Текст книги "Лоцман. Власть шпаги"

– Так вы подтверждаете…

– Да, мы были друзьями. Но я не пират!

– Еще один вопрос… – судья снова прищурился. – Герр Иеронимус Байер, доктор…

– И это – мой добрый знакомый, – сглотнув слюну, сумрачно покивал Бутурлин. – Что, тоже пират?

– Нет, не пират. Отравитель, – Законник Карл участливо улыбнулся. – Мы арестуем его уже сегодня… сейчас…

– Что-о? – Никита Петрович внезапно расхохотался, громко, неожиданно для себя и всех прочих. Смеялся, запрокинув голову, а потом тихо спросил: – Значит, я еще и отравитель, ага.

– С вас хватит и пиратства, – хмуро бросил Линдберг. – Точнее – соучастия в оном. К тому же, скорее всего, вы еще и шпион. А уж нарушитель порядка – точно! Такие люди, как вы, опасны, господин Бу-тюр-лин! Очень опасны для всех добропорядочных обывателей. А потому, руководствуясь эдиктом королевы Кристины… постановлением его величества короля Карла Густава, а также разъяснениями высшего королевского суда… Постановляю!

Все притихли, затаив дыхание.

– Именем его величества короля Карла Густава! Признать господина Бутюрлина Никиту виновным в совершении преступления, предусмотренного эдиктами и уголовным законом, а именно – нарушения порядка, и частично – в пособничестве пиратам.

– Хм… частично… – с презрением хмыкнул лоцман.

– Обвинение в сборе шпионских сведений… – все с той же важностью продолжал судья, – снять за отсутствием прямых улик.

Ну, что ж… хоть в этом обошлись по справедливости…

– И по совокупности преступлений назначить господину Бутюрлину Никите наказание…

Так-так…

– В виде смертной казни через повешение!

Одна-ако!

– Приговор привести в исполнение завтра в полдень. Здесь же, в крепости Ниеншанц, силами крепостного гарнизона.

– Увести! – дождавшись оглашения приговора, скомандовал тюремный сержант. – Да, а всякой мелочи плетей… Когда, господин судья?

– Плетей? Тотчас же! А чего тянуть?

Итак, Жоакин убит при задержании, доктор Байер вот-вот будет схвачен, – лихорадочно соображал лоцман. Единственные друзья… Больше здесь вообще надеяться не на кого… Впрочем… как это – не на кого?

– Слушай меня, Флор, – обернувшись к мальчишке, быстро зашептал Бутурлин. – Хочешь помочь?

– Да! – серые глаза отрока широко распахнулись. – Что нужно сделать?

– Тсс! Не так громко, дружище. Сегодня же, как отпустят, найдешь некоего Йохана Фельтскога, капитана муниципальной стражи. Он обычно бывает в таверне «Тре крунер». Скажешь… Да все про меня расскажешь. А дальше – уж как пойдет…

– Сделаю все, господин! У-у-у…

Мощные пальцы сержанта ухватили отрока за ухо и поволокли к месту экзекуции. Слева от крыльца, на утоптанной травке, уже раскладывались козлы…

– Ну, давай, парень, – поиграв плетью, хохотнул профос. – Сымай рубаху, спускай штаны… Да ложись вон со всеми удобствами! Что дрожишь-то? Ниче! Привыкай, ага.

Со двора вскоре послышались крики.

Бутурлин подошел к оконцу опустевшего узилища и закусил губу. Неужто не поможет ничем капитан Фельтског? Неужто и впрямь – казнят, повесят завтра в полдень? Как-то не очень-то хочется болтаться в петле. Позорная, недворянская казнь. Лучше бы отрубили голову. Хотя – почему же лучше? Лучше уж вообще избежать виселицы… развязать руки, броситься на ближайшего стражника… завладеть оружием, а там – будь что будет! В конце концов, лучше уж погибнуть с честью, чем тупо болтаться в петле.

Снаружи послышался шум – чьи-то голоса, шаги, звуки ударов. Лязгнул засов, дверь распахнулась настежь, и стражники втолкнули в темницу новую партию узников, в большинстве своем – оборванцев-бродяг. Едва только войдя, бродяги тут же принялись драться между собой за удобные – по их мнению – места. Кто-то хотел расположиться у окна – не так душно, кто-то подгребал под себя всю солому. Бутурлина не задевали, относились почтительно, видать, знали уже, кто это такой и чего здесь дожидается.

Наконец, ближе к ночи, узники угомонились. Кто-то уже храпел, а кто-то принялся есть – у кого что было. Невысокого росточка мужик с окладистой бородой даже угостил Никиту краюхой заварного хлеба и кусочком сала. Угостил от чистого сердца – это было видно – и лоцман не стал отказываться, тем более кушать-то хотелось.

Молодой человек уселся на соломе, вытянув ноги – жевал сало, думал. Если смотреть правде в глаза – надежда на помощь капитана городской стражи была довольно слабенькой. Ну да, сговорились о выгодном дельце – и что? Чем рисковать, вытягивая Бутурлина из тюрьмы, господину Фельтскогу куда проще сговориться с каким-нибудь другим лоцманом или толмачом-переводчиком. Да, наверное, это проще. На первый взгляд. Однако ж, ежели с другой стороны посмотреть – коль все было бы так просто, так капитан давно б отыскал нужного человечка, не присматривался бы к Никите Петровичу… Да, да, похоже, швед заранее присмотрелся к тихвинскому лоцману, порасспросил кое-кого, а потом уж и подошел.

Доев сало, узник вытянулся на соломе, заложив за голову руки. Не спал, все так же и думал – упорно лезли в голову разные мысли. Конечно, капитан мог бы помочь… если риск вызволения Бутурлина из темницы многократно меньше будущей выгоды. Ежели особо напрягаться не надо, так почему б узника и не освободить?

Ага, не надо – как же! Тут вон какие стены, да восемь десятков орудий, да гарнизон в полтысячи человек! Это и хорошо, что полтысячи. Неужто среди такого сонмища народу у капитана Фельтскога да не отыщется какого-нибудь доброго знакомца, да не простого, а при должности? Ну, может, и не отыщется… или не захочет капитан в такое гиблое дело впрягаться, да и отрок тот, Флориан… можно ли ему вообще доверять? Может, он не думал никого искать, оно ему надо?

Тогда надо надеяться на себя. Только на себя, коли больше никто не поможет. Притвориться сломленным. Идти на казнь, понурив голову и едва волоча ноги. А потом, улучить момент и… Лучше – у виселицы. Она ведь на стене. Оттуда и спрыгнуть. Ежели повезет – прямо в Неву или Охту. А не повезет, так… Один черт – лучше уж так, чем в петле болтаться!

Думал Бутурлин, думал, пока не смежил глаза… И проснулся от окрика!

– Лоцман! Живо на допрос!

Какой еще допрос? Ведь уже и приговор подписан… Никита Петрович очумело заморгал, машинально закрываясь рукой от дрожащего света факела. А! Может быть, здесь еще один лоцман имеется?

– Ты, ты! – тюремный страж поднял факел повыше. – Чего моргаешь? Руки за спину… Шагай!

Один из тюремщиков ловко связал лоцману руки. Все, как положено, ага… Повели. Пошли по гулкому коридору. Запрыгали по стене рыжие отблески пламени. Пахнуло свежестью… Почти беззвучно – видать, хорошо смазали гусиным жиром – поднялась решетка. Распахнулась дверь.

Узника грубо вытолкнули на улицу.

– Шагай!

Интере-есно… Что же они, ночью казнить будут? Впрочем, светало уже. Где-то на востоке, над Русью, занималась заря, окрашивая золотисто-алым синий край неба. Висевшие в небе месяц и звезды уже посветлели, совсем по-утреннему…

– Сюда!

Снова башня. Массивная, обитая железными полосками, дверь. Небольшое помещение, судя по развешенным по стенам оружию и пирамиде алебард в углу – караулка. В бронзовом подсвечнике тускло чадили сальные свечки. Перед столом, на колченогом стуле, устало вытянув ноги, сидел… капитан Фельтског!

– Йохан! – узнав, обрадованно воскликнул Бутурлин.

– И тебе не хворать, Никита Пьетровитч, – швед весело оскалил зубы, крепости коих, верно, позавидовала бы и лошадь. Щекастое, похожее на брюкву, лицо капитана сейчас показалось Бутурлину таким милым и даже родным и близким!

– Развяжите его, – распорядившись, гере Фельтског поднялся на ноги и, похлопав узника по плечу, добродушно бросил: – Пошли.

Они покинули Ниеншанц не через главные ворота – в башне имелась небольшая дверца. Через нее и вышли.

Светало. По берегам реки узкой полоской стелился туман. В светлых сполохах утренней зорьки перламутром сверкала Нева. Тихо шумел камыш, шуршали волны. Йохан шагал не торопясь и, похоже, совсем не опасался погони. Наоборот – вскоре и вообще остановился. Обернулся, и, сняв шляпу, помахал ею часовому. Потом ухмыльнулся, скосив глаза на своего спутника, и махнул рукой:

– Идем… Не, нам не к мосту. Вон, лодочка.

И впрямь в камышовых зарослях неподалеку дожидался небольшой челн с каким-то неразговорчивым типом на веслах. Завидев беглецов, гребец не сказал ни слова, лишь развернул лодку…

Поплыли. Медленно, не спеша.

– Как удалось? – не в силах больше терпеть, полюбопытствовал лоцман.

– Мальчишка от тебя прибежал. Оборванец, – капитан ухмыльнулся и поправил шляпу. – Все рассказал. Вот я и пошел.

– Вот так вот просто взял и пошел?! – ахнул Бутурлин.

Швед флегматично кивнул:

– Да, так. Начальник нынешней стражи – мой друг. А секунд-майор Хольберг, первый помощник коменданта крепости – муж моей сестры Ханны.

– А-а-а, вон оно что, – глубокомысленно протянул Никита Петрович. – Тогда понятно. А-а-а… А кто же комендант?

– Сэр Томас Кинемонд.

– Сэр?

– Шотландец… Хочешь спросить – как все устроилось? – Йохан кашлянул и сплюнул в воду. – И зачем тебе это?

– Просто интересно, – честно признался лоцман. – Понять не могу, как вот так можно! Взять и вывести приговоренного к казни прямо из крепости! И никто и не почесался!

– Ну-у… конечно, пришлось кое-кому заплатить…

– В этом-то я не сомневаюсь! И все отдам, – перекрестившись на маячившую в тумане маковку Спасской церкви, горячо заверил беглец.

– Отдашь, отдашь, – Фельтског негромко засмеялся. На «ты» приятели перешли еще в «Трех коронах» после второй кружки.

– Так все-таки, как ты меня вытащил-то? – не отставал молодой человек.

Капитан отмахнулся:

– Ты видел – как. Просто вывел. И да – завтра в крепости повесят двенадцать человек. Дюжину. Всех – по приговору судья Линдберга.

– Двенадцать… – шепотом повторил Бутурлин.

Швед покивал:

– Двенадцать. Столько их и повесят, ни больше, ни меньше. По бумагам. На самом же деле – одиннадцать.

– Но…

– Считает повешенных мой родственник. Он же составляет бумаги. По всем отчетам все будет правильно.

– А…

– Стражников и палача вообще не интересует – сколько и кого казнить. Сколько есть – все их.

– Однако ж судья…

Вот тут господин Фельтског расхохотался:

– Судья лишь выносит приговор. Более-менее справедливый. А уж следить за тем, как приговор приводится в исполнение… Не-ет, Законник Карл вовсе не из таких. Отсудил – и забыл. Совсем скоро новый суд. Новые дела. И новые приговоры.

Они вовсе не свернули к Спасскому, как думал беглец. Наоборот, челнок направился в самое людное место – к пристани!

– Да-да, – осклабился швед. – Там тебя уже ждет корабль. Зачем терять время?

Ага… вот и корабль уже есть! Теперь понятна вся легкость освобождения…

– Я бы выкупался, – неожиданно попросил Никита Петрович. – Ну, ополоснулся бы, смыл бы с себя тюремный запах.

– А, это можно, – капитан хлопнул гребца по плечу. – Сверни к излучине, Ларс.

Предоставленный Йоханом корабль с первого взгляда показался Бутурлину странным. Узкий корпус, две мачты, самая высокая – грот – располагалась ближе к корме. Судя по реям, судно несло только косые паруса и совсем не походило на те корабли, какие лоцман привык видеть в Ниене. Вообще же, кораблик казался чрезвычайно изящным и производил, скорее, приятное впечатление.

– Проходи, – кивнув Никите на сходни, гере Фельтског поднялся на палубу первым и тут же приказал позвать капитана.

Последний не замедлил появиться, радостно приветствуя гостей.

– Прошу! Прошу в мою каюту, господа.

Капитан «Морской девы» (так именовалось судно) вовсе не походил на морского волка, а скорее напоминал типичного конторского клерка или, говоря по-русски – приказного дьяка, бюрократа до мозга костей. Аккуратный черный камзол с белым отложным воротником безо всяких кружев, белая же сорочка, узкое бритое лицо, стриженная «под горшок» шевелюра.

– Сюда… проходите.

Каюта капитана, как водится, располагалась на корме. Узкая, но опрятная, опять же – без всяких излишеств, коих, судя по всему, хозяин судна не очень-то жаловал. Все строго функционально: узенькая койка, лавка, стол, комод. Из украшений, пожалуй, лишь висевшая на стене гравюра с изображением какого-то города.

– Вот это тот лоцман, о котором я говорил, – по-немецки представил Бутурлина швед. – Никита Пьетровитч. Прошу любить и жаловать.

– Пьетро-вит… – капитан попытался выговорить, да махнул рукой. – А я – Джон Смит. Владелец и шкипер «Морской девы».

– Англичанин? – удивился Никита.

Капитан коротко кивнул:

– Да. А вы знаете англичан?

– Знавал парочку шкиперов. Заходили в Тихвин.

– Ну, вы тут знакомьтесь… – гере Фельтског поднялся на ноги. – Имей в виду, Никита – отходите уже сейчас. Маршрут обычный – Ниен – Нева, Альдейга – Ладога, Сясь, Тихвинка.

– На морском судне – по рекам? – искренне удивился лоцман. – Ну, Сясь еще куда ни шло, но… Тихвинка?

– «Морская дева» – хорошо управляемое судно с низкой осадкой, – с гордостью пояснил капитан Смит. – Такие суда еще достаточно редки, именуются – шхуны. Косые паруса, минимум экипажа. Против ветра идет еще лучше, чем по ветру.

– Но… Тихвинка!

– Вы там все мели знаете?

– Конечно! Я ж все-таки лоцман.

– Осадка – три фута!

– Это…

– Три локтя…

– Всего? – Бутурлин изумленно покачал головой. – Тогда, пожалуй, пройдем… Но наши реки петляют…

– Маневренности «Морской девы» вы будете только удивляться, уважаемый господин лоцман! – приложив руку к сердцу, заверил капитан. – Что ж – рад знакомству.

– И я очень рад… – пожав капитану руку, Никита Петрович бросился следом за шведом. – Йохан, дружище! Я тебя провожу.

Оба вышли на палубу и спустились по сходням.

– Спасибо, – снова поблагодарил Бутурлин. – Спасибо за все.

– Отработаешь, – гере Фельтског усмехнулся и поправил шляпу. – Медные крицы – в нижнем трюме. Замаскированы под балласт.

– Таможенники могут заглянуть, – с сомнением протянул Никита. – Наши, тихвинские, обязательно заглянут.

– Не заглянут – на «Морской деве» слишком много палуб и все они очень низкие, забитые разного рода товаром, вполне легальным.

– Низкие?

– Сам увидишь. Этот корабль сошел с верфей в Бристоле.

– В Бристоле… И что?

– Это работорговое судно, Никита. Специально для того и построенное.

– И капитан, как я понимаю, никакой не Джон Смит?

– Он пуританин, не поладивший с Кромвелем. Это правитель их. В Англии сейчас ой-ой-ой какие дела творятся! Короля казнили, у власти – торговцы да простые лапотники-мужики.

– Слыхал, – прощаясь, покивал Бутурлин. – Что ж, пусть будет Джон Смит. Пусть будет.

Глава 3

Эх, где-то там холоп верный Ленька? Продал ли шубу? Водку ль купил? Что-то долгонько не возвращается…

Никита Петрович вышел на крыльцо, уселся на верхней ступеньке, глядя, как рыжая вечерняя заря красит дальний край неба. Однако ж и ночь уже. Скоро стемнеет уже… И где ж этого аспида Леньку черти носят? Небось, заехал на Шугозерье к какой-нибудь девке, да милуются, про хозяина совсем забыв. А вот как вернется – плетей! Для острастки, чтоб впредь неповадно было. Нет, ну, что милуется – это пускай, это ладно… Но сначала наказ господский исполни, а уж потом милуйся себе на здоровье!

С другой стороны, всякое могло статься. Может, лошадь, Желька, ногу подвернула, может, еще что. Вся наша жизнь есть лишь цепочка случайностей, более-менее счастливых или вовсе даже наоборот. От самого человека, пусть он хоть сам царь-государь, не зависит почти ничего. Как говорится, человек предполагает, а Господь располагает! И иначе – никак. Хотя еще и другая поговорка есть: на Бога надейся, а сам не плошай. Как бы то ни было, а случай – глупый и пустой случай, коего могло бы и не быть – играет в жизни людской огромную роль, можно даже сказать – определяющую. Начиная даже с самого рождения. Вот родился бы он, Никита Петрович Бутурлин, не мелкопоместным дворянином, а скажем, холопом. Так и был бы он не помещик, а холоп! И совсем по-другому жизнь бы складывалась, может статься, даже куда сытнее и счастливей – ну, на то, опять же, как Бог даст.

Вот и в Ниене тоже – случай. Разве что дуэль не случайно, да и то… То, что чертов жених Аннушкин трусом да подлецом оказался – это как раз случай. И Бутурлина-то самого не повесили чисто случайно! Не пожалей он тогда Флориана, не выручил бы его парень, не стал бы искать Фельтскога, просьбу о помощи передавать. Да и со шведом – тоже чистая случайность. Не встретились бы, да и – заартачился б Никита Петрович, не сговорились бы… и что? Где б сейчас господин Бутурлин был? А в петле бы болтался со всей присущей висельнику пошлостью!

Случай все, случай… Судьба! Иная богатая барыня – насмотрелся Никита Петрович на таких – чуть ли не божеством себя мнит да на каждом углу кричит, что сама всего в жизни добилась. А того не понимает, дуреха, что с судьбою-то такие шутки плохи! Ну да, сейчас ты боярыня московская, а завтра не зажалует тебя царь, и куда ты денешься, глупая дщерь? Побираться пойдешь, або не в монастырь, так на плаху. И поделом. Так-то! Неча бахвалиться, и подарки судьбы надобно принимать скромно.

Никита Петрович прикрыл глаза, вспоминая…

Выстроенная на бристольских верфях шхуна «Морская дева» и впрямь оказалась на редкость управляемым и поворотливым судном. Про такие говорят – добрый корабль. Да и шкипер, сиречь капитан, оказался добрым, в деле своем дюже сведущим, хоть и пуританин, кальвинист – а это еще даже католиков хуже. Препоганой веры черт! Так про таких отче Иосиф, настоятель обители Богородичной тихвинской частенько говаривал.

По Неве, по Ладоге и потом – по Сяси-реке шхуна шла ходко. И при боковом ветре. И даже против. Рыскала, словно заяц – сменой курса – галсами. Матросов и впрямь мало имелось – всего-то пара дюжин, считая боцмана. На мачты они не лазали, всеми парусами да такелажем управлялись с палубы, чему Никита сильно дивился, видя такое впервые. Ишь, какой корабль аглицкие немцы удумали! Впрочем, не только в Бристоле так строили, а и в Голландии, в Амстердаме, тоже.

Пропыли Сясь, а вот на Тихвинке взбрыкнул Бутурлин. Не так уж и широка река, да отмелей, перекатов много. Куда по такой на морском судне плыть? Даже на таком вертком, как «Морская дева». Тем более баркасники на берегу дожидались. Все знакомые. С одним как раз и сговорился Никита Петрович. Звали баркасника Ванька Карась. Раньше, говорят, в остроге за татьбу сидел, да потом одумался. Знать, голова на плечах есть, не для шапки только. Да и сам по себе – выпить не дурак и деньгу любит. Хороший парень. Сговорились не только на этот раз, но и на будущее. Заплатить пришлось изрядно, но капитан Смит (как там его звали по-настоящему, Никита и знать не хотел) был доволен. Даже сказал что-то мудреное про «вклады в будущее» и «отложенные сделки». Ну, уж как сказал.

Ванька Карась довольно потер руки и, перегрузив крицы на три своих баркаса, велел двигать. Да там уж рядом было, там уж до Тихвина с полдня пути оставалось. Однако же не торопились. Оставив «Морскую деву» под присмотром боцмана и доброй половины команды, капитан Смит лично отправился сопровождать контрабандный товар, для верности прихватив с собой людишек, по виду – отъявленных головорезов. Все как на подбор широкогрудые, крепкорукие, в цветных косынках на головах и в матросских фуфайках. У каждого на поясе – палаш или широкая абордажная сабля. Попробуй-ка с такими пошути! Впрочем, парни вели себя смирно, голоса не подавали.

Не спешил Ванька Карась, так и проволокались неспешно почти целый день, а ближе к ночи свернули баркасы в протоку – на Нудоксу-реку, а от нее – в другую речушку, Шомушку. Никита Петрович, как лоцман, забеспокоился – с чего, почему так? В обход ведь поплыли! Прямо шесть, кругом – четыре – так, что ли, выходит?

– До Кайваксы-деревни дойдем, – пряча ухмылку, кратко пояснил Ванька. – Там мои людишки. Перегрузим крицы на возы. На въезде скажем – уклад железный с кайвакских кузниц везем. Какая нам таможня?

– Хитер ты, Ваньша! – одобрительно расхохотался Бутурлин. – Сказать по правде, я б до такого не додумался… Если б мало думал.

Карась рассмеялся в бороду:

– Хитер, не хитер – а должно бы не худо выйти.

Так и вышло, как он сказал – не худо. Ни о чем не дознались монастырские служки! Не заподозрили даже. Ну, везут себе мужики уклад с Кайваксы – и что? Мало ли железа этого тут возят?

Даже Джон Смит, пуританин чертов, смекалку Ванькину заценил, сказал – гут! И еще со смехом обозвал Карася канальей. Что это такое, никто их русских не знал, но слово пришлось по нраву – красивое! Так плохого человека не назовут. Звучит ведь почти как песня – каналья!

Все как по маслу прошло, гладенько. Получил Бутурлин деньги, простился с Джоном да Ванькою – выпили на Ромнанихе в кабаке-кружале – да отбыл к себе на усадьбу, прозябать до новой навигации, до поздней весны.

Ну, вот, однако, и май уже – а все вестей ни от кого нет! Ни от Ваньки Карася, ни из Ниена… И вообще, знающие люди сказывали, будто дело к войне со шведами идет. Ежели так – плохо. Только все наладили – и вот поди ж ты! Война – добрым людям помеха… а вот недобрые на ней большую деньгу наживают. С другой стороны – ежели и война, так царь-государь на службишку призовет, жалованье выплатит… да и добыча, опять же…

Черт! И где же, черт возьми, Ленька-то? Может, нет на хомякинской усадьбе водки? Не выгнали… Тогда бы уж бражки взял, что ли. Да сообразил бы, ужо… Чего ж не едет?

– Может, кваску, батюшко? – неслышной тенью подошла к крылечку новая ключница – голубоглазая красавица Серафима. Уже и приоделась в соответствии с должностью: поверх поневы-рубахи сарафан лазоревый, да на плечах – беличий шушун. Вещица-то не дешевая… интересно, откуда у нее такой? А, верно, Федор Хромой подарил… как невесте будущей. Ой, та еще себе невеста! Себе на уме. Красота да ум – великая сила! Да и дело Серафима затеяла доброе – рядок торговый на посаде открыть. Тут – да, надобно и Бутурлину вложиться да поспособствовать… Лишняя копеечка не помеха!

– Кваску, говоришь? – повернувшись, Никита Петрович окинул девушку взглядом. Всем хороша красотуля! И стройна, и грудь на месте, и лицом светла. Глаза – озера лазоревы, пушистые ресницы, зубки жемчужные… И взгляд такой – медовый, наглый… Еще, что ли, деву завалить? Раз уж сама намекает… Хотя… похоже, что-то ее печалит все ж таки.

– Давай квасу, давай…

– Так я уж и несу…

– Садись, вон, рядком. Посидим, – Бутурлин подвинулся на ступеньке. – Что хмуришься-то? Обидел кто?

– Да не обидел, – постав крынку с квасом, девчонка послушно присела рядом. – Переживаю. Наши-то на озеро крючки проверить ушли. Олька, Леньки, холопа твово, сестрица, да с ней еще одна девица – Катерина, да два парня малые, Костька да Кузема. Игнатко тож собирался, да не пошел, ногу натер. Давненько ушли-то, ага. И до сих пор не вернулись! А уж, господине, ночь на дворе.

– Вижу, что ночь, – отпив квасу, Никита почесал ус. – Шушун у тебя добрый.

– Подарили… – Серафима зарделась, аж глаза опустила – фу-ты, ну ты – зазноба не подступись! Как будто и не с ней Никита Петрович вот только что… С обоюдным, надо сказать, удовольствием. Впрочем – да, приличия-то соблюдать надо.

– А про ребят так скажу, – поставив крынку, ухмыльнулся помещик. – Ленька-то должен заскочить на озерко, проверить. Коли заплутали, так…

Вдруг оба вздрогнули. Вроде как где-то в лесу заржала лошадь. Бутурлин вскочил на ноги:

– Показалось? Иль ты тоже слышала?

– Ага, слыхала, – закивала ключница. – Скачет кто-то. Может, он – Ленька?

– Да уж ему бы пора.

Оба вновь замолкли, прислушались. И впрямь – вскоре донесся и стук копыт. Кто-то гнал лошадь галопом, рискуя сломать себе шею. Вот уже шевельнулись кусты, и на опушке показался всадник… Даже не один, а два – на одной лошади.

– Желька, – признал лошадь Бутурлин.

Да и всадника уже стало можно разглядеть – в седле сидел Ленька! Ну, кому же еще-то? Давно бы пора. За Ленькой держался на крупе еще один отрок лет двенадцати, белобрысый Кузема.

Осадив лошадь у ворот, всадники спрыгнули наземь, и Ленька, завидев у крыльца своего помещика-господина, тотчас подбежал с поклоном, доложил, судорожно хватая ртом воздух:

– Беда, господине! Хомякинские людишки девок наших Ольку да Катерину, да с ними Костьку, у озерца имали, примучили. Кузема все видел, упасся едва.

– Говори! – глянув на мальца, строго приказал помещик.

Отрок бросился на колени:

– Тако сладилось, батюшко! Стали мы крючки проверять, рыбу в мешок да на куканы… Как, откель ни возьмись – хомякинские. Мужики да парни. Выскочили из ельника, налетели – я под можжевеловым кустом схоронился, тако и уцелел.

На одном дыхании выпалив всю фразу, мальчишка остановился – перевести дух.

– Дальше, дальше рассказывай, хороняка! – нетерпеливо подогнал парня Бутурлин. – Что там с девами, с Костькой? Повели их куда?

– С девами… – парнишка шмыгнул носом. – С девами, господине, хомякинские непотребство сотворили. Одежку сорвав, толоки устроили. Опосля на усадьбу повели. Сказали, там потешутся да повесят – для острастки. Мол, озерцо-то – их, а девки наши – тати!

– Сволочи! – сплюнув, выругался Ленька. Тонкие губы его побелели, в глазах сверкнула ненависть.

– Повесят, говоришь? – Никита Петрович недобро прищурился. – А ну, поднимай всех ратников! Семку, Ферапонта, Силантия. Игнатку тоже возьмем – пусть зарядит пистоли.

– Так ты, батюшко… – осунувшиеся лицо Леньки вдруг озарилось самой радостною улыбкою. – Так ты…

– Собираемся! Ослобоним всех! – поднимаясь в дом, хмуро обернулся помещик. – Ужо посчитаемся с гадами. Ишь, удумали – людей моих хватать. Их озерцо, говорят? А вот не выйдет! Колонтарь мне! Пистолеты, шпагу…

Надев доспех, Бутурлин прицепил к перевязи шпагу и, сунув в седельные кобуры пару заряженных пистолетов, сурово оглядел выстроившееся воинство. Рыжеватый веснушчатый Ленька, как и хозяин, вооружился шпагою, здоровущий чернявый Семен держал на плече увесистую дубину – ослоп, сорокалетние «старички» – Ферапонт с Силантием, прихватили по рогатине и по паре саадаков с луком да стрелами, а молодой Игнатко – короткий рейтарский карабин и сабельку.

Прямо скажем, не ахти какое вооружение. Ну, уж что есть. Лошадей тоже на всех не хватало. Сам Бутурлин уселся на быстроногую Жельку, Ленька – на каурого конька, да еще Ферапонт с Силантием оказались при лошадях. Семка же с Игнаткою – пеши.

– Ты, Семен – к Ферапонту на лошадь подсядь, хотя… – с сомнением оглядев чахлых, далеко не первой молодости лошадок, коих в ином месте непременно признали бы клячами, Никита Петрович махнул рукой. – Эх… Да уж, пожалуй, быстрее – пешими.

– Мы, господине, бегом побежим!

– Да с такими коняками и шага хватит.

Напутствуемое Серафимой и ночным сторожем дедом Митяем воинство спешно выбралось за ворота и, свернув на лесную дорожку, направилось в сторону хомякинской усадьбы, до которой было эдак верст десять с гаком. Так что раненько утречком уже должны были быть…

– Значит так, – сквозь зубы инструктировал на ходу Бутурлин. – Хомякинских намного больше, да и вооружены они лучше. Потому нам – тайно пробраться, внезапно налететь… Отбить своих… а там – посмотрим… Эй, Леньша, что там у тебя булькает?

– Так водка же, господине! Две баклажки. Я ж ее сперва выменял… а уж потом на озерцо заглянул…

– Водка, говоришь? – Никита покусал ус. – Это хорошо, это славно. Одначе потом будем пить. После победы.

Вот именно так он и выразился – после победы, ибо уже считал боярина Хомякина и его людишек своими личными врагами. Так и как не считать? Девок снасильничали, схватили, повесить хотят. Без суда и следствия! Это как так-то? Живу в лесу, что хочу, то и ворочу? Так получается? Однако – врешь! Не выйдет.

Несмотря на сумрачную ночную полутьму, двигались ходко – дорожка-то была хорошо знакомой. По ней возили снопы, по ней за грибами-ягодами хаживали и вот, на озерко – за рыбой. По обеим сторонам дороги тянулись осины да перемежающиеся орешником ивы, царапали небо сосны, махали сине-зелеными лапами сумрачные высокие ели. Пахло хвоей, клевером, еще чем-то таким, сладким, наверное – с ближнего луга. Где-то над головами забила вдруг крыльями какая-то ночная птица, невдалеке, на болотце, истошно закричала выпь.

Когда путники подобрались к вражеской усадьбе, уже начинало светать. Край неба над дальним лесом окрасился алой полоской рассвета, по краю дороги стелился утренний белесый туман.

– Спешиться, – углядев раскинувшиеся впереди, на невысоком холме, строения, тихо приказал Бутурлин.

Привязав лошадей, дальше пошли пешком. Недолго – затаились в росшем на самой опушке орешнике. Оттуда уже до усадьбы – рукой подать. Хорошо были видны крепкие запертые ворота с надвратной башенкой, частокол. На башенке маячила чья-то фигура. Караульный! Не спал, собака.

– Здесь не пройдем, – прикинув, Никита Петрович подозвал Леньку. – Что там, на заднем дворе?

– Избы холопские, амбары, овин с пилевнею, – добросовестно перечислил холоп.

– Думаешь, где-то там девок да Костьку держат?

– А больше негде. Не в хозяйских хоромах же!

Помещик натянуто усмехнулся:

– Это точно, что не в хозяйских. Бани где у них?

– Так там же, батюшко. У ручья! – Ленька указал рукою. – На заднедворье.

– Тоже за частоколом?

– Не. Кто ж бани-то – за частокол? Этак весь ручей огораживать.

– Ясно, – сузив глаза, Бутурлин послюнявил палец, пробуя ветер, поправил висевшую на перевязи шпагу и, бросив: – Пошли! – зашагал по лесной опушке по пояс в высокой траве.

Начинавшееся утро казалось спокойным, безветренным, хотя небольшой ветерок все же дул – со стороны усадьбы к ручью.

– Там деревня еще, – догнав господина, предупредил Игнатко.

– Я помню. Ферапонт, Силантий… И ты, Семен, здесь останьтесь. Шумнете, как знак подам, – распорядившись, Бутурлин оставил мужикам все огнестрельное оружие, что имелось, и махнул рукой парням, Леньке с Игнаткой. – А вы, отроче, со мной.

– А нам какого знака ждать, господине? – пригладив бороду, осторожно спросил Ферапонт.

– Молодец! – Никита Петрович одобрительно кивнул и пояснил сразу же: – Ужо, покрякаю селезнем. Услышите, тут недалече. А уж тогда…

На всякий случай разъяснив своим людям, как именно им следует «шумнуть», Бутурлин прищурился и прибавил шагу. Шумели над головами идущих ветви орешника. Холодили ноги росные травы. Вот впереди – уже совсем близко – послышалось журчанье ручья.

– А вот и бани… Хоронимся, отроче… Вот хоть в этой…

Ловко миновав скрывавшийся в утреннем тумане ручей, помещик и его люди змеями проскользнули в крайнюю баньку. Похоже, никто их и не заметил.

Банька оказалась так себе, щелястая, но то как раз было бутурлинским на руку.

– Смотрите в оба, – распорядился Никита. – Ленька – в предбаннике, а ты, Игнат, у оконца застынь… Высматривайте… не знаю, что, но – высматривайте. Может, девок наших увидите или Костьку. Или еду им понесут… Или услышите что. Не знаю.