Текст книги "Главное управление"

Визу, правда, получил со скрипом. Дал, простодушный чудак, положительный ответ в анкете относительно судимостей. И консул попросил принести копии приговоров. Ознакомившись с последним, где фигурировало слово «грабеж», поднял на меня испуганно толстенные линзы роговых очков, молвив:

– Да вы же… гангстер!

– Но я же к маме… – промолвил я.

И визу дали.

Впечатления от визита были приятными и пресными, как от рахат-лукума после кружки пивка. Уютный бруклинский домик в пляжной зоне океана, примыкающий боковыми стенами к себе подобным; задний дворик с зеленой лужайкой и разноцветьем клумб; тихая улочка, обсаженная вековыми деревьями; морской кристальный воздух.

Супруг мамы, сухопарый доброжелательный ирландец, профессор медицины, принял меня по-родственному, хлопотал о каждой мелочи и каждодневно убеждал остаться, но веяло от него такой добропорядочной скукой и пунктуальным распорядком, что утомился я в предупредительности его до невозможности. А эти чинные компании местных розовощеких обывателей с их сходками на шашлык, именуемыми «пати» и «барбекю»; картинный ужас при виде сигареты в моих руках; металлокерамические улыбки, вопросы о том, есть ли в России мамонты, чем балалайка отличается от банджо и построят ли демократы мавзолей для Горбачева и Ельцина согласно известной исторической аналогии. Наконец, бесконечные дебаты о налогах, страховках, акциях и деньгах.

А местечко – вполне. Все заборы – в гроздьях винограда, теплынь курортная. Вышел в шортах с удочкой к океану – и уди рыбку. Ялта. И даже не верится, что в часе езды Манхэттен с его небоскребами и выспренними авеню. А поблизости дислокация крепкой русской общины, Брайтон-Бич. Если жить там – английский без надобности. Там уже колбасно-ананасная американская Одесса, соседствующая с нашей опять-таки американской Ялтой.

В общем, красота и симметрия, удобств куча, но через неделю я уяснил: пора домой, погуляли. Я даже не знаю, как описать свое состояние после проведенных за океаном трех недель. Я… заболел. Я энергетически ощущал свою оторванность от России. И никакие американские витамины восстановить образовавшуюся во мне болезненную пустоту, выкручивающую все нутро, не могли. И я рванул назад. И уже на следующий день по возвращении, оглядев знакомый заснеженный дворик, блаженно понял: дома!

После я много раз ездил по миру, но, когда убываешь за моря и долины с убежденностью обязательного возвращения, она, как прививка, спасает тебя от разлуки с корнями. А в Америку-то, чего греха таить, я ехал с тайной мыслишкой остаться… И мыслишка эта прививку изничтожила. Так или иначе, но я определился: жить мне суждено в России, а потому и будем здесь жить. Но моим большим американским достижением явился краткий и яркий любовный роман, продолжающийся до сих пор, и кто знает, что сулящий в туманном будущем.

Эффектную брюнетку звали Леной, и была она подругой мамы, хотя по годам являлась моей ровесницей. Но по уму и хватке превосходила десяток наимудрейших евреев и не то что коня, а слона могла остановить на скаку. Владела рестораном и парой магазинов, ездила на новеньком «Бентли» и буквально купалась в успехе и здравии. И просто не верилось, что деревенская девчонка из уральского села, набравшись наглости, без гроша в кармане приехала с каким-то танцевальным ансамблем в Штаты, осталась на улице, но выжила и выкарабкалась из трясины на свой солнечный газон. Чего это ей стоило – оставалось только догадываться. Хороший повод для догадок представлял ее супруг, от которого было двое детей: авторитетный итальянский мафиози. Уже пару лет они проживали раздельно, однако сохраняли весьма дружеские отношения.

– А чего расстались? – спросил ее я.

– Да все само собой изжилось, – равнодушно пожав плечами, объяснила она. – Прошла любовь, остались хлопоты. Обычное дело, никто не в претензии. На детей денег дает, оставил мне дом… И в делах помогает. Нормальный мужик. И я его понимаю: сорок с небольшим, вокруг двадцатилетние девки, своя яхта, каждый день праздник, а тут какая-то старая баба, детские сопли…

– Какая же ты старая? Тебя в кино снимать надо!

– Я уясняю сверхзадачу твоих комплиментов, Юра. Но ты просто не видел его девок.

И не увидел. И видеть никого не хотел после трех дней и ночей, в течение которых мы не вылезали из постели. И помани она меня, я бы остался. Но манить меня в свою жизнь она не стала. Сказала:

– Ты не из этих… Не из эмигрантов. Тебе в России жить надо. Тут ты гость, а приспосабливаться начнешь – хребет согнешь. Буду по тебе скучать. Но тебе соскучиться не дам. В России бываю каждый месяц по делам. Примешь в гости?

И залетала ко мне теперь эта дивная яркая птица постоянно, и жила у меня, моталась по своим неведомым мне делам, а после уезжала, оставляя меня счастливого, опустошенного, надеющегося на следующую с ней встречу и живущего в ожидании ее.

Я любил ее. Но отстраненно, понимая, что брак с ней был бы ошибкой. Органически совпадающие друг с другом любовники, собеседники и просто близкие люди, мы были разделены в общности бытия хотя бы своими характерами. Она была лидером – жестким, властным, подчинявшим вокруг себя всех во имя своих желаний и капризов. А я не терпел покушений на свою свободу. Широта ее жизни и трат заставляли меня лишь беспомощно воздыхать, а вступать в роль муженька-приживалы, рано или поздно должного влачить лакейскую лямку, ничуть не вдохновляло. Это великолепно понимала и она, тактично не замечая мою бедность и не выпячивая свое великолепие.

Мы стали ближайшими друзьями, и она поверяла мне все, как действительно родному человеку. Ох, Ленка! Как оказалось, ее связи с криминальным миром России и Штатов были всесторонни, и пользовалась она ими изощренно и твердо. Гнала в Нью-Йорк контрабанду, на корню скупив таможни по обеим сторонам границы, устраивала жаждущим визы и настоящие американские документы не без помощи своего муженька, отмывала деньги, поставляла кокаин в великосветские американские круги и спекулировала недвижимостью в Нью-Йорке.

Много раз она пыталась пристроить меня в какой-нибудь приличный бизнес, но что-то меня неизменно пугало, да и не хотел я быть ей чем-то обязанным и не стремился в ее деляческий клуб с его вычурными изысками и непомерными аппетитами, откровенно чуждыми моей натуре. Да и чего пенять на жизнь? Бизнес шел ни шатко ни валко, но на хлеб с икрой хватало, холостяцкая моя жизнь разбавлялась мелкими амурными приключениями, плыл я по теплому течению обстоятельств и стремительного времени, ни в чем себе не отказывая, ни к чему особенному не стремясь, и был, в общем-то, счастлив. К алмазам и злату был равнодушен, равно как к особнякам с сияющими палатами, а потому к большим деньгам не лез, ибо где большие деньги, там и большая беда. С биографией моей и судимостями карьера мне не светила, на большие предпринимательские проекты не хватало ни связей, ни мозгов. То есть упорно и принципиально я отрекался от желаний власти, миллионов и славы. Вялый, аполитичный мещанин. А скажите, куда стремиться и зачем? К высокой цели и к идеалам? Был бы рад. Только этот горизонт пуст. И сподвижников нет. Выросло и окрепло новое поколение, чье сознание напиталось чужой музыкой, фильмами и прочей поп-культурой. Это поколение потребителей, ни в грош не ставящих своего ближнего. И достаточно сесть в вагон метро, чтобы увидеть у каждого второго юнца наушник, через который в его мозг долбит ритмическая бессмыслица, а когда поезд вырывается на открытые просторы, то видишь стены гаражей и домов, размалеванных иностранными буквами. Настенная живопись – точно такая, какую я видел в трущобах Нью-Йорка. И по стилю, и по содержанию. А ведь кто-то вложил все это в мозги дурачков. Кто-то весьма умный. Понимающий, что и бомб не надо, и подрыва экономики даже, а только приучи племя молодое к извращениям и к эрзацам, и исчезнет в нем все живое и чуткое, и уж за Родину на амбразуру никто грудью не ляжет. Каждый будет в своей конуре высиживать. А коли горит конура рядом – плевать. Впрочем, даже интересно. Тем более мы живем в предвкушении катастроф. Мы упиваемся ими. И каждый раз, включая телевизор, ожидаем чего-то горяченького. Но ясное дело – чтобы случилось оно в безопасном отдалении от нас. И ничем я не лучше иных жителей моей страны третьего мира. Где главная цель – заработать на кусок колбасы. Или на «Мерседес» и на кусок колбасы.

Вот и для меня спокойная, размеренная жизнь, не отягощенная никакими конфликтами и нервотрепкой, дороже всего. Потому что дает мне главное: свободу. Свободу от каких-либо обязательств, кроме оплаты жилья, телефона и уборки в квартире. Другое дело – теперь это главное находится под нешуточной угрозой.

Под вечер прибыл озабоченный Юра со спортивной сумкой на плече, из которой извлек закуску, бутылку водки и пластиковый пузырь с пивом.

Прошли на кухню. Я принялся за стряпню, выслушивая новости по поводу своей персоны. Новости касались горестного будущего, связанного с решетками, конвоем и существованием по тюремному расписанию. Впрочем, излагал их румяный и бодрый Юра с неизменным своим юморком и ерничеством.

– В общем, пятерочка тебе светит, несомненно, – заключил он. – Этот Серосливов сказал помощнику: посадка этого гада, то есть тебя, дело моей чести. Вот так. Я через своих людей на помощника сразу же вышел, но тот пошел в отказ. Никакие, мол, деньги не компенсируют и прочее. Суд здешний, районный, председатель суда – сестра тещи потерпевшего, типа того. Комментарии излишни.

– У меня круги перед глазами от твоих фраз… – отозвался я.

– Скоро на заднице будут.

– Это от чего?

– От параши.

– Ты сюда веселиться пришел?

– А мне действительно весело, – сказал Юра. – Ибо, вероятно, все к лучшему. Но тут многое зависит от тебя…

– А от Серосливова?

– А от Серосливова только то, чтобы он не настаивал на твоем аресте. Но меня предупредят в случае чего. Пока время есть…

– И что даст это время? – Я разлил водку по рюмкам. Чокнулись.

– Мы ведь реалисты, правда? – напустив на жизнерадостную морду серьезность, многозначительно вопросил Юра, отправляя в зубастую пасть шмат ветчины. – И понимаем: тебе надо линять в Америку. В международный розыск тебя за эту ахинею не объявят, ограничатся федеральным; в компьютерах у погранцов ты покуда не значишься, да и не возникнешь там в ближайшее время, обещаю. Так что выход из положения ясен.

– Мне он был ясен, когда я очнулся в камере, – отозвался я злобно, расстроенный его игривостью, граничащей с издевкой. И коснулся машинально макушки – чувствительно припухлой от удара, видимо, милицейской дубины, в народном жаргоне «демократизатора».

– Ну и собирай шмотки, – сказал Юра. – Лично я тебе очень даже завидую.

– А вот я себе – нет, – отозвался я и вновь пощупал шишку. Здоровая, от души приложили, хорошо, кость крепкая, без сотрясения обошлось, не тошнит. Даже от пива. – То есть категорически нельзя открутиться? Я поговорю с маман, ее супруг парень небедный… Еще знакомая у меня есть там… Тоже девка не с паперти. Ну, отработаю в итоге…

– Хорошо, иди договаривайся с прокурором, – сказал Юра. – Только если тебе еще и взятку пришьют, до суда из камеры ты не просочишься. Но если и договоришься, объявят тебе тысяч сто… В американской, естественно, валюте. Не пойдет муж твоей мамы на такие траты, равно как и знакомая твоя. Удавятся, а то я не знаю американцев. Да и как ты вернешь эти деньги? Бизнес твой – шелуха, квартира слова доброго не стоит, машина – рухлядь… Отработает он, ха!

– Неужели сто тысяч? – вопросил я без особенного, впрочем, удивления.

– Ты плохо знаешь расценки в нынешней правоохранительной системе, – отозвался Юра. – Уж поверь мне на слово… Твоя подписочка, кстати, стоила десятку, по-сиротски. Но с этим мы разберемся постепенно… Я уже проплатил.

– За эти деньги я мог слетать в гости на «боинге» с черной икрой и с коллекционным шампанским… И не на соседнюю улицу, а в Австралию.

– Ну, как известно, у крепкого задним умом и жопа болит, и душа, – бессердечно пожал плечами Юра. – В общем, собирайся за океан. И не понимаю, что ты здесь забыл?! Что здесь хорошего? Чиновничий деспотизм, милицейский беспредел, бандитские наезды, засилье всякой швали из бывших республик… Продукты, вещи – сплошные подделки и дрянь. На каждом углу – мошенники. Ради чего здесь оставаться? Чтобы, как ты привык, летом ездить на рыбалку на Волгу, по грибы туда же, а зимой книжки читать, водку пить, фильмы глядеть один за другим? Ну и с девушками… соответственно.

– Да, все это ко мне относится, – согласился я. – Я примитивная, аморфная натура, привыкшая к нашей убогости и тихо затаившаяся в своем укромном уголке, который мне мил, как ничто иное.

– Во дела! Кому нужны возможности – Бог не дает! – стукнул Юра кулаком по колену. – А кому все в руки прет, те от возможностей рыло воротят, чудеса, да и только! Да я бы на твоем месте… Да еще при обилии своих корешей в Нью-Йорке, кто сейчас по штуке в день заколачивает там на всяких наших интеллектуальных фокусах… И ведь звали меня! Уже на подхвате, стажером, ту же десятку в месяц обещали… А за десятку в месяц… да я пчелу в жало! Эх, проклятое посольство, срезали на взлете!

Я хмуро кивнул. У Юрки было два отказа в получении американской визы. Третий и последующие давались автоматически. Так что попасть в Штаты он мог, только устроившись в ракетные войска.

– Так ты и раньше намеревался, значит… – промямлил я. – Родине изменить, сука.

– Прицел был, – кивнул он. – Но сначала, конечно, хотел посмотреть, взвесить…

Тут он взглянул на меня как-то странно, невидяще, и задумался, будто впал в ступор. После налил себе водки, одним глотком опорожнил стопарь и сказал неуверенно:

– А хочешь, я помогу вернуть тебе столь милый твоему сердцу быт? Только подвал новый найдешь и ксерокс там поставишь, чтобы на прозябание хватало. А с азера своего получишь долю за выход из бизнеса. Интересно излагаю?

– Очень…

– Тогда продолжу. Мне здесь все обрыдло. Отдел наш разгоняют, потому что народ из ментовки линяет, и остатками нашего личного состава укрепят иные периферийные подразделения. А у нас в отделе пять человек осталось, все увольняются. Я в этом смысле единственный, у кого есть перспектива. Перевожусь в центральный аппарат, причем на хорошее место, но об этом позже. Итак. Предложение: я беру твой паспорт и уезжаю в страну эмигрантов. А ты берешь мой паспорт, переезжаешь в мою квартиру и становишься мной. Всего-то дел.

– Я… милиционер? – исторг я нервный смешок.

– Стоп-стоп-стоп! – Юра помахал в воздухе распяленной пятерней. – Не вся сказка сказана. Тут много технических подробностей. И с документами надо все решить, и квартиру твою продать, и машину, и объяснить тебе кучу всего, чтобы ты в дерьмо с разбегу не въехал… Но в милиции служить тебе и не надо. Месяц-два посидишь в министерстве для отвода глаз, щеки пораздуваешь, а после – рапорт об увольнении, и свободен.

– В каком еще министерстве?

– А это отдельная история, – со значением произнес товарищ. – И вот какая. Месяц назад отбросил коньки мой дед в деревне. Ну, съехались все родственники на похороны – благо час на электричке от Москвы пилить, не упаришься… Подъезжает и мой двоюродный дядя со своим кортежем. Он же и ресторан местный снял под поминки, и все проплатил… Дед в нем души не чаял, нянькался с ним все его детство. И он деда любил. Даже когда в вице-премьеры выбился, не раз его навещал. Ну, стол, поминки, я в милицейской форме, чтобы обратно на машине в Москву без приключений доехать… И подзывает меня мой вице-дядя, обнимает за плечи по-родственному, интересуется судьбой и по пьяному делу и общему нашему кровному горю сетует, что времени у него нет за судьбами близких уследить, аж стыдно ему за это. Ну а я ему плачусь: не жизнь в милиции, а чернуха, а потому придется мне вскоре уходить в неведомые дали народного хозяйства. А он: не торопись, я тебе придумаю синекуру. Вот телефончик моего помощника, напомни о себе дня через три. А помощник позвонил мне уже назавтра. И сообщил, что переводят меня на полковничью должность в министерство. С одновременным повышением в звании. В секретариат заместителя министра. Бумажки перекладывать, по телефону отвечать.

– Тогда на кой же хрен тебе сдалась Америка? Ничего себе – полковничья должность, министерство…

– Мечты убогих, – откликнулся Юра. – Что стоит место какого-то референтишки? Ни горячих денег, ни реальной жизни вокруг. Пустая трата времени. Ну, приду я в это министерство. На слухах закулисных, мол, племянник вице-премьера, продержусь какое-то время, может, майора получу с ходу, как обещается, а дальше? Случись чего с дядей – повисну в вакууме. А то и сожрут, коли дядя напортачит чего на своей козырной должности и будет низвергнут из колоды… Мгновенно меня опять в какую-нибудь третьеразрядную ментовку засунут, а она мне – во где! – И он чиркнул ногтем по горлу от души, аж малиновый след прошел.

– Так чего время терять? Возьми да уволься, – рассудил я.

– Три дня назад не поздно было, – сказал Юра. – А сейчас это целая чехарда. Я уже не там, но еще не тут. Это сделаешь ты, оказавшись на моем месте. Или езжай в Штаты, какие проблемы? Мне туда с сегодняшней фамилией никак…

– И ты вот так без приглядки, как в омут, готов перепрыгнуть в Штаты?..

– Другие пригляделись. Говорю же: у меня там знакомых – рота. Примут как родного. И если они выжили, то уж я-то выкарабкаюсь, не сомневайся.

– И чего вам эта Америка далась? – в искреннем недоумении посетовал я. – Совершенно чужеродная…

– Да прекрати, – перебил он. – Чего тут-то родного? Свиные рыла чинуш и парламентеров? Да меня уже тошнит от этих быдловатых спесивых физий номенклатуры! Селедка и водка? Их и там навалом! Что еще? Нищета и разруха тебе любы как часть российского пейзажа? Ты из Москвы в любом направлении сто верст отмахай и как на машине времени в девятнадцатый век прибудешь. Нет здесь ни правды, ни ценности жизни человеческой. И паразит на паразите у власти. Ненавижу это государство! Оно как псих со справкой: никаких обязательств ни перед кем и ни за какие свои действия не отвечает. А наши выборы? Что парламентские, что президентские… Как и в коммунистические времена – фарс для рабов, потомков рабов. Я так понимаю, что твоя личная природа с энергетикой Америки не совместилась, оттого и прибыл ты к родному сортиру. А если бы нашел там дело стоящее, да еще и бабу такую же – хе! – так бы мы с тобой тут и сидели, больно бы тебе надо было!

– Ты предлагаешь аферу, – сказал я. – Как всегда, впрочем.

– А ты к ней склоняешься. Как, впрочем, всегда, – парировал он, и мы невесело и коротко хохотнули.

– Не, – сказал я. – Разоблачат меня – раскрутят так, что башка отлетит. Надо заглянуть в кодекс, чего нам там светит за такое сальто-мортале?.. Самый прикольный, доложу тебе, прайс-лист для любителей экстремальных увлечений.

– Больше того срока, что ныне тебе в форточку заглядывает, не получишь, – ответил Юра. – Есть риск, конечно, коли снова в криминал вляпаешься и твои пальчики откатают…

– Зато у тебя какой риск! – возразил я. – Случись со мной здесь неурядица, депортируют и посадят рядом на лавочке в клетке!

– Да хрен там! – взбодренный алкоголем, ответил он легкомысленно. – Пока в посольстве отпечатков пальцев не берут. И на въезде в Штаты тоже. Хотя и грозятся ввести процедуру… Ну, пока грозятся, я приеду и растворюсь. Мне тут Лева Шкиндер звонил, приятель мой, обещал сделать документы через неучтенный труп. Чистые, тоже без отпечатков в криминальных анналах. Причем авансом. А он серьезная рыба, я его по здешним делам знаю. Так что я-то прорвусь… Ты за себя беспокойся.

Внезапно ко мне пришло воспоминание из детства: мы, сопляки, лазали в ботанический сад воровать яблоки. Дело было чрезвычайно опасным: после окончания рабочего дня охрана уходила пьянствовать, но спускала с цепей огромных злобных псов, блуждающих по территории.

Юрка мгновенно выдвинул гениальную идею, незамедлительно им реализованную: взял соседскую течную суку и отправился с ней якобы погулять. Затем бесстрашно проник вместе со мной на территорию сада, где нас тотчас окружили здоровенные лохматые кобели. Нами, однако, они ни в малейшей степени не интересовались, крутясь вокруг породистой дамы из немецких овчарок и склоняя ее к сожительству. Юрка кобелей покровительственно и нагло пинал, они с покорным визгом отскакивали в сторону, а я тем временем неторопливо собирал урожай.

– И как ты предлагаешь провернуть это дело в его техническом аспекте? – поневоле увлекаясь его идеей, но и с сомнением вопросил я.

– Начнем так: свое личное дело из кадров в конверте я выдерну, дабы лично в кадры министерства его перевезти. У нас там одна баба, старший инспектор, я с ней пару раз переспал, она уговорится. Фото в деле мы переклеим в момент. То же и паспортов касается. Есть у меня умелец из подучетного контингента. Агент-фальшивомонетчик… Я у него год в обучении был, страшно интересное ремесло, доложу тебе. Решил приобрести гражданскую специальность. А вдруг сгодится? В той же Америке. Так вот. Далее остаются семечки: продажа твоей квартиры, ибо мне понадобятся подъемные, представление тебя соседям… А родителей я редко вижу, отоврусь занятостью по службе, долгосрочными командировками, а как документы в Штатах выправлю, навещу стариков. Звонить им буду, интересоваться… Не проблема, забудь.

– Ну ты и фрукт!

– Зато не овощ…

– Комбинация, конечно, интересная… – промолвил я задумчиво, и в самом деле захваченный внезапностью и изыском предложенного жизненного обмена, но еще ничего для себя не решивший.

– Есть один скользкий момент, – неожиданно серьезным и вдумчивым голосом произнес Юра. – Мои прошлые связи. Я их отрежу. Скажу, переехал служить в другой город, и на том потеряюсь. Остаются лишь дружки-менты. Но практически все они рассосались в гражданской массе. А устойчивых отношений у меня ни с кем не было. Тут на нас играет время разброда. При советской власти, трудясь в стабильном коллективе, я бы незамедлительно оброс кучей сослуживцев во всех конторах и, сев в министерское кресло, целый месяц бы выслушивал поздравления. А сейчас? Всучат личное дело, как спасательный круг на палубе тонущего корабля, – и привет! Кстати, кадровик наш тоже о пенсии рапорток начертал, что весьма кстати.

– Я – и в ментовке! – продолжал недоумевать я. – Лжедмитрий Четвертый! Попадья в доме терпимости!

– Расширишь свой кругозор, – вздернув картинно бровь, отозвался Юра, в очередной раз наливая водку по рюмкам. – И снова тебе повторю: покантуешься там пару месяцев – и на свободу. Чего ты переживаешь, в самом деле?.. Да и не единственный это прецедент в своем роде. Вспомни хоть пресловутого Леньку Пантелеева. Ведь служил же он в ЧК… Вообще замечено, что уголовники, попадавшие в органы, работали там очень эффективно. Вот только как информировать твою родительницу?..

– Какой я еще уголовник?.. – насупился я.

– В настоящий момент – самый натуральный, – урезонил меня Юра.

Ах да…

– С маман надо работать по факту, – сказал я, все больше и больше проникаясь сомнительной идеей. – Предварительный шум ни к чему. Да, вот еще. Встретил я в Штатах одного парня. Набедовался тут донельзя и рвался туда что есть мочи. Ну и дорвался. И сказал он мне так: представь, ты заблудился в тайге, голодал, измерз и вдруг оказался в тепле и уюте, но там, где ты оказался, морг. В нем ты в качестве, например, санитара, а не покойника, но в какой-то момент тайга видится милее…

– И тебя понял, и того парня, – сказал Юра. – Лентяи вы и миросозерцатели. Никакой внутренней и внешней динамики. Отсюда интеллигентские штучки. Время на раздумья у тебя до утра. Приеду рано. Возьму фотоаппарат с черно-белой пленкой и мундир. Встанешь к стенке, сделаем фото к моему бывшему, надеюсь, личному делу. К обеду фото будет готово. После обеда поедешь в кадры. А вечером я проставлюсь солидно и обстоятельно на твоей новой квартире.

– Э-э, я еще ничего не решил!

– Ты уже решил все, дружок. Я хороший опер, я все просек. Жаль, что Родина реально теряет в моем лице квалифицированного бойца.

– А что приобретет Америка?

– Живой, подвижный ум, – сказал Юра. – А вот куда он будет приложен – пока загадка.

– А если тебя, то есть меня, все-таки объявят в международный розыск?

Юра покровительственно покривился:

– Повторяю… На сегодняшний день статейкой ты не вышел для этакой чести. Вот если бы твой Брюхосливов или Сливобрюхов коньки откинул… Тогда бы привет! А вот на розыск федеральный можешь рассчитывать, как на мою дружбу. Ну, на посошок – и до скорого!

Уснул я на удивление быстро и спал отдохновенно и всласть, а на утренний телефонный звонок товарища и на его контрольный настороженный вопрос, дескать, вклеивать ли в дело мое фото, или я передумал, буркнул почти механически:

– Ну, давай… Приезжай на фотосессию…

А в середине рабочего дня, получив на проходной министерства пропуск, я шагнул на зарешеченную территорию страшного милицейского учреждения, неся под мышкой запечатанное в бурую казенную бумагу подметное личное дело.

В голове витала и свистела оглушительная пустота. Но никакого страха я не испытывал. Правда, встретившего меня в кадрах подполковника едва не назвал «гражданином начальником», но мысль об оплошности вовремя опередила нечаянное слово.

– Сегодня тяжелый день, – сказал подполковник. – Указания насчет вас получены, но к работе приступите послезавтра, ваш непосредственный начальник в командировке. Пока обойдетесь пропуском, с ксивой торопиться не будем: представление на майора уже распечатано, но когда погоны вручат, тогда разом все и обтяпаем. Потерпим?

«Всю жизнь терпел», – хотелось брякнуть мне, но сподобился я лишь на короткий кивок, слегка удрученный его определением служебного удостоверения как «ксивы», причем произнесенным безыскусно и деловито, как нечто само собою разумеющееся. Видимо, уголовный жаргон в милицейской среде прижился не вчера и на благодатной почве.

Через час я был у нотариуса, где выписал какому-то Юркиному дельцу доверенности на продажу своей квартиры и машины, после чего последовал на новое место своего обитания.

Реинкарнация при жизни. Старт с середины чужой дистанции. Прыжок на встречную крышу другого поезда. А всех эмоций – одна бесконечная усталость… Хватило бы завтра сил вещички перевезти.