Текст книги "Секретные объекты «Вервольфа»"

Глава 2. «СМЕРШ» против СД

Буквы на толстой глянцевой бумаге ложились ровными четкими строчками. После того как машинистка второго отдела управления контрразведки «СМЕРШ»[26]26
  «СМЕРШ» (Смерть шпионам!) – наименование органов военной контрразведки в СССР в 1943–1946 годах.


[Закрыть] Катя Скоморохова сменила ленту на пишущей машинке, документы стали получаться еще более аккуратными и, можно даже сказать, красивыми. Катя вообще много внимания уделяла правильному расположению текста на листе, старалась, чтобы ее работа всегда выглядела надлежащим образом. За это ее раньше не раз хвалили в штабе фронта, а теперь здесь, в Управлении контрразведки Земландской группы войск, она считалась образцовой машинисткой, и даже такой строгий и скупой на похвалу начальник, каким был подполковник Ратнер, один раз поставил ее в пример, сказав: «Если за дело возьмется наша Катюша, то документ не стыдно будет отправить самому товарищу Сталину». Лучшей похвалы Катя не могла себе и представить.

Через полуоткрытое окно в комнату проникали весенние запахи талого снега и согревающейся земли. Лучи солнца наполняли комнату таким ярким светом, что хотелось зажмуриться, отложить все в сторону, слегка потянуться и предаться мечтам о ближайшем будущем. Война подходила к концу, и теперь все Катины мысли были о том, что скоро наступит день, когда можно будет сбросить эту опостылевшую военную форму, надеть легкое, воздушное платьице и снова стать той хрупкой и миловидной девочкой, какой была всего три года назад.

– Катя, не отвлекайся! – Строгий голос подполковника вернул ее на грешную землю. – Мы должны напечатать документ до обеда. Генерал вызывает меня ровно в три. Будь повнимательнее, – добавил он, слегка улыбнувшись, и продолжил диктовать.

Из Докладной записки о результатах розыска агентуры противника органами контрразведки «СМЕРШ» Земландской группы войск в марте 1945 года

«…Разведывательные и контрразведывательные органы противника, организации фашистской партии и молодежи, командование «фольксштурм»[27]27
  Volkssturm (нем.) – воинские ополченческие подразделения, сформированные по указу Гитлера осенью 1944 года из гражданского населения, когда вермахт исчерпал все резервы и военные действия были перенесены на территорию Германии.


[Закрыть], штурмовых и СС частей и отрядов и особенно разведорган «Вервольф» еще до вступления войск Красной Армии на территорию Восточной Пруссии заблаговременно подготовили отряды диверсантов, террористов, разведчиков, которые были оставлены на оседание с задачей – развернуть активную подрывную работу в тылах Красной Армии на случай отступления немецких войск. Подготовка и комплектование диверсионно-террористических групп осуществлялась в различных пунктах Восточной Пруссии…»

Начальник отдела, время от времени перебирая стопку исписанных мелким почерком листов, диктовал, четко выговаривая слова, делая паузы в необходимых местах, для того чтобы машинистка могла расставить все знаки препинания и не допустить ошибки.

Впрочем, подполковник Ратнер знал, что Катя даст фору по грамотности многим не только в отделе, но и в управлении контрразведки. Три курса филфака МГУ не прошли даром, да и любовь к литературе развила у Кати чутье к тому, как правильно написать то или иное слово, какой оборот употребить, где расставить знаки препинания. К Кате, как к палочке-выручалочке, прибегали девчонки со всего управления: «Кать, как пишется «деслоцируется» или «дислоцируется»? «А «в пути» пишется вместе или раздельно?».

Из Докладной записки о результатах розыска агентуры противника органами контрразведки «СМЕРШ» Земландской группы войск в марте 1945 года

«…Для диверсионно-террористической деятельности используются члены фашистской партии и гитлерюгенда[28]28
  Hitlerjugend (нем.) – молодежная нацистская организация военизированного типа, существовавшая в гитлеровской Германии в 1936–1945 годах.


[Закрыть], фольксштурмовцы, военнослужащие немецкой армии, в частности, из СС и штурмовых частей, оставляя или перебрасывая их под видом гражданского населения, не успевшего эвакуироваться, с установкой привлечения для подрывной работы лиц из гражданского населения, военнослужащих немецкой армии, оставшихся в окружении…»

Подполковник Ратнер диктовал текст докладной записки комиссару государственной безопасности второго ранга Абакумову – начальнику Главного управления контрразведки «СМЕРШ» о результатах работы контрразведчиков Земландской группы войск.

Управление контрразведки «СМЕРШ» размещалось в особняке, чудом уцелевшем среди многочисленных развалин небольшого немецкого городка, расположенного всего в каких-нибудь сорока километрах от Кёнигсберга – этого «логова фашистского зверя», блокированного нашими войсками со всех сторон еще в конце января. Впрочем, в сторону Пиллау – крупного порта и военно-морской базы на Балтике – немцам удалось пробить узкую брешь, в которую устремились тысячи жителей окруженного города. Повозки и конные фуры, грузовики и автобусы, толпы людей, тащащих, толкающих впереди себя, катящих за собой тележки, коляски, санки и просто ящики со своим скарбом, – все это смешивалось с липким снегом, как никогда обильно выпавшим в это время. Постоянные бомбежки и непрекращающиеся артобстрелы превращали следующие по заснеженной дороге колонны в сплошное месиво искореженного металла, расщепленного дерева, рассеянных повсюду вещей и валяющихся по обочинам трупов в самых причудливых позах.

Появлялись все признаки агонии блокированного города. Наступал завершающий этап битвы в Восточной Пруссии.

Из приоткрытого окна доносилось эхо глухих разрывов. Наши самолеты бомбили сосредоточение войск на ближних подступах к Кёнигсбергу и морские транспорты в Пиллау. К этим звукам за годы войны Катя привыкла настолько, что, казалось, не замечала их вовсе. Тем более что сейчас все было довольно далеко от того места, где сейчас размещался «штаб». Именно так называли все сотрудники место дислокации управления контрразведки. Так было привычнее, понятнее и не так угрожающе.

Ближе к обеду они наконец закончили печатание докладной записки. Подполковник аккуратно сложил свои бумажки, а Катя, бережно вытащив из машинки последний напечатанный лист и подколов к одиннадцатистраничному докладу синюю копирку – в управлении строго следили за соблюдением всех правил секретного делопроизводства, – отдала свою работу Ратнеру.

– Катюша, ты, как всегда, все делаешь быстро и аккуратно. Молодец! – похвалил подполковник. – Можешь отдохнуть, а то вечером у нас будет очень много работы. Ребята взяли несколько немецких агентов. Будем работать на допросах.

– Разрешите идти? – Катя, вся засияв от вдруг появившегося свободного времени, вытянулась перед подполковником.

– Иди!

Катя задержалась на несколько минут в просторном холле на первом этаже виллы. Несмотря на то что часть мебели была, по-видимому, вынесена отсюда, для того чтобы уступить место массивным металлическим шкафам, которые были завезены сразу после размещения управления контрразведки, помещение еще хранило в себе черты торжественности и незаурядности.

Полукругом сходящая вниз лестница с резными перилами, паркетный пол, совсем недавно очищенный от битого стекла и штукатурки, два массивных, обитых синей материей с золотым узором кресла с экзотическими подлокотниками по обеим сторонам спинки. В центре холла – изящный столик с витыми ножками, соединенными внизу тонкими перекладинами.

На фоне этого странно смотрелся угловатый письменный стол с облезлыми краями и ободранной, выцветшей зеленой материей на верхней крышке. За столом сидел дежурный офицер. Перед ним на столе стояло пять-шесть полевых телефонных аппаратов, на подоконнике громадного окна, забитого фанерой, – радиостанция, которую все называли ласково «эр-бэ-эмкой». Старший лейтенант Ланцов – именно он сегодня дежурил по «штабу» – вопросительно посмотрел на Катю, остановившуюся в задумчивости посреди холла.

– Что, Катюха, подполковник отпустил?

– Да, пойду пройдусь. А то уже надоело сидеть взаперти.

– Далеко не уходи. Фронт рядом. Вчера здесь, на окраине, на чердаке поймали «гитлерюгенда». Молодой, звереныш! Хотел жахнуть из «фауста»[29]29
  Фаустпатрон, или, как его официально называли, панцерфауст, – стоящий на вооружении в германской армии с 1943 года гранатомет одноразового использования для поражения танков и других бронированных целей.


[Закрыть] по нашей колонне. Еле скрутили. Кусался, гад! Ребята хотели тут же расстрелять, да майор Терещенко не дал. Пацан, говорит, еще. Накостыляли ему по шее и вышвырнули на улицу. А он не убегает, скулит… Я бы его, конечно, кончил. Сколько волка…

– Тебе бы, Ланцов, только убивать! – перебила его Катя. – Война скоро закончится, что делать будешь? Ты ж ничего другого не умеешь! Допросы да вопросы! Да в расход пустить! Скучный ты человек!

– Сержант Скоморохова! Как разговариваешь со старшим по званию?!

– Подумаешь! Иди ты!

Ланцов даже привстал из-за стола от такой наглости. Наверное, он хотел что-то еще сказать, может быть, даже выругаться, но Катя, сорвав с вешалки шинель, выбежала на улицу, громко хлопнув входной дверью. Часовой, стоящий с наружной стороны, с удивлением посмотрел на девушку, неожиданно выскочившую из дома.

Перед двухэтажной виллой с внешней стороны каменной ограды стояло два «студебекера» и черный «виллис». Чуть поодаль сбились в кучу солдаты, одетые кто в шинели, кто в ватники. Слышался голос одного из них, прерывающийся время от времени громким хохотом. Вся земля вокруг дома была вытоптана солдатскими сапогами, снег уже сошел, хотя кое-где, особенно в тени вдоль стен, были видны оставшиеся корки тающего льда. Деревья с ободранными, израненными стволами были еще голыми, вокруг них земля была усеяна упавшими ветками и сучьями – все это говорило о прошедшем здесь совсем недавно свинцовом дожде.

Катя повернула за угол. Около массивного сарая из красного кирпича стояла пятнистая «летучка» – радиостанция управления. Повсюду небрежно болтались нити телефонных проводов. Похоже, связисты поленились аккуратно зацепить их за ветки деревьев или закрепить на крыше сарая. Никто уже не рассчитывал надолго задержаться в этом городке. Впереди был Кёнигсберг, и все со дня на день ожидали нового мощного наступления.

Из сообщения Советского Информбюро от 29 марта 1945 года

«…Войска 3-го Белорусского фронта 29 марта завершили ликвидацию окруженной восточнопрусской группы немецких войск юго-западнее Кёнигсберга.

За время боев с 13 по 29 марта немцы потеряли свыше 50 000 пленными и 80 000 убитыми, при этом войска фронта захватили следующие трофеи: самолетов – 128, танков и самоходных орудий – 605, полевых орудий – свыше 3500, минометов – 1440, пулеметов – 6447, бронетранспортеров – 586, радиостанций – 247, автомашин – 35 060, тракторов и тягачей – 474, паровозов – 232, железнодорожных вагонов – 7673, складов с боеприпасами, вооружением, продовольствием и другим военным имуществом – 313…»

Со стороны прилегающего к дому сада показалась группа немецких солдат, сопровождаемых конвоем. Несколько автоматчиков вели семерых немцев в расстегнутых грязно-серых шинелях, под которыми виднелась советская форма. Все были без шапок. Грязные, небритые лица, тусклые, потухшие взгляды, походка, как у пьяных. У самого молодого из них был сильный кровоподтек под глазом, разбиты губы. По всему было видно, что этому немцу изрядно досталось в момент пленения. Несмотря на то что немцы были одеты в советское обмундирование, именно эти признаки выдавали в них деморализованных солдат некогда сильного противника.

Катя проводила пленных равнодушным взглядом. Сколько она насмотрелась их за последние годы. Только раньше многие из них были другими, какими-то напыщенными, что ли, высокомерными. А сейчас почти все пленные были одинаковые – с обреченными взглядами, со смертельной тоской в глазах и каким-то полным безразличием к окружающему. Теперь даже самому последнему глупцу было ясно, что война проиграна, что Германию постигла самая большая, какую только можно представить, катастрофа, что удел немцев теперь – сполна испить горькую чашу побежденных.

Конечно, Катя не могла знать, что мимо нее только что провели оставшихся в живых из состава немецкого диверсионно-разведывательного отряда, действовавшего в тылу наших войск. Этот отряд нарвался ночью на одну из оперативно-разыскных групп отдела контрразведки «СМЕРШ», выброшенную в лесной массив около поселка Шёнвальде после того, как были получены данные о возможном нахождении в ближних тылах частей сорок третьей армии вражеских лазутчиков.

Из дневниковых записей Йозефа Геббельса[30]30
  Геббельс Йозеф Пауль (1897–1945) – один из главарей нацистского режима в Германии, министр пропаганды, имперский комиссар по обороне Берлина и уполномоченный по тотальной войне.


[Закрыть] от 27 марта 1945 года

«…Я занят сейчас организацией в широких масштабах так называемой акции «Вервольф». Целью этой акции является организация партизанских групп в областях, занятых противником. Больших приготовлений к этому еще не сделано. Данное обстоятельство объясняется тем, что военные действия на западе развертывались с такой стремительностью, что у нас вообще не было для этого времени. Но, кстати, ведь и в занятых нами в свое время вражеских областях дело обстояло так же; партизанская деятельность разворачивалась лишь спустя некоторое время, но потом нарастала скачкообразно…»

Бой был недолгим. Немецкие диверсанты, забаррикадировавшись в полуразрушенном доме, отчаянно отстреливались от наседающих на них советских солдат. Через полчаса на двух грузовиках к нашим прибыла подмога, солдаты выкатили на прямую наводку пушку. Немцам стало ясно, что этот дом на окраине поселка станет через несколько минут для них могилой, и они решили прекратить сопротивление. Два одиночных выстрела, прозвучавшие в стенах дома и утонувшие в шуме перестрелки, свидетельствовали о том, что часть диверсантов сделали свой выбор. Как-то неожиданно выстрелы из оконных проемов и проломов в стенах дома прекратились, наступила небольшая пауза, после которой кто-то из немцев отчетливо крикнул по-русски: «Сдаемся! Не стреляйте!»

– Выходи, фашисты, по одному! Вафэн хинлегэн![31]31
  Waffen hinlegen! (нем.) – Бросай оружие!


[Закрыть] – громко крикнул старший группы.

Через несколько минут в провале, бывшем некогда дверным проемом, показались фигуры в шинелях. Все диверсанты были одеты в советскую военную форму. Выходя из дома, каждый из них бросал оружие на землю, обхватывал руками затылок и медленно, не без опаски двигался в сторону готовых открыть шквальный огонь солдат оперативно-разыскной группы.

Когда первый из них, с лейтенантскими погонами на шинели, поравнялся с нашими автоматчиками, рослый сержант, зло выругавшись, сильно размахнулся и ударил диверсанта по лицу.

– У-у! Сука! Погоны еще наши надел! – с ненавистью в голосе проговорил он.

Немец отшатнулся, схватился рукой за щеку. Из носа и разбитой губы брызнули струйки крови. Он промычал что-то нечленораздельное и вдруг, изловчившись, выдернул из-за голенища сапога кинжал с массивной ручкой и тонким лезвием.

Никто ничего не успел толком понять – и сержант в один миг рухнул бы, схватившись за перерезанное от молниеносно и профессионально нанесенного удара в горло, если бы не молодой солдатик, быстро среагировавший на неожиданное движение немца. Автоматная очередь прошила грудь диверсанта, и он, покачнувшись, рухнул плашмя с высоко вытянутой рукой, сжимающей кинжал, всего в полуметре от сержанта. Тот стоял бледный как мел.

Словно очнувшись, сержант с ненавистью выпустил в труп врага длинную очередь из своего ППШ[32]32
  ППШ – пистолет-пулемет Шпагина.


[Закрыть], превратив безжизненное тело врага во что-то омерзительно хлюпающее и расползающееся по мокрой земле. Остальные немцы в животном страхе сбились в кучу, ожидая неизбежной расправы.

Командир оперативно-разыскной группы лейтенант Михайлов, брезгливо пошарив в карманах пропитанной кровью гимнастерки убитого, достал оттуда документы: небольшую серую книжечку с надписью «Народный Комиссариат Обороны СССР» – удостоверение личности, вещевую книжку офицера Красной Армии и два временных удостоверения о награждении медалями «За боевые заслуги» и «За отвагу».

– Ясно! – ни к кому не обращаясь, проговорил лейтенант. – Задержанных обыскать и в машину! Прозоров, – обратился он к сержанту, еще не пришедшему в себя, – обеспечь надежную охрану и не делай больше глупостей! Понял?

Сержант, как будто очнувшись, привычно ответил:

– Есть, товарищ лейтенант.

Через час захваченных диверсантов затолкали в темный и насквозь продуваемый сарай на самой окраине небольшого немецкого городка, расположенного на берегу реки Дейме[33]33
  Река Дейма в Калининградской области.


[Закрыть]. Обе двери, закрытые на тяжелые железные засовы, сторожили солдаты из взвода охраны, приданного управлению контрразведки «СМЕРШ».

Стылая мартовская ночь давала о себе знать. От кирпичных стен сарая веяло ледяным холодом, и только в самой середине, там, где были свалены в кучу какие-то доски, казалось, было чуть теплее. Пахло сыростью, гнилью и еще чем-то, похожим на мазут. Ночь была темная. Разглядеть очертания помещения в наглухо закрытом пространстве было абсолютно не возможным.

Немцы, плотно прижавшись друг к другу, сидели на досках. Никто не спал. Да и спать в таком холодище было невозможно. Один из пленников, правда, полулежал, привалившись головой к опоре стропил. Закрыв глаза, он время от времени стонал, сжимая раненую руку. Русская медсестра перевязала ее, когда их доставили в поселок. Но боль после этого не утихла, а даже усилилась. Все были подавлены и молчали, считая, что участь их достаточно определенна. Некоторые из них уже не раз побывали в тылу советских войск и знали, что русские смертельно ненавидят предателей и шпионов. То, что с ними не расправились сразу после боя, ничуть не говорило о том, что диверсантам удастся избежать смерти. «Допросят, а потом расстреляют», – примерно так думал каждый.

– Ну, что, кажется, попались! – сказал один из них. – Мирус, ты проспорил мне ящик французского коньяка! Но, кажется, расплачиваться со мной будут уже русские. Ты слышишь меня?

В ответ не раздалось ни возгласа. Все молчали, и только раненый продолжал тихо и жалобно стонать.

– Мирус! Дерьмо! Ты что, оглох?

– Заткнись! Оставь меня в покое! Скоро русские начнут допросы, и ты еще сможешь блеснуть своим красноречием. Они подпалят твои тараканьи усы!

Кто-то в темноте слегка усмехнулся.

– А, это ты, Иоганн! Чего ржешь? Твоя шкура ничуть не дороже моей! На месте русских я за нее не отдал бы и пфеннига!

– Копейки!

– Что-о-о?

– Копейки, говорю.

– А, иди ты в з…!

Наступила долгая пауза. Никто не хотел ни о чем говорить. Все было предельно ясно. Война подходит к своему концу. Германия в руинах. Русские не сегодня завтра возьмут Кёнигсберг. Впереди – самое лучшее – сибирские лагеря, но скорее всего – пуля в затылок у стены любого сарая, может быть, этого самого, в котором они коротают свою первую ночь пленников.

Тот, что начал разговор, встал, похлопал себя занемевшими от холода руками по бокам и сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, как будто разминался на занятиях по физической подготовке. Тихим голосом, почти шепотом, но так, чтобы слышали все, он сказал:

– Мне глубоко плевать, что каждый из вас скажет на допросе у русских. Тем более что это не имеет теперь никакого смысла…

– Но, господин шарфюрер[34]34
  Scharführer (нем.) – звание члена СС, соответствующее воинскому званию младшего фельдфебеля.


[Закрыть], долг чести…

– Заткнись, Мирус! Ты не на собрании молокососов из гитлерюгенда!

– Господин шарфюрер…

– Я сказал, заткнись! Тут нет шарфюреров! Здесь есть только солдаты вермахта! Ублюдок! Ты первый всех сдашь! Из-за своей глупости!

Раздался какой-то клокочущий звук, и послышалась возня в том месте, откуда доносился шепот человека, которого назвали шарфюрером.

– Ах ты, скотина! – громко вскрикнул он.

Все услышали глухой удар и звук, будто кто-то со всего размаху швырнул на пол тяжелый мешок.

По всей видимости, возню внутри сарая услышали и часовые, стоящие снаружи. Один из них сильно стукнул прикладом в дверь и громко крикнул:

– Эй, фрицы! Не орать! Руэ![35]35
  Ruhe! (нем.) – Молчать!


[Закрыть] Буду стрелять!

Немцы притихли, понимая, что русский шутить не будет и может дать очередь через дверь. Теперь молчание воцарилось надолго.

Вдали слышались гул канонады, эхо отдельных взрывов, протяжный звук летящих далеко самолетов. Где-то на окраине поселка отчетливо простучала трель автоматной очереди. Мартовская ночь на подступах к Кёнигсбергу была тревожно-жуткой, готовой в любую минуту разорваться грохотом взрывов и громом артиллерийских орудий.

Спустя некоторое время шарфюрер снова заговорил приглушенным голосом, почти шепотом, но теперь уже совсем другим, примирительно-доверительным тоном:

– Камрады, так вышло, что мы заканчиваем войну в этом вонючем сарае. Завтра, быть может, нас всех расстреляют. Каждый в этой ситуации выплывает сам. Вы можете рассказывать русским все, что заблагорассудится: говорить правду, болтать чушь о том, что вы всегда сочувствовали коммунистам и пошли в диверсионный отряд только для того, чтобы перейти на сторону русских. Скажу сразу, можете поверить мне на слово, русских вы не проведете. Они уже давно не верят в пролетарский интернационализм немцев и готовы растерзать любого, кто им кажется «истинным фашистом».

Говоривший замолк, как будто подбирая слова для убедительности. Затем зашептал снова:

– Но я хочу всех предупредить, особенно тебя, Хорст Мирус. Не дай бог, если вы проговоритесь об объекте «Б-Зет»! Уверяю вас, что у СД руки достаточно длинные, чтобы дотянуться до вас и сюда. Если русские сохранят вам жизнь и пойдут на перевербовку, то это не значит, что вы спасены. Вспомните Фингера! Русские выудили из него все, что могли, заставили его стать предателем, но горло ему перерезали все-таки ребята из СД!

– Господин шарфюрер, не надо нас убеждать в этом. Большинство из нас не первый раз на задании. Мы уже повидали всякое. Да и испугать нас, наверное, уже нельзя… – проговорил кто-то из прежде молчавших. – Кроме того, все кончено. Вы все это знаете. Германия погибла. И нет смысла жить…

– Эрнст, ты всегда был отменным философом. Только именно из-за вас, интеллигентов, Германия оказалась в дерьме. Фюрер открыл для всех нас дорогу в будущее, а вы своей болтовней и вечным нытьем привели народ к гибели. Один ваш Штауффенберг[36]36
  Штауффенберг Клаус Шенк фон (1907–1944) – подполковник германского Генерального штаба, один из организаторов заговора против Гитлера и исполнителей покушения на него в 1944 году; расстрелян во дворе Военного министерства в Берлине.


[Закрыть] чего стоит! Все предатели – это интеллигенты…

За дверью раздались голоса. Затем шум отодвигаемого засова.

– Выходи по одному! Ком, ком![37]37
  Komm! (нем.) – Иди!


[Закрыть]

Первым из сарая вышел тот, кого все называли шарфюрером.

Катя недолго гуляла среди голых деревьев сада, примыкавшего к вилле. Солнышко светило уже довольно ярко, отражаясь веселым блеском в лужах талой воды. Под его лучами, казалось, вот-вот проснутся деревья и на голых ветках распустятся ярко-зеленые почки. Чириканье воробьев дополняло картину ранней весны, придавало ей веселое настроение, когда точно знаешь, что скоро, очень скоро наступит теплое лето, о котором мечталось долгой и холодной зимой. Предчувствие лета! Оно всегда вселяет в душу человека какое-то внутреннее ликование и радостное возбуждение.

Около особняка уже не было ни солдат, ни грузовиков. «Наверное, уехали на операцию», – подумала Катя. Работая в «СМЕРШе», она уже привыкла к тому, как быстро меняется обстановка, как новые люди, неожиданно появившись, вдруг надолго исчезают, уходя на выполнение какого-то задания. Привыкла к перевернутому графику работы, когда очень часто ночами ведутся продолжительные и изнурительные допросы и Кате приходится до боли в пальцах и рези в глазах стучать по клавишам трофейного «континенталя»[38]38
  «Континенталь-Силента» – марка пишущей машинки, производимой в Германии в 1930-е годы.


[Закрыть], а днем – урывками спать, не раздеваясь, приткнувшись где-нибудь на кожаном диване в секретной части.

Вот и сегодня, прежде чем отпустить Катю отдохнуть, подполковник предупредил, что вечером и ночью ожидается работа. «Наверное, будут допрашивать тех немцев, которых я встретила в саду», – подумала Катя. И не ошиблась. Когда она поднялась по ступенькам и часовой с улыбкой на лице открыл входную дверь виллы, Катя увидела в просторном холле тех же семерых немцев в грязных шинелях под охраной нескольких автоматчиков. Они стояли лицом к стене, по-прежнему держа руки за головой. Лишь один из них, должно быть, раненый, стоял с одной опущенной вниз рукой. Из-под рукава шинели торчали обрывки пропитанного кровью бинта.

По скрипящим ступеням деревянной лестницы спустился старший лейтенант Третьяков, оперуполномоченный второго отделения. Всегда подтянутый, в начищенных до блеска сапогах, со сверкающими и позванивающими при движении медалями на груди, он выглядел бравым офицером-контрразведчиком, как будто сошедшим с плаката героем-победителем. Черные густые волосы, чисто выбритое лицо, острый, пронзительный взгляд, самоуверенная пружинящая походка – все выдавало в Третьякове человека, знающего себе цену, особенно если дело касалось женского пола.

В самом начале года, когда он только прибыл в управление после почти четырехмесячного лечения в госпитале, Третьяков попытался заигрывать с Катей, всем своим видом подчеркивая, что делает великое одолжение девушке только тем, что обратил на нее внимание. Но Катя сразу дала ему резкий отпор в присутствии девушек-связисток и других офицеров, сказав, что он абсолютно не в ее вкусе. Надо было видеть лицо Третьякова, который не привык к такому обращению! Он как-то делано усмехнулся и, резко повернувшись, вышел из комнаты под смешки окружающих. С тех пор он проходил мимо Кати, абсолютно не замечая ее. Даже тогда, когда по долгу службы ему надо было забрать у нее какие-либо документы или передать поручение подполковника, делал это демонстративно равнодушно, не глядя на нее и стараясь всем видом показать, как она ему безразлична.

«Ну и пусть, – думала Катя. – Надо держаться подальше от таких наглых и самоуверенных. Мама предупреждала, что именно такие мужчины способны сломать жизнь девушке, не испытывая при этом ни малейших чувств».

Вот и сейчас старший лейтенант Третьяков пролетел мимо, даже не взглянув на нее. Он подошел к группе задержанных немцев и, четко отделяя одно слово от другого, сказал им по-немецки:

– Сейчас все вы по очереди называете свою фамилию, имя, звание, номер и местонахождение части, цель заброски группы. После этого вас отведут в подвал. Затем каждый будет допрошен. вы доставлены в контрразведку. Любая ложь будет расцениваться как сопротивление. За это по законам военного времени – расстрел! Понятно?

Он повернулся к немцу, стоящему ближе к окну.

– Кто такой?

Это был самый высокий по росту, можно сказать, долговязый немец лет пятидесяти, из группы захваченных диверсантов, с типично «фрицевским» лицом – длинный орлиный нос, узкие губы, белые космы давно нечесанных волос. Совершенно нелепо и неуместно сидела на нем красноармейская суконная шинель с сержантскими погонами, прожженная и порванная в нескольких местах.

– Грюцки Альберт, ефрейтор, полевая почта 15017…

– Не полевая почта, а номер части или наименование разведшколы, – перебил Третьяков немца.

Тот потупился, сделал резкое глотательное движение, как будто протолкнул застрявший ком в горле, и еле выдавил из себя:

– Отряд 038, Разведывательная школа СД в Кёнигсберге…