Текст книги "Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус"

Павел рассеянно кивнул:

– Посмотрим.

Ох, до чего ж не хотелось ему никого ловить, допрашивать. Однако же – приходилось соответствовать: все ж таки – командир, боярин, и монголам Орда-Ичена – союзник. Вот и поехал, пропустив вперед своих ратников – Микифора, Митоху, Якова и всех прочих. Один «дубинушка» Неждан молча гарцевал позади, как и положено верному оруженосцу. Впрочем, похоже, этот здоровый парень долго молчать не собирался. Дождался, когда остальные скроются за излучиной, и уж тогда нагнал боярина:

– Господине, дозволь спросить!

Ремезов повернул голову:

– Ну, спрашивай.

– Ты сеночь каким путем возвращался?

– А я помню? – не выдержав, боярин расхохотался. – Ты, Неждан, полегче чего спроси!

– А те парни, что тебя провожали, боярин-батюшка… они откель?

– Из нашей рати.

– Что-то они мне неведомы… – неожиданно нахмурился здоровяк.

Павел отмахнулся:

– Так рать-то смоленская – велика!

– Оврагом ты, господине не мог идти – сверзился бы, и не нашел бы никто…

Неждан вдруг принялся рассуждать вслух, что вызвало у Ремезова недюжинное удивление, ибо ничего подобного он от здоровяка оруженосца не ждал. Обычно ведь как о людях судят: если худой и сутулый, да к тому же еще и в очках – ясное дело, умник; ну, а ежели здоровенный амбал косая сажень в плечах – тупой. Инерция мышления, хотя чаще всего так оно и вправду на поверку выходит, но… далеко-далеко не всегда. Сутулые очкарики тоже тупыми бывают, как и здоровяки – умными и даже очень. Павел вон и сам-то хилым себя не считал… и вроде как дураком не был. Чего ж Неждана-то держать за полного дурня?

Поразмыслив таким образом, Ремезов счел необходимым подбодрить «дубинушку»-оруженосца:

– Давай, давай, парень, рассуждай! Интересно тебя послушать.

Неждан аж покраснел от неожиданной похвалы:

– Благодарствую, батюшко-боярин!

– Ты не кланяйся, ты продолжай, а то мысль потеряешь.

Оруженосец поспешно кивнул:

– Так вот, я и подумал – не мог ты, господине, через овраг пробраться. Значит – по краю шел, мимо старого вяза – от Ирчембе-оглана шатра до нас иной дорожки нету. Если, правда, по пути никуда не заглядывать…

– Никуда я по пути не заглядывал, Неждане, – со вздохом признался Павел. – Прямо домой и шел. Вернее сказать – полз. Ох, и бражка же у оглана, ох, и вино!

– Да уж, господине, мунгалы-то выпить не дураки! – с усмешкою согласился здоровяк. – Пьяницы еще те.

Кто бы спорил, только не Павел Петрович Ремезов! Уж он-то насмотрелся на монголов за этот месяц – будьте-нате! Взять хотя бы вчерашний день… или сегодняшнюю ночь – так что ли? И что интересно, взять некоторых представителей современной российской молодежи (особенно в провинции или на селе) – так те в отношении потребления спиртного рассуждают, как типичные средневековые монголы, пианство за доблесть почитавшие: а вот мы вчера пили – все, что горит… а вот взяли вчера жбан на двоих… а вот идем такие бухие… И хорошо еще, если только о спиртном речь идет… ни о чем другом – похуже.

– Значит, этим путем – мимо оврага и вяза – ты, господине, и шел, – тем временем продолжал рассуждать оруженосец. – И язм туда, к вязу-то, вечерком, до темени-то еще, шатался – за хворостом. И сегодня, с утра… Глянь, боярин, какой хворост сыскал!

Подъехав чуть ближе, Неждан протянул на ладони… стрелы… целых три!

– Две в вяз впились, одну я рядом, в кусточках, нашел… можно было еще там пошарить, да опаздывал уж.

– Та-ак… – взяв одну стрелу, задумчиво протянул Ремезов. – Ну, стрелы… и что? Просто тренировался кто-нибудь… Ну, учился.

– Это ночью-то? – вполне резонно возразил Неждан. – Навряд ли, господине, навряд ли.

Павел, подумав, согласно кивнул:

– Ну? И что ты мыслишь?

– Мыслю, господине в тебя тати ночные метили!

– Тати? Оттуда ты знаешь, что их много было? И почему – в меня?

– А больше, боярин-батюшко, не в кого – окромя тебя с провожатыми никто там ночью не шатался, не шел. А татей двое было – я их местечко нашел, в кусточках, у самого оврага. Двое… может, трое таились.

– Монголы, что ли… или булгары?

– Мунгалы б, господине, тебя с первой же стрелы взяли – ученые, – оруженосец прищурился. – Да и на стрелы-то посмотри… На двух – наконечники втульчатые – наши стрелы, не мунгальские, и не булгарские – у тех наконечники – на шипах, как вот на этой… – Неждан показал стрелу. – Одначе на этой свистульки нету, что мунгалы в устрашенье врагам и древка крепости ради привязывают. Отвязали, видать, свистульку-то, отчекрыжили… в тайности хотели дело черное сладить!

– Интересно, чего ж не сладили-то? – недобро усмехнулся боярин.

Здоровяк пожал плечами:

– Того не ведаю. Может, спугнул кто… Ничо! Отыщу супостатов, батюшко! Средь нас они где-то, средь рати смоленской або литовцев – негде быть больше.

– Что ж, – Павел хлопнул парня по плечу. – Благодарю за службу! Только давай так: сыщешь гадов – доложи прежде.

– Доложу, господине, как есть доложу.

Впереди, на излучине, серебристым фонтаном, в золотых, вспыхивающих на солнце искорках, взметнулся, заиграл, снег. Кто-то скакал – возвращался.

Ремезов присмотрелся: Микифор.

– Что там такое? Нагнали обоз?

– Нагнали, господине. Только его уже татары пограбили. Ну, мунгалы эти…

– Монголы разграбили купеческий караван? – недоверчиво прищурился Павел. – Вообще-то это для них не характерно. Точно монголы?

– Ну, наши… с которыми мы. С ними десятник, дожидается.

Ремезов пришпорил коня:

– Ну, раз уж дожидается – едем. Там, у обоза, и объяснимся, там и поглядим, что к чему.

И вот уже из-за излучины показался обоз: с сорванными с саней рогожками и разбросанными по снегу товарами – похожими на швейцарский сыр восковыми кругами, железными крицами, бочонками…

Какие-то бездоспешные воины с луками за плечами сноровисто выпрягали из саней волов и связывали по рукам торговцев, не обращая никакого внимания на внезапно появившихся русских ратников, с коими – с Митохой – надменно приосанясь в седле, говорил какой-то тип в длинной блестящей кольчуге и белом тюрбане. Верхом на белом, покрытом красным чепраком, коне, при сабле, с маленьким, притороченным к седлу, круглым щитком и зеленым флажком на тонком копье. Булгарин!

Ремезов подогнал коня…

– А, боярин-бачка! Рад видеть, рад! Еще в кости бросим?

Ну да, ну да – знакомец старый, говорить нечего. Тот самый, которому вчера так везло. Игрок, мать ити…

– Там, бачка, сбежал кое-кто… отроки, девки… Я воинов пошлю – потешимся!

– Подожди посылать, мы сами посмотрим, – резко возразил Павел, уж очень ему не хотелось «тешиться» в компании этого бритоголового ублюдка, от сей потехи, чуяло сердце, пленницам не так то уж и весело будет. Скорее – грустно, и даже очень, а ему, Ремезову – противно и стыдно.

Пусть уж лучше уходят те отроки да девы…

– Я сам посмотрю, сотник…

– Кармай-кызы меня звать, а тебя – я ведаю – Паувел! Ну, что – пока ловят бегляцов, метнем кости?

Булгарин потер руки с видом профессионального шулера или игромана, явно нуждавшегося в квалифицированной помощи психиатра – психолог тут не помог бы.

– Купцов-то допросить бы надо…

– Э-э, успеем допросить, бачка! Вон, на рогожке кости и метнем. По маленькой ставочка…

Вот ведь прилип, прямо как банный лист! И ведь ясно же – не отвяжется, тут уж по глазам виден диагноз.

Как же быть-то? Как же помочь беглецам? Очень уж не хотелось Ремезову видеть, как над ними «тешатся», тем более – самому в «потехе» участие принимать.

Как быть, как быть…

И Павла вдруг осенило:

– Есть у меня один боевой товарищ, тоже человек не из простых. В кости он, кажется, любит играть…

– Так где ж он? – Кармай-кызы оживился. – Зови же скорей своего руга, зови… коли сам не хочешь. А то, может, и с тобой, бачка, раскинем?

– Не, уважаемый, покуда охоты нет, – Ремезов повернулся в седле и позвал: – Митоха, эй, Митоха!

– Чего, господине боярин, изволишь?

– Господине Митоня… – незаметно подмигнув наемнику, Павел поворотил коня. – С другом нашим, Кармаем-кызы, кости не метнешь ли?

Рязанец весело сдвинул на затылок шелом:

– А чего ж не метнуть-то? Метнем. Уважаемый Кармай, где играть будем?

– А вот, на рогожка, да. Людишки мои сейчас живо расстелют.

Булгарин говорил по-русски быстро, но не очень чисто, с сильным восточным акцентом. Впрочем, все его хорошо понимали. А в особенности – сейчас – Митоха!

Павел, подогнав коня, усмехнулся – похоже, нашла коса на камень – и, махнув рукой, бросился вместе со своими людьми в погоню. Туда, куда указал булгарин – за вербы, за ивняки, за орешники.

У небольшой балки, густо поросшей колючими кустами терновника и малины – именно туда и вели следы беглецов – преследователи вынуждены были спешиться, ибо лошади уже начинали вязнуть в глубоком снегу.

– Микифор и вы двое – туда, – кивнув на белеющую слева от балки березовую рощицу, приказал боярин.

Проваливаясь по колено в снег, воины бросились исполнять приказание. Посмотрев им вслед, Ремезов махнул рукой направо:

– А ты, Неждан с остальными – к орешнику.

– Ивняком, господине, могут уйти, – нерешительно высказался оруженосец. – Может…

– Не стоит, – резко возразил Павел. – Я сам там посмотрю.

Оставшиеся воины, привязав коней, поспешили к орешнику. На светившее до того солнце наползла тучка, сначала небольшая, палевая, а потом и побольше – серая, похожая на расползшийся овсяный кисель. Стало заметно темней, повалил снег, густой и пушистый – что, несомненно, было на руку беглецам. Было бы на руку, если бы не опытные воины смоленской рати.

Оглянувшись по сторонам, молодой человек быстро зашагал по следам к терновнику, сделав вид, что именно там и намеревается поискать, затем пригнулся – у беглецов вполне могли быть с собой луки – и, рывком преодолев колючие заросли, спустился, точнее – съехал на пятой точке – в балку, тут же выхватив меч, ибо перед ним возникла в снежной мгле темная фигура с саблей!

Удар! Звон… Павел вскочил на ноги, умело отразив натиск, и сам перешел в атаку – ударил один раз, другой… Потом уклонился, притворно отпрянул назад и, улучив благоприятный момент, ловко выбил саблю из рук неведомого врага. Тот на мгновенье опешил – сразу видно, не профессионал, не воин – и Ремезов тотчас же приставил острие меча к груди соперника, не защищенной ничем, кроме синего кафтанчика куцего немецкого покроя, какие обычно носили купцы или менеджеры средней руки – приказчики.

– Стоять! Я сказал – не двигаться! Проткну, как жука.

И вот только сейчас Павел, наконец, смог внимательно рассмотреть супостата – совсем юного паренька, курносого, с длинным, щедро усыпанным многочисленными веснушками лицом и простодушно-голубыми глазами, ныне сверкавших недюжинной ненавистью и злобой.

Похоже, парень понимал по-русски – стоял спокойно, не дергался… Да попробовал бы только! Ага… вот скосил глаза…

Ремезов быстро повернул голову, заметив выглядывающую из кустов женщину: белолицую, испуганную, в чепце… нет – в войлочной шапке. За ней еще кто-то грудился – женщины, дети, всего человек пять или четверо.

– Вы бежали от татар? – негромко спросил Ремезов. – Вас поймают.

Парень злобно прищурил глаза.

– Поймают, – опустив меч, Павел продолжил уже чуть громче. – Если вы пойдете к роще – а вы ведь именно туда и намеревались. Советую вам идти ивняком, по берегу… До города далеко?

– Не очень, – растерянно отозвался парнишка.

Боярин махнул рукой:

– Вот и идите – скатертью дорога. Да не прячьтесь вы там, выходите же!

– Там могут быть…

– Никого там нет! Не теряйте времени… Прощайте и… счастливого пути.

Подмигнув выбравшейся из кустов девчонке, Ремезов быстро поднялся по склону и скрылся из глаз, услыхав за спиной тоненькое:

– Дзенкую, пан.

– Храни тебя Бог!

Около орешника молодой человек все же не выдержал, оглянулся, бросив внимательный взгляд на реку: берегом к ивняку прошмыгнули еле заметные фигурки. Ну, молодцы… – улыбнулся Павел. Успели! Постоял немного, поулыбался… и призывно свистнул, а чуть погодя покричал:

– Э-эй, парни! Где вы там?

Кто-то из своих отозвался, и Ремезов замахал руками:

– Сюда! Сюда давай живо!

Так, не солоно хлебавши и явились обратно. А булгарину не было до них никакого дела! Узкие глазки его азартно блестели, толстые, унизанные перстнями пальцы нервно теребили стаканчик. Напротив, на рогожке, ухмыляясь, развалился довольный Митоха. Рядом с наемником уже громоздилась целая куча всякого добра – синий, подбитый куницей плащ, короткий палаш в темно-зеленых, украшенных серебряными накладками, ножнах какая-то поношенная хламида, кольчужица и – на удивленье живой петух со связанными лапами. Пытаясь подняться, петух бил крыльями и раздраженно квохтал.

– Добрый петух, – подъехав ближе, сглотнул слюну набежавшую слюну Неждан. – Ужо вкусные щи будут.

Павел же, нахмурившись, незаметно мигнул Митохе – тот сразу все понял, взял стаканчик, метнул…

– Выиграл!!! – радостно хлопнул в ладоши Кармай-кызы. – Я выиграл! Ну, наконец-то… Алла! Алла-а-а-а!!! Перекинь-ка сюда плащик, уважаемый Митоня-бек! Что теперь ставишь?

– Палаш. Петуха не отдам, и не думай.

– И-и-и-и! Шайтан с ним, с петухом! – булгарин живенько оглянулся. – Ну, что, поймали?

– Отпустили. Кстати, и купцов тоже бы отпустить надо, – спешившись, негромко молвил Ремезов. – Пайцза у них.

– Пайцза? Вах-вах… – не отрывая взгляда от упавших на рогожу костей, Кармай-кызы поцокал языком. – Что ж сразу-то не показали?

– Не признали за воинов великого хана. Думали – разбойники, тати.

– Тогда лучше б их убить – как бы не нажаловались. Опа!!! А ну-ка, Митоня-бек, попробуй-ка, перебей! Эй, нукеры, давайте всех этих торговцев – в прорубь!

– Стойте, стойте! – поспешно замахал руками Павел. – Как бы не вышло все боком. Другие-то ушли… пусть и эти… якобы сами убегут.

– А не…

– Не, не нажалуются – раз уж сами убегли.

– Вах!!! Ай, Митоня, ай, уважаемый господин! Ну, что? Мой палаш! Давай теперь на кольчугу.

– Так что с купцами-то?

– Ай, боярин-бачка, не отвлекай! Делай, как знаешь.

Глава 11
Кровь и честь

Февраль 1241 г. Сандомир

С высоких городских стен тучами летели стрелы и камни, ломаясь, срывались вниз с кручи осадные лестницы, увлекая с собой осаждавших. Кто-то кричал, кто-то размахивал саблей, со всех сторон выли, орали, ругались… а вот у ближних ворот деловито ухнул таран.

Сандомир, или, как его называли поляки – Сандомеж, стоял пред многочисленным вражьим войском, надеясь лишь на своих жителей… многие из которых, увы, сами на себя уже не надеялись, взывая лишь к Господу, ибо к кому еще оставалось взывать? После разгрома войска малопольских князей король – по сути, просто князь, герцог – Болеслав по прозвищу Стыдливый, отступил с оставшимися воинами к Хмельнику, намереваясь встретить войска Кайду и Орда-Ичена именно там – ибо больше ничего не оставалось делать. Польша, как и русские земли, вовсе не была единой, Болеслава признавали лишь в Кракове и Сандомире, Мазовия же принадлежала князю Конраду, Ополье и Ратибор (Ополе и Рацибуж) – князю Мечиславу, Силезия – благочестивому герцогу Генриху. Сии владетельные князья-герцоги – Генрих Благочестивый, Конрад Мазовецкий, Мечислав – вряд ли желали Болеславу победы, даже пред лицом страшной опасности неукротимых, явившихся из диких степей монгольских войск, в числе которых – здесь, под Сандомиром – под командованием князя Михайлы Ростиславича сражались и отряды смоленской рати.

Вот снова ухнул таран. Тяжелое, окованное железом бревно, методично разбивало в щепки ворота. Такие тараны расположились почти у всех городских ворот, исключая те, что выходили к Висле – слишком уж там было круто, не удержаться. Именно туда, на самый трудный участок, где не сыскать славы, а голову сложить запросто, и послал Орда-Ичен смолян заодно с булгарами и литовцами Аскала. А кого не жалко!

Смоляне сражались честно, хоть и за чужое дело, но тем самым сохраняя от полного разорения родную землю. Синее небо над головой застилали черные тучи пожарищ, над городом медленно плыл колокольный звон, священники истово молились в костелах, призывая небесные кары на головы варваров.

И все же силы обороняющихся таяли, а самое главное – не было никакой надежды. Где князь? Где войско? А бог знает, где…

Ввуххх!!!

Огромный, сброшенный со стены каменюга, подпрыгивая, с грохотом скатился по круче, снеся по пути целую груду булгар. Пронесся, проскочил, прогремел, простонал угодившими под неудержимый каток булгарами, и, проломив лед, ухнул в реку.

– Хорошо, что не на нас! – обернувшись, прокричал Митоха. – Давай, боярин, к пристани – во-он, где литовцы.

Литовский князь Аскал, о котором Ремезов в прошлой своей жизни никогда и не слышал, уже ставил тараны, загораживаясь щитами своих воинов от несущихся с крепостной стены стрел, копий и просто камней. И стрел, и копий становилось все меньше, а вот камней пока хватало, впрочем, силы защитников Сандомира были уже на исходе – и это хорошо понимали все.

Подскочив, небольшой, на излете, камень, угодил в красный щит Павла. Выпустив в отместку стрелу, верный оруженосец Неждан погрозил выглянувшим из-за каменного зубца воинам кулаком.

– Башню! – подскочив неведомо откуда, взвил на дыбы коня молодший князь Ростислав. – Ставьте башню. Павел, давай-ка со своими людьми помоги.

– Башню? На льду? – оглянувшись, удивленно переспросил Ремезов. – А смысл? Где река, а где стены? Тут же круча.

– Все равно сподручнее будет таранщикам. Да и камнеметы прикрыть.

А вот это молодой князь очень даже верно заметил – камнеметы, – а Павел не обратил внимания – да и не до того было, как раз намеревался ползти вместе со своей дружиною вверх по лестнице… хорошо, не пополз, так бы, может, словил лбом камень, никакой бы шлем не помог.

Монголы – скорее, все-таки булгары или даже китайцы – уже устанавливали на льду Вислы баллисты и катапульты – раннесредневековую артиллерию, – намереваясь метать в город бревна и камни, запас которых был пополнен в пути… правда, ненамного. Тогда какой смысл?

– На берегу костры жгут, боярин, – присмотревшись, промолвил подскочивший Окулка-кат. – Видать, готовят гремучую смесь.

Павел усмехнулся, поправив на голове шлем:

– Пущай себе готовят, наше дело – башня. Княжий приказ слыхали?

– Слыхали, господине.

– Ну, так пошли. Нечего тут маячить.

Обслуживающие баллисты с катапультами люди времени зря не теряли – ставили своих «монстров» на широкие лыжи-полозья, точно такие же имелись и у приземистой башни, в которую с подозрением всмотрелся Ремезов. Покачал головой:

– Нет, до верха стены не хватит… А вот если передние венцы подрубить – как раз к воротной башне ляжет.

– Верно, боярин, ляжет, – охотно подтвердил Окулко. – Как раз и площадка. Рванем? Царевичи на три дня град обещали отдать.

Павел нервно дернул губою:

– Не спеши раньше времени на тот свет, парень. Ишь ты – на три дня…

«Царевичи» – так, не вдаваясь в детали, смоляне с литовцами называли Орда-Ичена, Байдара, Кайду.

– Готова башня? А ну, навались, парни!

Снова прискакал князь, скомандовал, махнул рукою. Ему в помощь замахал и Павел, естественно, сам он башню не толкал – не боярское это дело – лишь подбадривал своих ратников. Дело двигалось споро – сдвинувшись с места, срубленная из крепких бревен громадина, поскрипывая полозьями, заскользила по снегу, быстро приближаясь обрывистому холму, на котором и расположился осажденный город.

Позади что-то ухнуло… С воем пронесся над головой камень… нет – огромный глиняный горшок, начиненный зажигательной смесью – за стеной, на месте падения, сразу же вспыхнуло пламя, поднялся столбом черный густой дым.

Снова что-то пронеслось… Снова огонь, дым…

– Этак, господине, все сгорит – нечего будет и грабить! – повернув голову, ухмыльнулся толкающий башню Митоха.

Наемник, что с него взять? Впрочем, как и вся смоленская рать… или те все же не наемники, а верные вассалы?

Странно, но на новую угрозу защитники города реагировали как-то вяло: лишь пустили несколько стрел да метнули пару копий. Ремезов покачал головой: то ли стрел уже у сандомирцев не осталось, то ли защитников, а скорее – ни того уже, ни другого. Да и этот участок считался защищенным куда лучше других – высокий берег круто обрывался к Висле: и так-то непросто забраться, а уж если сверху камни да кипящая смола на головы… Впрочем, не было больше ни камней, ни смолы… Никем не остановленная, башня с разгону въехала в берег, привалившись к его склону гигантской лестницей, по которой, подбадривая себя криками, тут же ринулись воины – русские, булгары, литовцы. Над их головами продолжали лететь горшки с зажигательной смесью, камни, ледяные глыбы и бревна – осадные орудия монголов работали методично и действенно.

Вот снова ухнуло… И часть стены зазмеилась все расширяющейся трещиной, вызвавшей у осаждающих радостный многоголосый рев. В ответ ему слышался лишь все тот же колокольный звон – грустный и какой-то обреченный, похоже, горожане уже и сами не очень-то верили в благоприятный для них исход дела.

Откуда-то слева – именно там штурмовали стены основные силы – донеслись вдруг какие-то невероятно дикие звуки – утробный рев труб, яростный гром барабанов и звон литавр, торжествующий вой…

– Там, похоже, прорвались, – повернув голову, промолвил Неждан. – Пора и нам, господине?

– Пошли.

Взмахнув мечом, Ремезов, соскочив с башни, ринулся в змеившийся впереди разлом, куда давно уже рвались булгары Гази-Бараджа. Следом за боярином, яростно крича, бежали его люди – Окулко-кат, Митоха, Микифор и прочие.

Немногочисленные защитники были повержены сразу. Кого-то пронзил меч, кого-то – копье… а кое-кто, видя такое дело, и сбежал, растворившись в узости городских улиц, где вполне можно было укрыться, используя дым пожарищ и разрушенные остовы домов.

Снова затрубила труба, на этот раз – справа, за тощим, царапающим шпилем небо костелом. И там тоже прорвались. И слева… И здесь.

И вот уже везде закричали, заулюлюкали – то, потоком растекаясь по улицам, ворвалась в обреченный град неудержимая монгольская конница.

– Ну? – опустив окровавленную секиру, радостно оглянулся Митоха. – Теперь, боярин, и наше время пришло.

Оставшиеся в живых дружинники нетерпеливо оглянулись на Ремезова. И как он мог их сейчас удержать? Бились, не щадя живота своего, проливали кровь, теряли товарищей… Теперь за все заплатит Сандомир! А как иначе? На то и война – пусть проигравший плачет!

Везде, везде уже победно трубили трубы, и последний колокол, все еще звонивший на башне костела, вдруг резко оборвался, затих. Все… для защитников теперь уже все кончено… А вот для победителей все еще только начиналось! Самое радостное и долгожданное – грабеж! Горе побежденным! Пусть проигравший плачет.

Ах, с каким нетерпеньем горели глаза дружины! Ну, Митоха, понятно – наемник – чего от него ждать? Но остальные-то, простые деревенские парни – Микифор, Неждан, Яков. Даже Ондрейко с выселок – и тот туда же: повернув голову, углядел, выкрикнул:

– Эвон, татарва девок тащит! И мешки… Блюда златые… А мы чем хуже?

Что мог ответить Павел? Ничем.

Лишь предупредил:

– Не разбредайтесь, чтоб друг дружку видели.

Митоха ухмыльнулся в ответ:

– Знаем, боярин. Не сомневайся – с осторожностью будем. Разреши пару воев во-он у того домишка поставить – добро охранять, туда и таскать будем.

– Пусть так, – Ремезов рассеянно махнул рукой – все равно уж никого не удержишь. – Я тоже тут, с ними, останусь.

– Не беспокойся, боярин-батюшка, – довольно погладив бороду, засмеялся Окулко-кат, – твое от тебя не уйдет.

Исчезли. Растворились, врываясь в дома и храмы. По этим временам – все правильно, все так и должно быть. Грабеж – всего лишь один из ликов войны, тем более – средневековой. И все же как-то нехорошо было у Павла на сердце, не испытывал он никакого азарта, как, скажем, совсем недавно, под Люблином. Но тогда была схватка лицом к лицу, когда или ты или тебя, а здесь… Здесь как-то повезло, что ли – толком-то – один на один, глаза в глаза, клинок к клинку – ни с кем боярин не бился. Так, отмахивался разве что. Все как-то само собою решилось – вот только что дрожали на льду, под стенами, готовили осадную башню… и вот уже – в городе, и защитников его – нет. Разбежались, попрятались, многие же были убиты.

Черные дымы пожарищ поднимались над поверженным городом, слышался треск падающих кровель, стук копыт по мостовой, радостные вопли, глумливый хохот да истошный девичий визг.

Оставив парней на улице, Ремезов, сплюнув, вошел в ближайший дом, узкий, с закопченными ставнями, чем-то похожий на больной зуб. Сорванная с петель дверь валялась у лестницы, ведущей на второй этаж – на первом же, в мастерской – судя по всему – кожевенной или сапожной – царил полный разгром. Перевернутые столы, лавки, кровь на полу – похоже, здесь уже успели побывать доблестные воины Орда-Ичена. Вряд ли сыщут тут достойную поживу наемник Митоха и отправившиеся за ним воины, хотя… может, чего и найдут. Какую-нибудь девку, отроков – их можно продать двигающимся за войском краснобородым восточным купцам. Им все можно продать, любую добычу, правда, цену нормальную не дадут – слишком уж велико предложение.

Поднявшись на второй этаж по узенькой лестнице, Павел выглянул в окно, увидев бегущего по улице Якова. С самым довольным видом парень тащил на плече тюк сукна – добыча изрядная. Остановившись у воинов, поднял глаза, завидев маячившего в окне боярина:

– Куда, господине, складывать? Может, во двор?

– Давай во двор…

Ремезову было все равно. Немного постояв у окна, он повернулся к лестнице и вдруг услышал шорох. И – тут же – движение. Быстро, едва уловимо, колыхнулся воздух…

Павел среагировал сразу же – обернулся, выхватив меч… И. опустив клинок, ударил кулаком бросившегося на него мальчишку с обыкновенным кухонным ножиком! И откуда здесь взялся этот парень? Из-под кровати вылез? Да, верно, так… Ан нет! Тут, в стене – шкаф… или, скорее – чулан…

Тихо застонав, упавший на пол парнишка дернулся, потянулся к выпавшему из слабой детской руки ножу. Белобрысый, небольшой совсем подросток, лет, наверное, двенадцати… Не говоря ни слова, Ремезов отбросил нож носком кольчужного чулка и повернулся к чулану. Ага! Ну, конечно же, там прятались, скрывались: маленькая – такая же белобрысая, как и парень, девочка с испуганными синими глазенками и женщина в длинном приталенном платье из тонкого темно-голубого сукна. Точно такие же синие, как у девочки… и у мальчишки… глаза, тонкий, с едва заметной горбинкою, нос, аристократически-бледное лицо с небольшой родинкой над верхней губою. Красива, да-а… Кто же она? Жена сапожника? Что-то не верится… вряд ли…

Хлопнув ресницами, женщина выбралась из чулана и, упав на колени, ухватила боярина за руку, быстро заговорив по-польски. Павел не понимал слов, но общий смысл улавливал – незнакомка показывала то на детей, то на себя… на свою грудь, явственно обозначавщуюся под тонкой тканью. Понятно, о чем просила – мол, возьми меня, но отпусти детей.

– Отпущу, отпущу, – негромко промолвил Павел, глядя, как поднявшийся на ноги мальчик с разбитой в кровь нижней губою бросил на него полный ненависти взгляд. – Всех отпущу, только вот куда вы пойдете? Город-то пал, татары – везде.

– Розумею русскую ржечь, – в синих глазах женщины мелькнула надежда. – Помоги нам, пан, я… я дам тебе все… все сребро, злато, вот… – незнакомка обернулась к чулану, что-то сказав девчонке.

Та тут же притащила заплечный мешок, вывалив на пол… серебряные цепочки, золотые браслеты и все такое прочее, от чего у Ремезова просто зарябило в глазах.

– Убери, – быстро промолвил боярин. – Я вас выведу – тут, недалеко, пролом в стене, вряд ли там кто-то есть… выберетесь на реку, ну а дальше… дальше уж сами.

– О, пан! – женщина бросилась целовать руки.

– Поднимайся, накинь что-нибудь на голову, – быстро приказал Ремезов. – Детям свяжи руки… Впрочем, дочке можешь не связывать… Ну! Живей, я сказал!

Белобрысый мальчишка тут же засуетился, видать, понял, о чем зашла речь… доверился первому встречному… врагу… а что еще оставалось делать, когда на лестнице уже грохотали чьи-то тяжелые шаги.

– Как ты тут, господине? Ого…

Увидев всю компанию, Неждан удивленно выпучил глаза, и Ремезов быстро махнул рукою:

– Это – мои пленники. Сейчас поведем их… к купцам, не таскать же с собою?

– Слушаюсь, господине. – Слава богу, верный оруженосец не стал задавать лишних вопросов, лишь предупредил: – Я видел рядом на улице тех двоих, что провожали тебя ночью.

– И что с того?

– Так…

Они вышли на улицу. Впереди – Павел в сдвинутом на затылок шлеме и кольчужных громыхающих латах, за ним – пленники. Замыкал шествие Неждан с палицей на плече. Щит оставили тем парням, что сторожили добычу, строго-настрого предупредив, чтобы все дожидались боярина.

– Отведу пленников купцам, продам – и тут же вернусь. А вы все – ждите.

Растрепанная простоволосая девушка, обычная рыночная молодка, от отчаянья превратилась вдруг в разъяренную фурию. Завыла, зашипела, словно разозленная кошка и, изогнувшись, укусила схватившего ее злодея за руку. Тот завыл:

– Ах ты ж, корвища!

И, недолго думая, двинул девчушку кулаком в ухо. Несчастная сразу же затихла, обмякла, из уха ее потекла, закапала на потемневший от копоти снег кровь.

Его сотоварищ – здоровенный, в смешной короткой кольчужице – жлоб неожиданно засмеялся:

– Да прибей ты эту кошку, Карятка, счас имаем другую.

– А мне, Пахоме, эта по ндраву!

– Ну, по ндраву так по ндраву, – хохотнув, Пахом махнул рукой. – Смотри только, чтоб всю харю не расцарапала. Если только ты ее уже не прибил.

– Да не, – приподняв девчонку, оглоед приложил ухо к ее груди. – Агась! Сердишко-то бьется – жива. Ой, глянь, друже, вымя-то какое – как у доброй телки.

– Да уж, – Пахом насмешливо сплюнул и полапал девушке грудь. – Так себе вымечко. Одначе… на мордочку-то не страшная.

– Так и я говорю, друже! Найдем другую иль нет, а давай-ка ее хоть во-он в ту избу… Да по-монгольски!

– Этот как?

– А, Пахомка, увидишь. Ну, что стоишь-глазеешь, давай, помогай. Ух, чую – не зря мы с тобой тута! Теперь и наше время пришло, ужо порадуемся… покуда не прибили.

– Типун те на язык, Карятина! Этого Охрятку бы надо дождаться…

– Рыжего? – «дубинушка» обидно захохотал, показывая крепкие чуть кривоватые зубы, какие бывают обычно у хорошо кормленного дворового пса.

Да оба парня – и сам Карятка, и дружок-соперник его, Пахом, таковыми псами и были – верными слугами боярина Онфима Телятникова.

– Ну его к ляду, этого рыжего, что он нам – сват-брат? – оглянувшись по сторонам, вполне резонно продолжил Карятка. – Чай, захочет, так сыщет нас, далеко ж не уходим.

– Дык, а Павлуха-боярин?

– А успеем ишо за им поглядети. Ты что, девку-то расхотел!

Пахом встрепенулся:

– Какое расхотел? Чур, я первый!

– Ага, первый, – обидчиво возразил его напарник. – Добыча-то – моя! Я первым девку имал.