Текст книги "Баржа Т-36. Пятьдесят дней смертельного дрейфа"

Ахмет еще сопротивлялся. Он не мог воздействовать на остальных, но боролся за собственный разум. Сознание временами покидало его, но, приходя в себя, сержант помнил, кто он такой и где находится. Они не умрут! Он должен поддерживать жизнь в своих ребятах!

Затулин полз в кубрик, преодолевая лестницу. Ревизия оставшихся припасов была бы смешной, если бы не оказалась такой грустной. На глазок – около трех литров воды. Два с половиной сапога, несколько свечей, семь или восемь спичек. Дрова еще оставались – порубленные в щепки переборки и обшивка. Он вновь упорно растапливал печку, жарил то, что с долей воображения принималось за еду. Ахмет выволок миску горячей «пищи» на палубу, вернулся за водой. Экономия уже неуместна, две полные кружки: литр. Кружилась голова, но он поднял эту воду, не расплескав.

Сержант насилу заставлял своих ребят принимать сидячее положение, кормил из ложечки. Они открывали рты как галчата, вяло жевали. Он вливал в них теплую воду. Солдаты давились, икали, потом валились на палубу словно тряпочные куклы, набитые бисером. Он ел и пил последним – то, что осталось после всех. Сознание заволокло. Ахмет истово надеялся, что это не смерть, просто сон.

А в сумерках его едва разбудил Филипп. Перед глазами сержанта возникло лохматое соломенное чучело с мутными стекляшками вместо глаз.

– Ахмет, вставай, – монотонно выводил Полонский. – Судно плывет.

Это могло быть новой галлюцинацией, но Ахмет дополз до борта, подтянулся. Рядом висели еще два чучела. Говорить они не могли, только наблюдали за происходящим. Серега пытался помахать рукой, но это были тщетные потуги.

Судно действительно плыло. Мглистый призрачный силуэт следовал параллельным курсом на дистанции не меньше полутора миль. Судя по размерам, рыболовный траулер среднего водоизмещения. В рубке поблескивал сигнальный огонек. Возможно, рулевой не заметил баржу без опознавательных знаков, оставшуюся по правому борту. Он отвлекся, занимался своими делами, мог просто не обратить внимания на посудину, сливающуюся с антуражем. Трудно обнаружить серую кошку в серой комнате, пусть даже она там есть. Дистанция между судами возрастала. Экипаж траулера не собирался оказывать помощь людям, терпящим бедствие.

– Уходят, – сипел Федорчук. – Они уходят, Ахмет.

– Кричим, пацаны, машем руками!

Альтернативы не оставалось. Можно было развести костер на палубе, просто бросить горящую спичку в кучку дров. Но последние спички хранились в кубрике. Оружие – тоже. А как кстати оно сейчас! Идти за этим добром – целая история, чреватая падениями и обмороками. Пока проделаешь такой вояж, траулер трижды скроется за горизонтом. Это было неправильно, в корне ошибочно. Они должны были держать спички и оружие наготове! Но так уж вышло, трудно удержать полезные вещи в меркнущем сознании. Это было какое-то безумие. Парни кричали, махали руками, хотя со стороны все выглядело совсем не так. Сомнительно, что их призывы о помощи могли быть услышаны даже на другом конце палубы. Несколько маховых движений, и немели суставы, висли руки, люди сползали на настил.

Ахмет упал последним, но не сдавался, снова сучил ногами, хватался за брус планширя, подтягивался, что-то хрипел. Мол, услышьте же, вашу мать! Люди вы или нет?! Но траулер уходил, таял в дымке, его обводы в сумрачной хмари уже почти не читались. Товарищи плакали в бессилии.

У него на глаза тоже наворачивались слезы, безысходность душила, но он шептал, не желая сдаваться:

– Все в порядке, пацаны. Не подошли сегодня – подойдут завтра, другие. Мы входим в район, где есть навигация. Завтра или послезавтра нас обязательно найдут.

– Мы верим тебе, Ахмет, – выдавил из иссушенного горла Филипп и попытался засмеяться. – Мы, как и ты, исполнены оптимизма и с уверенностью смотрим в будущее. Мы знаем, что где-нибудь в Перу, куда нас выбросит на отмель, найдут наши бренные героические останки.

– Что такое Перу? – шептал Федорчук. – Что нам в Африке делать?

– В Африке акулы, в Африке гориллы… – машинально выводил Серега. – В Африке большие злые крокодилы.

Настало четвертое марта, а в телах солдат срочной службы все еще теплилась жизнь. Они лежали под навесом – кто-то кашлял, кто-то сипло дышал. Снова долгое путешествие в кубрик, приготовление пищи с временными отключениями сознания. Похоже, Полонский был прав. Питательной ценности в кирзовых сапогах практически не было. Желудок на такие штучки уже не велся. Оставалось два литра воды и пара сапог.

Сержант снова что-то жарил, обливался потом, доставлял готовое блюдо потребителям. Воду парни пили, но затолкать им в рот прогорклые угольки становилось проблемой. Кружилась голова, сознание вертелось словно пряжа вокруг веретена. После долгого обморока Ахмет обнаружил, что рядом с ним валяются только Филипп и Серега. Крюков оскалился, лежал с полуоткрытыми глазами, но вроде дышал. Ввалившаяся грудь вздымалась и опускалась. Федорчука не было.

Ахмет встревожился, начал выворачивать голову. Он услышал, как поскрипывает настил. Федорчук уже скрывался за рубкой – нелегкая понесла его зачем-то в кубрик. Он полз на корточках, опустив голову, судорожно переставляя руки и волоча ноги. Ахмет успокоился, но снова что-то укололо под сердце. Зачем Вовке понадобилось в кубрик? Тот кряхтел в дверном проеме, пытался одолеть лестницу.

Вероятность того, что Вовка отправился за водой, Ахмет не рассматривал. Его ребята на такое не способны. Он чувствовал беспокойство. Кричать уже смысла не было, да и какой из него крикун? Он сполз с матраса, тоже встал на корточки и отправился в путь. Передвигаться на четырех конечностях было удобнее, чем на двух. Дальние предки человека, не помышлявшие об эволюции, были в чем-то правы. Он сползал со ступеней, мучаясь одышкой словно древний старик. Зрение подводило, картинка в глазах была нечеткой, расплывалась.

Федорчук отправился не к баку с водой, а к пирамиде с оружием! Он подполз к ней, выволок первый попавшийся автомат, промучился какое-то время, передергивая затвор, потом завалился на бок и вставил в рот конец ствола вместе с мушкой и пламегасителем. Палец правой руки неловко отыскивал скобу, чтобы захватить спусковой крючок. Вовка уже практически готов был выстрелить, когда сзади на него с возмущенным урчанием навалился Затулин, вывернул правую руку и только после этого начал вытаскивать автомат изо рта.

– Думаешь, вкусно будет? – рычал он, одаривая товарища подзатыльниками. – Такого мы еще точно не ели. Вовка, с почином, мать твою! Ты что, приятель, окончательно сбесился, раз такое удумал?

Сержант отобрал у солдата автомат, отбросил его подальше. Федорчук не сопротивлялся, оба лежали на полу, полностью выдохшиеся.

Федорчук запрокинул голову, обливался слезами и шептал:

– Прости, Ахмет, знаю, что это подло, не по-товарищески. Но больше не могу, сил моих нет, честное слово. Так унизительно, дышать уже нечем, кости ломит, сапоги твои в горло не лезут. Думал через борт перелезть, чтобы в океане сгинуть, да не могу, нету сил забраться… Как представил, что все это может сразу кончиться, так и пошел, даже не задумался. Ну и пусть. Любаша простит, она понятливая, родители тоже поймут. Посмотри, на кого мы похожи. Мы ведь больше не люди. Ты еще веришь в то, что нас спасут?

– Вот тебе, а не пуля в башку! – Ахмет грозился кулаком, делал яростную мину. – Легкий путь решил выбрать, Вовка, обмануть нас всех собрался? Забыл, что советские люди не ищут легких путей, а терпят до последнего? К позорному столбу потянуло? Так мы тебе это разом устроим. Ладно, приятель, не обижайся. – Он подполз поближе, положил товарищу руку на плечо. – Это просто приступ малодушия, он пройдет. Нужно держаться, Вовка. Бери пример с товарищей. Ты же крепче всех. Ты единственный, кто в прошлом году одолел марш-бросок на тридцать километров. Ведь взвод сдох, по обочинам развалился, я сам едва не помер, а ты остался на дистанции, добежал до финиша. Серега слабее тебя, а держится. Полонский – вшивый интеллигент, ни мяса, ни мышц, а посмотри, какой стойкий, даже шутил вчера. Это сила духа называется. Вовка, нужно терпеть. Помереть легко, а ты попробуй выжить. Пока есть желание, еда и вода, существует пусть хреновая, но надежда.

– Прости, Ахмет, я, наверное, погорячился, – хрипел Федорчук, отползая от пирамиды. – Просто так хреново стало, такая безнадега обуяла, тьма наехала. Слушай, ты пацанам не говори, ладно? Скажи, что мы тут сапоги резали или еще какой-то фигней занимались, ладно?

– Хорошо, Вовка, хорошо. Только обещай, что никогда такого не повторишь.

– Да обещаю. Я ведь так жизнь люблю!.. Меня Любаня дома ждет, все слезы уже, поди, выплакала. Такие планы были на жизнь после армии!

– Сбудутся твои планы, не могут не сбыться. Если выберемся из этой истории, весь мир будет наш, никому его не отдадим. Все, забыли, давай думать о том, как выбраться из этой могилы. Хотя постой, раз уж мы здесь, давай зарубку на стене сделаем.

5 марта 1960 года выдалось самым жарким за всю пятидесятидневную одиссею. О ясности разума речь не шла. Изможденные люди плавали во власти бреда и галлюцинаций. В один из моментов прояснения в голове сержанта проплыла мысль: еще не конец, в кубрике остался последний сапог, три или четыре спички, а из бака можно слить около литра протухшей воды. Кружкой уже не зачерпнуть, нужно поднимать бак, чтобы перелить воду в котелок. Это не просто, но кто тут боится трудностей?

Ахмет по привычке пополз на нижнюю палубу, но сегодня что-то не ладилось. Сознание еле брезжило, а когда сержант выбрался из-под тента и попал под палящее солнце, его остатки просто рухнули. Он как-то подтягивался на руках, волочил непослушное тело, уже умел сползать по лестнице, получая минимум увечий. Ахмет скатился вниз, ударился плечом, дождался проблеска, начал подниматься. Этот день определенно был не лучшим. Он запнулся о валяющийся автомат – какая сволочь бросила и не подняла? – едва не своротил буржуйку вместе с трубой и побрел, шатаясь, к баку. Сержант начал его переворачивать, чтобы слить остатки воды в котелок, но почувствовал, что не может справиться с громадиной, куда-то заваливается вместе с непосильной ношей, и удержаться невозможно. Бак ударил его по животу, он охнул от боли, свалился на спину. Емкость прокатилась по нему, подалась дальше, врезалась в ножки стола.

Ахмет слышал, как трещит рассохшееся дерево, всегда казавшееся таким прочным, заваливается столешница. Удар в плечо, четко по лбу, по торчащим ребрам!

Он не чувствовал боли, только подумал с щемящим облегчением:

«Вот и все, такого ты точно не переживешь».

Он лишился последних чувств и очень удивился, когда очнулся. Вокруг него хлопотали какие-то личности, но явно не ангелы, судя по непечатным словам. Они сами были как перышки, но умудрились стащить с него завалившуюся столешницу, выволокли из «зоны поражения».

– Вспышка слева, – хрипло пошутил кто-то. – Не успел наш сержант правильно выполнить упражнение.

Над ним склонялись зыбкие тени, шепотом комментировали ситуацию. Он уже знал, что физиономия у него не пострадала, плечо не сломано, а шишка на лбу – самое то, не будет больше выделываться.

– Тащим его наверх, – хрипел кто-то. – Мы с Вовкой за ноги, а ты, Филипп, голову придерживай, чтобы по ступеням не билась. Оклемается на улице, там ветерок поднялся.

– А ничего, что ногами вперед? – сомневался Филипп.

– Не страшно, – ответил голос, похожий на Серегин. – Потерпит, не барин.

– Парни, это вы? – простонал Ахмет. – Как вы сюда пришли? Вы же никакие были.

– Сам ты никакой, – обиженно проскрипел Филипп. – Ты просто ничего о нас не знаешь. Такой грохот тут учудил, что мы с того света вернулись и решили посмотреть, как у тебя дела.

– Подождите, пацаны, что с водой? Я, кажется, бак уронил.

– Ты ее разлил, – глухо пробурчал Серега.

– Да ладно, не пугай командира, – надрывисто прошептал Федорчук. – У бака горлышко узкое, а сам он широкий, там почти не пролилось. Несколько капель, ерунда. – Тут Федорчука посетила неплохая идея. – Слушай, Ахмет, а раз уж ты очнулся, то, может, сам пойдешь? Нам умирать сегодня-завтра, а мы тут надрываемся.

– Я вам задам!.. Я вам так умру, что вы у меня пешком в Америку побежите. Парни, постойте, не тащите меня. Давайте хоть воды попьем, там осталось около литра. Половину можем выпить, потом легче будет подниматься. Мы же сможем вчетвером справиться с баком? И оружие нужно захватить. Мы же беззащитные, как дети.

Ахмет очнулся только под вечер. Над головой безоблачное небо, краски дня покрывала сумрачная паутина. Он выплывал из беспамятства, как со дна болота. Зрение и слух восстанавливались. С памятью и адекватностью были проблемы, но это дело времени. Они либо вернутся, либо полностью пропадут. Сержант покосился по сторонам: все здесь, в одной кучке.

– Эй, дистрофики, живые есть? – прошептал Ахмет.

– Если поискать, найдутся, – отозвался Филипп. – Живучие мы какие-то, командир, не идет к нам вечный сон. Но это ненадолго. Желудков у нас практически не осталось, проживем еще сутки, потом потихоньку угаснем.

– Может, червячка заморим? – прокряхтел Федорчук, приходя в чувство. – У нас там что-нибудь осталось?

– Один сапог и пол-литра воды.

– Вот это богатство!

– И что вы тут разорались? – Серега заворочался, открыл глаза и изумленно воззрился в небо. – Мне ангел с крыльями пригрезился. Ну и ну!..

– Что сказал? – шевельнулся Филипп.

– Откуда я знаю, что он сказал! Вы тут орете, поспать не даете. Серьезно, пацаны, настоящий ангел, белокурый такой, в белой пижаме, с крылышками, порхал как бабочка. Стыдно признаться, готов уже в бога поверить. Может, действительно после смерти что-то есть, а? Так не хочется, чтобы было темно.

– А если в ад попадешь? – усмехнулся Ахмет.

– С какой радости я в ад попаду? – рассердился Серега. – Нормально жил, работал, грехов не помню, если только по мелочам – где-то напился, с кем-то подрался. В армии служил чин по чину, вон комсоргом роты назначили, сознательный, стало быть.

– Дурында ты, Серега, – вздохнул Филипп. – Для Бога главный грех – твоя… вернее, наша приверженность коммунистической идеологии. Не любит этого Господь. Мы же ярые безбожники, как нас Бог может в рай определить, если мы в него не верим?

– А если я, того… поверю? – задумался Серега. – Вот с этого самого дня… возьму и поверю?

– Ну, может, и прокатит, – допустил Филипп. – Но я бы на твоем месте особо на это не рассчитывал.

– Попадешь ты в рай, Серега, – успокоил Ахмет. – Бог не Яшка, видит, кому тяжко. Только что ты делать будешь в раю? Политинформацию спасенным душам читать? Машинистом на железную дорогу устроишься? Там ведь работать не принято, а коммунизм и без тебя построили. Из века в век болтаться по райским садам, топтать дорожки, летать на облаках? Скука смертная, ни уму ни сердцу.

– То есть в аду, ты считаешь, нам будет веселее? – выдержав паузу, спросил Филипп.

Смеяться было больно, душил кашель. Беседа дальше не клеилась. Серега прошептал, что последние пол-литра воды лучше оставить на завтра. Мол, бог даст, проснемся. Пелена оплетала сознание сержанта.

«Утром можно и не проснуться, – тоскливо думал Ахмет. – Во всяком случае, кто-то из нас наверняка не встанет. Может, стоит попрощаться – так, на всякий случай?»

Он провалился в обморок, а очнулся от дребезжащего гула. Звуковая галлюцинация была какая-то странная, она превышала допустимые децибелы. Грохот нарастал, ощущался физически. Задрожал настил с матрасами, вибрация передавалась телу. Резко подул ветер, превращаясь в ураганный. Взвился, словно парус, брезентовый тент, затрепетал, забился. Надломилась одна из ножек, держащих навес, со звоном покатилась по палубе. Брезент прибило к рубке. Повалилась вторая штанга, хорошо, что никому не причинила вреда. Ураганный воздух закручивался кольцами. Над баржей зависло тяжелое серо-зеленое брюхо. Оно покачивалось, испускало адский грохот, а работающие лопасти создавали мощную ударную волну.

Сознание почти не работало, Ахмет равнодушно смотрел на летучего монстра. Он не чувствовал ни радости, ни страха. Ураган отлично освежал, лопасти винта служили замечательным вентилятором – это было единственным, о чем он подумал.

Железный аппарат болтался в воздухе примерно полминуты, потом немного сместился, показалась кабина, а в ней – две головы, едва заметные. Сумерки сгущались, да и зрение подводило, картинка получалась размытой. Только общее представление, без подробностей. Машина повисела еще секунд пятнадцать, потом поворотилась в воздухе, показав громоздкий хвост и пропеллер-стабилизатор. Она еще раз качнулась и неторопливо поплыла на север. Дребезжание стихало, захлебнулся ураган. Брезентовое полотнище сползло с рубки и осталось валяться комком.

Вибрации уже не ощущались. Все вернулось на круги своя, за исключением того, что над головой теперь не было брезента, а распахнулось темнеющее небо. На нем загорались звезды.

«Вот паршивец, – подумал Ахмет. – А кто брезент на место повесит?»

Парни заворочались, как-то недовольно закряхтели.

– Мужики, вы тоже это видели? – прошептал Ахмет.

– Я что-то видел, – отозвался Федорчук, – но черт меня побери…

– Меня трясло как припадочного, – пожаловался Серега. – Гром небесный, не иначе.

– Этот гром небесный называется вертолет, – пояснил всезнающий Полонский. – Любопытные какие-то прилетали, повисели и смылись, а мы остались.

– Слава богу, – прошептал Ахмет. – Значит, с мозгами все в порядке. Не могло же нас вот так, всех вместе… У кого хорошее зрение? Чей это был вертолет?

– Не наш, – откликнулся Серега. – Вроде пятиконечная звезда у него была на корпусе, но не наша, в круге. Мужики, какая разница, он ведь все равно улетел!

– И что же получается? – вздохнул Филипп. – Умираем дальше?

– Никаких «умираем», – проворчал Ахмет. – К утру все должны быть живыми как огурчики. Но на всякий случай, мужики… – Тут он выдавил из себя то, что не хотел говорить больше всего на свете: – Давайте простимся, что ли.

Наступило утро 6 марта. Солнце еще всходило, не успело разогреть и раскалить палубу, но уже стреляло резкими лучами, раздражая слизистую оболочку глаз. Четыре скелета, обтянутые кожей, в последней стадии истощения, валялись на палубе. Вот вздрогнул один, распахнул глаза, заполненные желтоватой слизью. В туманных блюдцах мелькнуло недоумение. Не ожидал он очнуться на этом свете, покосился вбок и пихнул товарища, лежащего рядом. Тот застонал, натянулась на скулах синяя кожа. Бедняга сипло закашлялся, испачкал бурой слизью бороду. Заворочался третий, вздрогнул так, словно через его тело прошел неслабый разряд. Он распахнул глаза и недоверчиво вылупился на лазоревое небо.

Глухо, словно из могилы, засмеялся четвертый и сказал:

– Невероятно, чуваки, мы еще здесь.

– Зря прощались, – прошептал Филипп. – Снова придется любоваться вашими хорошенькими личиками. Но это не затянется. Вымираем, черт возьми, как динозавры в мезозойскую эру. – Он начал фальшиво напевать: – И на Тихом океане свой закончили поход.

– Парни, у нас еще осталось пол-литра воды, – прошепелявил Ахмет. – Может, повременим убиваться и звать старуху с косой? Нужно только сползти вниз.

– Уже не хочется, – равнодушно вымолвил Федорчук. – Извиняй, сержант, ничего не хочется. Быстрее бы уж…

– Он прав, Ахмет, – пробормотал Полонский. – В жизни, как и под дождем, наступает момент, когда уже просто до лампочки. Давай посмотрим правде в глаза, не возражаешь? Мы оттягивали этот день как могли. Но мы же не всесильны, верно?

По барабанным перепонкам снова ударил трескучий гул. Словно слепень вился вокруг уха. Треск нарастал, играл на нервах, становился зверски неприятным. Рев стал пронзительным, словно на корме включили лесопилку, и давешняя туша на бреющем полете прошла над палубой! Она зависла над правым бортом, покачалась как маятник и подалась обратно. При свете дня машина не казалась такой огромной, метров двенадцать в длину. Обычный армейский вертолет «Ирокез», многоцелевая машина фирмы Bell Helicopter Textron, производство которых наладили в пятьдесят шестом году.

Вертолет на малой высоте сделал круг над дрейфующей баржей, отвалился набок и исчез за левым бортом. Глаза у солдат болели, открывались лишь частично, обзор был сильно усечен. Треск затухал.

– Поднимаемся, пацаны, – прошептал Ахмет. – Вертолет не случайно вернулся.

– А подниматься-то зачем? – простонал Федорчук. – Нам и так вроде не дует. – Он первым начал шевелиться, подтягивать под себя колено, чтобы опереться на него.

Люди поднимались, возрождались из тлена и пепла. Жутковатые малокровные существа с запавшими глазами и высохшей кожей знали, что нужно подняться. Не понимали, зачем именно, но знали интуитивно – надо. Наступал торжественный момент. Они не имели права демонстрировать свою беззащитность. Люди старались через не могу. Солдаты поднимались на колени, опираясь ладонями о палубу, выжидали, пока уймется головокружение, медленно распрямлялись, стараясь расставить ноги. Стоять без опоры было невозможно. Четыре шага на подгибающихся ногах – они вцепились в левый борт и стали всматриваться в сияющую бирюзу.

– Мать его!.. – простодушно прошептал Федорчук.

Ничего подобного советские бойцы еще не видели. В миле от терпящей бедствие баржи возвышалась стальная серая громадина. Она напоминала скалу, остров правильной геометрической формы. Но это был не остров, а исполинская плавающая крепость, ощетинившаяся мощными дальнобойными орудиями. На бескрайней, идеально ровной палубе выстроились самолеты, издали кажущиеся игрушечными. Над палубой высились замысловатые надстройки, рубки, оружейные башни.

– Что за хрень? – ошеломленно выдохнул Серега.

– Авианосец, – прошептал Ахмет. – Такая штуковина, способная перевозить и обслуживать целый полк истребительной палубной авиации.

– Чей авианосец? Наш?

– Нет…

– А чей?

– Ну и вопросики у тебя, Серега!

«Ирокез» уже висел над авианосцем. От стальной глыбы отделился быстроходный катер с высокой надстройкой и, разрезая волну, помчался к барже. Над рубкой развевался небольшой флажок – красные горизонтальные полосы на белом фоне и две поперечные желтые линии в центре, образующий неравностороннюю «галочку». На палубе и надстройке можно было различить фигурки людей.

– Американцы, НАТО, – прошептал Филипп. – Так вот вы какие, северные олени. И снова сложные чувства, пацаны. Не китайские бандиты, конечно…

– Это наши враги, – прохрипел, вцепляясь в борт, Серега, и сморщился так, словно напился лукового сока. – Вот он, звериный оскал международного империализма.

– Флаг у них какой-то другой, – заметил Федорчук.

– Флаг военно-морских сил США, – объяснил Затулин. – Что вы делали на занятиях, товарищи солдаты? В облаках витали?

– Ну, не фашисты же, – засомневался Филипп. – Американцы были нашими союзниками в войне, вместе немцев давили.

– Это было давно, – прошептал Серега. – Американцы в той войне преследовали свои корыстные империалистические цели. Мы же комсомольцы, не можем сдаться американцам. Пацаны, мы никогда не встанем перед вселенским злом на колени. Уж лучше смерть. Я правильно смотрю на текущий момент, Ахмет?

Сержант молчал. Ветерок ворошил давно не мытые слипшиеся волосы.

– Слушай, ты, вселенское добро, – спотыкаясь, выговорил Филипп. – Твою дивизию!.. То ты про бога несешь, то опять про комсомол.

– Слушай мою команду, товарищи солдаты! – проскрипел Ахмет, пожирая глазами катер, который уже одолел половину дистанции. – Всем поднять с палубы автоматы.

– Издеваешься? – простонал Филипп.

– Подчиняться! Вы пока еще обязаны выполнять мои команды.

– Не команды, а приказы, – поправил Полонский, подгибая колено и упираясь ладонями в настил. – Пусть собаки выполняют твои команды. Ох, грехи наши тяжкие.

Отдуваясь, кусая губы до крови, солдаты ползли к своим «калашам», разложенным на палубе, подволакивали их за ремни, ползли обратно, снова поднимались, привалившись к борту. Со стороны это смотрелось страшновато – жалкая кучка оживающих мертвецов. Они поднимали оружие, пытались передернуть затворы.

– Сейчас мы им покажем, этим врагам прогрессивного человечества! – бурчал Серега, воюя с непослушным ремнем. – Сейчас они у нас далеко пойдут. Встретим супостатов приветственным залпом.

– Вы офигели? – не понимал задумки командира Федорчук. – Они же нас покрошат на хрен.

– Всех не покрошат, – злобно урчал Серега. – Патронов не хватит.

– Отставить стрельбу! – приказал Ахмет. – Серега, подружись с башкой, ты же не полный идиот. Всем взять автоматы в положение «на плечо». Караул, строиться! Ладно, – допустил Ахмет, предвосхищая взрыв народного гнева. – Можете держаться одной рукой за борт. Стоим, пацаны, никто не шатается, не падает!

– Вручную будем делать им комплименты, – оскалился Филипп. – Слушай, командир, а чего не по форме-то? Может, ушанки наденем?

Караул стоял, никто не падал – страшные, изнуренные, с автоматами на ремнях. А катер военно-морских сил США был уже под боком. Рулевой сбавил темп, посудина медленно приближалась. На носу толпились люди в незнакомой форме: элегантные брюки-бриджи, высокие пилотки, рубашки салатного цвета. Несколько человек имели при себе штурмовые винтовки М-16, держали их в боевом положении, но увидели, что люди на барже не собираются стрелять, и опустили стволы в пол. Американцы изумленно разглядывали четверку истощенных солдат, выстроившихся вдоль борта. Кто-то смотрел на них с благоговейной опаской. Ох уж этот всепоглощающий ужас перед живыми мертвецами!

– Чего они смотрят на нас как на оружейный плутоний? – проворчал Серега. – Боятся, что ли?

– А ты повстречайся с такими в безлунную ночь на пустой проселочной дороге, – прошептал Филипп. – Так точно в штаны насвищешь. А еще идейные противники. Мы же для них – звериный оскал международного коммунизма.

Катер шел по инерции, рулевой выключил двигатель. Судно новое, с иголочки, палуба поблескивала свежей краской. В персонах, столпившихся на носу, не просматривалось ничего ужасного. Люди как люди, в основном светлокожие молодые мужчины с нормальными, не изуродованными империализмом лицами. Парочка смуглых, у одного разрез глаз выдавал азиатское происхождение. Посудина поворачивалась к барже боком, медленно подходила. Светловолосый крепыш перебрасывал за борт кранцы, похожие на спасательные круги, для предотвращения удара.

– Нид хелп? Нид хелп? – встревоженно спрашивал молодой мужчина с двумя полосками на черных погонах, но явно не младший сержант.

Он снова что-то бухтел, гортанно, без остановки, жестикулируя и нацепив замороженную улыбку.

– Чего он тут несет? Мы ни хрена не разумеем, – проворчал Федорчук. – Я так понимаю, один хороший удар в морду заменяет тысячу слов.

– Просит загранпаспорт показать? – усмехнулся Затулин.

– Он спрашивает, нужна ли нам помощь, – выдавил из горла Филипп. – Заодно извиняется, спрашивает, не возражаем ли мы, что они так близко подошли к нашему судну?

– Надо же, какие вежливые, – фыркнул Федорчук.

– Ты понимаешь по-английски? – удивился Ахмет.

– Я учился в школе, – объяснил этот возмутительный факт Полонский. – Я скажу даже больше, Ахмет, – я хорошо учился в школе. И в институте, из которого меня забрали в армию, преподавателю английского удалось кое-что в меня вбить. Плохо, правда, старался, половину слов не понимаю.

– Не забрали в армию, а призвали, – проворчал Серега. – Это при царизме людей забирали в армию.

– Нид хелп? Нид хелп? – твердил как попугай офицер с двумя нашивками на погонах, потом спохватился, козырнул и представился: – Лефтенант джуниор грэйд Питер Келлер, Ю-ЭС-Эй Нэви. Уоррент оффисэ Джо Салливан. – Он ткнул пальцем в молчаливого мужчину, стоящего рядом, с такими же золотистыми нашивками на погонах, но украшенных синими вкраплениями.

– Сможешь перевести? – проскрипел Ахмет. – Старший сержант Затулин, рядовые такие-то… Союз Советских Социалистических Республик, военнослужащие, караульное подразделение. Можешь добавить, что мы тут как бы бедствие терпим, много дней провели без еды.

Полонский кашлял, вцепившись в борт, подбирал слова, произносил их с чудовищным акцентом. Американские военнослужащие недоуменно переглядывались. Лейтенант младшего ранга Питер Келлер сглотнул и что-то шепнул своему помощнику, уоррент-офицеру Джо Салливану. Тот сделал удивленное лицо. Офицер снова что-то тараторил, делал приглашающие жесты, потом сообразил, что «вероятный противник» его не понимает, начал говорить помедленнее, четко произносил слова.

– Кажется, приглашает на корабль, – неуверенно сказал Полонский. – Говорит, что мы нуждаемся в лечении, все такое. Уверяет, что не сделают нам ничего плохого, что на корабле нас накормят, напоят, покажут врачу.

– Командир, но это вражеский корабль, – простонал Серега. – Мы не можем, дали присягу, станем предателями!

– Филипп! – прокаркал Затулин. – Скажи этим парням, что мы их всячески благодарим, но не можем принять заманчивое предложение. Он тоже солдат, должен понять. Наша баржа на плаву, просто в ней нет горючего. Если их не затруднит, пусть дадут нам карту, продукты, солярку. Мы сами доберемся отсюда до своих.

– Через весь океан? – засомневался Филипп. – Ты уверен, что наша баржа до сих пор на плаву? Ладно, командир, воля твоя. – Он снова начал что-то говорить американским морякам, у которых от изумления отваливались челюсти.

Первым не выдержал Серега. Он терпел до последнего, ухитряясь при этом презрительно усмехаться. Но наступил предел, закружилась голова, и тело потеряло чувствительность. Он ударился грудью о борт, начал сползать, закатив глаза. Качнулся Федорчук, автомат пополз с плеча, упал на палубу, глухо звякнул. Закашлялся Полонский, перегнулся через борт, изрыгая спазмы рвоты и никаких остатков еды. Сержант Затулин держался дольше всех, но тоже чувствовал, как палуба уплывает, а море и небо готовы поменяться местами.

– Будем дальше выеживаться? – кашлял Полонский. – Давай, это очень умно.

– Хорошо, – скрипел сержант, схватившись за брус борта. – Скажи им, что мы готовы принять помощь, если они настаивают.

– Хелп ас, – исторг на последнем издыхании Полонский, и люди на катере пришли в движение, засуетились.

– Подожди, Филипп. – Перед глазами уже густела мгла, но сержант еще помнил о своей ответственности. – Переведи им. Наша баржа должна остаться в целости и сохранности, это государственное имущество. Наши автоматы должны быть с нами. Мы несем ответственность за свое оружие. Каждый оставшийся патрон следует пересчитать и сохранить.

Он падал, на борт перескакивали какие-то люди. Кто-то подхватил его под мышки. От мужчины остро пахло одеколоном. Сержант не чувствовал ног, сознание ускользало, слова незнакомого языка сверлом вгрызались в мозг.