливают на крыльцо кучу оружия из привезенных баулов.

Всхлипывающий Дима, сидя на стульчике на веранде, размахивал руками, повествуя о своих злоключениях участливо внимающему прокурору и ошарашенно осматривался по сторонам, как ослепленный прожекторами филин.

А мною владела озлобленная досада. Я понимал, что разрушил комбинацию Тарасова и в какой-то момент мог быть без трепета приплюсован им к тем двум покойникам на втором этаже. Что это за сумка, спешно брошенная им в кусты? Неужели он спер наркотики? Неужели это входило в его план? Но, если так, сумка сейчас же приобщится к делу, я не наркоделец и не пособник таковых. Кстати, следов наркотиков в доме покуда не обнаружено, а в привезенных баулах находились гранатометы. Так о каком же «Герыче» тогда шла речь?

– Вьетнамца нашего только что приняли, – выплыл из темноты голос Акимова. – Тебя вызывают в управу.

Рядом словно материализовался Тарасов:

– Вот и хорошо. А мы тут все сами докрутим. – И, многозначительно подмигнув, добавил с заботой в голосе: – Руки не обдери, когда на забор полезешь, перчатки надень…

– И куда-нибудь… в нейтральное место… – неожиданно поддакнул Акимов.

Я хмуро опустил подбородок в согласии, которого и не требовалось. Значит, эта парочка уже обо всем договорилась. Братья-разбойнички. Хитроумные, цепкие и беспощадные. Не ровня мне, который сейчас обмирал, трусил и дурными предчувствиями угнетался. Недаром они всякий раз с успехом внедрялись в самые суровые группировки. И бандиты почитали их за себе подобных и по ухваткам, и по характеру, и по тысяче признаков, адекватных их сигнальной системе.

Недавно, когда брали группу торговцев оружием, уловив лишь первое движение выскочивших из машин спецназовцев, Акимов, не раздумывая, пальнул из автомата в ляжку продавца стволов, хотя зачем – непонятно. Ни малейшей угрозы не было, торговцы стояли словно замороженные – руби их, как ватные куклы, а он все же пальнул. Полагаю, из удовольствия. Объяснил и отписался просто: показалось, задержанный потянулся к поясу, где могло быть оружие… А на мой вопрос о дурной жестокости выстрела пожал плечами, отсмеялся: дескать, прокурор у нас свой, начальство такую лихость и твердость одобряет, посему – отчего не покуражиться?

Я никогда не задавался вопросом, кто и по какой причине идет работать в милицию. Так все-таки за чем? За властью? За деньгами? За стабильным положением государственного служащего? За приключениями и романтикой? Как я уже уяснил, романтики в милиции долго не держатся. Что касается меня, то я угодил в нее по недоразумению. Наверное, основополагающий фактор – комплекс неполноценности, выраженный явно или тайно. И недаром основоположник нашей карательной машины Дзержинский говорил: в ГПУ идут служить либо святые, либо мерзавцы.

А потому в органы, полагаю, надо отбирать тех людей, кто никогда в них не устремлялся. За исключением жулья, разумеется.

Братцы по крови проводили меня до калитки, где, неожиданно скучившись, тепло, с имитацией полуобъятий со мной попрощались, неуловимыми движениями сунув мне за ремень, под фалды пиджака два увесистых ствола, воровато конфискованных, конечно же, из бандитского арсенала. Камеры наблюдения еще работали, и постановка подобной мизансцены была продумана их циничными умами привычно и непринужденно. Тарасов пояснил доверительно:

– Один тебе. Подарок. Беретта. – И, прежде чем я рот успел раскрыть, сделал легкий, балетный отступ назад, обернулся словно на смазанной оси и пошел обратно, канув в милицейскую суету, где уже растворился Акимов, бесшабашная забубенная голова, – привычно готовый отвираться перед прокурорской законоутверждающей въедливостью.

Пропетляв на машине по узким дорожкам поселка, я подъехал к тылу особняка. Кое-как перебравшись через забор, согбенно полез в кусты, на ощупь отыскав застрявшую в их ветвях сумку. Открыл ее. Доллары.

Так! Начало новой авантюры. И как быть? Явить собою олицетворение принципиальности, приобщив сумку с наличными к вещдокам? Но какой стороной обернется ко мне принципиальность подельников? Я поневоле припомнил устои прииска и тех криминальных компаний, с которыми капризами судьбы был косвенно связан. Одно и то же… Вот ведь, от волка пятился – на медведя напоролся!

И в следующий миг угрюмо осознал, что прежние мои симпатии и к Тарасову, и к Акимову безнадежно улетучились. Грустно.

По дороге в Управление заехал сначала домой, где взял ключи от гаража моего покойного папы, в который не заглядывал уже пару лет. Гараж был капитальный, бетонный, с воротами, оснащенными двумя сейфовыми замками, и находился на охраняемой территории в полосе отчуждения Казанской железной дороги.

Закинув сумку на стеллаж, прикрыл ее пыльным брезентом и забросал старыми покрышками. Далее порулил в контору.

Щурясь от летевшего в глаза света встречных фар, я без энтузиазма раздумывал о последующих разборках в отношении этих денег, канувших в неизвестность после нашего налета на представителей агрессивной чеченской общины. Судя по весу, долларов в сумке было не менее двух миллионов. Благодаря своей службе я теперь знал выражение подобных сумм в килограммах, и ввести меня в заблуждение было сложно. Однако за эти ценные килограммы можно было получить по бартеру в лоб девять грамм неблагородного тяжелого металла.

Волшебная защита милицейских погон в данном случае не работала: воры, укравшие у воров, беззаконны. И на что рассчитывали мои соратнички, я не понимал. Лично я рассчитывал исключительно на их витиеватую находчивость, многообразный опыт и способность любое дело вывернуть себе во благо. Как, впрочем, и во вред ближнему одновременно.

С другой стороны, пропавший после милицейского налета воровской общак, хранимый авторитетным жуликом Пашей Цирулем, так и не был найден, несмотря на бесчисленные претензии и разборки. Менты валили на дружков Паши, те – на ментов. А может, в этом недоразумении существовал и альянс интересов. Так или иначе, дело заглохло. Правда, под кучей трупов. Бандиты в поисках истины постреляли и порезали друг друга, как скот на бойне. Только кто им указывал направление поисков? Слишком уж планомерны и целенаправленны они были… А Паша, помещенный после налета в Лефортовскую тюрьму, быстренько там и скончался. Как, кстати, и большинство попадавших в нее авторитетов. Очень опасна тюрьма госбезопасности, и немногие из бандитов покидали ее престижные стены и застенки.

В итоге же истина, как ей и положено, осталась тайной.

Однако наше мошенничество откровенно сопрягалось с убийством, и тут вырисовывались вопросы, чьи крюки были способны вздернуть нас под ребра, например, законов кровной мести среди родственников покойных никто не отменял…

В ночном управлении меня встретил мой опер Корнеев. Доложил:

– Прибыл из Ташкента наш убивец, свинтили его, но там еще пятеро косоглазых летело, я распорядился всех до кучи притормозить. Словом, у кого особая примета «вьетнамец».

– И где они?

– Пятеро в клетке во дворе, наш в кабинете, вас дожидаемся…

– По-русски говорит?

– Уже заставили… Кстати, прибыл в страну под чужим именем. «Чехов»-то срубили?

– Два трупа противника, – сказал я. – Но заложник цел.

– Тогда героизм налицо…

Вошли в кабинет.

Вьетнамец при виде нас сохранил полную невозмутимость и недвижимость. Смуглая скула его отчетливо алела от произошедшего здесь рукоприкладства, но глаза были непроницаемо спокойны и даже сонны.

– Пальцы откатали? Сравнили? – спросил я у другого опера – Бори Твердохлебова, стоящего позади задержанного в расстегнутой рубахе с красноречиво закатанными за локти рукавами.

– Совпадение полное.

– Почему прилетели под иным именем? – спросил я.

– Я недавно сменил его, – напряженно произнес вьетнамец. – Это можно по закону.

– Ну, по закону вы его меняли или нет, выясним через посольство уже завтра, – сказал я. – Насчет отпечатков, оставленных вами в Берлине, вас уже просветили?

– Это ошибка, – проронил он бесстрастно.

– Правильно. Большая ваша ошибка!

– Нет, ошибка немецкой полиции.

– О как! – сказал я. – Ну, тогда будем разбираться. Переписываться, перезваниваться, уточнять… А вы покуда посидите в каталажке. И запомнится она вам надолго. Но есть и другой вариант: даете признание и отбываете в Германию. В интеллигентную атмосферу цивильной тюрьмы. Со здоровым питанием, удобными камерами с унитазами, отменной дисциплиной и множеством послаблений для примерных заключенных.

– Ничего не знаю, ни в чем не виновен…

Я опустился на стул, не чуя под собой ног. Денек выдался рабочим донельзя. Поднял глаза на Твердохлебова и Корнеева, напряженно вытянувшихся под моим взором. Рослые, высокие парни с блондинистыми шевелюрами, они были похожи на близнецов-братьев. Двое из ларца…

– Задержанных утром сдадите в иностранный отдел, – сказал я. – Наши хлопоты тут закончены. Но признательные показания не помешают…

– Этого имеете в виду? Так ведь кремень…

– Если в сердце дверь закрыта, надо в печень постучать… Хотя… Тренажер еще в рабочем состоянии?

– Естественно! – озарился понятливой улыбочкой Корнеев. И добавил философски: – Гайки откручиваются в любую сторону, нужно только приложить усилие…

С тренажером мы и в самом деле придумали славно. Проведя ночь в его стальных объятиях, в темном подвале, наполненном шорохом и писком крыс, издаваемыми прикрытым картонкой магнитофоном, поутру арестанты начинали трещать без умолку о своих прегрешениях и не могли остановиться, как заевшие грампластинки.

– Тогда отдыхайте, – учтиво кивнул я вьетнамцу, направляясь к выходу и вспоминая, есть ли у меня что-либо съестное в холодильнике.

Никакой личной жизни! Жениться, что ли? На Лене, к примеру…

В сумке оказалось два миллиона триста тысяч долларов. Я ожидал от Тарасова каких-то внятных объяснений по поводу того, каким образом в его руках очутились эти деньги и что произошло в комнате, но толкового разъяснения случившемуся не получил. Дескать, застал он жуликов при взаиморасчетах, а дальше сработал рефлекс хищника.

Врал, конечно. Наверняка идея присвоить деньги пришла ему, как только Дима ляпнул о готовящейся сделке. И мое долевое участие при дележе добычи им наверняка не учитывалось. Как и Акимова, вовлеченного в долю по безысходности сложившейся ситуации. Впрочем, кто знает, кроме этих пиратов, существовал ли между ними предварительный сговор?

Отныне ни к какому дружескому общению с ними я не стремился, цедя слова сквозь зубы, но изменение моего настроения сослуживцы относили к моей боязни разоблачения кровавой махинации, и только.

– Успокойся ты, – увещевал Акимов. – В доме целая кодла крутилась, поди вычисли, кто чего слямзил… А мы вышли оттуда налегке, уехали с прокурором, есть данные слежения, есть свидетели… А там и менты местные оставались, и эксперты…

– Отговорочки для дураков, – подытожил я, прикидывая психологию ушлых урок, их звериную интуицию и способность сразу же вычислить стукача или проштрафившегося фраера. – Кого-нибудь из нас «чехи» похитят, наладят дыбу – вмиг язычок развяжется… А тут еще кровь…

– Ну, будем действовать по обстоятельствам, – сказал Тарасов. – Но моя доля пятьдесят процентов, ведь главные вопросы ко мне…

– Да ты хоть все забери, – в сердцах плюнул я.

– Теперь это уже ничего не исправит, – задумчиво отозвался он.

И мы все трое, включая автора фразы, внезапно замолчали, пораженные ее гнетущим смыслом. Вот влипли!

Решетов, уже две недели мотавшийся по командировкам и отдавший дело по чеченской базе полностью мне на откуп, поначалу выслушал мой доклад с энтузиазмом – дескать, так держать! – и распорядился выписать нам премии в размере месячного оклада, но буквально через час снова призвал меня на ковер.

Он дышал нескрываемой злобой и слов в общении со мной не подбирал.

– Где, сука, бабки?! – орал он, набухая лиловой кровью и не стесняясь никаких прослушек и секретарш, суетившихся в кабинете с чаем и пирожками. – Вы знаете, кретины, чьи бабки сперли?! Недоумки, срань подзаборная! И он на меня еще зенки лупит, как новорожденный! Здесь кто идиот – я или ты?

– Товарищ генерал… При вашем опыте и знании людей вряд ли бы вы взяли к себе на работу идиота, – ответил я, вторым планом припомнив сентенцию: лесть – разменная монета, чье хождение в обращении зависит от нашего тщеславия.

А далее, проникновенно играя в незамутненную догадками невинность, я изложил свое полное непонимание природы возникших страстей. Не сдвинувшись ни на микрон с позиции кондового служаки, честно отработавшего по заданной теме.

Решетов сбавил обороты. Взор, обращенный на меня, отличало прежнее недоверие, но поток ругательств иссяк.

– Где данные технической записи? – спросил он.

– У чекистов, они ее вели…

– А с чего чекисты приклеились к задаче?

– Так они уже пасли место… По стуку. Антитеррористические веяния… Я ведь докладывал. И вы же сами дали добро на совместное…

– Ты мной не оправдывайся, дурогон! Нашел себе дружков с лубянской малины! Беспределом ЧК прикрыться решили? Так это плод вашего нахального воображения! Хрен угадали, умники! Та-ак! Данные наблюдения и все материалы ко мне на стол! Фамилии всех, кто там был, сюда!

– Да там полно народу толклось… Одних «собрят» целое отделение…

– Ты мне на спецназ не кивай! «Там!» Там дисциплинированные, наивные ребята, беззаветные служаки…

– Ага… – позволил я себе дерзость. – В прошлый раз в промзоне на складе заложника освобождали, а там штабель с пивом в жестянках… Полштабеля в карманах вынесли, я на минуту отвернулся… У них карманов у каждого, как у сто кенгуру… И вообще… Что за деньги? Чьи деньги?

– У-узнаешь в свое время! – протянул он со значением. – Вон пошел! Вприсядку, сука!

Вечером ко мне домой нагрянула служба нашей безопасности, произведя подробный безуспешный обыск, после которого я недосчитался кое-каких мелочей, но да ладно. Обыск прошел и у Акимова. На законность подобного рода действий мы, естественно, не роптали – издержки службы, понятно дураку. Но вот Тарасов, потрепанный домогательствами своих ведомственных инстанций, открыл тайную суть начальственного недовольства, и суть эта повергла нас в уныние беспросветное.

Раскрылась тайна фразы «деньги за Герыча». «Герычем» горцы именовали Сергея Герасимовича, ответственного чиновника, недавно похищенного в Чечне в районе боевых действий.

За возвраты заложников из горного плена успешно хлопотал устремленный в большую политику бизнесмен Сосновский, бесконтрольно выплачивая за вызволение страждущих бюджетные деньги, а поддерживал его благие начинания как официальный куратор Решетов. Таким образом, мы влезли, как хорьки в курятник, в бизнес высших сфер. Мы сперли доллары Решетова!