Текст книги "Черный штрафбат"
Автор книги: Андрей Орлов
Жанр: Книги о войне, Современная проза
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
– Оглох, что ли? – покосился на него Зорин.
– Да не, сам не понимаю, – пожал плечами Федор. – То слышу, то все дрожит и затухает. Чертовщина какая-то. За ранение не прокатит?
– А что? – не понял Зорин.
– Как что? – удивился Игумнов. – За ранение освобождают от наказания, снимают судимость, отправляют на лечение, а потом – в родную часть.
– Размечтался, – хмыкнул усатый Костюк, лежащий за пнем, – лучше пальчик порежь. Или выбеги вон туда, – он кивнул на усеянный телами пустырь, – бок подставь, глядишь, и заштопают.
– Не вижу особой разницы, где воевать, – подал голос рассудительный Гурвич, лежащий за Костюком, – ему было лет тридцать пять, носатый, с глазами навыкате. – Там пристрелят, здесь пристрелят, какая разница? Ну, побегаешь неделькой дольше – принципиальная разница?
– Так какого же хрена тебя еще не пристрелили? – крякнул Костюк. – Месяца полтора уже в штрафниках обретаешься, нет? Тебя даже ранить-то толком не могут.
– А я на рожон не лезу, – ухмыльнулся Гурвич и начал растирать кулаком покусанную кровопийцей щеку. Покосился на Зорина: – Не бойся, не трус. Просто ненавижу этот ложный ура-патриотизм и расейское шапкозакидательство. Вместо того чтобы думать, мы хватаем пустую винтовку и радостно прем на танк – тупо гибнем и считаем, что таким чудовищным образом поднимаем престиж советского человека.
– Ты иудей, что ли? – проворчал Зорин.
– Да какой я иудей, – фыркнул Гурвич. – Даже на интеллигента не тяну. Чертежником был на заводе машинных агрегатов…
– Ну, слава тебе господи, хоть на интеллигента он не тянет, – проворчал Костюк. – Вот только интеллигентов нам тут и не хватало. А ты кто по происхождению, парень? – повернулся он к Зорину: – Из рабочих, крестьян?
– Интеллигент, – проворчал Зорин. Все заржали.
– Что-то не похож, – хмыкнул Костюк.
– Сам удивляюсь…
Набежала фиолетовая туча, усилился ветер. С новой силой разгорелся пожар в правом крыле. Затрещала крыша. Откуда-то возник прихрамывающий, потерявший фуражку Шалевич – военком штрафной роты. По лбу из незначительной раны стекала кровь. Жилы на шее судорожно бились, раздувались крылья ноздрей. Он присел за деревом, с которого взрывом ободрало кору, вытащил из кобуры наган образца 1895 года.
– Ну что, бойцы! – прокричал хрипло, обозрев залегших бойцов. – Добьем фашистскую нечисть? А ну, поднимайся, за мной, в атаку!
– Вот неугомонный, – проворчал Гурвич. – Какой резон атаковать? Полежать спокойно не даст…
Оперся на приклад, начал подниматься – не спешил рядовой Гурвич бросаться в гущу событий. Атака на штаб, захваченный фашистскими диверсантами, была, мягко говоря, не самым удачным решением проблемы. Многие даже выбежать из-за деревьев не успели – полегли под шквальным огнем. Остальные вынеслись на пустырь перед зданием и стали судорожно искать укрытие. Огонь был таким плотным, что не давал даже добежать до разбитого грузовика санчасти. Зорин распластался за мертвой лошадью – какое ни есть, а укрытие. Солдаты пятились, ведя хаотичный огонь. Раскатисто стучал пулемет – пули кромсали пустырь, выворачивали гравий, терзали мертвые тела.
– Твою мать, вот попали… – подполз Игумнов с винтовкой, юркнул за разбитую телегу, уставился, озадаченно почесывая затылок, на мертвого военкома Шалевича, у которого из глазной впадины сочилась кровь, а под затылком расплывалась целая лужа.
Зорин озирался. Костюк ошпаренно моргал из-за дерева, в траве под ним копошился Гурвич, отползал, загребая рукой, словно забыл, что не в бассейне. Фашистский пулемет не унимался, припадок одолел – долбил и долбил по пустырю. В дуэль вступил станковый Горюнов – взгромоздили-таки на крышу! Мишени пулеметчик особенно не выискивал, выворачивал кладку, рамы, бил уцелевшие стекла. Кто-то вскрикнул в здании – нашла пуля героя.
– Что он делает, придурок? – ворчал Игумнов. – По пулеметчику надо стрелять… Вон он, гад, в окне маячит – на втором этаже, балкон его удачно прикрывает…
Пулеметчик словно услышал его – перенес огонь. С балкона посыпалась штукатурка, сломалась балясина, рухнула на землю. Глухой вскрик – и вражеский пулеметчик заткнулся.
– Ходу, Леха, – спохватился Игумнов, выкатился из-за телеги и кинулся прочь из простреливаемой местности. Зорин подхватил автомат и тоже побежал. Выскочили из укрытий еще несколько человек…
Затишье продолжалось секунд пятнадцать. Мертвого пулеметчика сменил живой, прошелся по тем, кто не успел попрятаться, и принялся долбить по крыше, где за дымоходом укрылся расчет «Горюнова». И снова все вернулось на исходную. Штрафники лежали в укрытиях метрах в семидесяти от фасада, ругались, зализывали раны. По округе расплывался удушливый дым. Люди кашляли, дышали через рукав. Под напором ветра пожар разгорелся, дым валил клубами. Просела крыша в правой части здания, обрывались перекрытия. К счастью, ветер сменил направление, дул теперь в другую сторону, дышать стало легче. Замолкли оба пулемета, настало затишье. Стонали раненые. Подстреленный в живот боец выбрался из-под трупа товарища, пополз боком под защиту деревьев. Мелькнула юбочка, Зорин проморгался – нет, не почудилось! Имени санинструктора он пока не знал – молодая девчонка, маленькая, плотненькая, в пилотке, натянутой на уши, гимнастерке со стоячим воротом и юбке блеклого серо-коричневого цвета, – прижимая тяжелую сумку к бедру, бежала на помощь раненому.
– Галка, ты куда? – ахнул кто-то из укрытия. – Назад, Галка, убьют же!
Она словно и не слышала. Жахнул одиночный выстрел, девчонка отскочила – словно знала, что пуля ударит по ногам. Побежала дальше, виляя между мертвыми телами. Свалилась на колени перед раненым, завела его руку себе за шею, приподнялась, потащила. И откуда столько силы в девчонке? Сердце забилось резкими толчками – словно в замедленной съемке происходило дело. Он видел, как в окне на первом этаже что-то шевельнулось. Стрелок прижался к стене и медленно поднимал автомат. Выступала половина его лица, да и та терялась в полумраке. Каска надвинута почти на глаза… Зорин представлял – вот он прищурился, утвердив на мушке мишень, вот указательный палец начал плавное движение…
– Дьявол… – Он отбросил автомат – толку от него. – Дай сюда! – вырвал у Игумнова винтовку, передернул затвор. Сердце буйствовало, автоматчик еще не начал стрелять, ждал момента, чтобы убить наверняка. Он видел краем глаза, как девчонка волочит раненого, неловко оступилась, подвернула ногу и упала на колено. Раненый, охнув, растянулся на земле. Автоматчик в проеме иронично покачал головой, подался вперед – в этот момент Зорин и выстрелил. Пуля попала в каску, глухо звякнуло. Автоматчик дернулся, перевалился через подоконник, повис, свесив руки.
– Уважаю, – восхитился Игумнов. – Ты из снайперов, Алеха?
– Да нет, просто жизнь заставила кое-что подучить, – проворчал Зорин. Переволновался он чего-то, пот хлестал со лба, как будто в бане.
Двое бойцов, лежащих на «передовой», поднялись, добежали до раненого, оттащили в безопасное место. Санинструктор поблагодарила их улыбкой, мелькнула юбочка, она показывала, куда тащить. А за деревьями уже разворачивался госпиталь на скорую руку: раненые лежали прямо в траве, вокруг них суетились санитары, военфельдшер старший лейтенант Анищенко отправлял кого-то за носилками и крепко разорялся, что ему глубоко плевать, где солдаты в этом бардаке найдут носилки.
– Рота, приготовиться к атаке! – пронесся по округе хриплый крик Кумарина.
– Товарищ капитан… – спохватился Зорин и побежал, пригнувшись, к оградительной бетонке, за которой прятался уцелевший комсостав. Влетел за нее, рухнул на колени: – Товарищ капитан, разрешите обратиться, сержант Зорин…
– Какой ты на хрен сержант… – прохрипел комроты. Он выглядел страшновато – лицо в копоти, судорожно дергалось, кровь запеклась на щеке, обмундирование в пыли и погон на правом плече держался на честном слове. – Кончился из тебя сержант, Зорин… Рядовой ты – первой штрафной роты 45-й стрелковой дивизии, уяснил?
– Как скажете, товарищ капитан… Пожалуйста, не посылайте людей в атаку… Перебьют же просто так – вон их сколько уже полегло…
– Ты что, контуженный? – Физиономия ротного начала багроветь. – Малодушничаем, рядовой? – Серая от грязи рука потянулась к кобуре.
– Да подождите вы, – поморщился Зорин. – Не обвиняйте раньше времени в трусости, товарищ капитан. Не убивайте своих солдат. Посмотрите сами – огонь подбирается к штабу. Крыша горит по всему периметру здания. Там же деревянные перегородки, они рушатся, огонь охватывает соседние помещения. Им скоро дышать будет нечем. Нет у них противогазов. А если и есть – это же огонь! Стоит подождать минут пять – десять, и мы их выкурим. Сами полезут – как крысы с корабля. Обложим стрелками периметр и загоним обратно, если из окон прыгать начнут. А спустятся в подвал – мы их потом гранатами достанем. Подумайте, товарищ командир. Но если вы настаиваете на атаке, после которой в этой роте останетесь только вы…
– Заткнись, Зорин, умный, да? Ах, ну, мы же из разведки… – Комроты отвернулся, он яростно кусал губы, посмотрел зачем-то на часы (в кино опаздывает? – подумал Зорин). Уже подмечено, что полным дуболомом командир штрафроты не был, но кто его знает? Начальственный состав непредсказуем, как первокурсница в вечер первого свидания.
– Хорошо, Зорин, – процедил капитан. – Я пошлю бойцов, чтобы предупредили на периметре. А ты собери… ну, кто там еще способен держать винтовку – рассредоточь их, как положено, и если пойдут на прорыв, гасите к чертовой матери… У меня, едрить их маму, даже командиров отделений не осталось…
– Так точно, товарищ капитан! – Зорин обрадовался, козырнул, забыв, что голова «пустая», и на четвереньках пустился прочь. Потом остановился. – У вас погон, товарищ капитан, вот-вот отвалится. Булавкой хотя бы прицепите, а то некрасиво… – и заработал всеми конечностями, чтобы не схлопотать пулю в задницу.
Фриц попер минут через пятнадцать, когда в окнах уже плясали зарницы, запах гари стал невыносим и кислород в здании окончательно иссяк. Дымовая завеса висела над пустырем. Пулемет ударил с главного входа! Всполохи пламени прорезали дым. Пулеметчик строчил по кустам, по деревьям, по искореженной технике – везде, куда мог достать. Послышался лязг – отбросил пулемет. Вреда он не нанес – Зорин оттянул людей на безопасное расстояние, приказал прижаться к земле и не вставать без приказа.
– После тяжелой и продолжительной артподготовки… – копируя диктора Левитана, пробормотал залегший за перевернутой урной Гурвич.
У этой публики из парашютного батальона совсем от дыма крыша съехала. Их спасла бы только стремительная контратака. А они выбирались из дыма прогулочным шагом, демонстрируя свое тевтонское пренебрежение к низшей расе. Покачивались, кашляли. Какой-то чистюля дышал через белоснежный носовой платок. Впрочем, ускорялись, переходили на легкий спортивный бег. Долговязый оберманн бросил гранату, нанеся «непоправимый» ущерб – подпрыгнула (увы, не заржала) мертвая лошадь. Их оставалось достаточно много. Зорин насчитал порядка двадцати пяти человек. И один по крайней мере офицер, прячущийся за спинами солдат. Они бежали тесной кучкой, рассчитывая так и пробиться – мощным тараном. Бежали молча, страшно, только и звуков в тишине, что кашель да выхаркивание мокроты. Ударил пулемет с крыши одноэтажки. Фашисты падали, как яблоки с трясущейся яблони. Двое, пятеро, семеро… Остальные бежали, сжимая ножи, саперные лопатки – весь боезапас уже исчерпали. Одолели пустырь, выбрались из зоны задымления. Заткнулся пулеметчик – теперь он мог своих зацепить.
– Залп, мужики! – каркнул Зорин.
И «ударная» группа, которую он сколотил буквально за минуты, с миру по нитке, отозвалась нестройным залпом – из винтовок, карабинов, из трофейных МП-40. Фашисты падали, но живые бежали, грузно топая, беззвучно орали разинутые черные пасти. «Как так можно? – поразился Зорин. – Орать беззвучно. Да наши бы тут уже охрипли…»
– Пошли! – рявкнул он. – Покажем этим заморышам, что такое ручная работа!
Рукопашная была страшна. Бились чем попало, как попало, наносили удары куда попало, лишь бы своих не отмутузить! Рычал упитанный Костюк, отвешивая плюхи направо и налево. Неплохо действовал прикладом Федор Игумнов. Гурвич был хитрый (но кто ему запретит?) – не такой уж силач в ближнем бою, но заранее запасся полуавтоматическим ТТ-33 и просто стрелял в упор, когда перед ним возникала фашистская фигура. Сбил с ног и душил долговязого эсэсовца вертлявый паренек Ванька Чеботаев. Зорин, действуя ножом, пробился к офицеру – тот пятился, кусая губы. Его уже никто не прикрывал. Немец прыгнул в стойку, выставив перед собой трясущиеся ладони. Зорин что-то слышал про восточные единоборства, но в Союзе с этой штукой особо знающих не было. У русских проще: наклонил голову, ударил с мощным выбросом энергии, а когда падающий немец что-то возмущенно залопотал (не по правилам, что ли?), схватил его за грудки, встряхнул и швырнул классическим броском через бедро. Ноги офицера прорисовали дугу, он треснулся головой, слетела каска, оторвалась застежка на вороте комбинезона. Блеснули руны СС в петлице мундира. С приземлением, господин оберштурмфюрер (старший лейтенант в русской «табели о рангах»)!
Фашисты дрогнули, пустились в бегство – обратно, через пустырь, к догорающему штабу. Штрафники, охваченные азартом, кинулись за ними. И Зорин побежал вместе со всеми. Подобрал гранату, валяющуюся без дела, – обычную противопехотную наступательную гранату «штильхандгранатен» – на длинной деревянной рукоятке (356 миллиметров – он помнил еще по занятиям в разведшколе). Хорошая граната, с крючком для ношения на ремне. В советских войсках их называли «колотушками». Вот только готовить такую к бою – обхохочешься. Словно бутылку открываешь. Отвинтил на бегу крышку в нижней части рукоятки. Выпал шнур с фарфоровым кольцом на конце. Дернул за шнур, швырнул гранату.
– Мужики, поберегись!!!
Штрафники попадали, заткнули уши. Взрыв прогремел в дыму, в районе крыльца. И основательно проредил тех, кто спешил вернуться в объятый пламенем дом. Крики боли, стоны, грубая немецкая ругань…
– Всем назад! – закричал он и, кашляя, как последний туберкулезник, бросился прочь из дыма…
Его скрутило от кашля, он драл горло, не мог остановиться – дым проник в легкие, словно наждаком их терли. Мутило, рвало – и не его одного… Левое крыло больницы полыхало – пламя жадно пожирало все, что могло переварить. Лопались от жара последние уцелевшие стекла, трещала крыша, набранная из легковоспламеняющихся материалов.
– Эй, русские, мы сдаемся! – прокричали с акцентом из здания.
– А нам по хрену!!! – отозвались из сквера. Впрочем, подумав, добавили: – Ладно уж, выходи! Только без оружия!
– И флажок белый не забудь! – добавил кто-то острый на язык.
Но так никто и не вышел. Не успели. Пламя доело несущие перегородки в здании, и больница, над проектом которой трудились не самые лучшие архитектурные умы эпохи, стала рушиться буквально на глазах. Просела крыша, с треском лопались головешки балок перекрытий. Остатки крыши повалились на второй этаж, второй этаж повалился на первый, взметнулся дым, и больница превратилась в груду развалин, погребя под обломками остатки десантной группы. И «специалисты небесной канцелярии», ответственные за погоду, сделали поблажку – из махровой тучи, зависшей над Калиничами, хлынул на землю проливной дождь! Он шел всего несколько минут, но погасил остатки пламени. Появилась возможность хоть чем-то дышать. Выжившие штрафники, пошатываясь, сбредались в парк, падали в траву – и поднять их не смогла бы даже пушка. Отдельные личности, словно сомнамбулы, сновали по развалинам. Раздался одиночный выстрел – люди лениво поднимали головы. Нормально всё – боец пальнул по стае ворон, оседлавшей венчающий развалины конек крыши. Птицы взлетели, стали с криками носиться над пепелищем. Зафырчал мотор: со стороны дороги подъехала машина медсанбата, выпрыгнул шофер. Послышались крики: двое окровавленных солдат отвешивали плюхи немецкому офицеру, про которого все уже забыли. Тот очнулся, и напрасно. Двое кинулись охаживать его сапогами – матерились, брызгали слюной. Офицер хрипел, извивался. Его схватили за шиворот, приставили к дереву и тремя кулачными ударами превратили физиономию в клоунскую маску. Немец сползал по дереву, как новогодний серпантин. Хотели добавить, уже кулак занесли, да не стали, сплюнули, оставили в покое. Отходчива русская душа…
Зорин сидел в траве, скрестив ноги по-турецки. Тупо смотрел перед собой. Вялость в теле хозяйничала невероятная. Закряхтел по-стариковски, завозился Костюк, извлек из внутреннего кармана гимнастерки сплющенную пачку папирос, разорвал, разложил на траве.
– Налетай, каторжане. Есть тут еще несколько целых.
Зорин среагировал, забрал согнутую папироску. Завозился народ, потянулись алчные длани. Остатки пачки разодрали мигом. Последним сунулся Ванька Чеботаев, разочарованно поворошил пальцами крошки, вздохнул.
– Огонек-то есть у кого-нибудь? – спросил Зорин. Люди пожимали плечами, хлопали по карманам. Спичек ни у кого не было.
– У фрица попроси, – хмыкнул Гурвич. – У этого мерина, поди, не только спички, но и зажигалка – позолоченная, с дарственной чеканкой какого-нибудь важного гауляйтера.
– Да ну его, – покосились на дрожащее в траве тело. – Тащиться еще к нему…
– Есть у меня спички, – обрадовался Чеботаев, порылся в штанах, достал покоцанный коробок. – А покурить оставите?
– Ладно, не торгуйся. – Игумнов забрал спички. – Оставим, не фашисты же…
Курили, тупо глядя перед собой. Дым над пепелищем практически развеялся. Появлялись какие-то люди, военные, штатские, шатались среди развалин, собирали вещи, обгорелые документы. Санитары ползали на коленях среди тел, выискивая раненых. Один был жив – санитар приложил ухо к груди, махнул рукой, подзывая коллег с носилками. Тело переложили, потащили к санитарной машине.
– Счастливчик Колька Иванов, – вздохнул Игумнов. – Ну, если выживет, конечно.
– Почему? – опять не сообразил Зорин.
– Тяжелое ранение, – пояснил Игумнов. – Смыл свою вину перед Родиной. Снимается наказание. Проваляется пару месяцев в медсанбате – а там лафа, жрачка нормальная, санитарочек по попам похлопать можно. А потом либо домой, либо в свою действующую часть…
– А в своей части, можно подумать, райская жизнь, – ухмыльнулся Гурвич. – Штрафников, понятно, бросают в самое пекло. А если нет штрафников на участке фронта, что тогда? Регулярные части и посылают на верную гибель…
«Ох, истосковалась по этому парню 58-я статья», – подумал Зорин.
– А у Пахомова обе ноги оторвало гранатой, – баском сказал Чеботаев, ревниво глядя, как Игумнов беззастенчиво высасывает папиросу. – Тоже смыл свою вину. Поваляется в госпитале и побежит на костылях в свой Тамбов – вот жена-то обрадуется… Федька, кончай наглеть, оставь покурить, ты же обещал!
– Да возьми ты, обкурись… – проворчал Игумнов. Откашлялся. – А я вот думаю, мужики, может, теперь со всех нас обвинение снимут?
– С какого перепугу? – покосился на него Гурвич.
– Ну, как… целый десант фрицевский раздолбали. А то, что штаб дивизии пожгли – так мы не виноваты. Пусть в других местах крайних ищут. Как там формулируется, сейчас вспомню… – Он закатил глаза к небу. – Ага… по ходатайству перед политсоветом армии командира штрафного подразделения в виде поощрения за исключительное мужество и храбрость. А политсовет может и принять положительное решение, были такие случаи…
– Ага, раскатал губищу, – фыркнул Гурвич. – Закатай обратно. Не пришел еще твой час на свободу с чистой совестью, Игумнов. Денек дадут отдохнуть, подкрепление вольют – и на колючку да под бомбы. Там и будешь всем показывать исключительное мужество и храбрость…
Зорин перехватил любопытный взгляд санинструктора Галки. Она помогала грузить в машину раненого на носилках, отерла пот со лба тыльной стороной ладошки, посмотрела на него – чуть дольше, чем на прочих. Опустила глазки, побежала, смешно подбрасывая коротенькие ножки, по своим делам. Инцидент не остался без внимания.
– Положила наша Галка глаз на Алексея, – усмехнулся Игумнов. – Ни на кого не ложила, а вот на него…
– Нету слова «ложила», – поморщился Гурвич. – Безграмотный ты, Игумнов. Есть слово «клала». Вот на тебя она точно клала.
– И слова «нету» тоже нету, – засмеялся Зорин. – Померещилось, парни. Не такой уж я гусар, чтобы на меня тут глаз… ложить.
– А я шепнул Галке, что ты подстрелил фрица, который чуть не подстрелил Галку, – пояснил Костюк. – Вот она теперь тебя и щупает глазами. И будет щупать, пока ты ей свиданку под забором не сделаешь…
Штрафники заржали – темы, связанные с единственной женщиной в батальоне, были, пожалуй, самыми ходовыми.
– Ладно ржать, – проворчал Зорин. – За что отбываем, мужики? А то я тут, понимаете, вроде неофита, порядков не знаю, с особенностями ваших славных частей не знаком.
Народ оживился, потекла беседа. Как и следовало ожидать, «политических» в штрафной роте не держали. Уголовный элемент – особо тоже. Так, мелкую шантрапу. По приказу Наркома обороны № 227 от 28 июля 42-го года позволялось направлять в штрафные роты гражданских лиц, осужденных за средней тяжести уголовщину, но в 1-й штрафной роте это как-то не практиковалось. Приземлялись в ней исключительно военнослужащие 45-й стрелковой дивизии. Ефрейтор Федор Игумнов загремел в дисциплинарное подразделение из пехотного батальона за самовольное оставление воинской части – никакое не дезертирство, подумаешь, за самогоном на хутор рванул под покровом ночи. Не для себя старался – для боевых товарищей. Товарищи и сдали его, когда на построении обнаружилось, что Федора нет. Зам по строевой помчался в деревню, а Федор пьяный в дым дрыхнет в обнимку с колхозной бабой – изготовителем и распространительницей того самого дурманящего зелья. Как случился такой конфуз, он не помнил. Бес попутал. Обнял бутыль, собрался бежать в родную часть, да выпить предложила коварная обольстительница. Дескать, какой же ты самостоятельный мужик, если выпить с «девушкой» не можешь? Выпили раз, выпили два, поступило предложение о совместном грехе… Даже судья ржал, когда зачитывал приговор. А что поделать? Закон суров. И греховодничал Федор не просто так по простоте душевной, а обменивал самогонку на ящик тушенки, который какое ни есть, а государственное имущество. Впаяли три месяца, винтовку в зубы и вперед – искупать. У Гурвича преступление еще тяжелее. Уснул на боевом посту. Спать хотелось сильно. А поскольку, пока он спал, боевых действий поблизости не было, оттого и дали не расстрел, а штрафную роту, за что и был премного благодарен родной Советской власти. Претензий не имел, не написано в правилах гарнизонной и караульной служб, что разрешается спать на посту. Ванька Чеботаев просто струсил. А ведь не первый раз в атаку ходил. В те разы вроде ничего, даже штыком помахал (не убил, правда, никого), а когда на Калиничи наступали (они еще у немцев были), хреново как-то сделалось от воя снарядов, зарылся в землю. А после сам от стыда чуть не умер. Так и объяснил бойцам из войск НКВД по охране тыла действующей армии, что сзади шли и пинали по ногам – мол, помутнение нашло. Но опять же закон суров. Костюк Геннадий Матвеевич – старший сержант интендантской службы, коммунист с пятилетним стажем, душой и телом преданный Советской власти, загремел в штрафбат за проматывание и кражу военного имущества. Со всеми интендантами такое случается – не человек красит должность. И неважно, какой у него стаж в ВКП(б). Причем украл и промотал Геннадий Матвеевич совсем немного – ящик гранат. Сбагрил украинскому зажиточному крестьянину (такие случаются в отдаленных хуторах, где не ступала нога советского ответственного работника) в обмен на изделия из серебра и злата. Позднее выяснилось, что гранаты понадобились крестьянину не за тем, чтобы рыбу глушить, как объяснил он доверчивому интенданту. А имелись у крестьянина темные связи с украинскими националистами, которых развелось как грибов. В общем, дело темное. Светила Геннадию Матвеевичу измена Родине с причитающейся «стенкой», но выпутался, вернее, выпутали – одному из судей военного трибунала он оказывал маленькие услуги (характер услуг не сообщался), и тот оказался не последней сволочью…
Подошли еще двое – Ралдыгин и Липатов. Обоим чуть за тридцать, оба из Москвы. Один шоферил до войны – работал в автохозяйстве, другой был мелким чиновником в районном комитете комсомола и большим пропагандистом здорового образа жизни в молодежной среде. Первого призвали в армию в сентябре 42-го, второй сам пошел в 41-м. Ралдыгин ленивый, степенный, неспешный, Липатов живой, кусучий, въедливый. Вернее, был таким, пока не загремел в штрафную роту за невыполнение приказа. Приказ был так себе – сопроводить из части в часть важного проверяющего из штаба дивизии и проследить, чтобы с ним ничего не случилось. Пролетающий мимо по своим делам «юнкерс» не удержался от соблазна погоняться за одиноко пылящей по фронтовой дороге полуторкой. От проверяющего (да, собственно, и от полуторки) осталось мокрое место. Липатов выпрыгнул из кузова, нырнул в водосток, а когда выбрался оттуда, перед глазами открылось то самое мокрое место. Трибунал мучительно размышлял, что бы ему инкриминировать – халатность, шпионаж, обвинение в диверсионной деятельности; решил ограничиться «невыполнением приказа». Ралдыгин охранял склад горюче-смазочных материалов. А позднее выяснилось, что именно в ту ночь со склада умыкнули две бочки солярки. Он мог поклясться – во время несения службы ни одна крыса на склад не заходила. Но факты были неумолимы – до заступления на пост солярка была. После сдачи поста – не было. Просто мистика какая-то. Поклонников потусторонних сил среди членов трибунала не оказалось, и Ралдыгину вкатили по полной – три месяца. Теперь он постоянно думал о том, куда же могла пропасть окаянная солярка (по двести килограмм в каждой бочке), если склад был закрыт на амбарный замок, а сам он полночи расхаживал возле ворот и провалами памяти не страдал.
– А сам-то, Зорин, за какие заслуги попал в штрафную роту? – скрипучим голосом осведомился капитан Кумарин, подходя к компании.
– Встать, – буркнул Зорин.
– Да сидите, чего уж там, – отмахнулся Кумарин. – Больно смотреть, как вы поднимаетесь. – Он снял фуражку, причесал пятерней стоящие комом волосы с пробелами седины. – Так за что тебя в нашу курортную зону, Зорин? Не успел я с твоим делом ознакомиться, сразу в бой…
– Майора ударил, – скромно отозвался Зорин.
– Ничего себе, – пробормотал Гурвич. И глазами показал, как он уважает такие «уставные» отношения.
– За дело? – покачал головой Кумарин.
– За деяние, товарищ капитан, – и поведал в нескольких словах.
– Так вроде не должны тебя сюда… – растерялся Игумнов.
– Должны, – вздохнул Кумарин. – Как ни крути, а совершил ты, сержант Зорин, тяжелое воинское преступление. О том, что майор Глахотный агент вражеской разведки, в то время еще не знали. Так что съездил ты по рылу не кому-нибудь, а самому настоящему майору рабоче-крестьянской Красной армии. Сам виноват, сержант…
– Я рядовой, товарищ капитан…
– Принимай отделение, Зорин. – Капитан соорудил чудовищную гримасу – в данной ситуации она должна была означать улыбку. – Умеешь воевать, я наблюдал за тобой. Грамотно действовал, молодец. Жизнями солдат не бросался…
– Так плохо, товарищ капитан? – осторожно спросил Гурвич.
– Хуже некуда, рядовой. – Скулы ротного побледнели. – Штаб дивизии разгромлен, связь между частями потеряна, пока восстановят… Наше счастье, что на усиление нашего участка направляется отдельный танковый полк под командованием подполковника Рябова и два мотострелковых батальона. Должны заткнуть дыры. Потери ужасные. Погиб начальник штаба дивизии полковник Суздалев, трое его заместителей, уйма прочего народа. Хорошо, комдив Ершов был на выезде в частях. Разнесли минами госпиталь, спаслись немногие, уничтожены почти вся комендантская рота, половина связистов, хозяйственный взвод… Потери роты, по предварительным оценкам, восемьдесят человек – вместе с ранеными, слава богу. Убит военком Шалевич, двое взводных, третий – лейтенант Костенко – тяжело ранен. Выбило замов по строевой, ранен в голову ротный агитатор старший лейтенант Колосков, тяжелое ранение получил оперуполномоченный контрразведки СМЕРШ Гутин… Из постоянного состава уцелели только я, да эскулап Анищенко, да лейтенант Бывалов, канцелярист, хранитель ротной печати, мать его…
– Главное, ротная печать, товарищ капитан, – робко заметил Костюк.
Ротный исподлобья покосился на бывшего трудягу из интендантской службы.
– А с фрицами что, товарищ капитан? – спросил Ралдыгин.
– Вот этот остался, – кивнул за плечо Кумарин. Двое солдат в подозрительно чистом обмундировании тащили пленного эсэсовца в сторону дороги. Акцией командовал офицер в фуражке с красным околышем – надутый, важный индюк, преисполненный чувства ответственности за важную миссию. – Штыков шестьдесят их было, – сказал Кумарин. – Не исключено, конечно, что отдельные попрятались – по сараям, подвалам, будут пытаться выбраться из поселка, затеряться в лесах, пробиться к своим. Пусть контрразведчики их ищут…
– А вас за что в эту роту, товарищ капитан? – осмелел Зорин.
Ротный не разгневался, хохотнул отрывисто-сухо.
– Родина и партия послали, сержант. – «Вот именно – послали», – подумал Зорин. – Приказы Родины не обсуждаются. А в направлениях подобного рода имеются свои плюсы, если присмотреться. Это вы здесь отбываете – а офицеры служат.
– Офицерам хорошо в штрафных ротах, – подал голос Гурвич. – Правда, товарищ капитан? Я слышал, срок выслуги для вас сокращается вдвое. И денежное содержание вдвое выше. И при назначении пенсии месяц службы в штрафной роте засчитывается за шесть. А убить ведь и в регулярной части могут, правда, товарищ капитан?
– Разговорились вы что-то, – опомнился Кумарин. – Ладно, бойцы, десять минут отдыха, и объявляется общее построение. Зорин, разрешаю сформировать свое отделение – на собственное усмотрение. Должно же в этом бардаке быть хоть что-то боеспособное… Нет, вы только полюбуйтесь! – Капитан всплеснул руками.
Ревели мощные моторы. Гул разрастался по всей округе, воздух вибрировал. На площадь выезжали прославленные танки Т-34. Их было много. Один, громыхая и лязгая, подъехал к штабу, хотел продвинуться поближе, да постеснялся танкист давить тела, которые еще не убрали. Остановился, заглушил мотор. Распахнулся люк. Вылупилась озадаченная физиономия в шлемофоне. Два танка подъехали с западной стороны. У обоих башни пришли в движение, хоботы стволов устремились на сгоревшее здание штаба. А сзади продолжало грохотать, третировать барабанные перепонки – танки один за другим появлялись на арене отгремевшего боя. Вонь солярки, отработанного машинного масла окутала окрестности.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?