Текст книги "Россия в эпоху постправды"

Почему исламский мир обязан быть лучше, чем Европа 300 лет назад?

Мы и они – это не только национальный или географический, это еще и временной вопрос. Легко мерить отставание в технической области, в объемах ВВП, в научных и культурных достижениях. Намного сложнее – но точно возможно – в области социальной организации, этики, основах общественного сознания. Иногда мы говорим, что Россия отстает от Европы то на 100, то на 50 лет, и имеем в виду именно этику и социальные основы – в конце концов, технологически мы в России порой даже опережаем Европу и США. Иногда за кардинальной разностью сосуществующих на Земле цивилизаций можно попытаться разглядеть два «паровоза истории», не удаляющихся друг от друга по двум разным путям, а идущих один за другим на большом расстоянии. Конечно, колея истории имеет множество развилок и нет гарантии, что пути разных сообществ на Земле будут в конечном итоге похожи, но мир так быстро глобализируется, что вероятность этого велика, хотя прогнозы спекулятивны. Ниже – моя короткая заметка из Facebook от 29 сентября 2015 года про возможность сравнения современного исламского мира с его дисбалансами, традиционностью, радикальными течениями и прочими пугающими европейцев свойствами, с Европой тех времен, когда европейское христианство было так же старо (или – так же молодо?), как сегодняшний ислам. Эта заметка – скорее приглашение к размышлению, чем ответ на вопрос.

Я имел неосторожность писать, что Европа 300 лет назад очень похожа на современный исламский мир во всех его проявлениях, и часто получал гневный ответ: мол, конечно, Европа Шиллера и Гете, Рикардо, Шатобриана, Бетховена, Гейне и Гойи и прочее очень похожа на ИГИЛ! Оппоненты говорили, что развитие исламского мира изначально шло очень бурно, а затем затормозилось и нельзя ждать от него такого рывка, который сделала Европа за 300 лет. Упоминались различия ислама и христианства. Наконец, наиболее грамотные в логике оппоненты укоряли меня в неумении делать выводы – из того, что старая Европа чем-то напоминает новый исламский мир, никак не следует, что исламский мир пойдет по европейскому пути.

Ну, во-первых, я не берусь утверждать, что исламский мир пойдет в итоге по европейскому пути. Я всего лишь хочу сказать, что это возможно, более того – я хочу обратить внимание на неуникальность процессов, идущих в исламском мире.

Еще Шпенглер разумно советовал отличать культуру от цивилизации. Я бы даже сказал (судя по СССР), что культура и цивилизация часто имеют негативную корреляцию. Поэтому говорить о разнице цивилизаций на основании разницы культур, мягко говоря, нельзя.

Во-вторых, упомянутые оппонентами персонажи за редким исключением – это позже, сильно позже.

Наконец, в-третьих. В начале XVIII века Европа – это лоскутное одеяло из государств-княжеств, четверть ее колонизирована просвещенной Оттоманской империей. Странами правят абсолютные в своей власти вожди – правители типа эмиров. Восточная половина Европы живет тотальной войной, в которую вовлечены все страны. Западная (сюрприз) живет другой тотальной войной, в которую вовлечены почти все страны. Население Европы растет на 3 % в год, несмотря на то, что свирепствуют эпидемии (чума, позднее холера), до 18 лет доживает один ребенок из трех, пеллагра[26]26
  Род авитаминоза, который является следствием длительного неполноценного питания. – Прим. ред.


[Закрыть] – обычное явление, как и голод, а средняя продолжительность жизни составляет 33 года. Кстати, сифилис – обычное дело (несмотря на то, что уже 500 лет как монастыри перестали быть публичными домами по совместительству), а тиф не покидает лагеря враждующих армий.

ВВП в Европе составляет в нынешних долларах не более 600–650 на человека в год, у лидеров – около 1300. Это уровень современных стран Центральной Африки и территорий, контролируемых ИГИЛ. В Китае в 1700 году этот показатель был на 30 % выше. ВВП Китая был в 4 раза больше ВВП Европы.

И по духовному поводу есть что сказать. В XVIII веке еще действует инквизиция. Даже в Москве, по свидетельству очевидца, сжигают за богохульные речи. Порядки в большей части Европы существенно жестче, чем в ИГИЛ, – людей жгут, а не отрубают головы. Количество жертв инквизиции оценивается за ее историю от 100 000 до 10 млн. Надо ли добавлять, что основу гражданско-правовой системы составляет религиозное уложение, христианский шариат? Да, конечно, стоит вспомнить о евреях. По всей Европе, за исключением нескольких уголков, они поражены в правах. Постоянны погромы, а за брак с христианином – казнь, как и за попытку обращения. Влияние церкви на светскую жизнь – решающее.

По законам тоже, я думаю, все всё знают. Магдебургское право действует в некоторых восточных городах, в западных – варианты хартий; повсеместно действуют феодальная пирамида права и крепостная система. Людей продают и покупают, рабство только расцветает в связи с разработкой новых территорий, нехристианские сексуальные рабыни – обычное дело. Древнему Риму и не снилась такая жестокость в отношении к рабам.

Так чем это не ИГИЛ и Центральная Африка? А всего-то – 300 лет прошло. Я бы был оптимистом. В конце концов, ислам сформировался примерно на 300 лет позднее христианства (началом христианства правильнее считать IV век нашей эры). Так почему ислам сегодня обязан быть лучше, чем христианство 300 лет назад?

Хотят ли с русскими войны?

Не о разделениях, но об их последствиях – и о том, как эгоцентричность сознания формирует мнимые границы и ставит общество на грань катастрофы. Статья в Slon от 9 февраля 2015 года.

В российских информационных потоках пахнет апокалипсисом. «Россия стала врагом мира и государством-изгоем» перемежается с «Россия показала Западу, что ее не победить». Серьезные и несерьезные обозреватели много говорят про «войну рубля и доллара», «закат Америки как следствие альянса России с Китаем» или вдруг про «предчувствие большой мировой войны, идущей из России», «катастрофу», «необходимость остановить Путина, пока он не разрушил мир».

В этих высказываниях больше общего, чем разного. Все они нисколько не отражают действительность, зато наводят на мысль об истоках развившегося в России и вокруг нее безумия. Их объединяет идея о центральной роли России в мироустройстве, кардинальном влиянии российской политики на мир, о пристальном внимании к России со стороны всех окружающих ее (и даже удаленных) стран.

Нового в такой эгоцентрической идее немного. Еще первобытный человек, в ужасе от своей малости и незащищенности, уверовал в исключительность и наличие предназначения, чтобы психологически уравновесить свое ничтожество, не свалиться в пропасть всепожирающего страха. Первобытная религия взяла на себя функцию психологической защиты человека, а созданные позже религиозные институты – функцию протектора эгоцентрической картины мира в рамках социума. Человек еще не научился делать колесо, выплавлять металл и строить каменные дома, но уже осознал себя царем мира, венцом творения, единственной надеждой и целью Создателя.

По мере того, как человек развивался, ощущение непредсказуемости мира снижалось – и параллельно снижалась эгоцентричность представлений о нем. География расширяла границы, сокращая сравнительный размер индивидуального мирка; астрономия раздвигала границы Вселенной, уменьшая размер Земли; торговля и войны приносили сведения о новых цивилизациях, снижая ощущение собственной исключительности и всесилия.

Прогресс толкал этот процесс вперед, а религиозные институты – назад. Если вынести за скобки религиозные распри на экономической почве, то самыми страшными врагами религии были не те, кто подвергал сомнению догматы, а те, кто пропагандировал идеи, «принижающие» роль человека в мироздании. Галилей, Джордано Бруно, Спиноза, Коперник или Дарвин подвергались яростному остракизму, но эгоцентрическая парадигма отступала – пали геоцентрическая, а затем гелиоцентрическая системы, теория единственности обитаемого мира, теория креационизма.

XX век для стран развитого мира стал революционным не только в смысле кардинального изменения уровня защищенности человека (социальные лифты и системы пенсионного обеспечения, эффективное хозяйствование, медицина, НТП и прочее превратили катастрофу из повседневности в исключение), но и в части представления человека о мироустройстве, подняв его к высотам сознательного самоуничижения, вплоть до ранее невероятной мысли – о физиологичности интеллекта и возможности его искусственного создания.

В развитом мире не только снизили в сотни раз детскую смертность, ликвидировали голод и свели к минимуму произвол – там лишили человека эксклюзивности, вынесли отношения с Богом в морально-этическую сферу, перестали смотреть на природу как на «наше хозяйство», а на себя – как на царей мира. Люди стали достаточно «великими», чтобы позволить себе признать свою малость, – и именно это изменение сознания позволило гуманизму, толерантности и парадигме эффективного сотрудничества прийти на смену жестокости, нетерпимости и парадигме соперничества.

Но еще есть места, где человек по-прежнему чувствует себя незащищенным, маленьким, беспомощным; он не знает будущего (и даже прошлого), завтра его пугает; там люди не могут доверять друг другу, власть боится своего народа, а народ – власти, и все вместе боятся мира вокруг. Чтобы уравновесить этот страх, они культивируют своего рода манию величия – как делали предки сегодняшних развитых народов в сходном состоянии.

Этот синдром выглядит как уверенность в исключительности – своей, своей страны, своей нации. Уверенность в том, что ты, твоя нация, твоя страна – предмет зависти и агрессии со стороны других. Уверенность в том, что ты знаешь, как надо, поэтому любое другое мнение должно вызывать агрессию, а любые действия других, не соответствующие твоей логике, – желание научить и заставить действовать «как надо». Твердая убежденность, что твои беды – результат враждебных действий внешних сил, а ты сам совершенен и не должен ничего менять и меняться. Уверенность, что весь мир создан для тебя, ты можешь его использовать, если и как тебе это надо. Уверенность в том, что именно через тебя (твой народ, страну) проходят линии мировой судьбы, что весь мир напряженно испытывает к тебе чувства (кто любовь, кто ненависть). Идеологические институты имеют определяющую роль в таком обществе, а сознание является догматично религиозным.

Этот комплекс вполне присутствует в сегодняшней России. Ошибка думать, что все безумия и глупости говорятся и делаются исключительно из злого умысла или идиотизма. Да, и умысел, и идиотизм присутствуют. Но определяющий фактор – высокий (и совершенно непонятный людям в цивилизованных странах) уровень незащищенности и страха. Так перепуганный и страдающий от (кажущегося ему) недостатка любви подросток эпатирует публику и совершает вредные для себя и опасные для окружающих действия в надежде быть замеченным, значимым, контролирующим ситуацию.

Россия не одинока в такой позиции. Более или менее бедные страны, в которых население не защищено, закон – не работает, а перспективы не просматриваются, обладают схожими мировоззренческими комплексами. В Центральной Африке, отсталых уголках Ближнего Востока, на севере Латинской Америки – и не только – рождаются идеи особых путей, великих миссий и священных войн, а акты прибрежного пиратства или, например, массового вовлечения в боевые действия детей сопровождаются провозглашением местных лидеров мессиями и уверенностью, что весь мир затаивает дыхание в ответ на каждое их действие. Нам в России не видны и не слышны эти мессии. Мы изредка с ужасом и отвращением читаем сводки о тамошних вспышках насилия, религиозных жестокостях, геноцидах локального масштаба – и нам невдомек, что авторы этих преступлений претендуют на центральную роль в мироздании: для нас они остаются бандитами из трущоб, в которые лучше не ходить и про которые лучше не думать.

Извне Россия и ее окрестности воспринимаются не так, как изнутри. Для нас (и то далеко не всех) 5000 погибших на Украине – это апокалиптическая новость. А для развитого мира это конец очереди: впереди Франция (погибли свои), Сирия (погибло много), Нигерия (опять много), Ирак – Афганистан (много, и есть свои) и так далее по списку. Логика «Украина – это почти Европа» не работает: в Нью-Йорке трущобы от фешенебельных районов часто отделяет узкая улица, и никто на это не обращает внимания. Развитый мир не сентиментален. С его высот территория бывшего СССР напоминает холодную Африку: большие пространства, малая плотность населения, экспорт только сырья, низкий уровень жизни, национальные государства с пожизненными диктаторами. Да что говорить – в России даже ВВП на душу населения в долларах скоро подойдет к уровню Ботсваны. Конфликт на Украине ничем не примечательнее конфликта в Судане (кто помнит героев суданского конфликта, кто назовет лидера одного из Суданов «мировым злом и угрозой человечеству»?), только жертв существенно меньше. Мариуполь и Малакаль – похоже звучат. И события в них происходят похожие. Вы знаете, где Малакаль и что там творится? Не знаете? Не требуйте от американцев знаний про Мариуполь.

В дни, когда на Украине идут бои, в Думе призывают отменить признание объединения Германии, а с высоких кремлевских трибун кричат о крепости нашего ядерного оружия и скором появлении Wunderwaffe, в США и Европе, когда люди слышат наше «we are from Russia», говорят: «О, вы знаете, на этой неделе в Метрополитен-опера выступает Мариинский театр, Гергиев дирижирует!» Хуже того, многие из них вообще ничего не могут сказать «по поводу». Мой зять в преддверии последней снежной бури в Штатах зашел в Timberland за ботинками. «Вы это на завтра покупаете?» – спросила его девочка типичного нью-йоркского (то есть китайско-ирландского) вида за прилавком. «Не только, там, где я живу, часто снег», – ответил он. «А где вы живете?» – «В России». – «О, это, наверное, где-то на севере…» – мечтательно сказала продавщица.

Это не только позиция простых людей, и пусть высказывания политиков и даже их визиты в Москву нас не обманывают. Серьезный аналитик из США недавно говорил мне: «Ситуация на Украине очень важна, и мы бы сделали больше, если бы могли. Было предложение, например, запретить поставку запчастей от самолетов в Россию, что привело бы к остановке всех гражданских самолетов за два месяца и заставило бы, скорее всего, Россию уступить в какой-то момент, но это вызвало бы проблемы по всей цепочке поставщиков Boeing и могло бы негативно повлиять на его прибыль, чего мы не могли себе позволить».

Приоритеты очевидны: кризис на Украине интересен настолько, насколько кто-то может получить «гешефт», а его разрешение не стоит и небольших убытков. Да, «украинским вопросом» занимаются даже руководители европейских стран. Как, впрочем, и сирийским. Да, Меркель только что была в Москве. Правда, сам Ху Цзиньтао лично посещал Судан. Значит ли это, что Судан стал центром мировой политики?

Неудивительно, что, поддавшись на регрессивную тенденцию к компенсации своего страха на психологическом, а не на физическом уровне, мы не добиваемся поставленной цели – не приобретаем реальной значимости. Наоборот, мы не можем не замечать, что мы ее теряем – вместе с торговыми связями, иностранными капиталами, членствами в международных организациях. Мы чувствуем себя все хуже, а мания величия начинает переходить в геростратизм – стремление причинять вред окружающим, чтобы доказать свою значимость. Но и геростратизм наш трудно удовлетворить. Явно недостаточно разжечь региональный конфликт для того, чтобы не только остаться в истории, а даже мелькнуть в ней. Наше ядерное оружие (последний аргумент в пользу собственной значимости) пугает не больше, чем история о «супервулкане» или столкновении с астероидом – с той разницей, что от супервулкана или астероида человечество в ближайшие 100 лет не найдет защиты, а эффективные средства защиты от межконтинентальных ракет, похоже, будут у США и Китая уже лет через 10–20. Ядерной кнопкой в сочетании с коррупцией, мракобесием и конфликтами на границах нам никого не удивить – вот, например, Пакистан уже давно в этом состоянии, и что – сильно мы волнуемся по поводу Пакистана? Нам не избавиться от незащищенности и страха, демонстрируя пролетающему мимо поезду мирового прогресса с насыпи голый зад и даже кидая в него камни. Будет только хуже. Если мы хотим достичь реального ощущения стабильности и успешности, а не болезненной галлюцинации, сменяющейся тяжким похмельем, нам надо меняться самим.

Хорошая новость состоит в том, что не только прогресс способствует снижению эгоцентризма. Есть и обратная зависимость. Три самые успешные страны второй половины XX века – Япония, Германия и Израиль – созданы нациями, которые начинали в полной уверенности в своем величии и центральной роли в истории, пережили катастрофу, но сумели ее принять и ощутить себя ничтожными, нуждающимися в помощи извне и создании совершенно новых парадигм. Турция в XX веке начала возрождение с принятия латинского алфавита, «выбросив на помойку» символ османской самости. Польша после веков, в течение которых ее разрывали на части Европа и Россия, начала свое возрождение с сознательного решения о присоединении к неславянскому союзу.

Мы все еще живем в модели, центр которой – мы сами. Но в реальности Россия – это небольшая, по экономическим и социальным меркам (1,5 % мирового ВВП, 2 % населения), страна на периферии социальной галактики. Мы любим говорить, что мы – самая большая страна по площади, но это лукавство: 60 % нашей территории непригодно для жизни, а половина оставшейся очень плохо освоена, и вряд ли имеет смысл ее осваивать – нашего населения совершенно для этого недостаточно. 90 % ВВП России производится на площади, равной площади Эфиопии. Территория – наша проблема, ее увеличение – худшая из возможных идей.

Мы любим кичиться своей культурой, но ее расцвет пришелся на XIX век, а сегодня большинство из немногих русских деятелей культуры живет или проводит большую часть жизни за границей. Мы говорим про российскую науку, но думаем про науку советскую. Российской науки практически не существует – достаточно посчитать количество зарубежных публикаций и престижных премий. В 2013 году российские ученые в области медицины опубликовали меньше материалов, чем, например, ирландские или новозеландские, и столько же, сколько египетские – в 60 раз меньше, чем ученые США. В области техники Россия сравнима по публикациям с Малайзией, и в 25 раз меньше, чем США. В области кибернетики русские ученые сделали столько же публикаций, сколько чешские, и в 20 раз меньше, чем США. Всего за 2013 год у России объем публикаций сравним[27]27
  https://www.scimagojr.com/countryrank.php?area=0&category=0& region=all&year=2013&order=it&min=0&min_type=it. – Прим. авт.


[Закрыть] с Тайванем и Ираном, на 20 % ниже Бразилии, в 4 раза меньше Великобритании, в 12 раз – Китая, в 16 раз – США.

Мы вспоминаем про кровавые победы предков, но не готовы обеспечить последним живым ветеранам сносную жизнь. В то же время мы не победили ни в одном конфликте за последние 70 лет – даже маленькую, лишенную внешней поддержки Чечню пришлось «замирять» деньгами. Мы явно все более отстаем от ведущих мировых военных сил в части обороноспособности, а технологическая самоизоляция ведет к необратимости этого отставания – с 1991 года в России не сделано ни одной крупной разработки в военной области. Флагманский российский танк Т-90 разработан в конце 1980-х. Флагман гаубичной бронетехники «Мста-С» производится с 1983 года. Новый флагман авиации Су-35, которых в войсках пока всего пара десятков штук, на самом деле стал модернизацией Су-27 (без смены поколения), эксплуатирующегося с 1985 года. Гордость ВМФ – подводная лодка «Ясень», которая существует в единственном экземпляре, – разработана до 1992 года. Ракета «Булава», о которой говорят как о прорыве, сделанном в конце 1990-х годов, по состоянию на сегодня успешно взлетает в 50 % пусков и еще не принята на вооружение, но известно, что она имеет характеристики, близкие к ракете «Трайдент I» (1977 года разработки). Список можно продолжать.

Наконец, мы гордимся зарытым в земле изобилием природных ископаемых, забывая, что их добывает 1 % населения, а все остальные заняты в услугах и торговле – продавая природные ресурсы и закупая импорт. Россия, как и 1000 лет назад, – торговая страна (доля торговли в ВВП почти в 2 раза выше, чем в США), и, загоняя себя сегодня в изоляцию, мы лишаемся в перспективе единственного бизнеса, в котором только и имеем конкурентное преимущество перед другими странами.

Чтобы выйти из замкнутого круга, нам надо признать реальность. В этой реальности мы – как страна, как народ, как территория – нуждаемся в максимальной открытости, самом высоком уровне взаимодействия с внешним миром, колоссальном притоке иммигрантов и иностранных капиталов, существенном усилении роли «чуждых» сегодня парадигм, верований, привычек и моделей. Мы должны быть гибкими, приветливыми и достойными доверия; мы должны не отвергать, а подсматривать и копировать. Мы должны не угрожать, а создавать комфорт. Мы должны развивать не эгоцентризм, а эмпатию.

Но, чтобы российский человек был готов признать реальность, нам надо повысить его уровень защищенности. Изменения во всех странах, участвовавших в прорыве XX века, начинались с существенного повышения эффективности судебной системы (доступность, компетентность и независимость суда), увеличения ответственности за преступления против личности, исключения возможности преследования за убеждения и неотъемлемые свойства человека (национальность, пол, сексуальная ориентация и прочее) и, конечно, принципиального улучшения базового социального обеспечения.

Только снижение уровня страха – за счет эволюции системы в сторону лучшего правосудия и социального обеспечения – двигает страну вперед. Те, кто с замиранием сердца ждет, что в результате сегодняшнего безумия Россию постигнет катастрофа и, пройдя через катарсис, она воскреснет к новой жизни, мало отличаются от пропагандистов мании величия. Во-первых, социальные катастрофы несут такой вал горя и страдания, что никакие последующие воскрешения их не стоят. Во-вторых, катастрофы ничего не гарантируют – Россия только в ХХ веке пережила их минимум две и сегодня вернулась фактически на век назад.

Нужна планомерная работа по развитию у общества чувства защищенности. Эта власть не вечна не потому, что кто-то будет бороться с ней и победит, а просто потому, что ничто не вечно, а у нынешней российской власти нет никаких механизмов преемственности. Процесс в России должен, наконец, идти эволюционно: нужно бороться за реформу судебной системы, за реформу и изменение структуры социальной сферы и, главное, за сознание людей – создавать больше доступных систем просвещения, больше каналов, по которым люди будут получать не ненависть (или, как через оппозиционные каналы, альтернативную, оппозиционную ненависть), а знания. Уже сейчас есть ощущение, что нынешняя власть настолько испугана иллюзией прямой потенциальной конкуренции, что совершенно нейтральна к любым требованиям, не включающим ее замену. Возможно, именно отсутствие сил, готовых к такой непопулярной и небыстрой, но единственно полезной работе в России, и есть главная проблема сегодняшнего дня.

Очевиден вопрос: какова вероятность успеха? Глядя на Россию сегодня, сложно быть оптимистом. Однако другого пути нет, мы убедились в этом еще в ХХ веке. У истории есть множество примеров победы эволюции. Например, менее 60 лет назад существовала страна, где 17 % населения было «отделено» и не имело права свободного входа в бары, поезда и офисы; сенаторы даже возмущались поведением иностранцев, «пускающих этих людей к себе в дома с парадного хода». Эта страна вела кровопролитную войну на чужой земле с местными жителями, которые хотели сами выбирать свое будущее, а в своих пределах активно преследовала инакомыслящих. Уровень преступности в этой стране, как и уровень нищеты, был значительно выше, чем сегодня в России. И в этой стране представитель сегрегированного меньшинства, который считался опасным диссидентом, подвергался преследованиям и остракизму (и в итоге был убит), сказал: «Если мы хотим обрести мир на Земле, наша преданность должна стать вселенской, а не локальной. Наша преданность должна превзойти нашу расу, наше племя, наш класс и нашу нацию. И это значит, что мы должны развивать свой взгляд на мир»[28]28
  Цитата из «Рождественской проповеди» Мартина Лютера Кинга 1967 года. – Прим. ред.


[Закрыть].

Сегодня сегрегации давно нет, а страна эта стала образцом мультикультурности и толерантности. Это самая богатая страна в мире, ВВП на душу населения в ней растет быстрее, чем где-либо, она лидер в медицине, науке, культуре, она обеспечивает своим гражданам самые большие возможности и защиту. В центре столицы построен мемориал автору вышеприведенной цитаты, и сама цитата выбита на нем, а один день в году назван его именем. Трехсотмиллионная нация смогла отказаться от маний и предрассудков, победить свое прошлое (вместо того, чтобы бессмысленно гордиться им) – и стать центром сегодняшнего развитого мира.

Возможно, вероятность этого мала, но нет никаких причин полагать, что Россия не сумеет повторить этот путь – без катастроф, так же, как прошли его США. «Out of the mountain of despair – a stone of hope», – сказал тот же Мартин Лютер Кинг. «Камень надежды – из горы отчаяния».