Текст книги "Операция «Артефакт»"

– Как вы понимаете, Архип Захарович, мы продолжаем вашу проверку. Через несколько минут в эту камеру по одному будут заводить арестованных, общаться с ними запрещено. Используя свои способности, вы должны определить, когда, где и при каких обстоятельствах эти люди закончат свою жизнь. Вы меня поняли? – он посмотрел на меня пронизывающим взглядом, от которого веяло холодом преисподней.

От таких слов у меня по спине побежали мурашки. Я покорно кивнул головой, а старший майор уже устраивался на стуле возле меня. Приготовив всё для записи моих слов, он нажал на кнопку звонка, и через минуту в камеру вошли двое: охранник и арестованный. На арестованном была форменная одежда без знаков различия, его лицо было измождено следами пыток, но он держался достойно. В помещении повисла звенящая тишина. Эйтингон толкнул меня в бок и вывел из оцепенения. Я вышел из-за стола, подошёл к человеку, пристально посмотрел ему в глаза, пытаясь прочесть в них его судьбу, потом, не спрашивая разрешения, взял его правую руку. Так мы простояли секунд тридцать. Всё это время я продолжал смотреть в его глаза, а он пытался понять, что означает весь этот спектакль и какова в нём роль маленького и тщедушного старичка, стоящего перед ним.

Когда я отпустил его руку, старший майор жестом подал команду увести арестованного и оставить нас одних.

– Когда и как закончит свою жизнь этот человек? – был задан мне вопрос.

А я не мог ничего говорить, поскольку комок застрял у меня в горле, а по старческим щекам текли нестарческие слёзы.

Поборов в себе приступ беспомощности, я вытер слёзы рукавом пиджака и начал диктовать Эйтингону своё заключение.

– Это был генерал-лейтенант Птухин. По вашим документам его давно уже нет в живых. Вы его якобы расстреляли 23 февраля этого года, а всё это время он находился в тюрьме, в одиночной камере. Но через час его действительно расстреляют во внутреннем дворике тюрьмы. Вы хотели услышать от меня именно это, Наум Исаакович?

– Да, именно этого я от вас и добивался. И давайте, Архип Захарович, поменьше этих сантиментов и слюнтяйства. Идёт война, а на войне, как вы знаете, армии несут потери, а среди солдат есть как герои, так и предатели. Так что поменьше лирики. Помните о своей жизни. Она сейчас полностью в ваших руках.

Его рука потянулась к звонку, и в камеру снова вошли двое. Охранник в звании сержанта и арестованный. Как и предыдущий арестованный, он был в военной форме без знаков различия.

Понимая, что ничем помочь этим людям уже нельзя, я, опустив глаза, дотронулся до его руки. Затем я повернулся к Эйтингону, показывая ему взглядом, что он может его отпустить.

После того, как дверь за ними закрылась, я спросил:

– Ответьте мне, может, я чего-то не понимаю, но, наверное, вы решили сегодня расстрелять всё командование военной авиации? Сегодня это уже второй лётчик, к тому же Герой Советского Союза, фамилия его Пумпуру. И, как предыдущего пилота, вы его якобы тоже расстреляли. Но на самом деле вы убьёте его сегодня.

– Не убьём, а расстреляем. Эта большая разница. Не вам судить о том, чем мы здесь занимаемся. Перестаньте философствовать.

Следующим был генерал-майор Гольцев, которого должны были расстрелять через месяц, о чём старательно записал в своих бумагах Эйтингон.

В общей сложности перед моими глазами прошло десять человек. Шестеро из них должны были умереть сегодня ночью, а четверо должны были быть расстреляны в самое ближайшее время, с интервалом в один-два месяца.

В эту ночь я уже не сомкнул глаз. У меня возникло острое желание помолиться за тех, кого я сегодня видел в последний раз и кого, наверное, уже нет в живых, а также о спасении душ их палачей, повторяя неоднократно в молитве слова Христа: «Прости их Господи, ибо не ведают они, что творят…»

Можно долго философствовать на тему «А как бы поступил в данной ситуации я?», но абсолютной правды мы не узнаем никогда. Поскольку нет людей, оценивающих те или иные процессы в жизни общества одинаково. Есть, конечно, вопросы идеологии, которые позволяют навязывать массам свою точку зрения, но это людское зомбирование должно иметь постоянную «подпитку». Потому что как только «подпитка» ослабевает, бывшие зомби моментально выходят из повиновения и начинают всё крушить на своём пути, а это чревато началом очередной революции. Поэтому наш мир постоянно балансирует на грани войны и мира, на грани жестокости и добра, на грани правды и лжи. Ну а истина всегда будет где-то посередине, и у каждого она будет своя.

* * *

Пролетали дни и недели, а ко мне больше никто не приходил. День плавно перетекал в ночь, а потом всё начиналось заново. В отличие от арестованных, меня не водили на прогулку, но зато кормили хорошо и регулярно. Другой бы радовался на моём месте, а мне такое заточение было в тягость. Сейчас, когда идёт война, мне как никому другому хотелось находиться не здесь, а на передовой и вносить свою лепту в разгром врага. Но, как говорится: «Мы строим планы, а Бог их корректирует». И с этим ничего нельзя было поделать.

Даже не знаю, какое это было число, но среди белого дня ко мне снова пришёл Эйтингон и приказал одеваться. Он выглядел уставшим и осунувшимся. По нему было видно, что он уже много времени нормально не отдыхал и был на грани физического истощения.

– Архип Захарович, – начал он издалека. – Наши дела на фронте складываются не совсем так, как нам бы хотелось. Наши союзники об открытии второго фронта только говорят, но на самом деле в этом направлении ничего не делают. Весь мир замер в ожидании того, как сложится осенне-зимняя военная кампания. Враг подошёл к Сталинграду, и там сейчас идут ожесточённые бои. От итога этой битвы будет зависеть дальнейшая судьба нашей Родины. Партия и правительство прилагают нечеловеческие усилия по обеспечению нашей армии всем необходимым. При подготовке стратегических планов войсковых операций на данном участке фронта мы не имеем право на ошибку, которая в дальнейшем может отрицательно повлиять на ход ведения войны. Поэтому я бы хотел, чтобы вы сделали «анализ» нескольких планов обороны Сталинграда, подготовленных разными группами Генерального штаба. И указали нам, какой из этих планов следует принять, чтобы одержать победу в этом сражении. Этим вы поможете спасти сотни тысяч жизней солдат и офицеров на фронте, – он выжидающе посмотрел на меня, оценивая, понял ли я весь груз ответственности, который ложится на мои плечи. – Конечно, – продолжил он, – принятие окончательного решения произойдёт в Ставке Верховного Главнокомандующего, но ваше мнение, возможно, будет учтено. Перед тем, как мы приступим к оценке планов операций, вы должны понять, что я не имею права показывать вам карты с нанесёнными на них данными наших частей и соединений, а также направления главных ударов. Я покажу вам эти карты только с обратной стороны, а также закрытые папки с описательными текстами операций. Вот по ним вы и должны будете сделать ваши заключения. Вы поняли условия задания?

– Да, Наум Исаакович, я понял всё, что вы сказали. Однако я никогда до этого момента не делал никаких предсказаний и не знаю, смогу ли я вообще это сделать. Но я попробую.

– Вот и хорошо, – согласился со мной Эйтингон, поднимаясь со своего стула. – Сейчас мы сядем в машину и поедем в Генеральный штаб, это недалеко отсюда. Только я вам напоминаю. Никаких лишних движений. Вся охрана предупреждена, что в случае попытки побега они стреляют без предупреждения. Вы меня поняли?

– Понял! – коротко ответил я.

Через несколько минут мы спустились во внутренний двор, где нас уже ждала большая чёрная легковая машина с плотными занавесками на окнах. Сама дорога заняла не более десяти минут. Когда мы подъехали к парадному подъезду Генштаба, я увидел, что от машины до крыльца выстроилось оцепление из вооружённых солдат, стоящих спиной к проходу. «Да! – подумал я. – Ну и дела. Видно, сильно они меня боятся, коль приняли такие меры предосторожности».

На ступеньках нас поджидал адъютант в чине полковника, который препроводил нас на второй этаж в кабинет своего начальника.

Из-за рабочего стола нам навстречу вышел высокий статный мужчина в звании генерал-полковника. Он подошёл к нам вплотную и хотел уже протянуть мне руку для рукопожатия, но его движение было немедленно прервано резким окриком Эйтингона.

– Товарищ генерал! Я вас предупреждал, никаких телесных контактов с этим человеком!

Генерал смутился, отошёл на несколько шагов назад, по нему было видно, что такая бесцеремонность со стороны Эйтингона ему неприятна.

Эйтингон же, напротив, не обращая никакого внимания на генерала, начал распоряжаться в его кабинете, как у себя дома. Он подвёл меня к стене, на которой висели обратной стороной три карты и, указав на них, сказал:

– Это то, о чём мы с вами недавно говорили. Вы можете подходить к этим картам, можете их трогать, щупать, водить над ними руками и делать другие свои манипуляции, но переворачивать и смотреть на то, что на них изображено, вам запрещается. Приступайте.

Карты висели высоко, поэтому я попросил разрешения воспользоваться одним из стульев, стоящим за большим и длинным столом. Получив разрешение, я поднялся к первой крайней карте, приложил к ней свою ладонь и стал ждать, когда появится тот божественный огонёк озарения, при помощи которого я смогу увидеть грядущее.

Но вот преграда между этим и мистическим миром стала размываться, и я увидел пылающий город, разрывы бомб и «ручейки» трассирующих пуль, реку, полную трупов. Спустя мгновение я уже видел город, заполненный немецкими войсками с висящими на улицах красными полотнищами со свастикой…

Перейдя к следующей карте, я почувствовал лёгкое жжение на подушечках пальцев. У меня создалось впечатление, что температура этой карты значительно отличается от остальных, и дабы убедиться в этом, я поменял руку.

– Что-нибудь не так, Архип Захарович? – участливо спросил меня Эйтингон, но я ему не ответил.

Карта действительно излучала тепло, которое, наверное, никто, кроме меня, в этой комнате не замечал. Я видел горящую Волгу, разрушенный до основания город, рукопашные бои на улицах и дикие лица дерущихся как с одной, так и с другой стороны. Много, много снега в полях и целые горы трупов немецких солдат, лежащих на снежной целине. Радостные лица жителей города и измождённое лицо худого немецкого генерала, подписывающего какой-то документ.

…Третья карта была холодна, она не вызывала у меня никаких эмоций и видений. Она представлялась мне просто висящим куском ткани, который к происходящему не имел никакого отношения.

Закончив осмотр, я повернулся к присутствующим, чтобы огласить своё заключение:

– Я думаю, что вариант, представленный на средней карте, должен привести к победе наших войск, но он связан с большими потерями. Самым главным критерием битвы будет то, что нашим войскам нельзя ни при каких условиях уходить с правого берега Волги. Вы поняли меня? Ни при каких условиях! Нельзя войскам покидать город. Это будет смерти подобно. Потому что именно такой вариант операции изображён на первой карте. А это, в свою очередь, приведёт к неоправданным жертвам и поражению. Третья карта не имеет никакого отношения к предстоящим событиям. Вы, Наум Исаакович, наверное, в очередной раз, решили проверить меня? – задал я вопрос Эйтингону, который, услышав мои слова, смутился.

А у генерала, наоборот, на лице появилась улыбка, подтверждающая его внутреннюю уверенность в правильности принятого им решения в выборе направления главного удара в битве за Сталинград.

– Да, но мы ещё не закончили, – прервал меня Эйтингон. – Разложите на столе папки, соответствующие данным картам.

Данное задание показалось мне пустяковым, и через минуту каждая папка лежала напротив своей карты.

– Я не знаю, как будут развиваться события дальше, – взял слово генерал, – но мне очень хотелось бы встретиться с вами снова, когда всё закончится, для того, чтобы обсудить ваше сегодняшнее заключение. Жалко, что нет времени пообщаться с вами больше, поскольку у меня к вам есть ещё много вопросов. Надеюсь, в будущем увидеть вас снова.

И, не обращая внимания на стоящего подле меня Эйтингона, он протянул мне руку для рукопожатия, которую я стремительно пожал.

– Я думаю, что с «Ураном» у вас всё получится, – произнёс я на прощание генералу, который глядел на меня удивлёнными глазами.

– А я вас предупреждал, Александр Михайлович! – назидательным тоном проговорил Наум Исаакович, – Вот так-то, товарищ генерал-полковник, а вы не хотели верить во всё это.

Когда мы ехали назад, Эйтингон не проронил ни единого слова. Он даже не вышел попрощаться со мной, когда машина въехала во внутренний двор серого здания. И пока я в сопровождении охраны шёл к подъезду, машина резко развернулась, и он уехал.

Теперь меня забыли надолго и основательно. Честно говоря, я предпринимал попытки «митинговать», требовал газеты и прогулок на свежем воздухе, однако мои просьбы наталкивались на непробиваемую стену молчания. И только во второй половине февраля 1943 года, ближе к вечеру, снова появился Эйтингон. На нём была надета новая военная форма, а вместо привычных для меня петлиц на его плечах красовались погоны, как у царских офицеров.

– И как же мне теперь к вам обращаться, товарищ генерал? Ваше превосходительство? – язвительно спросил я, желая поиздеваться над ним, поскольку именно его я винил в том, что был полностью оторван от жизни.

– Вы думаете, легко ли старику здесь сидеть и ждать, когда вы соизволите меня навестить и объясниться? Я тут совсем одичал в одиночестве.

– Вот только не надо этого, Архип Захарович! Вы же моложе меня вдвое. Да и врачи говорят, что вы чувствуете себя хорошо. То, что я не приходил к вам, ещё не означает, что я не интересовался вами и вашим здоровьем. Так что оставим эту ненужную словесную перепалку. Сегодня я пришёл к вам по довольно важному поводу, а вот по какому, узнаете немного позже. А сейчас бриться, мыться и одеваться. Даю вам на сборы один час. Через час я за вами зайду, и мы поедем в одно очень интересное место.

* * *

г. Москва, 17 февраля 1943 года, конспиративная квартира НКВД на ул. Садово-Кудринская. 20 часов 18 минут.

Перед вторым подъездом дома № 17 остановились два чёрных лимузина. Человек в чёрном пальто и фетровой шляпе под прикрытием охранников быстро прошёл в подъезд и поднялся в конспиративную квартиру № 7 на третьем этаже.

Через десять минут к дому подъехала крытая полуторка с вооружёнными военными, которые взяли периметр дома в оцепление. Убедившись в том, что всё готово, старший команды в чине полковника зашёл в подъезд соседнего дома, где был оборудован милицейский пост, и сделал телефонный звонок на коммутатор госбезопасности.

Вскоре к дому подъехал чёрный трофейный Опель с плотно зашторенными окнами. Полковник скомандовал оцеплению команду «Кругом!», и все отвернулись от машины. После чего человек маленького роста в сопровождении военного исчез в дверях того же подъезда.

– Заходите, Наум Исаакович, мы вас тут уже заждались, – проговорил человек в гражданском костюме, – раздевайтесь и быстрее проходите к столу.

Когда мы с Эйтингоном зашли в комнату, то увидели стоящий посредине зала круглый стол, сервированный на четыре персоны, уставленный изысканными деликатесами. Около окна стоял Берия. Я узнал его сразу, поскольку неоднократно видел его фотографии в центральных газетах. Берия молча «буравил» меня через стёкла пенсне. Встретивший нас в прихожей мужчина пригласил всех присутствующих к столу.

– Наум Исаакович, не мешало бы вам представить своего подопечного, – проговорил он.

Эйтингон положил свою руку на моё плечо, произнёс:

– Разрешите вам представить Кулагина Архипа Захаровича. Вы много слышали о нём и его способностях, и вот извольте лицезреть его воочию. А теперь, с вашего разрешения, – он вопросительно посмотрел на Берию и получил от него одобрительный кивок головы, – я представлю нашему гостю присутствующих в этой комнате. Напротив, вас, Архип Захарович, стоит Народный комиссар внутренних дел, Генерал армии Лаврентий Павлович Берия. Рядом с ним находится начальник одного из наших управлений, генерал Судоплатов Павел Анатольевич. Прежде чем мы сядем за стол, разрешите мне зачитать один документ:

«…За особый личный вклад, проявленный в период подготовки войсковой операции, в результате которой Советские войска перешли в контрнаступление по всему Юго-Восточному фронту, наградить Кулагина Архипа Захаровича медалью за оборону Сталинграда.

Нарком НКВД, генерал армии Берия Л. П.,

г. Москва, 15 февраля 1943 года».

Берия подошёл ко мне и прикрепил медаль на левую сторону пиджака. Не зная, что надо говорить в подобных ситуациях, я поблагодарил его кивком головы. Обычного рукопожатия, которое бывает в подобных случаях, не было. Эйтингон хотел сказать что-то ещё, но Берия прервал его:

– Достаточно, – проговорил он с сильным грузинским акцентом, – ты, Наум Исаакович, не отвлекай нас от главного, видишь, какой стол накрыл Судоплатов по этому поводу. Я предлагаю всем поднять бокалы и выпить за здоровье нашего Верховного главнокомандующего, за великого товарища Сталина.

Увидев, что я не выпил, Берия удивлённо посмотрел на меня и спросил:

– Вам что, не понравился мой тост? – за столом повисла напряжённая пауза.

– Нет, что вы. Тост был просто замечательный. Просто я никогда в своей жизни не пил вина, боюсь опьянеть.

– Вот те раз! Такой старый, а вина в жизни не пил, – Берия засмеялся неприятным смехом, который тут же подхватили Эйтингон и Судоплатов.

Когда смех закончился, наступило долгое и неловкое молчание. Эйтингон с Судоплатовым выжидающе смотрели на наркома, который размышлял, что ему со мной делать, но, видно, у Лаврентия Павловича в отношении меня были свои планы, и он миролюбиво предложил повторно наполнить бокалы для второго тоста.

– Я хочу вам вот что сказать, – начал он издалека. – Вот сижу я за этим столом, окружённый хорошими и преданными мне людьми, мы пьём хорошее грузинское вино, ведём задушевную беседу. Здесь же, среди нас, сидит друг моего друга, с которым я только что познакомился. И я хочу выпить этот бокал прекрасного вина за знакомство, чтобы этот человек также стал и моим другом. И чтобы это знакомство в дальнейшем переросло в настоящую мужскую дружбу!

Понимая, что лучше не дразнить «волка в овечьей шкуре», я вместе со всеми осушил свой бокал до дна, после чего общая обстановка за столом сразу разрядилась. Военные начали обсуждать последние события на фронте: о перспективах военной кампании наступившего года, о предполагаемом главном ударе противника, об открытии второго фронта нашими союзниками. Не обращая на меня никакого внимания, они наполняли свои бокалы, поднимали тосты и вели себя так, словно меня с ними не было. Вино постепенно развязывало языки, и их разговор стал больше переходить на личности. И тут Берия неожиданно обратился ко мне:

– Как там вас?

– Архип Захарович, – подсказал Эйтингон.

– Архип Захарович, а как это тебе удалось угадать карту в нашем Генеральном штабе? И что ты можешь сказать о его начальнике? – над столом повисла очередная пауза, и все устремили свой взор на меня.

– Он хороший человек. Ему бы священником быть, как его отец, но жизнь заставила его стать военным. И на этом поприще он сделает ещё много славных дел, и слава будет о нём великая. Ему должны присвоить на днях новое воинское звание.

– Да что ты мелешь? Ему только что месяц назад присвоили звание Генерала армии, – вмешался в разговор Судоплатов.

– Цыц! – одёрнул его Берия. – Верховный прошлой ночью подписал приказ о присвоении ему звания Маршала Советского Союза, и об этом не знает пока никто, даже сам Василевский.

Берия впился в меня немигающими глазами, в которых одновременно читались удивление, страх и презрение. Но вслух он произнёс:

– Значит, не зря мы искали тебя, «Рентген»!

Тем временем Судоплатов уже задавал мне следующий вопрос.

– А вот скажи нам, Архип Захарович, что ты думаешь о Мессинге?

– Вы имеете в виду того артиста, который приходил ко мне в палату? – я посмотрел вопросительно на Эйтингона, который в знак подтверждения моих слов еле заметно кивнул головой.

– Можно ли его использовать в нашей работе?

– Я думаю, что нет. Многое, что он наговорил про себя, вымысел. Как и все артисты, он склонен к преувеличению своей значимости и своих способностей. Он является человеком с очень тонкой и ранимой психикой, но в то же время он очень талантлив и прозорлив. Судьба к нему благоволит и сложится для него хорошо, но работать на вас он не будет. И не потому, что он не хочет, нет. Просто так складывается его судьба, в которой ваши дороги не пересекаются.

– Судоплатов! – Берия повысил голос, недовольный тем, что его перебили. – Оставь ты этого Мессинга в покое. Помнишь, что «Хозяин» сказал в отношении него? Еврея не трогать! Пусть показывает свои фокусы под нашим присмотром. А вот с вами, Архип Захарович, нам надо сесть и о многом поговорить. Но наш разговор мы перенесём на завтра. А сегодня вас отвезут по новому адресу, где вы сможете гулять на свежем воздухе, читать книги, слушать музыку. Для вас будут созданы самые лучшие условия. Ну а то, что мы так долго держали вас в неведенье, было связано с проверкой ваших способностей и подтверждением фактов ваших предсказаний. Надо сказать, ваши предположения относительно тех или иных событий подтвердились полностью. Поэтому принято решение на самом высоком уровне о привлечении вас к работе по линии нашего наркомата. А сейчас мы закончим ужин, поскольку у каждого из нас ещё есть на сегодня незаконченные дела. Генерал Эйтингон проводит вас к месту вашего нового обитания, – он сделал лёгкий кивок головы в мою сторону. – До свидания!