Текст книги "Секретные объекты «Вервольфа»"

Из информации о разгроме банды на территории Литвы. 1945 год

«…Стычка лейтенанта Естюшева с заслоном банды явилась сигналом для главного отряда банды, которая располагалась в землянках… В тактическом отношении она была в наиболее выгодном положении. Бандиты засели в 4-х бункерах, расположенных друг от друга в радиусе 250 метров…

Благодаря смелым и решительным действиям… удалось быстро зажать банду в клещи с трех сторон. Однако банда, имея преимущество в тактическом отношении, все усиливала огонь из винтовок, ручных пулеметов, автоматов, забрасывала личный состав гранатами, пустила в дело немецкие фаустпатроны…

Свыше трех часов вела бой комендатура с озверелым и обнаглевшим врагом. Личный состав проявлял исключительную стойкость, мужество и отвагу.

На поле боя оказалось 43 вражеских трупа, два бандита были взяты в плен, подобрано 3 ручных пулемета, 7 автоматов, 17 винтовок, два охотничьих ружья, 35 гранат, 10 фаустпатронов, около 10 тысяч разных патронов. В землянках врага обнаружен радиоприемник… пишущая машинка и… документы…»

Все офицеры сошлись на том, что взятые в плен диверсанты уже на первых допросах оказались готовы говорить о подробностях их подготовки и о самой разведывательной работе. Теперь дело было уже за разматыванием клубка сведений о других известных им агентах и разведывательно-диверсионных группах. Ведь в самое ближайшее время Кёнигсберг будет взят и вся Восточная Пруссия окажется в руках наших войск. Пресечь деятельность оставленной агентуры – значит сохранить жизни многих наших солдат и офицеров, не дать врагу развернуть на своей территории партизанскую войну, а следовательно, приблизить долгожданную победу над фашизмом.

У оперативников второго отдела управления контрразведки «СМЕРШ» были разыскные списки сотрудников и агентов немецко-фашистских разведывательных и контрразведывательных органов, согласно которым, они сверяли все сведения, получаемые в результате допросов военнопленных и фильтрации гражданского населения. Некоторые из этих списков базировались на данных советской разведки, которая очень активно работала в приграничной полосе накануне войны. Один из таких списков, подготовленный НКГБ[54]54
  НКГБ – Народный комиссариат государственной безопасности.


[Закрыть] Литвы в апреле 1941 года, должен был помочь выявить возможных вражеских диверсантов и разведчиков спустя четыре года – во время боев в Восточной Пруссии и штурма Кёнигсберга.

Из Списка чиновников полиции и жандармерии Восточной Пруссии. 23 апреля 1941 года, г. Каунас

«…КОВАЛЬЧУК – лейтенант жандармерии, командир Кёнигсбергского городского отделения жандармерии…

ДАГИС – литовец, ранее служил в Литовской политической полиции, из Литвы бежал с приходом Красной Армии. В настоящее время работает официальным сотрудником гестапо в Кёнигсберге по линии разведки против СССР. Вербовку и инструктаж агентуры производит в Кёнигсберге по ул. Беккер, в конторе «Балтийское сообщение».

НОДНЫЙ – начальник разведывательного Управления Восточной Пруссии, дислоцируемого в гор. Кёнигсберге, около 48 лет, чин майора. Низкого роста, лицо круглое, красноватое, глаза голубые, волосы стриженые, по характеру выдержанный, считается неплохим работником, имеет несколько фамилий, из которых упомянутая является настоящей…

ПИКО – начальник разведывательного поста мест. Пилькален[55]55
  В настоящее время город Добровольск Калининградской области.


[Закрыть]. Около 40 лет. Женат. Бывают случаи выпивок, но чаще всего со своими сослуживцами. По складу своего характера довольно выдержанный, хитрый. Жена его также работает в разведывательном посту…

ВАЙДАС (по другим данным, ВАЙЧАК) – работник разведывательного поста в мест. Ширвиндт[56]56
  Город Кутузово Калининградской области.


[Закрыть]. Имеет чин старшего лейтенанта запаса. Около 50 лет. По характеру выдержанный. Хладнокровный. Не пьет; сам лично ведет разведывательную работу с агентурой глубокого тыла…»

Таких разыскных списков-ориентировок было множество, но в реальной работе по выявлению диверсантов «Вервольфа» они помогали мало. В «Вервольф» подбирались люди, в основном, молодые, непосредственно не связанные в предвоенные годы со службой в полиции, жандармерии или тем более в СС.

После того как все вкратце доложили подполковнику Ратнеру результаты ночной работы и уже готовы были с облегчением отправиться по своим комнатам, чтобы вздремнуть часок-другой, старший лейтенант Третьяков в свойственной ему манере заявил:

– Товарищ подполковник, не знаю, кто как, а я обратил внимание на одно крайне важное обстоятельство. Разрешите доложить?

– Вечно ты лезешь, Третьяков, со своим особым мнением, – недовольно проговорил полнолицый капитан. – Поумничать хочешь? Думаешь, толковее других?

– Перестаньте, Исаев! Я слушаю вас, Третьяков! – прервал капитана Ратнер.

– Товарищ подполковник, я обратил внимание на то, что немцы, а это следует из всех докладов, указали только три известные им базы «Вервольфа», а на вопросы о том, знают ли они еще какие-нибудь тайные объекты или замаскированные бункеры, отвечали категорически «нет». Вместе с тем немец Кюн, которого я допрашивал, показал, что сам не видел, но слышал об объекте «Б-Зет», который расположен где-то в самом центре Кёнигсберга и готовится на случай взятия города нашими войсками. Сказав это, Кюн сам так перепугался, что в течение четверти часа я не мог добиться от него ни слова. Но я так понял, что никто из остальных даже не упомянул об этом объекте. Считаю, что следует в процессе следующих допросов акцентировать внимание немцев на этом факте. У меня все.

– Спасибо, Третьяков. Очень ценное наблюдение. Эта информация для нас крайне важна в связи с подготовкой штурма города. Впереди тяжелые уличные бои. Поэтому знать о замаскированных базах «Вервольфа», тайных складах оружия и боеприпасов, подземных бункерах и укрытиях – одна из главных задач, которые нам следует решать в ближайшее время. Прошу всех обратить на это особое внимание. В ходе допросов попытайтесь выяснить, что знают немецкие агенты про объект «Б-Зет», а этого вашего…

– Кюна, – помог Третьяков.

– Да, Кюна. Пусть допросит… – Ратнер оглядел присутствующих и, слегка усмехнувшись, закончил фразу: – Пусть допросит капитан Исаев.

После совещания, уже в пятом часу утра, офицеры разошлись по комнатам – кто на первый этаж этой же виллы, кто в соседние дома, занятые офицерами «штаба», связистами и обслугой.

Но ни на следующих допросах, ни давая письменные показания, ни один из немцев не упомянул о таинственном объекте «Б-Зет». Более того, Вальтер Кюн, которого допрашивал старший лейтенант Третьяков в первую ночь, обнаружил полные провалы в памяти и категорически отрицал, что что-либо говорил об этом объекте. Он десять раз повторял одно и то же, каждый раз называя три известные базы «Вервольфа», рассказывая во всех подробностях о том, как был завербован капитаном СД Фуссом в январе 1945 года, о том, какие предметы преподавали в разведшколе и какого цвета глаза у ее начальника Эрбриха. Но категорически отрицал, что ему что-то известно о кёнигсбергском объекте «из двух букв немецкого алфавита». Сколько Исаев ни бился, Кюн молчал об этом. Даже тогда, когда по указанию подполковника Ратнера на допрос пришел Третьяков и по привычке заорал на подследственного: «Говори, не то хуже будет!»

Товарищи подтрунивали над старшим лейтенантом: «Что, Третьяков, не обнаружил еще объект, где сидит Гитлер?», «Третьяков, какой тебе сегодня приснился сон на ночном допросе?».

Старший лейтенант злился, особенно, когда насмешки звучали в присутствии девушек управления. Однажды, когда от очередной насмешки Третьяков чуть было не вспылил, Катя громко, чтобы все слышали, сказала:

– Нечего смеяться над человеком. Я работала тогда на допросе и точно помню, что тот тощий немец говорил что-то про этот объект. И в тексте протокола так записано. Просто этот немец сболтнул, наверное, что-то такое, чего говорить ему было никак нельзя. Вот он и отказывается от своих слов.

Катя выпалила это все неожиданно для самой себя. Ей абсолютно не хотелось выгораживать или заступаться за старшего лейтенанта, и, поймав удивленный взгляд Третьякова, заспешила к двери.

После нескольких допросов одного немца разыскники передали оперативникам. Похоже там наклевывался вариант с перевербовкой и направлением его, теперь уже как нашего агента, в Кёнигсберг. Оперативная игра – высший пилотаж контрразведывательного искусства.

Остальных же диверсантов этапировали дальше, им предстоял отнюдь не долгий путь: кому в лагерь, кому во внутреннюю тюрьму на Лубянке, кому – получить пулю в затылок за расстрелы советских партизан и парашютистов. Правда, через некоторое время до контрразведчиков дошла весть о том, что один из диверсантов был задушен в своей камере где-то далеко отсюда.

Поскольку сведений об объекте «Б-Зет» больше не поступало, а шутки над старшим лейтенантом Третьяковым уже надоели, все довольно быстро забыли об этой странной аббревиатуре. Правда, подполковник Ратнер где-то через неделю на совещании оперативного состава, когда разбирали факт задержания на одном из контрольно-пропускных пунктов трех немцев, оказавшихся агентами разведки, попросил начальников отделов управления контрразведки и начальников подразделений «СМЕРШ» в частях обращать особое внимание на сведения, касающиеся подпольных баз на территории самого Кёнигсберга.

– Чем раньше мы об этом будем знать, тем лучше, – подчеркнул подполковник.

Но в очередную докладную записку начальнику Главного управления контрразведки «СМЕРШ» сведения об объекте «Б-Зет» не попали. Контрразведчики хотя и нередко пользуются «оперативной информацией, нуждающейся в дополнительной проверке», но докладывать наверх непроверенные данные не спешат. А то ведь начальство может и спросить, а что же сделано для того, чтобы получить более достоверные сведения.

Катя никак не могла понять, что с ней происходит. После того случая, когда она вступилась за старшего лейтенанта Третьякова, над которым все подшучивали по поводу таинственного объекта, он стал как-то странно смотреть на нее. Если совсем недавно он намеренно даже не замечал ее присутствия, то теперь она нередко ловила его взгляд, когда вдруг случайно сталкивалась с ним в холле или на лестнице. Несколько раз она печатала протоколы допросов, которые проводил Третьяков. На этот раз попадались одни женщины, завербованные гестапо.

Сначала привезли задержанную в Лабиау при фильтрации[57]57
  Фильтрация – проверка военнопленных и перемещенных лиц в целях выявления сотрудников и агентов спецслужб противника.


[Закрыть] двадцатипятилетнюю девушку-украинку, которая была завербована гестапо в пересыльном лагере в Кёнигсберге для выявления лиц, проводящих антифашистскую агитацию и готовящих побег. Потом некую Воронину из города Струги Красные, которая сама выразила готовность помогать гестапо якобы для того, чтобы отомстить за репрессированного органами НКВД отца, бывшего помещика. Еще была немка Каумштадт, которая работала стрелочницей на сортировочной станции и, как агент железнодорожной полиции, помогала гестапо выявлять противников нацистского режима среди немецких рабочих и служащих.

Вопреки обыкновению старший лейтенант Третьяков ни разу не сорвался на крик, хотя слушать рассказы этих жалких женщин было нельзя без чувства гадливости и омерзения. Предатель, даже если это молодая симпатичная женщина, всегда остается предателем – высшим символом человеческой подлости и вероломства. Слезы, оправдания, попытки объяснить сиюминутной слабостью или безвыходностью своего положения – все это только усиливало раздражение против этих женщин, желание поскорее закончить обременительное для души и сердца занятие – выслушивать их исповеди. Катя несколько раз замечала, как старший лейтенант бросал на нее долгий вопрошающий взгляд, как будто спрашивал ее, когда же наконец закончится эта изнуряющая работа. Но надо было задавать вопросы, получать на них обстоятельные ответы и тщательно фиксировать все в протоколе.

Однажды, когда подследственную увели, кажется, это была немка стрелочница, Катя еще занималась оформлением протокола, а девушка-переводчица складывала свои листки, старший лейтенант задумчиво сказал, обращаясь к обеим:

– Неужели у этих стерв есть любящие мужья? – И, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты.

Утром на следующий день Катя встретила старшего лейтенанта Третьякова у входа в особняк. Он тщательно очищал свои сапоги от налипшей грязи.

– Вот, ночью ездили на фильтрационный пункт. Весь измазался, – проговорил извиняющимся тоном Третьяков. – А сейчас вызывает подполковник. Увидит грязные сапоги – выгонит из кабинета!

Он как-то странно, с прищуром посмотрел на Катю, как будто видел ее в первый раз.

Катя, сама не ожидая того, вдруг улыбнулась и, смутившись, быстро зашла в дом.

«Что со мной? Почему он на меня так смотрит? Почему я улыбаюсь ему, как дура? Ведь он же хам. Это знают все в «штабе». Хам и бабник. И вообще мерзкий тип!» – говорила она себе, все больше чувствуя, что все это – ерунда по сравнению с тем неожиданно волнующим чувством, которое просыпалось в ней в эти последние мартовские дни.

«Наверное, это весна», – подумала Катя. Весна звенела капелью, сияла лучами яркого солнца, дышала запахами прогревающейся земли, звучала чириканьем воробьев… Весна будоражила душу, вселяла в сердце девушки ожидание чего-то нового, неизведанного… И улыбка, и долгий взгляд с прищуром старшего лейтенанта второго отдела управления контрразведки «СМЕРШ» – это тоже была весна.

Весь день Катя летала, как на крыльях. У нее все получалось очень быстро – она успела перепечатать расшифровку перехваченных радиограмм из немецкого разведцентра, напечатать дюжину справок и спецсообщений, разобраться в своем шкафу, который стоял в секретариате, и подготовить акт на целую пачку подлежащих уничтожению документов.

Девчонки-переводчицы с удивлением смотрели на всегда такую спокойную и даже несколько флегматичную Катю.

– Катюх, что сегодня с тобой? Никак письмо из дома получила?

Катя только радостно кивала головой.

Вечером, когда она уже собиралась спросить у майора Завьялова, будут ли сегодня ночные допросы, она вдруг неожиданно столкнулась на лестнице со старшим лейтенантом Третьяковым. Он был одет необычно для себя – в маскировочном халате, поверх которого была накинута плащ-палатка. Ни медалей, ни знаков различия. На голове – каска.

Наверное, он не ожидал увидеть Катю. Это было видно по его смущенному лицу.

– К-Катя, добрый вечер!

– Добрый вечер!

«Никакой он не хам», – отметила про себя Катя.

– А я вот… – Третьяков слегка замялся. – Катя, мне нужно поговорить с вами! – И он вдруг положил свою руку на ее руку. Она почувствовала его горячую ладонь на своей вмиг похолодевшей руке, крепко держащейся за перила лестницы. – Я через пару часов вернусь и зайду за вами…

Катя, не отнимая руки, внимательно посмотрела в его глаза. Наверное, первый раз за все время. Она и не знала, что они такие красивые. Такие умные. И такие ласковые.

Краска залила ее лицо. Она молча кивнула и быстро, стуча по ступеням изящными сапожками, побежала вверх по лестнице.

Он не пришел через два часа. Он не пришел и на следующий день. Он не мог прийти. Его убили. Как это случилось, потом рассказали участники короткого, но жестокого боя.

Оперативно-войсковая группа, которую возглавил старший лейтенант Третьяков, срочно выехала в район Тапиау, откуда была получена информация о подозрительных лицах в гражданской одежде, замеченных в одном из фольварков[58]58
  Фольварк – небольшая усадьба, хутор.


[Закрыть] на краю леса. Это было как раз в том месте, в котором, по показаниям немецких агентов, находилась уходящая глубоко под землю база «Вервольфа» под названием «Берта».

Как и следовало ожидать, это был один из разведывательно-диверсионных отрядов, заброшенных немцами для действия в тылу советских войск. Более роты солдат блокировали фольварк, но без боевого столкновения не обошлось.

В ходе ожесточенного, но непродолжительного боя было убито восемь и ранено три диверсанта. Остальные сдались в плен. В перестрелке погибли двое наших солдат и один офицер. Этим офицером был старший лейтенант Третьяков. Говорили, что пуля диверсанта сразила его, когда он попытался с группой солдат приблизиться к фольварку со стороны леса. Пуля попала в голову, и старшему лейтенанту не пришлось мучиться. Смерть была мгновенной. Командование представило его к ордену Боевого Красного Знамени. Посмертно.

До начала штурма города-крепости оставалось чуть больше недели.

Глава 3. Путь предательства

Наверху грохотало. Даже стены глубокого подвала старого дома не являлись помехой для звуков взрывов и канонады, глухо проникавших через толщу кирпичной кладки. С потолка то и дело сыпались остатки штукатурки, а через трещину в самом углу при каждом близком разрыве тонкой струйкой стекал песок. Его насыпалась уже довольно большая кучка.

Подвал был небольшой по размерам, но с высоким сводчатым потолком, позволяющим не только стоять в нем в полный рост, но и, подняв вверх руки, прикоснуться лишь к шершавой металлической балке, пересекающей потолок от стены до стены. С одной стороны были ниша и несколько ступеней, которые вели к массивной железной двери с тяжелым металлическим кольцом вместо ручки, с другой стоял ржавый паровой котел с открытой дверцей и торчащей из него колосниковой решеткой.

Окон в подвале не было, и дневной свет сюда не проникал. На стенах играли лишь отблески пламени какого-то самодельного светильника – не то фитиля, прикрепленного к консервной банке, не то свечки, помещенной в алюминиевую кружку.

Пол рядом с печью был загроможден сваленным в кучу хламом – коробками, тряпьем, разным бытовым мусором. Было сыро, пахло затхлостью, как это бывает в давно не проветриваемом помещении, но достаточно тепло.

На грязных ящиках, лежащих на полу, сбившись в кучу, сидели люди – четверо мужчин и одна молодая женщина с маленьким ребенком на руках. При каждом взрыве малыш, а это был мальчик лет трех, вздрагивал. Мать шептала ему что-то успокаивающее. Остальные безучастно, даже как-то обреченно молчали. Старший из сидевших, мужчина лет шестидесяти пяти, в темном изодранном плаще, слегка покачивался из стороны в сторону, зажав руками голову. Когда шум на мгновение смолкал, было слышно, что он беспрерывно повторяет одно и то же слово: «Лотта! Лотта! Лотта!» Наверное, имя своей жены или дочери.

Другой, одетый в коричневую кожаную куртку, все время шарил руками по внутренним карманам, будто пытаясь найти в них что-то очень важное. Когда раздавался близкий взрыв и через щель в подвал просыпалась очередная порция песка, он замирал, словно застыв, потом снова продолжал свой бессмысленный поиск.

Двое довольно молодых солдат в грязной униформе, время от времени тревожно прислушиваясь к грохоту на улице, переговаривались между собой. Было видно, что разговор этот волнует их не меньше, чем происходящее наверху. Такие серьезные и обеспокоенные были у них лица.

Один из них, со всклокоченной копной светлых, давно не мытых и не стриженных волос, с тревогой в голосе продолжал, похоже, уже давно начавшийся спор:

– Но, Пауль, даже если мы ни слова не скажем о «команде», русские все равно докопаются… Ты же знаешь…

– Даже и не думай! Стоит тебе заикнуться о «команде» – считай, ты уже труп! – ответил ему резко немец постарше. Он держал в руках солдатский ранец с притороченным к нему тонким одеялом мышиного цвета. – Они рыщут по всему фронту, отлавливая наших, а ты хочешь сам отдаться им в руки. Не вздумай, Рольф! Умереть геройской смертью за фюрера ты всегда успеешь.

Наверху где-то совсем рядом раздался страшный взрыв. Весь дом тряхнуло так, что, казалось, сейчас он рассыплется, как карточный домик, и погребет под своими обломками обитателей маленького подвала. Огонь свечи вздрогнул и погас.

Ребенок, всхлипнув, залепетал тонким голосом: «Мути! мути!» Мать еще крепче прижала его голову к своему плечу, пытаясь накрыть мальчика толстым шерстяным пледом. В установившейся между взрывами тишине стало слышно, как громко зажурчала вода за стеной подвала – наверное, прорвало водопроводную или канализационную трубу и из еще чудом сохранившейся емкости жидкость стала вытекать в полость между завалами.

«Не затопило бы нас здесь!» – должно быть, подумал каждый.

– Пауль, – продолжил молодой солдат прерванный разговор, – я думаю, что русские все равно нас обнаружат, даже если наши документы… – Он несколько понизил голос. – Не вызовут у них подозрений.

– Камрады, – неожиданно для солдат обратился к ним еще не сказавший ни слова нервный человек в кожаной куртке, – я предлагаю, пока нас не обнаружили русские, выбраться наверх и дворами пробраться в сторону Ломзе[59]59
  Район в центре Кёнисгберга, ныне – прилегающий к улице Октябрьской в Калининграде.


[Закрыть]. Там сейчас сплошные болота, и русские вряд ли сунутся туда. Я надеюсь, вы не забыли о присяге на верность фюреру? – И, не дожидаясь ответа, добавил: – Мы еще покажем русским, как могут сражаться за Родину настоящие национал-социалисты!

Солдаты в ответ не проронили ни слова.

В тишине между разрывами все услышали, как только что говоривший человек в куртке поднялся, повозился немного со свертком, который лежал рядом с ним на полу, достал из него какой-то предмет. Раздался характерный металлический звук, известный всем фронтовикам, когда в короб ручного пулемета вставляется снаряженный магазин. «МГ-34», – отметил про себя каждый из солдат.

– Господин, ортсгруппенлейтер[60]60
  Ortsgruppenleiter (нем.) – руководитель партийной ячейки НСДАП в гитлеровской Германии.


[Закрыть], – неожиданно раздался голос женщины. – Пощадите нас, уходите отсюда. А то, если придут русские, они перебьют нас всех. Пожалейте хотя бы моего ребенка! Прошу вас!

Человек в кожанке зло выругался.

– Трусы и мерзавцы! Предатели! Дождетесь, что вас перебьют в этом вонючем подвале, как бешеных собак!

– Если нам суждено здесь погибнуть, то только из-за вас, проклятые «наци»! – тихо проговорил старик. – Все несчастья Германии от вас. И Кёнигсберг, и мой сын, и моя бедная Лотта – они погибли из-за вас…

– Старик, если ты не замолчишь, я размозжу тебе голову!

В подвале воцарилась напряженная тишина, прерываемая далекими глухими разрывами.

– Вы идете со мной? – с угрозой в голосе снова обратился к солдатам бывший руководитель местной организации НСДАП. – Я сейчас посмотрю, что делается наверху, а вы выйдите через пять минут. И ни минутой позже! Я заставлю вас, трусливые твари, сражаться до последней капли крови! Иначе вы подохните еще до того, как сюда придут «иваны»!

Оба солдата, Пауль и Рольф, поняли, что этот «золотой фазан»[61]61
  Так пренебрежительно население гитлеровской Германии именовало руководящих функционеров нацистской партии, большинство из которых имели «золотой партийный знак».


[Закрыть] – просто нацистский фанатик, который запросто перебьет всех, кто не согласится с ним продолжать борьбу «до последней капли крови». Поэтому на угрозу ортсгруппенлейтера они поспешили быстро ответить:

– Так точно! Мы выходим вслед за вами!

«Может быть, это и есть самый лучший выход из нашего положения, – подумал Рольф, вставая вслед за своим напарником. – Убьют, так убьют! А может, еще и выживем!»

Громко заскрипела отворяемая дверь. Слабый отраженный свет проник в подвал, штрихом очертив в темноте подвала фигуры-призраки, ожидающие своей участи. Слышались гулкие шаги «наци», поднимающегося по ступеням из подвала на улицу.

– Придется последовать за этим типом, Рольф. Эти бешеные фанатики способны на все! Они готовы сдохнуть сами и прихватить с собой других!

– Да, я думаю, лучше…

Слова солдата утонули в шуме раздавшейся рядом резкой автоматной очереди. И совсем уже близко, громким эхом отдаваясь в сводах подвала, застучал пулемет. Автоматная очередь оборвалась.

– Вот мерзавец! Теперь сюда непременно ворвутся русские! Бежим скорее!

Но было уже поздно. Послышались приближающийся шум стрельбы, скрежет танковых гусениц, едва различимые в шуме боя истошные крики.

Раздался оглушительный взрыв, дверь под воздействием взрывной волны резко отворилась, с размаху ударившись о стену. В подвал ворвалась мощная струя горячего воздуха и едкого дыма, а с ней липкие кровавые ошметки, наверное, то, что осталось от ортсгруппенлейтера.

Обитатели подвала оцепенели от ужаса.

Спустя некоторое время дым рассеялся, через открытую дверь послышались громкие голоса. Совсем близко, наверное, в дверной проем крикнули по-русски:

– Фашисты, получайте!

Раздалась длинная автоматная очередь. Пули забарабанили по косяку металлической двери, рикошетом отскакивая в разные стороны. Подвал наполнился пылью и металлическим звоном. Все разом бросились на пол, стремясь хоть как-то укрыться от ворвавшейся в подвал смерти.

Вскрикнул старик, ойкнул от обжегшей щеку боли Рольф. В повисшей после взрывов и стрельбы тишине было слышно, как, поднывая, плачет ребенок.

– О, мой Бог!.. Избавь меня от врагов моих! Защити меня и мое дитя от восстающих на меня! Избавь меня от делающих беззаконие, спаси от кровожадных! – всхлипывая, запричитала женщина.

– Э-э-э! Да тут баба! – раздалось снаружи.

По лестнице послышались осторожные шаги, и через мгновение в проеме двери появились фигуры советских солдат. Разгоряченные боем, готовые к немедленному подавлению любого сопротивления, потные и грязные, но лихорадочно возбужденные, они, держа перед собой оружие, всматривались в сумрачные очертания подвала.

– Вот они, «фрицы»! Наложили в штаны от страха! Вставай! Но-о! Хох! Гитлер капут!

Немцы медленно поднялись с пола. Оба солдата подняли руки вверх, всем своим видом показывая, что считают для себя войну законченной и сдаются в плен. Из рваной царапины на щеке Рольфа текли струйки крови. Она капала на форменную куртку, оставляя грязно-коричневые разводы на ткани.

Старик, по-видимому, задетый осколком или срикошетившей пулей, стоял, опустив голову и зажав рукой плечо. Только женщина, беззвучно плача и шепча молитву, продолжала сидеть на полу. Из-под пледа на вошедших русских смотрели испуганные и одновременно любопытные глаза ребенка. Впервые за несколько дней он увидел новых людей в этом сумрачном подвале, людей, которыми его долго пугали и которых он представлял, вероятно, как диких и страшных животных.

Но русские были совсем не страшные. Казалось, что, увидев женщину с ребенком, они сменили злобу и ненависть на некое подобие жалости. Не опуская дула автомата, все еще направленного на обитателей подвала, один из русских проговорил:

– Не бойся, фрау! Вир них шисэн![62]62
  Wir nicht schiessen! (нем.) – Мы не стреляем!


[Закрыть] Война капут!

От русских слегка разило водочным перегаром, смешанным с запахом дорогих духов. Похоже, ни женщина с ребенком, ни старик их уже не интересовали. Повернувшись к Паулю и Рольфу, русский с тремя лычками на погонах грозно спросил:

– Оружие есть? Вафэн?[63]63
  Waffen (нем.) – оружие.


[Закрыть]

– Найн, найн! – в один голос ответили немцы.

– Хорошо!

Сержант кивнул одному из солдат. Тот, лихо забросив автомат за спину, нехотя подошел к немецким солдатам, брезгливо провел руками сверху вниз, обыскивая их.

– Не! Ничего нет, товарищ сержант!

– А часы, часы есть? Ури, ури![64]64
  Ури (искаж. от нем. Uhr) – часы.


[Закрыть] – Сержант для ясности показал на запястье.

Оба немца с готовностью расстегнули браслеты и протянули русским желанные трофеи: Пауль – совершенно новые, сравнительно недавно купленные им великолепные часы швейцарской фирмы, а Рольф – свои старые часы, подаренные ему в Польше еще в прошлом году одним офицером.

– Хорошо! Гут! – Русские были явно довольны результатами своей «цап-царап-акции»[65]65
  Так немцы называли случаи мародерства, имевшие место среди советских солдат.


[Закрыть], особенно трофеем, доставшимся от Пауля. – Нихт геен![66]66
  Нихт геен! (искаж. от нем. Nicht gehen!) – Не ходите!


[Закрыть] Сидите здесь! Если пойдете наверх – капут! Шисэн! Ферштэен?[67]67
  Ферштэен? (искаж. от нем. Verstehen!) – Понимаете?


[Закрыть]

Все всё поняли. Русские приказывали пока оставаться в подвале, по всей вероятности, дожидаясь окончания боевых действий в городе и подхода тыловых частей, когда пленных можно будет отконвоировать в места сбора, а местных жителей предоставить самим себе.

Всю ночь наверху были слышны разрывы снарядов и грохот рвущихся бомб. Но это было теперь уже не так близко, как накануне. Похоже, что агония Кёнигсберга завершалась последними конвульсиями сопротивления силам превосходящего противника. Привычные ко всему обитатели подвала тем не менее с нескрываемым ужасом слушали душераздирающий вой «сталинских органов» – мощных реактивных установок, катюш, которые превращали в сплошное месиво последние очаги сопротивления в центре города.